V. Объединение масс локального цвета посредством светотени

«Если поэзия распространяется на фило­софию морали,

то живопись распростра­няется на философию природы».

«Если ты, поэт, сумеешь рассказать и описать явления форм, но живописец

сде­лает это так, что они покажутся ожив­шими благодаря светотени».

Леонардо да Винчи

Как бы ни старались современные западные искусствоведы — противники реализма — умалить значение завоеваний Возрождения, они не могут не заметить ту особенность взгляда на жизнь и на искусство, которая характерна не только для шедевров, но и для рядовых произведений эпохи. Именно эта бьющая в глаза особенность и вызывает у них столь настойчивое стремление развенчать Возрождение.

В чем же видят сторонники модернистского искусствознания ложный путь Ренессанса?

В стремлении познать мир и изобразить его таким, каков он есть.

Действительно, человеку Возрождения, участнику великого переворота в исто­рии, было дано с новой силой возобновить победоносное движение познания, свободного от авторитета церкви и вековых предрассудков, движение науки, поз­нающей мир. Искусство для художника Возрождения также становится «наукой», «философией». Художник Возрождения, в сущности, впервые в истории искусства поставил перед собой прямо и открыто задачу изобразить мир таким, каков он есть.

А что значит изобразить мир таким, каков он есть? Это значит прежде всего познать законы, управляющие миром, познать, как падают складки под действием тяжести, как распускается цветок и растет дерево. Художник Возрождения хочет узнать, чем обусловлена гармония в прекрасном и почему разрушается гармония в уродливом. Главная тема Возрождения — человек. Художник Возрождения пыт­ливо изучает человеческое тело, он хочет знать, как отражаются на лице человека и в его движениях мысль, волнение, страсть, как группируются фигуры в едином действии, как выражаются разные характеры в отклике на одно и то же, событие. Гениальный выразитель идей Возрождения Леонардо да Винчи формулирует эти вопросы в своем трактате о живописи; он ставит эти вопросы и решает их в натурных зарисовках на нолях дневника и в монументальных композициях.

Но изобразить мир таким, каков он есть, — значит также познать способ, каким мы видим мир, изучить законы зрения и связать с ними законы изобра­жения. Изобразить мир таким, каков он есть,— значит создать в произведении искусства образ, способный приблизиться к образу, получаемому от прямого восприятия действительности.

Приблизить изображение к картине мира, которую дает нам наше зрение,— вот вторая задача художника Возрождения, тесно связанная с первой задачей — познанием мира. Конечно, не случайно наряду с изучением анатомии человека развивается теория перспективы. И не случайно Леонардо половину своего трак­тата о живописи посвящает вопросам теории зрительного восприятия.

Леонардо формулирует законы цветовой перспективы и впервые ставит про­блему рефлекса, углубляя теоретическую сторону вопроса до строго научной его трактовки. Он говорит о «природном» (локальном) цвете предмета и об его изме­нениях средой. Вспомним слова Леонардо: «Никакое тело никогда всецело не обнаруживает свой природный цвет» ¹. Этот тезис — вовсе не отказ от реализма, от передачи в изображении природного цвета предмета, а, напротив, результат тончайшей наблюдательности художника, ищущего точный цветовой оттенок и степень светлоты в условиях реальной среды. Отсюда, в частности, постоянно стоящий перед современным художником вопрос: каким образом, какими оттенками цвета изобразить цвет предмета? Впрочем, Леонардо делал из своего наблюдения противоположный практический вывод: он разъяснял, в какую среду надо поме­стить предмет, чтобы на нем не было сильных цветовых рефлексов.

Аксиома возрожденческого реализма гласит: живопись должна представлять предмет таким, каков он есть, и таким, каким мы его видим. Это значит, другими словами, что в произведении живописи мы должны видеть предметы такими, какими мы видим их в жизни. (Повторение этой аксиомы можно найти, между прочим, в известном требовании П. П. Чистякова к рисунку: «изображать предмет таким, каков он есть и как он кажется глазу нашему».)

Живопись Возрождения до такой степени была наукой, что в практике живописи именно художники создавали основы отдельных наук, например основы описательной анатомии, основы математической теории перспективы.

Глубокий переворот в понимании задач живописи сказался, во-первых, в при­стальном внимании к реальному пространству. Любование глубиной, далью, непре­рывными переходами и ясными членениями пространственных зон засвидетель­ствовано в подавляющем большинстве композиций ближайших предшественников и современников Леонардо: либо это холмистый пейзаж с лентой далеких гор, с деревьями и строениями, либо это прорыв вдаль через окно, либо ясная по перс­пективному строю архитектура.

С новой трактовкой трехмерного пространства тесно связана сильная, завер­шенная, иногда почти иллюзорная трактовка объема, точное соблюдение законов моделирующей светотени. Новый взгляд на задачи живописи сказался и в пере­даче тяжести вещей: держит, стоит, лежит или возносится, парит, преодолевая тяжесть, — все это такие же новшества, как даль, воздух, светотень, моделировка.

Новые задачи породили и новые исходные принципы для построения колорита картины. Эти принципы постепенно, шаг за шагом, революционизировали трак­товку цвета и понимание цветовой гармонии. Цвет приобретал в живописи новые качества, а с ними менялись и требования к выразительной согласованности цветов.

Решающими были следующие изменения в понимании живописцем цветовых задач: во-первых, надо было передать разнообразие действительной окраски вещей. У Христа в «Динарии кесаря» Тициана бледное лицо аристократа, бледная тонкая рука, а у торгаша, протягивающего динарий, смуглое, загорелое лицо, грубая коричневая рука.

