Александр Филиппов теоретическая социология 1 страница

МОСКВА

Под редакцией А. Ф. Филиппова

ТЕОРИЯ ОБЩЕСТВА

фундаментальные проблемы

КАНОН-ПРЕСС-Ц

Кучково поле

СОДЕРЖАНИЕ

Александр Филиппов ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ.. 2

Рэндалл Коллинз СОЦИОЛОГИЯ: НАУКА ИЛИ АНТИНАУКА?*1. 14

Гёран Терборн ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ К КУЛЬТУРЕ, МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ В СТРУКТУРЕ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ДЕЙСТВИЕ: ОБЪЯСНЕНИЕ В СОЦИОЛОГИИ И СОЦИАЛЬНОЙ НАУКЕ*. 28

Джонатан Тернер АНАЛИТИЧЕСКОЕ ТЕОРЕТИЗИРОВАНИЕ*. 41

Маргарет Арчер РЕАЛИЗМ И МОРФОГЕНЕЗ. 63

Никлас Луман ТЕОРИЯ ОБЩЕСТВА (вариант San Foca '89) 79

Глава 1 Общество как социальная система.. 79

I. Теория общества в социологии. 79

II. Различение системы и окружающего мира.. 82

III. Общество как объемлющая социальная система.. 87

IV. Оперативная замкнутость и структурные стыковки. 91

Герхард Вагнер. СОЦИОЛОГИЯ: К ВОПРОСУ О ЕДИНСТВЕ ДИСЦИПЛИНЫ... 96

Фил Макнотен и Джон Урри СОЦИОЛОГИЯ ПРИРОДЫ*. 107

Социология и исследование изменений окружающей среды.. 107

Природа: исторический аспект. 108

К вопросу о критической инвайронментальной социологии.. 110

Социология экологических знаний.. 111

«Чтение природ» с социологической точки зрения. 112

Социология экологического «ущерба». 114

Инвайронментализм и общество.. 115

Заключение. 117

Гай Оукс ПРЯМОЙ РАЗГОВОР ОБ ЭКСЦЕНТРИЧНОЙ ТЕОРИИ*. 119

Сплошь эксцентричное. 119

Парадоксы радикального конструктивизма.. 121

Парадоксы эксцентричной теории.. 122

Парадокс идентичности.. 123

Парадокс трансгрессии.. 123

Парадокс эксцентричной культуры.. 124

Георг Зиммель ФИЛОСОФИЯ ДЕНЕГ.. 125

ПРЕДИСЛОВИЕ.. 125

Глава первая ЦЕННОСТЬ И ДЕНЬГИ.. 127

Роберт Парк ЭКОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕКА.. 154

I. ТКАНЬ ЖИЗНИ.. 154

II. РАВНОВЕСИЕ В ПРИРОДЕ.. 156

III. КОНКУРЕНЦИЯ, ГОСПОДСТВО Я ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ.. 157

IV. БИОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИКА.. 159

V. СИМБИОЗ И ОБЩЕСТВО.. 160

ПРИНЦИПЫ ОФОРМЛЕНИЯ ТЕКСТА.. 162

ИСТОЧНИКИ ПУБЛИКАЦИЙ.. 162

А. Филиппов ОБ АВТОРАХ.. 163

Памяти Никласа Лумана.. 163

«Теория общества» — первая книга в ряду периодиче­ских изданий Центра фундаментальной социологии. В нее включены работы, которые уже публиковались ранее, в том числе и по-русски, а также и те, что получены в руко­писи и переводятся впервые. Они сведены под одной об­ложкой лишь волей составителя, отказавшегося от мысли представить научной публике теоретиков только какого-либо одного направления или пытаться поведать ей о «со­стоянии современной социологии». В современной социо­логии нет школ, которые бы заслуживали исключитель­ного внимания; у нее нет никакого «состояния», ибо она не образует единства.

