Александр Филиппов теоретическая социология 3 страница

* См. классическую трактовку этого вопроса у К. Мангейма: Манхейм К. Диагноз нашего времени // Манхейм К. Диагноз нашего времени. М.: Юрист, 1994. С. 412—571; особенно гл. 1. Менее известен, но во многих отношениях не менее продуктивен подход X. Фрайера. См.: Freyer H. Herrschaft und Planung. Zwei Grundbegriffe der politischen Ethik (1933) // Freyer H. Herrschaft, Planung und Technik. Aufsatze zur politischen Soziologie. Weinheim: VCH, Acta Humaniora, 1987. S. 17—44.

** Просветительскую идею научной общественности как «свободно парящей интеллигенции» мы находим у Мангейма.

Исторические судьбы либеральной идеи публичности, на которую Хабермас возлагает немалые надежды, прослежены в знаменитой книге: Habermas J. Strukturwandel der Offentlichkeit. Untersuchungen zu einer Kategorie der burgerlichen Gesellschaft. (1962) 5.Aufl. Neuwied und Berlin: Luchterhand, 1971. Взаимосвязь идеи научности с идеей обращенных к государству притязаний «от имени человечества» показывает Ж.-Ф. Лиотар. См.: Lyotard J.-F. La condition postmoderne. Rapport sur le savoir. Paris: Minuit, 1979. В русском переводе см.: Лиотар Ж.-Ф. Состо­яние постмодерна. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998. С. 89. Перевод примечания 119 на указанной странице ис­порчен неверным истолкованием publicite как реклама. На самом деле речь идет о взаимосвязи публичности выражения мнения и общественности как особой инстанции, что отражается в соответствующей многозначно­сти немецкого Offentlichkeit.

Однако их способ­ность задавать общую цель отнюдь не следует из их описаний и объяснений, сколь бы адекватны они ни были*. Точ­нее говоря, она не следует вообще ни из чего. И это отно­сится не только к позитивным наукам о природе, но и ко всему корпусу социальных наук. Но если с дискредитиро­ванной способностью социальных ученых указывать цели и выставлять претензии (научные и «общечеловеческие» одновременно) все более или менее ясно, то их технологи­ческая избыточность при распаде социального государства начинает у нас только проявляться и недостаточно серьез­но обозначена лишь потому, что одни социальные обяза­тельства являются неизбежной принадлежностью любого современного, а не только развитого благополучного госу­дарства, а другие еще остаются как пережитки прошлых времен. Агония социального государства есть также аго­ния социальной науки как социальной технологии, кото­рая лишь до некоторой степени зависит от теоретической, фундаментальной социологии. На Западе редукция соци­альных обязательств государства всякий раз способствова­ла полевению ущемленных ученых. Однако оно все равно оставалось реальным гарантом существования не только технологически ориентированной, но и критической по отношению к нему науки**. В этом виде она может быть хотя бы отчасти ориентирована на знание ради знания, в ней возможна (хотя и ей приходится все труднее) чистая теория. Но если социальная теория не может быть инстан­цией, где формулируются общечеловеческие притязания, с точки зрения которых оценивается социальная жизнь и предписываются цели ее движения; если она не нужна государству ни как конкретное знание о многообразных соци­альных проблемах и процессах, ни как технология разра­ботки эффективных социальных решений, то что тогда еще ей остается?

* Об этом очень внятно пишет тот же Лиотар. От Просвещения, гово­рит он, приходит «повествование об эмансипации», легитимирующее на­уку как истину, опирающуюся «на автономию собеседников, включенных в этическую, социальную и политическую практику. Однако... [н]ичто не доказывает, что если истинно высказывание о действительности, то ока­жется справедливым также и прескриптивное высказывание, необходи­мым результатом которого будет ее изменение». Lyotard J.-F. Op. cit. P. 66. В русском переводе: Лиотар Ж.-Ф. Цит. соч. С. 96—97. Правда, Лиотар ак­центирует различия в правилах языковых игр, которые не позволяют пе­реводить дескриптивные высказывания в прескриптивные. На самом деле, если почистить терминологию, с ним согласились бы даже Юм и Кант. Интересно и плодотворно у него другое: анализ такой научности и такой публичности с точки зрения притязаний ученых и «просвещенной обще­ственности» в современном государстве.

** Критическая теория и социальная технология противопоставлены здесь только как идеальные типы. Фактически социологи, занятые при­кладным исследованием конкретных социальных проблем, вполне могут быть изначально ориентированы на критическую социальную теорию.

Чтобы ответить на этот вопрос применительно к нашей ситуации, полезно будет определить институциональное место отечественной социологии. Как наука, как чистое исследование она умирает и не много имеет шансов возро­диться. Место ее пребывания — маркетинг (понимаемый в самом широком смысле в обществе, где требуется эффек­тивно продать политиков и презервативы) и образование, поскольку оно еще не всецело становится образованием-для-маркетинга. Несмотря на все различия, существующие, казалось бы, между этими двумя областями приложения усилий со стороны социальных ученых, место и возможно­сти теории, в общем, и тут и там одинаковы. Теоретичес­кая социология создает ресурс возможных описаний об­щества*, которым могут воспользоваться и наемные тех­нологи, и все те, кто в какой-то мере определяет свое (хотя бы только профессиональное) поведение с оглядкой на на­уку, т. е. в первую очередь преподаватели и студенты. В рамках университетов она оказывается не образованием-для, но просто образованием, тем знанием ради знания, для которого нет социального места в области исследова­ний, но которое еще входит в канон университетского обу­чения. Конечно, мы не будем обольщаться: университеты не только у нас, но и по всему миру все больше становятся не столько местом собственно образования в традицион­ном смысле этого слова, сколько способом редуцировать безработицу среди молодежи, создать видимость дополни­тельных возможностей для социальной мобильности. И все-таки даже в такой форме они дают институциональный шанс социологической теории. А поскольку основная зада­ча университета — не производство, но передача знания, занятия теорией, в принципе возможные, поневоле пре­вращаются в любительское занятие профессионалов.

