Мария Тимофеева 3 страница

Говоря о своих и личных, и профессиональных усилиях, Мастерсон позволяет нам увидеть развитие его подхода к расстройствам характера. Мы можем проследить как за ростом психоаналитических концепций, которые оказали на него влияние, так и за эволюцией его собственного подхода, который он столь отважно и проникновенно развивал.

Введение

Метод развития не означает “передачу знаний” и не возник сразу во всей полноте, подобно Афине из головы Зевса. Он появился из длительной, медленной, зачастую тяжелой и утомительной профессиональной работы и из разрешения как личностных конфликтов, так и требований профессии.

Перспектива описания этой работы вызывает у меня беспокойство, которое связано с моим самовыражением. Это напоминает мне, как однажды утром я въехал в гараж при моем офисе и по ошибке прочел надпись: “Не подавайте свой гудок”. Я засмеялся, когда понял, что на самом деле было написано: “Не подавайте гудок”.

Я неверно прочитал надпись как упрек самому себе за некоторое искушение использовать эту возможность, скорее чтобы удовлетворить мою собственную инфантильную грандиозность, чем дать описание моей эволюции.

Обдумав это, я понял, что не настолько сконцентрирован на своей собственной грандиозности, скорее ошибка восприятия относится к давнему конфликту с моим отцом, который вел себя эксгибиционистски и негодовал на всякого человека, пытавшегося занять часть его территории. Я убеждал себя приложить усилия.

Эта зарисовка иллюстрирует один из способов, с помощью которых мы, будучи взрослыми, сохраняем дремлющие остатки ранней инфантильной грандиозности. Определенные жизненные ситуации могут оживить ее и извлечь из тайника. Однако осознание этой инфантильной идеи позволяет удерживать ее в некоторых границах с тем, чтобы не давать ей вторгаться в реальные задачи нынешнего дня.

Эволюция метода развития объектных отношений прошла три стадии, на каждой из которых был некий центр притяжения внимания, что затем выливалось в книгу. Первая, или психиатрическая, описательная стадия (возраст 30—42 года, 1956—1968 гг.) имела своим результатом книгу “Психиатрическая дилемма отрочества” (Psychiatric Dilemma of Adolescence, 1967, 1984). Вторая стадия, или стадия развития (возраст 42—48 лет, 1968—1974 гг.) привела к написанию книги “Терапия подростков с пограничной личностной организацией, метод развития” (Treatment of the Borderline Adolescent, A Developmental Approach, 1972, 1984). Третья стадия, или стадия теории объектных отношений развития (возраст 48—56 лет и далее, 1974 и далее) началась с “Психотерапии взрослых с пограничной личностной организацией” (Psychotherapy of the Borderline Adult (1976), за которой последовало несколько других книг на ту же тему (1980, 1982, 1983, 1985). Развитие шло от клинического психиатрического описательного подхода к психоаналитическому методу развития и к конечной их интеграции с теорией объектных отношений.

Первая стадия

Психиатрическая дилемма отрочества

(возраст 30—42 года, 1956—1968 гг.)

Я искал тему проекта исследования, обязательного при прохождении резидентуры[1]. При этом я начал замечать, что когда на врачебных совещаниях представляли случай подростка, то кто-нибудь неизбежно высказывался, что следует проявить осторожность с диагнозом, потому что “это может пройти с возрастом”. Я просматривал литературу в поисках подростков, у которых “это прошло с возрастом” и почти ничего не нашел. С этого начался интерес к тому, “что происходит”, который доминировал в моей профессиональной жизни на протяжении 20 лет и повлек за собой упомянутые три стадии. В течение моего последнего года пребывания в резидентуре и года аспирантуры в качестве старшего врача-резидента, я закончил и опубликовал исследование о том, что происходит с подростками в больнице.