Поэтому в нашу книгу включены преимущественно раз­розненные, просто интересные работы*. Между ними, правда, есть переклички, и, наверное, можно было бы вы­делить во многих из них нечто общее, не только «дух эпо­хи», но и более плотные взаимосвязи. Однако эту задачу читатель способен решить самостоятельно. Вот почему мы решились отойти от привычного стандарта «вступитель­ной статьи к сборнику статей». Есть, конечно, необходи­мость в кратких предварительных замечаниях к некото­рым публикуемым материалам, однако их мы выносим за рамки данной статьи, предполагая рассмотреть в ней во­просы более принципиальные**.

* Конечно, здесь имеется в виду особый, теоретический интерес; вслед за Г. Блюменбергом его можно назвать «теоретическим любопытством». См.: Blumenberg H. Der ProzeB der theoretischen Neugierde. Frankfurt a.M.: Suhrkamp,

** Первоначальный вариант этой статьи см.: Филиппов А. Ф. «О поня­ли «теоретическая социология» // «Социологический журнал». 1997. № ½. С. 5—37. Текст подвергся значительной переработке.

Теоретической социологии в сегодняшней России нет. Нет обширных и постоянных коммуникаций, тематизирующих, прежде всего, фундаментальную социологическую теорию, нет обширных концептуальных построений (раз­ветвленной теории), нет достаточно самостоятельных по­следователей (во всяком случае, круга последователей) ка­кой-либо признанной западной школы, нет и заметных пре­тензий на создание своего собственного большого теорети­ческого проекта. Не случайно социология не привлекает к себе общественного внимания даже в интеллигентной сре­де, если, конечно, не считать опросов общественного мне­ния. Публичное невнимание к социологии — социальный факт, имеющий симптоматическое значение. Речь идет не только о состоянии науки, но и о состоянии общества. Эту констатацию можно было бы сделать исходным пунктом историко-генетического анализа, исследуя статус социоло­гии в нашей стране в различные эпохи, перенося при этом акцент либо на исторически изменчивый облик социоло­гии, либо непосредственно на сами социальные условия ее возникновения и изменчивого существования. Историче­ски можно релятивировать также и суждение об отсутствии теоретической социологии, которое мы выставили выше как почти несомненный факт. Историк мог бы сказать, что, если рассмотреть под определенным углом зрения, то и со­циология в широком смысле слова — как некая наука об обществе — и, соответственно, ее сугубо теоретическая со­ставляющая почти непрерывно существуют у нас с давних пор. Отрицать принципиальную возможность и даже пло­дотворность таких исследований нет резона. Вместе с тем, имеет смысл ввести различение между теоретической де­ятельностью в социологии и собственно теоретической со­циологией. Первое можно рассматривать либо как резуль­тат приложения усилий тех ученых, которые ориентиро­ваны преимущественно на эмпирию и теоретизируют, так сказать, ad hoc, либо — в редких случаях — как реализа­цию собственно теоретического интереса. Это все же ниче­го не меняет в первоначальной оценке. Формулируя более жестко, скажем, что теоретическая деятельность у нас, правда, есть, но нет теоретической социологии как устой­чивой совокупности взаимосвязанных коммуникаций оп­ределенного рода. Но тогда требуется точнее указать, ка­кого именно рода. И здесь, скорее, следует идти путем, об­ратным историко-генетическому. Между обществом и его социологией существует функциональная связь, которую невозможно описать простой формулой «причина — след­ствие». А теоретико-социологическое рассуждение об от­сутствии теоретической социологии в обществе, которое трактуется определенным образом именно потому, что от­сутствие в нем теоретической социологии рассматривается как своеобразный симптом, — такое рассуждение, безу­словно, изначально парадоксально и потому рискованно. Оправданием риска — помимо собственно плодотворнос­ти, о которой уж никак не может судить сам автор, — могло бы стать, пожалуй, напоминание о том, что таково всякое начало движения: нечто уже есть, хотя его еще нет. Эта констатация имеет смысл для всех наших последую­щих рассуждений. Постоянное возвращение к этой фигуре аргументации обнаруживает важную трудность, с которой обычно приходится сталкиваться всем радикальным авто­рам, твердящим — говоря словами И. Г. Фихте — о «пол­ной греховности» мира*, даже если эта греховность выра­жается в столь маловажном обстоятельстве, как отсутствие теоретической социологии. В логическом смысле речь идет о проблеме абсолютного начала, когда из ничто должно стать нечто. В социальном смысле революционная задача требует исполнителя, отсутствие которого как раз и свиде­тельствует о совершенной греховности мира, а присутствие делает непонятным промедление с переходом от греховно­сти к спасению. В нашем случае это можно интерпретиро­вать, примерно, так: если теоретической социологии нет, то непонятно, как она может возникнуть сразу в виде мас­штабных концепций и сети специфических коммуникаций, а если все-таки может и условия для этого есть, то почему еще не возникла? Напрашивается и ответ: движение ос­мысления, направленное на ничто, зарождает то нечто, которое — и т. д. Это такой знакомый, такой обкатанный, до почти неприличного автоматизма отработанный способ-рассуждений, что нам нельзя всецело ему довериться. Его также следует проблематизировать, сделав не главным, но только первым из ряда возможных подступов к проблеме.