Ср.: у Вернера Зомбарта: «Все, что называют формальной социоло­гией, есть не что иное, как выставление теоретических воз­можностей общественных отношений; напротив, под материальной социологией понимают осуществление таковых возможностей в истории. Я полагаю поэтому, что следовало бы совершенно отказаться от противо­положения формальной социологии материальной и поставить на это ме­сто другое противоположение: теоретическая и эмпирическая социоло­гия, дополнив эту антитезу еще одною: общая и специальная социоло­гия». (Зомбарт В. Введение // Зомбарт В. Социология /пер. И. Д. Марку-сона. Л.; Мысль, [1926]. С. 11.

Не­нужная теория обретает неожиданную свободу: она не обя­зана никому и ничем, она подлинно становится знанием из теоретического любопытства — и (хотя бы в минутной иллюзии самооценки) ничем больше.

Данное издание задумано не как «та самая», обещаю­щая откровение если уж не последних, то хотя бы доста­точно свежих истин, КНИГА, но именно и прежде всего как просто книга, как «одна из», как малая часть того массива публикаций, без которого невозможно нормаль­ное существование науки. Она нужна прежде всего препо­давателям и студентам — эта привычная, банальная фор­мула имеет в контексте наших рассуждений совершенно определенный смысл: наша книга обращена к тем, кто за­нимает единственно возможное для социологической тео­рии институциональное место. Но «теория» здесь мысли­ма только во множественном числе. Не планируя чего-то иного и большего, нежели сборник интересных перевод­ных работ, мы все-таки рискуем заявить эту книгу не как продолжение, но как начало нового ряда изданий потому, что ее очевидная пестрота скорее отражает состояние ком­муникаций, чем состояние концепций. Теоретическая со­циология (на своем институциональном месте) появится, если ориентация на актуальный образец как один из мно­гих сосуществующих и соотносимых образцов научной ком­муникации (как она выражена в публикациях) станет не­пременной составляющей исследований, идентифицируе­мых прежде всего по этой ориентации. Ориентация на образец коммуникации для создания шансов продолжить коммуникацию — вот о чем идет речь. Теоретическая со­циология — это еще одна возможность создания описаний, то самое конструирование понятий, которое отличает лю­бую теоретическую деятельность. Публикация — не спо­соб окончательного подведения черты, но продолжение те­кущей коммуникации и шанс для последующих.

Теперь снова вернемся к тому, что отсутствие теорети­ческой социологии мы трактовали не только как собствен­но научную, сколько как социальную проблему. Появле­ние теоретической социологии — тоже не только научный результат, но и социальное изменение, но отнюдь не пото­му что теперь-то общество — наконец — обретет орган мышления о себе самом. Социальное изменение нельзя с(т)имулировать одним только выпуском книг. И (даже в самом переносном смысле в этом сравнении, кажется, есть толк) общество не мыслит о себе само не только потому, что не может, но и потому, что не хочет. Дать возмож­ность и пробудить волю — это совсем разные вещи. В чем же состоит шанс социолога-теоретика? В том, чтобы дать шанс обществу! Напомним, что «шанс» — важнейший тер­мин в ключевых определениях Макса Вебера. Социальное отношение — это шанс, что состоится социальное действие. Шанс на регулярность социального действия в рамках опре­деленного круга людей, когда он держится только силой привычки, — это обычай. Шанс на то, что участники отно­шения будут ориентироваться на представления о суще­ствовании легитимного порядка, называется значимостью этого порядка. Борьба ведется за шансы (распоряжения чем-либо или даже шансы на выживание). Власть и господство суть шансы навязать свою волю и обеспечить повиновение приказам*. Шанс социологии стать в обществе тем, чем она может быть, есть шанс общества на особого рода само-дистанцирование. Но самодистанцирование означает воз­можность самонаблюдения, отличения себя от иного, иден­тификации. Выше мы так или иначе ставили этот вопрос: о каком обществе, собственно, идет речь? Где границы этой социальности? Совпадают ли они и до какой степени с гра­ницами политическими? Что такое территория социаль­ности? Как взаимосвязаны пространственный и временной аспекты этой идентичности? Должны ли различения быть всегда четкими и однозначными и не представляют ли куда большего интереса маргинальные феномены (и феномен маргинальности)? — Это только немногие вопросы, без рас­смотрения которых дальнейшее движение социологичес­кой мысли представляется невозможным. Разработка этих тем неизбежно повлечет за собой новые и новые вопросы, столь же плотно взаимосвязанные...

Только так и может возникнуть теоретическая социо­логия, социологическое самосознание нашего общества — как обширная, многообразная совокупность коммуника­ций, как ряд претенциозных теорий. Воспользуемся ли мы этим шансом, покажет будущее.

август 1996 г. — февраль 1999 г.

* См.: Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. 5. Aufl. Studienausgabe. Tubingen: J. С. В. Mohr (Paul Siebeck), 1985. S. 13, 15, 16, 20, 28.

Дата добавления: 2015-05-06