Затем я начал половину времени отдавать практике, стал сам проходить анализ и тратил много времени на организацию и работу клиники для амбулаторного лечения подростков. В это время, неудовлетворенный методологическими ограничениями ретроспективного исследования пациентов стационара, я хотел провести исследование, касающееся будущего, которое исключило бы как можно больше методологических уверток. Чего я не понимал в то время, так это того, что я легкомысленно превращался в исследователя, занимающегося методологическими вопросами, и низводил внутрипсихическое и психодинамическое до фона — так я решал свои собственные внутрипсихические проблемы; а также что я собрался осуществить проект, которому предстояло занять 12 лет с 1956 по 1968 год, чтобы выпутаться самому, и кроме того — что соблазн использовать работу как сопротивление пониманию моих собственных внутрипсихических проблем должен был пройти с кристаллизацией единого гармоничного взгляда и на внутреннее, и на внешнее — и на мое Я, и на мою работу.

Те годы влекли за собой драматичный личный конфликт, имевший отношение к формированию моих взглядов на клинический материал, а также выводов, к которым я пришел в отношении собственных эмоциональных проблем, и, конечно, направления, которое должна была принять в конце концов моя карьера. На проведение упомянутого катамнестического исследования я получил большой грант, которого хватало на две укомплектованных “команды”, каждая из которых включала двух психиатров, социального работника, секретаря, ассистента-статистика и консультанта по статистике. Размеры и темпы исследования росли подобно снежному кому, несущемуся под гору. Я начал тогда сомневаться, смогу ли осилить то, на что замахнулся. Появилась необходимость уменьшить мои обязанности в клинике, чтобы уделить время исследованиям.

Это было “постспутниковое” время в науке. Естественные науки, пришпоренные первоначальными успехами русских со спутником, приобретали доминирующее влияние. Психиатры испытывали неприятное чувство, видя несостоятельность методологии своих собственных исследований по сравнению с методологией естественных наук. В этот момент ученые, работающие в области социологии, выдвинулись вперед с “объективной” методологией исследования, сосредоточив внимание на таких вопросах, как определение переменных, валидность, надежность и статистический анализ.

В то время я находился под сильным влиянием необычайно талантливого исследователя в области социальной психиатрии доктора медицины Александра Лейтона, который занимался тем, что сейчас хорошо известно как исследования Sterling County Midtown Mental Health, посвященные распространенности психических заболеваний среди населения. Он предоставил в мое распоряжение свою методологию и специалистов по статистике. Похоронив свои сомнения относительно того, насколько этот подход годится для клинической работы, я сделал решительный шаг.

Во мне разыгрался конфликт между позицией социолога и позицией клинициста, в которой важно одновременно рассмотреть все переменные, при этом основным инструментом наблюдения и принятия решений является клиническая оценка. В то же самое время, проходя анализ пять раз в неделю, я все глубже и глубже копался в своей собственной психике. Три часа в день я тратил в клинике, пытаясь усовершенствовать методологию, например, исследовать надежность различных статистических подходов для клинического материала. Затем мне приходилось идти на аналитический сеанс, который вновь и вновь демонстрировал, как эти занятия помогают усилить мое сопротивление встрече лицом к лицу с моими эмоциями.

Я никогда не забуду день, когда этот конфликт, наконец, разрешился. Это произошло на конференции, на которой присутствовали обе команды исследователей, все сотрудники, занятые статистической работой, и консультанты. Все собравшиеся без исключения сидели целый день напролет, слушая дебаты статистиков о различных методах подхода к клиническому материалу, имевших между собой микроскопические расхождения. Я был доведен до белого каления. В тот день я принял решение в пользу клинической точки зрения.

Я чувствовал, что подход, основанный на статистике, имеет серьезные ограничения для клинической работы и обратился к клиническому подходу в исследованиях. Я стал исповедовать в основном психоаналитические взгляды. В это же время разительно уменьшилось мое использование работы как сопротивления собственным внутрипсихическим проблемам.

Результаты этого исследования были опубликованы в книге “Психиатрическая дилемма отрочества” (1967). Мы обнаружили, что у подростков “с возрастом это не проходит”. Спустя пять лет более 50% подростков были все еще в тяжелом состоянии. Тогда мы называли их скорее пациентами с расстройствами личности, чем с пограничным синдромом и, просмотрев записи, регистрирующие ход лечения, обнаружили, что если они и их родители проходили курс лечения в течение года по одному разу в неделю, то их симптомы, такие как тревога, депрессия, отыгрывание вовне, уменьшились. Но больше всего неприятностей пять лет спустя доставляли их патологические черты характера, которые совершенно не затрагивались в процессе лечения.