* См.: Фихте [И. Г.] Основные черты современной эпохи. СПб.: Изда­ние Д. Е. Жуковского, 1906. С. 10 («...эпоха освобождения, непосредст­венно — от повелевающего авторитета, косвенно — от господства разум­ного инстинкта и разума вообще во всякой форме, — время безусловного равнодушия ко всякой истине и лишенной какой бы то ни было руково­дящей нити, совершенной разнузданности — состояние завершенной гре­ховности").

Итак, первоначально можно выстроить аргументы сле­дующим образом. Теоретическая социология есть самоос­мысление общества, если воспользоваться старой и несом­ненно гегельянской формулой Ханса Фрайера*. Знание обществом самого себя в форме теоретической социологии означает то состояние общества, при котором только и возможна теоретическая социология. Формулировка содер­жит необходимую тавтологию: знание субъектом себя как такового означает, что ему подлинно присуща субъектность**. Однако отсюда выводится не столь уж банальное суждение. Невнимание общества к социологии — симп­том особого рода спонтанности, невменяемости общества. Осознавая себя, общество становится иным, рефлектируя свое основное движение и выстраивая его хотя бы отчасти на основе данных самопознания. Правда, строго говоря, приписывать обществу как таковому способность к само­постижению социологически некорректно***. Точно так же нельзя способность к постижению общества отожде­ствлять с одной только социологией****. А если не прида­вать буквального значения словам «общество знает» и «об­щество осознает» и ввести дополнительное ограничение на исключительность социологических притязаний, можно сделать заключение, в общем, не поражающее своей но­визной: наше общество не осмысливает себя теоретиче­ски в некоторых определенных формах, привычно назы­ваемых социологической теорией. Но что значит это по­следнее ограничение, почему столь важны эти некоторые определенные формы? Социальных наук много, почему именно социология и именно теоретическая? И действи­тельно ли общество где-то когда-то сознательно (с указан­ными ограничениями) выстраивает свое движение?

* А точнее, неогегельянско-неофихтеанской и, конечно, неомарксист-ской, если только не именовать неомарксизмом исключительно левую «кри­тическую теорию». См.: FreyerH. Soziologieals Wirklichkeitswissenschaft. Leipzig, 1932.

** О роли тавтологий см.: Луман Н. Тавтология и парадокс в само­описаниях современного общества // Социо-Логос. Вып. 1. Общество и сферы смысла. М.: Прогресс, 1991. С. 194—215.

*** «...само общество не может говорить. Вопросы ставят люди.» (Ale­xander J. С. Action and its Environment. Toward a new synthesis. N.Y.: Columbia Univerrsity Press, 1988. P. 1.)

**** См. статью Г. Терборна в данном томе.

Один из возможных аргументов в пользу социологии мы находим, например, у Ю. Хабермаса. Именно социолология, говорит он, как наука о кризисе перехода от тради­ционных к современным обществам par excellence, един­ственная из всех социальных дисциплин, сохранила связь с проблемами всего общества, а не только его отдельных сфер (будь то экономика, политика или что-то еще)*. Ар­гумент хорош, если настаивать на единстве всей социоло­гии или — как это делает Хабермас — доказывать возмож­ность нового синтеза основных социологических теорий. Но ведь понятие социологии как особой и единой дисцип­лины в высшей степени проблематично**. Отсутствие безу­словных теоретических лидеров, резкое взаимное непри­ятие ряда известных школ и т. п. в мировой социологии — вещи слишком хорошо известные, чтобы говорить о них снова и снова. Известны и попытки привлечь историю со­циологии, прежде всего сочинения классиков, в качестве основного теоретического ресурса при определении границ, задач и возможностей нашей науки***. Но при этом труд­но найти отправную точку, начало возникновения собствен­но социологической (не философской, не политической) теории****, сложно составить список бесспорных класси­ков дисциплины. Вспомним, что социологические труды, впоследствии признаваемые нами как классика, в момент своего возникновения не укладываются в сложившееся дис­циплинарное членение науки*****.

* См.: Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. Bd. 1. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1981. S. 19—20.

** О единстве дисциплины социологии см. статью Г. Вагнера в насто­ящем издании.

*** «В качестве научной дисциплины, которая не может опереться на надежные, безусловно признаваемые всеми специалистами аксиомы, со­циология вновь и вновь бывает вынуждена удостовериться в своих «тра­дициях». Таким образом, рецепция «классиков» социологического мыш­ления в большинстве случаев имеет в виду нечто большее, нежели про­стое сохранение музейных фондов — ведь понятия, теории и постановки проблем, получившие выражение в классически образцовых трудах, функ­ционируют как сложная среда взаимопонимания [социологов] внутри [их] профессионального мира». (Wagner G., Zipprian H. Zur Einfiihrung // Max Webers Wisenschaftslehre. Interpretation und Kritik / Hrsgg. v. G. Wagner und H. Zipprian. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1994. S. 9.). См. также: Alexander J. C. The Centrality of Classics // Social Theory Today/ Ed. by A. Giddens & J. H. Turner. Stanford (Cal.): Stanford University Press, 1988. P. 11—57.

**** Специалисты по истории социологии хорошо знают, насколько далеко можно проследить линии идейной преемственности. В новейшей отечественной литературе см.: История теоретической социологии / Под Ред. Ю. Н. Давыдова. Т. 1. М.: Наука. 1995.

***** У социологии классического периода свои классики, далеко не те же самые, кого мы привыкли считать классиками сейчас. См.: Con nel R. W. Why is classical theory classical? // American Journal of Sociology. 1997. Vol. 102. № 6. P. 1511— 57 (1512 ff, 1542 f)- Ср. также: Collins R. A sociological guilt trip. Comment on Connel // Ibid. P. 1558—64.

Разумеется, размышляя о начале социологии можно принимать во внимание не только и не столько определенным образом квалифициру­емые тексты, сколько институциональный аспект ее фор­мирования*. Обсуждение, т. е. реальная тематизация тех или иных текстов в научной коммуникации, происходит в более или менее сложившихся институциональных рамках и ведет не к тотальному обновлению, но к частичному изме­нению организации науки как совокупности дисциплин. Классическими в сегодняшнем смысле (при всех разногла­сиях относительно списка классиков) в классический (в се­годняшнем смысле) период оказываются те работы, кото­рые в конечном счете (т. е. уже много позже их публика­ции) начали задавать характер коммуникации, изначаль­но структурированной вниманием к совершенно иным сочи­нениям. Нынешнее внимание к классикам продолжает именно эту традицию, но мы хорошо понимаем относитель­ность, преходящий характер самой традиции, а это застав­ляет сомневаться в безусловности любого, сколь бы то ни было обоснованного списка классиков**.