В то время ушел на пенсию глава психиатрического отделения нью-йоркской корнелльской больницы. Перемены нарушили порядок в отделении. Мне требовалось дополнительное время, чтобы писать книгу, поэтому я покинул отделение и начал обдумывать, как получить ответы на вопросы, возникшие в ходе исследования. Каковы патологические черты характера? Откуда они берутся? Как мы можем их идентифицировать и каковы наилучшие методы их лечения? Затем я был вызван новым главой отделения, который спросил, не вернусь ли я обратно, чтобы принять на себя заботу о стационарных пациентах-подростках, которые за последние полгода разбили 50 дверных панелей. Это предоставляло идеальную возможность получить ответы на возникшие вопросы, работая с пациентами, длительно находящимися в стационаре, где мы могли бы проводить тщательный мониторинг и наблюдать корреляцию между данными, полученными в интервью, и поведением подростков.

Вторая стадия

Терапия подростков с пограничным синдромом:

метод развития

(возраст 42—48 лет, 1968—1974 гг.)

Я создал исследовательское подразделение для интенсивной психоаналитической психотерапии расстройств личности у подростков. Я получил необходимые обязательства руководства в отношении штата и врачей-резидентов, потому что глава отделения желал сделать почти все в пределах разумного, чтобы снять с себя острую проблему подростков. Он согласился оставлять пациентов в больнице минимум на год и не менять в этот период лечащего врача. Последующие шесть лет были в высшей степени плодотворными для развития моих собственных взглядов; оглядываясь назад, можно сказать, что эти годы заложили основные принципы, которые позднее привели к формированию моей точки зрения на психотерапию пограничных и нарциссических расстройств личности.

Подростки имели отклонения в поведении, такие как школьные прогулы, употребление наркотиков и другие формы социально не приемлемого поведения. Основным клиническим симптомом было отыгрывание вовне. Мы поняли, что для выживания нашего подразделения должны найти способ ограничить эти отыгрывания. Когда имеешь дело с подростками с отклоняющимся поведением в структурированном сеттинге, появляется совершенно беспримерная возможность научиться понимать и управлять этим защитным механизмом. Подростки беспрестанно “поджигали землю под ногами” у лечащего врача и иногда у меня самого, чтобы испытать нашу компетентность и надежность. Успешное выживание в этих “испытаниях огнем” научило нас терапевтическому обращению с отклоняющимся поведением. Когда я теперь, будучи супервизором, вижу, что большинство терапевтов испытывают трудности в понимании отыгрываний вовне и управлении ими, я желаю им пройти это суровое испытание и приобрести свой опыт. Только после того, как мы научились профессионально устанавливать ограничения для того, чтобы выжить, мы действительно узнали, что это имеет значительно более важный и глубокий психодинамический эффект. Мы видели, что контроль за своим поведением оказывает на подростков депрессивное воздействие — первое связующее звено между аффектом и защитой.

Тогда мы поняли, что отыгрывание вовне представляет собой защиту от депрессии. Однако источник депрессии оставался неясным. Мы предполагали, что здесь может быть связь с подростковыми конфликтами эмансипации. Пытаясь в этом разобраться, я изучил все известные источники, включая труды Анны Фрейд (1965) и беседы с ней и Петером Блосом (1962).

День, когда был сделан шаг вперед в понимании источников депрессии, я тоже никогда не забуду. Перелистывая в библиотеке журналы, я натолкнулся на статью Маргарет Малер (1958) о ее исследовании детей-психотиков, озаглавленную “Аутизм и симбиоз: два расстройства чувства реальности существования и идентичности” (“Autism and Symbiosis: Two Disturbances in the Sense of Entity and Identity”). Эта статья, основанная на наблюдениях за детьми, была посвящена развитию у детей нормального Я через стадии сепарации/индивидуации. Она привела меня к дальнейшему изучению ее исследований описанных феноменов.