* См., например: Manicas P. A History and Philosophy of the Social Sciences. Ox­ford: Blackwell, 1981. Ch. 1. Маникас говорит о том, что в узком, научно-ин­ституциональном смысле социология оформилась в течение, примерно, полувека, с середины 1880-х по середину 1930 гг., когда появились ка­федры социологии, научные журналы и ассоциации социологов, между тем как становление социальной науки растянулось на гораздо более про­должительный период, исчисляемый несколькими столетиями. Об исто­рии американской социологии, с точки зрения ее институционализации, см.: Turner S. P., Turner J. H. The Impossible Science. An Institutional Analysis of Ame­rican Sociology. Newbury Park, Cal.: SAGE, 1990. О том, насколько неудовлетво­рительным может быть чисто институциональная ориентация историка социологии см.: Schelsky H. Zur Entstehunggeschichte der Bundesdeutschen Soziolo-gie. Ein Brief an Rainer Lepsius // KZfSS. 1980. Jg. 32. Hft. 3. S. 418 f.

** Об искусственном характере господствовавшего после второй миро­вой войны консенсуса в теоретической социологии см.: Bourdieu P. Epilogue: On the Possibility of a Field of World Sociology // Social Theory for a Changing Society / Ed. by Bourdieu P. and Coleman J. S. Boelder, Col.: Westview Press, 1991. P. 376 «ff. Бурдье характеризует последовавшие изменения как исчезновение социо­логического nomos'a (в старом греческом смысле слова, как способа виде­ния и деления) и возникновение настоящей аномии несогласных между собой школ.

Исторически воз­никшее знание требует иного и более мощного оправдания, нежели ссылка на тот факт, что родоначальники социо­логии обладают особым статусом (который им приписыва­ют сегодняшние авторы, сформированные в русле этой самой традиции). И наоборот, принимая «список классиков», существующий здесь и сейчас, мы принимаем не просто исторически значимый результат, но и то представление о социологической теории, которое предполагает такое от­ношение к таким классикам. Достаточно ли нам этого?

Знание должно что-то означать для общества здесь и сейчас, и если апелляции к классикам научно и обществен­но успешны, то действенность самой традиции также есть симптоматический социальный факт: нечто в обществе про­должает оставаться таким же, как в классические време­на, классики не кажутся архаичными — кому? в каком отношении? — и, главное: где? Вот вопрос вопросов, к ко­торому мы ниже еще вернемся.

Подойдем, однако, к делу с другой стороны. Предполо­жим, что общество — это совокупность структурирован­ных (т. е. совершаемых по установленным, хотя и посто­янно обновляемым образцам) взаимодействий*. Тогда от­сутствие в нем теоретической социологии означает толь­ко, что среди этих взаимодействий не выделяются, не «вы­гораживаются» определенного типа коммуникации**, ко­торые принято называть теоретической социологией.

Такой способ рассуждения таит в себе не один подвох. Если наше основное понятие — «взаимодействие»***, то можно задаться вопросом, где обрывается взаимодействие, что именно его обрывает и с какой точки зрения оно дол­жно считаться продолжающимся или прерванным. Ибо если оно есть везде, то «регулятивный мировой принцип», как называет его Зиммель****, теряет значение дифферен­цирующего признака, а если не везде, то сомнительной оказывается его универсальность.

* Под этой формулировкой (она специально дана в самом общем виде) в той или иной форме могли бы подписаться самые разные современные теоретики.

** Здесь мы уже отождествили взаимодействие и коммуникацию, что, конечно, далеко не самоочевидно.

*** Стоить вспомнить, что это фундаментальная категория Г. Зиммеля, хотя сегодня далеко не всякий теоретик, пишущий о взаимодействии, опирается именно на Зиммеля.

**** В качестве «регулятивного мирового принципа мы должны при­нять, что все со всем находится в каком-либо взаимодействии» (Simmel G. Ueber sociale Differenzierung. Gesamtausgabe / Hrsgg. v. O. Rammstedt. Bd. 2 / Hrsgg. v. H.-J. Dahme. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1989. S. 130. В русском переводе: Зим­мель Г. Социальная дифференциация // Зиммель Г. Избранное. Т. 2. М.: Юрист, 1996. С. 314).

При всей абстрактности такого рассуждения его легко применить к достаточно популярной концепции «мирового» или «глобального» обще­ства. Получить эту концепцию на уровне элементарного рассуждения очень просто. Если мы скажем, что вот та­кое-то общество (система, социальный порядок и т. п.) есть совокупность одних взаимодействий, а другое общество, соответственно, совокупность других, то логично будет про­должить рассуждение, рассмотрев взаимодействие между этими обществами. Либо оно есть, либо его нет. В наше время полная изоляция выглядит, скорее, как редкость, исключение и, кажется, вообще вряд ли возможна. Но вза­имодействие между обществами — это тоже взаимодей­ствие. Значит, напрашивается и более общее понятие вза­имодействия и более общее понятие общества. В конце кон­цов, так можно дойти и до понятия мирового или глобаль­ного общества. А глобальному обществу должна была бы соответствовать и глобальная социология. Пусть даже она не будет вполне единой. Если имеется ряд образцов, по ко­торым коммуникации структурируются как теории обще­ства, а среди последних — хотя бы несколько образцов структурирования коммуникаций как эпизодов теорети­ческой деятельности именно социологов, то главное состо­ит не в том, могут ли быть согласованы между собой такие эпизоды, а в том, что они вообще есть. Но насколько пло­дотворен такой путь?

Одним из первых социологов* о «мировом обществе» стал писать Н. Луман: «Мировое общество конституирует­ся не в силу того, что все большее и большее число лиц, несмотря на пространственное удаление, вступает в эле­ментарные контакты между присутствующими. Так толь­ко дополнительно проявляется тот факт, что в каждой ин­теракции конституируется некоторое «и так далее» иных контактов партнеров, причем возможности [этих контак­тов] доходят далее до всемирных переплетений и включа­ют их в регуляцию интеракций***.

* Самой ранней из новейших публикаций такого рода считается ста­тья У. Мура. См.: Moore W. E. Global Sociology. The World as a Singular System // AJS. 1966. Vol. 71. P. 475—482.

** Luhmann N. Soziologische Aufklarung 2. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1975. S. 54.

Правда, в поздних пуб­ликациях Луман не только не причислял себя к сторонни­кам концепции «глобального общества», но критиковал их, в первую очередь, потому, что эти теоретики, как ему казалось, недооценивают масштабы «децентрализованнойи сопрягающей всемирной коммуникации «информаци­онного общества»*. Так, в частности, он оценивал подход Э. Гидденса. Гидденс определяет глобализацию как «ин­тенсификацию всемирных социальных отношений, кото­рые связывают удаленные друг от друга местности таким образом, что происходящее на местах формируется собы­тиями, происходящими за много миль отсюда, и наобо­рот»**. Это уже далеко не то же самое, что преимущест­венно имеют в виду теоретики «международной социаль­ной системы» или «международного общества» (будь то социологи или специалисты по международным отноше­ниям***), и лишь отчасти описывает (если вообще согла­шаться с ней) концепция мировой системы И. Уоллерстай-на****. Гидденс рассматривает глобализацию в четырех из­мерениях: как (мировую) систему национальных госу­дарств, мировую капиталистическую экономику, мировой военный порядок и международное разделение труда*****, не забывая, конечно, и о глобальном воздействии совре­менных средств коммуникации, которые, скорее, на уров­не некоторых специфических контекстов (например, меж­дународный валютный рынок), нежели на уровне общего культурного сознания, приводят к образованию совокуп­ных ресурсов знания******.