Я, словно собака-ищейка, стоял на тропе, которую она проложила, и следовал за ней по пятам. В это же самое время наши депрессивные подростки начали говорить не о конфликтах с родителями, актуальных сегодня, а о все более и более давних переживаниях отделения, и, наконец, о неспособности матерей признать у своих детей появление Я.

Меня вдруг осенило, что благодаря счастливой случайности я оказался в центре двух взаимодополняющих экспериментов. Други­ми словами, работы Малер (1958, 1968, 1975) дали мне сведения о раннем развитии нормального Я, в то время как мои пациенты-подростки описывали и впечатляюще демонстрировали рас­стройства этого самого нормального процесса, а именно задержку развития, характерную для пограничных расстройств личности.

Я объединил эти данные и пришел к выводу, что пограничное личностное расстройство представляет собой проблему развития — неуспех сепарации/индивидуации.

Тогда я только приоткрыл дверь к тайнам расстройств личности с пограничным синдромом: к концепции неспособности матери признать Я ребенка и депрессии, появляющейся вследствие оставленности ею, и далее происходящей приостановке развития Эго. На основании этой концепции была предложена тактика лечения этого расстройства развития — конфронтация с защитами подростка, ведущая к тщательной проработке депрессии, что ослабляет или совсем убирает якорь, не дающий личности развиваться, активизирует Я и позволяет ему возобновить свое развитие.

Эти находки были опубликованы в книге “Терапия подростков с пограничной личностной организацией, метод развития” (Treatment of the Borderline Adolescent, A Developmental Approach, 1972, 1984). Оглядываясь назад, можно сказать, что эта книга, должно быть, сильно опередила свое время, поскольку ее появление было встречено оглушающим молчанием. Я чувствовал себя так, как будто все рухнуло в бездонную пропасть. Только после опубликования второй моей книги “Психотерапия взрослых с пограничной личностной организацией” (1976) книга о подростках, наконец, получила достойную оценку.

Третья стадия

Психотерапия пограничных расстройств взрослых:

метод развития объектных отношений

(возраст 48—56 лет и далее, 1974 г. и далее)

Оставался нерешенным ключевой вопрос: какова связь между недоступностью материнского либидо и задержкой развития. Теория объектных отношений (Jacobson, 1964; Kernberg, 1967; Rinsley, 1968, 1982) указала связь, которую я искал, и стала сильнейшим катализатором для моих собственных размышлений о роли материнского признания для развития Я и внутрипсихической структуры.

После того, как книга о подростках (1972, 1984) была опубликована, меня попросили сделать доклад о терапии пограничных расстройств подростков на симпозиуме в Филадельфии, проводившемся в честь Маргарет Малер. Я предложил еще один доклад, подготовленный совместно с Дональдом Ринсли, об объединении теории объектных отношений с теорией развития сепарации/индивидуации. В этом докладе (Masterson & Rinsley, 1975) мы объединили четыре идеи: (1) понимание сепарации/индивидуации, открытости материнского либидо и признания матерью (Masterson, 1972, 1984) с точки зрения метода развития; (2) теорию объектных отношений развития интрапсихической структуры (Jacobson, 1964); (3) раннюю работу Фрейда (1911) о двух принципах функционирования психики и (4) мои собственные клинические наблюдения о том, что когда у подростков с пограничной личностной организацией наступает объективное улучшение и они становятся более адаптированными — иначе говоря, когда они проходят через сепарацию и индивидуацию, — они чувствуют себя хуже, а не лучше, а именно более депрессивными. В день доклада я самоуверенно чувствовал, что сделал шаг вперед — по крайней мере, для себя — и что целый новый мир расстилается передо мной. Я понимал также, что мне следует выйти за пределы подростковой психиатрии в широкий мир психоаналитического подхода к расстройствам характера, основанного на представлении о развитии объектных отношений.

Я немедленно применил эти новые идеи ко взрослым пациентам в моей собственной частной практике. Работа со взрослыми была описана в книге “Психотерапия взрослых с пограничной личностной организацией. Метод развития” (1976). Этот текст изменил, выкристаллизовал и объединил мои мысли, связанные с развитием объектных отношений в применении к пограничной патологии, а также изменилась моя репутация: из психиатра, занимавшегося подростками, я превратился в психиатра психоаналитического направления, применявшего метод развития объектных отношений к расстройствам характера у подростков и взрослых.