* См.: Luhmann N. Die Gesellschaft der Gesellschaft. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1997. S. 31 f. Ср. также в настоящем издании: Луман Н. Теория общества. С. 220.

** Giddens A. The Concequences of Modernity. Cambridge: Polity Press, 1990. P. 64.

*** См., напр.: Parsons Т. Order and Community in the International Social Sys­tem// Parsons T. Politics and Social Structure. N.Y.: The Free Press; L: Macmillan, 1969. P. 292—310; Luard E. International Society. Basingstoke and L.: Macmillan, 1990.

**** См.: Wallerstein I. Societal Development, or Development of the World-Sys­tem? // International Sociology. Vol. 1. № 1. P. 3—17. В русском переводе: Уоллер-стейн И. Общественное развитие или развитие мировой системы? // Вопро­сы социологии. 1992. № 1. С. 77—88. Критический анализ см. в статье: Burch К. Invigorating World System Theory as Critical Theory: Exploring Philosophical Foundations and Postpositivist Contributions // Journal of World-Systems Research. 1995. Vol. 1,№ 18 (Электронная версия: http://csf.colorado.edu/wsystems/jwsr.html).

***** См.: Giddens A Op. cit. P. 71.

****** tm.: Ibid. P. 77 f.

Этот последний аспект чрезвычайно важен. Действи­тельно ли в каждом взаимодействии имплицировано все­мирное «и так далее», как это прописано у Лумана, или реальность глобализации приходится наблюдать на уров­не определенных социальных образований (квалифициро­вать которые мы пока не беремся), причем глобальное знание сосредоточивается у сравнительно узкого круга участ­ников особых международных взаимодействий (например, валютных сделок)? Гидденс, называя измерения глобали­зации, во всяком случае, обходит вопрос, до какой степе­ни знание о глобальных взаимозависимостях (отрицать ко­торые вряд ли кто взялся бы) действительно входит в по­вседневное проектирование поведения человеком, чей гори­зонт познаний нередко весьма узок.

М. Фезерстоун ставит проблему новой глобальной куль­туры, которую социология еще не может толком описать, ибо придерживается старых, связанных с национальным государством схем, а ведь «возникновение и развитие со­циологии — и это признается все более широко — в выс­шей степени определялось возникновением современного национального государства, тем специальным случаем, ког­да особенные характеристики процесса национальной инте­грации были обобщены в модели социальной интеграции, в которой общество становится главной системой коорди­нат для социологии»*. Для «глобальной культуры», кото­рой отнюдь не свойственно такого рода национально-госу­дарственное единство, обычные понятия социологии уже не годятся. Но кто и как репрезентирует и постигает эту культуру¹} Вместе с тем, как показывает Г. Вагнер**, понятие мирового, или глобального общества (оттенки зна­чений в данном контексте не существенны), поскольку в нем акцентируется момент всемирной взаимосвязи, не отли­чается новизной. Явления этого рода фиксируются соци­альными учеными с давних пор. Однако, в наши дни в этом понятии акцентируется также и момент небывалого прежде социального единства мира, а не просто мирового хозяйства.

* Featherstone M. Global Culture: An Introduction // Global Culture. Nationalism, Globalization and Modernity. A Theory, Culture & Society special issue / Ed. by M. Feather-stone. L.: SAGE, 1990. P. 3.