Эта перемена привела, конечно, к еще одному кризису идентичности. Для меня было очень важно прочувствовать, что я больше не был лишь подростковым психиатром, но, скорее, стал экспертом по психоаналитической терапии расстройств характера. Совсем другим делом было заставить коллег принять эту перемену. Например, хотя я и прошел полный тщательный личный анализ, я не посещал официально психоаналитический институт, и поэтому не имел документа о квалификации психоаналитика. Вдобавок снова сменилось руководство психиатрического отделения корнелльской нью-йоркской больницы, мое подразделение, занимавшееся долгосрочными исследованиями, пришлось закрыть — жертва, принесенная финансам и волне увлечения краткосрочными терапиями — и я был вынужден искать себе еще какое-то дело.

Моя репутация до этого момента основывалась на подростковой психиатрии, но мне было больше не интересно заниматься этим. С другой стороны, книга (1976) к тому времени еще не была опубликована, поэтому я не мог представить оснований для получения другой работы. Я не мог ни принять того, что мне предлагали, ни надеяться на полном основании получить то, чего бы я хотел.

Я отослал книгу издателю с некоторыми опасениями, хорошо зная, что с книгой о подростках это не прошло гладко. Редактор направил книгу на рецензию и спустя несколько долгих месяцев пригласил меня для беседы, которая оказалась самой краткой и тяжелой в моей жизни. Он решительно отказался от книги, при этом, ссылаясь на рецензента, сказал: “Те, кто интересуется развитием, читали Малер, и на тему пограничной патологии написано очень много. Ваша книга не нужна”. Затем он спросил, не хочу ли я, чтобы он послал ее на отзыв еще одному рецензенту. Я ответил: “Нет, благодарю, с вашим талантом выбирать рецензентов я заранее знаю, что произойдет”. Я ушел подавленный. Я предчувствовал неприятности, но не столь значительные. Несмотря на это, моя убежденность в ценности работы не была поколеблена ни в малейшей степени.

К счастью, благодаря любезности другого издателя меня направили к Brunner/Mazel, где книгу сразу приняли. Преодолев препятствие, я должен был ждать, как воспримут книгу. При подготовке ее к печати был хороший знак: она была отобрана для приобретения большинством книжных клубов психиатров. Но чувство сомнения витало в воздухе. Я не мог не вспоминать ужасное молчание, которое сопровождало публикацию “Терапии подростков с пограничной личностной организацией”.Хорошей продажей книги, отобранной для книжных клубов психиатров, считается несколько тысяч экземпляров. Через несколько месяцев после выхода книги в свет я увидел у себя в офисе записку секретаря: “Книжные клубы психиатров —13000”. Я сразу заметил ошибку, должно было, конечно, стоять 1300, а не 13000. И это было бы не слишком плохо. Когда я обратил внимание секретаря на ошибку, она уверяла меня, что не прав я, а она все тщательно проверила, и количество было именно 13000. Я не могу соответствующим образом описать переполнившее меня смешанное чувство, что все закончилось и закончилось хорошо, когда я понял, что кризис самоопределения миновал. Мой внутренний образ собственного Я теперь был принят и подтвержден моими коллегами.

Книга вызвала и продолжает вызывать необыкновенную реакцию. Она открыла для меня новый и волнующий мир. Я получил много спонтанных писем от психотерапевтов из разных частей страны, описывающих, как точно поняты их проблемы в лечении пациентов с пограничными расстройствами и как книга помогла им. Я также получил ряд подобных писем от самих пограничных пациентов. Я получил множество предложений прочитать лекции по всей стране, на них пришли толпы воодушевленных и отзывчивых слушателей. Попутно я обнаружил, что проведенное мною самим рассмотрение проблематики с точки зрения развития объектных отношений значительно расширило мое собственное восприятие и понимание клинических проблем, а также мою способность работать с ними. Как будто мой мозг буквально расширился.

Этот успех помог мне также принять решение покинуть Корнелл, который был для меня как профессионала домом с тех самым пор, как я стал психиатром. Мы не могли договориться о соответствующей работе. Я основал мои собственные организации: Группу Мастерсона для лечения расстройств характера и Фонд характерологических расстройств, некоммерческую организацию для обучения и исследований расстройств характера. Это решение распространило мою преподавательскую деятельность с одной организации на многие организации. Группа Мастерсона провела в октябре 1977 года в Хантер-Колледже свою учредительную публичную конференцию по пограничной личностной организации, которую мы планировали на несколько сотен участников. Мы получили заявки от 2200 человек. Кризис самоопределения получил разрешение при дальнейшем укреплении и прояснении моего собственного Я-образа.

В 1976 году мне позвонила молодая женщина, закончившая обучение и получившая степень доктора философии в Smith College, она хотела узнать, не дам ли я ей разрешение поработать с подростками из нашей организации, чтобы выполнить исследование отсроченных результатов. Я был в ужасе, что кто-то может думать, что я могу передать эти “сокровища” кому-нибудь другому, потому что я сам давно планировал выполнить исследование отсроченных результатов. Я попросил о встрече, любопытствуя узнать, как выглядит столь нахальная особа. Оказалось, что она была безупречной во всех отношениях. Дело закончилось выполнением совместного исследования подростков с пограничным синдромом, лечившихся в нашем отделении, оно было опубликовано под названием: “От подростка с пограничным синдромом к нормально функционирующему взрослому. Проверка временем” (“From Borderline Adolescent to Functioning Adult: The Test of Time ”, 1980).

Это исследование показало результаты лечения — результаты, эффективность которых можно было предсказать по степени соответствия проведенного лечения гипотетической модели.

Затем я развил клинические приложения теории в двух других книгах: “Нарциссические и пограничные расстройства: интегрированный подход развития” (“The Narcissistic and Borderline Disorders: An Integrated Developmental Approach”, 1982) и “Контрперенос и техника психотерапии” (“Countertransference and Psychotherapeutic Technique”, 1983).

В этих книгах был тщательно разработан метод развития объектных отношений при нарциссизме и нарциссических расстройствах личности, и этиология, лежащая в основе расстройства личности с пограничным синдромом, была выражена следующим образом.

Три источника вносят свой вклад в этиологию, а именно: природа, “воспитание” и судьба, и психотерапевту приходится принимать клиническое решение, насколько велик вклад каждого из этих источников в расстройство его пациента. Под природой здесь подразумеваются органические проблемы, конституциональные или генетические дефекты. “Воспитание” как этиологический фактор — закрытость материнского либидо безотносительно к причине. Судьба, фатум проявляется в тех несчастливых случайностях жизни, которые могут воздействовать на любую из двух ветвей процесса сепарации-индивидуации, то есть в любом событии, которое либо уменьшает доступность материнского либидо, либо вмешивается в процесс индивидуации ребенка в первые три года жизни.

К 1983 году, в связи с выходом книги по контрпереносу я полагал, что мои труды, пожалуй, завершены. Однако я чувствовал, что теория развития объектных отношений все еще не дала адекватного рассмотрения Я, и представлению о Я, исходящему от других, казалось, чего-то недоставало. Я обнаружил, что в своей клинической работе без определенного намерения или плана все больше и больше внимания обращаю на Я пациента до степени развития спонтанного использования символов, например, “S”, когда пациент активизировал свое реальное Я (self) на сеансе, или “O” для связывания с объектами. Я все чаще стал думать и говорить в терминах реального и защитного Я, поскольку это выявлялось на клиническом материале. Только впоследствии, уже в течение нескольких лет используя понятие Я в психотерапии, я, наконец, решил, что должен это продумать дополнительно, привести в порядок и дописать хотя бы только для того, чтобы прояснить это для себя и вывести из моей системы. Так возникла работа “Реальное Я: Метод развития Я и объектных отношений” (“The Real Self: A Developmental, Self, and Object Relations Approach”, 1985).

Кажется, теория Я довела подход объектных отношений развития до некоторой завершенности и полноты описания в соответствии с требованиями клинического материала. По крайней мере, он, вероятно, настолько детализирован и завершен, насколько я это в состоянии сделать.