** См.: Wagner G. Die Weltgesellschaft. Zur Kritik und Uberwindung einer so-ziologischen Fiktion. Ms. Bielefeld, 1997.

И в таком виде понятие глобализации стало популярным, в основном, благодаря усилиям сравнитель­но узкого круга влиятельных теоретиков, впечатленных, возможно, не только политическими или экономическими тенденциями современной жизни, но и новым простран­ственным видением мира в его слабо расчлененном един­стве, которое стало формироваться к концу 60-х — началу 70-х гг., между прочим, благодаря все более частым и ус-пешным космическим полетам (участники их, к которым было привлечено широкое внимание публики, часто гово­рили о том, что из космоса не видно никаких границ меж­ду странами и народами, Земля и человечество представля­ются едиными). Однако социология, стремящаяся к таким унификациям, вряд ли сможет ответить на «вызов много­образия»*. Следовательно, дело не в том, чтобы вообще по­ставить под сомнение правомерность и плодотворность опи­саний глобализации**. Явления всемирной взаимосвязи нарастают, и оспаривать это нет резона. Но что это значит для социологии? Поучительны утверждения Э. Тириакь-яна, который не сомневается в низкой «международной компетентности» как американских элит, так и американ­ских студентов-социологов на всех уровнях обучения, и да­же большинства преподавателей социологии. «Междуна­родная компетентность», т. е. знание «мировой сцены», — это познания в мировой географии, демографии, истории, экономике, — и она здесь явно недостаточна, чтобы дос­тойно ответить на «вызов интернационализации»***.

* См. Wagner G. Die Herausforderung der Vielfalt. Ms. Bielefeld, 1998.

** Одна из наиболее обширных концепций разработана Р. Робертсо-ном. См.: Robertson R. Globalization: Social Theory and Global Culture. L. etc.: SAGE, 1992.

*** См.: Tiryakian E. A. Sociology's great leap forward: the challenge of inter-nationalisation // Globalization, Knowledge and Society / Ed. by M. Albrow & E. King. L. etc.: SAGE, 1990. P. 63 ff.

Поясним существо проблемы на небольшом примере. Допустим, что, желая удостовериться в существовании гло­бальных феноменов, наш соотечественник поутру выпива­ет чашку бразильского кофе, сваренного в немецкой кофе­варке, надевает американские джинсы, итальянскую ру­башку, шотландский свитер и португальские ботинки, смотрит по японскому телевизору новости CNN и отправ­ляется в Скандинавию на международную конференцию по проблемам глобализации, расплатившись за билет кре­дитной карточкой международной системы «Visa». Разу­меется, на вопрос, что здесь глобального, он мог бы отве­тить вопросом же: «А что здесь не глобально»? Проще все­го было бы сказать, что жизненные стандарты одной или нескольких групп людей не могут служить убедительным показателем общей тенденции. На это возможен контр­аргумент: всегда бывает так, что какой-то образ жизни сна­чала становится привычным для немногих, а потом оказывается чуть ли не всеобщим достоянием.

Иначе говоря, со временем не только сто пятьдесят миллионов жителей России, но и миллиард жителей Китая и захотят, и смогут посетить Лувр, хотя бы даже и не одновременно. Эта пер­спектива кажется, конечно, сомнительной. И, вероятно, следующий аргумент, с точки зрения сторонника глобали­зации, мог бы быть таким: конечно, все китайцы в Париж (если предположить, что он и впредь останется глобально значимым центром) не поедут, однако, познакомятся с но­востями европейской жизни благодаря телевидению. Здесь, пожалуй, стоит вспомнить о том, что не то что поголовно все жители Китая, а самые что ни на есть просвещенные американцы, согласно Тириакьяну, отнюдь не обладают должной «международной компетентностью», хотя и мо­гут, видимо, найти на карте Париж не только в штате Те­хас. И это не следует понимать слишком упрощенно: про­белы в образовании, когда речь идет о профессиональных обязанностях, восполнить можно. Но что именно должно побудить вьетнамского крестьянина посвятить свой досуг новостям политической жизни Бразилии, видимо, пред­стоит еще выяснить. Слишком просто было бы сослаться на то, что экономический кризис в той же Бразилии мо­жет иметь весьма чувствительные последствия для мил­лионов людей по всему миру. Куда более чувствительные последствия для того же крестьянина имели, например, всего четверть века назад американские бомбардировки, однако это обстоятельство обычно не приводится как при­мер мировых взаимосвязей.

Дата добавления: 2015-05-06