Много волнения и радости выпало тем, кто имел счастье участвовать в настоящем взрыве знаний, который произошел за последние 30 лет в нашей области... видеть бреши, постепенно заполнявшиеся, и кусочки головоломки, встававшие на место. Я годами работал с пациентами, страдавшими нарциссическими и пограничными расстройствами, не имея возможности помочь им. Получить в конце концов инструмент, чтобы принести облегчение пациентам и научить этому других,— значит пережить предельное чувство завершенности и удовлетворения в работе.

Дискуссия с Джеем Хейли

Я очень рад узнать, что доктор Мастерсон сделал успешную карьеру, прошел через различные стадии развития и в конце каждой писал книгу, я считаю это примером, который он подает нам всем. Моя проблема при обсуждении выступления заключается в том, что я не знаю, как оно относится к теме этой конференции; я попытаюсь найти эту связь в коротких комментариях.

Я полагаю, одна из целей нашей встречи — представить расходящиеся точки зрения. В области терапии существует большое разнообразие взглядов. Мы имеем разные точки зрения, и я полагаю, наша обязанность — утверждать свою собственную позицию, невзирая на то, что она не разделяется кем-то другим. Если кого-то задевает то, что я говорю, вы должны понять, что я говорю это только потому, что должен, а не потому, что это доставляет мне удовольствие.

По моему мнению, доклад доктора Мастерсона и эта конференция служат иллюстрацией примечательной ситуации. Многие из нас работали в этой области, занимались исследованиями и терапией в течение многих лет, в частности, занимались подростками, и, тем не менее, мы можем работать в одной области, не будучи сколько-нибудь похожими по нашему образу мыслей или методам терапии. Я думаю, это стоит отметить. Предполагалось собрать конференцию одной профессиональной области, которая сообща сможет кое-что изменить, однако различия столь значительны, что возникает вопрос, одна и та же ли это область. У меня не было желания обсуждать этот доклад, когда я услышал его тему. Тем более, что я не получил текст заранее, и когда я прочитал его, я стал еще менее расположен к его обсуждению[2]. Одна причина состоит в том, что в действительности я не слишком интересуюсь психоаналитическим подходом и отказался от дискуссий с психоаналитиками много лет назад. Как сила в мире идей психоанализ умер в 1957 году, и похороны все еще продолжаются в больших городах, но я больше не считаю его влиятельной силой. Поэтому при обсуждении психоаналитических идей не обращайтесь ко мне.

Кроме того, я никогда не встречал пограничную личность, и когда я понял, что мне предстоит быть на этом заседании, я вышел в вестибюль и стал искать какую-нибудь пограничную личность, но не мог найти ни одной. (У меня в клинике очень насыщенная программа лечения и тренинга со множеством пациентов всех возрастов. Мы никому не отказываем, поэтому имеем большое разнообразие). Я спросил у сотрудников: “У вас есть пограничная личность, с которой я мог бы поговорить?” У них никого не оказалось, поэтому я заключил, что они должны обращаться куда-то еще. К нам они не приходят совсем.

Поэтому для меня представляет некоторое напряжение заставить себя мыслить таким образом, это для меня означает — вернуться в прошлое. Однако, поскольку я здесь, позвольте мне сказать нечто здравое о различиях.

Я думаю, что доктор Мастерсон и я — мы оба участвовали во взрыве знаний, который он упомянул, взрыве, который происходил в течение последних 30 лет, но я полагаю, что мы взрывались в разных направлениях. Позвольте мне сказать о том, что оказало большое влияние на меня. В начале 50-х годов было новое направление в этнологических исследованиях: проводилось широкое изучение птиц в воздухе и зверей в их естественных условиях. Биологи сообщали нам сведения о “частной жизни” братьев наших меньших. И сегодня, вероятно, нет ни одного примата, на которого не был бы направлен бинокль наблюдателя, потому что их изучение продолжается. Я вспоминаю одно исследование 50-х годов, которое произвело большое впечатление на многих из нас, особенно на проводивших терапию в больницах. (Я в течение 10 лет работал над исследовательским проектом в больнице, поэтому знаком с больницами.)

Дата добавления: 2015-05-06