Сравните в работе художника совсем другого круга и других вкусов — у Рафаэля в «Святом семействе» (Эрмитаж) цвет лица мадонны и цвет лица Иосифа. Различие в цвете здесь не так велико, но все же составляет важный элемент характеристики. Художник Возрождения связан в выборе цвета соответ­ствием природе, он старается изобразить цвет, который видит в действительности. Новой задачей становятся поиски правдивого цвета предмета. Если иконописец изображал предметы цветом, выбранным или в соответствии с традицией, или в целях выразительности, то теперь цвет предмета сам становится предметом изображения.

Во-вторых, надо было передать изменения цвета, возникающие в реальной среде и благодаря особенностям зрения.

Цвет предмета меняется в реальной среде. Изобразить его — значит найти правдивую систему его изменений. Цвет зеленой листвы изображается целой гаммой оттенков, оттенков не только зеленого цвета, а иногда и вовсе не зеленым цветом. Цвет голубой ткани изображается не только голубым цветом, а в тенях и рефлексах иногда даже цветом контрастным по отношению к голубому. Изо­бразить такую ткань всюду равно голубой значило бы потерять объем, освещен­ность, глубину. Внимание к цвету предмета в пространстве, естественно, влечет за собой внимание к изменениям этого цвета. Но краски на плоскости ведут себя иначе, чем цвета в природном пространстве. Между действительным цветом предмета и цветом его изображения рождается своеобразное противоречие. Надо найти такие краски и создать из них путем смешений, переходов, наслоений такие цветовые отношения, чтобы взаимодействие красок на плоскости холста изображало единый цвет предмета в реальной среде. Задача, вполне аналогичная задаче, разре­шающей другое противоречие: найти такие линейные средства, такие изменения взаимного наклона реально параллельных линий, такие изменения на рисунке размера равных в натуре колонн и т. п., чтобы в результате этих изменений на холсте создавалось впечатление реальной формы в реальном пространстве.

Цвет юного обнаженного тела почти однороден, а Джорджоне уже изобра­жает тело богатейшей системой теплых и холодных тонов в переходах от тени к полутени и свету («Спящая Венера»).

Итак, во-вторых, художник Возрождения видит, точнее учится видеть, кра­соту в тех переходах и изменениях предметного цвета, которые порождаются средой. Он начинает нюансировать цвет «подобно природе» и в соответствии с зако­нами зрения. Но в завоевании художниками Возрождения реалистических цвето­вых гармоний была известная постепенность, разная на разной национальной почве, разная благодаря относительной обособленности местных художественных традиций.

Художественное движение Европы XV—XVI веков ставило различные цвето­вые задачи, порождало различные типы цветового строя.

Тема этой и последующей главы — анализ изменений цветового строя, свя­занных с расширением изобразительной функции цвета, с усвоением законов природной связности цвета и законов восприятия цвета.

Выделяя отдельных художников и отдельные вопросы, мы ставим своей зада­чей рассказать о наиболее значительных приобретениях в понимании цвета художниками Высокого Возрождения. Тенденции европейской культуры Возрожде­ния принято представлять воплощенными в личности и делах Леонардо да Винчи ². Мы также считаем Леонардо фигурой символической для культуры Возрождения и начнем наш рассказ о завоеваниях Возрождения в области колорита анализом двух картин, связанных с его именем ³.

Коллекцию живописи Государственного Эрмитажа украшают два небольших, но равно совершенных произведения Леонардо. Это так называемая «Мадонна Литта», небольшая темпера, которую обычно связывают с поздним, миланским периодом творчества Леонардо, и очаровательная «Мадонна с цветком», так называемая «Мадонна Бенуа», которую относят к раннему периоду творчества этого мастера.

«Мадонна Литта» и «Мадонна с цветком» представляют собой очень выгодный материал для сравнения. Они во многом аналогичны. И вместе с тем столь несхожи не только по доминирующим цветам, но и по всему цветовому строго, что с трудом укладывается в голове мысль о едином авторстве.

Только гений способен порождать такие различные и вместе с тем равно­ценные вещи.

Обе картины изображают молодую женщину с младенцем. Ни в «Мадонне Бенуа», ни в «Мадонне Литта» не осталось никаких элементов церковной иконо­графии богоматери. В первой молодая женщина, почти девочка, показывает сыну цветок, к которому тот тянется. Во второй изображено кормление грудью. Со стороны сюжета перед нами глубоко земные варианты извечной темы материнства.

Обе картины одинаково убедительны и строги в трактовке объемов. Спе­циальное внимание художника привлекает моделировка обнаженного тела мла­денца, головы и открытой шеи матери, ее рук. Обе картины переносят нас в интерьер: фигуры находятся в комнате на фоне темной стены со светящимся по контрасту небом и далью за окнами (окном). И в той и в другой картине фигуры осве­щены со стороны, противоположной окнам (спереди), что, очевидно, вызвано желанием яснее вылепить объемы.

Все сказанное, конечно, достаточно важно как выражение общей художе­ственной концепции времени. Но вместе с тем общее в этих картинах полностью исчерпывается сказанным.

Смысл двух картин, их образный и цветовой строй различны. Картины выра­жают разные ступени в постижении природных цветовых гармоний. Причем новое понимание цвета оказывается полнее использованным в ранней работе Лео­нардо — «Мадонне с цветком». Здесь оно сильнее проникает в структуру цвето­вой ткани и знаменует полную революцию в понимании цвета. Цветовое реше­ние «Мадонны с цветком» ближе к цветовой концепции, реализованной в знаме­нитой «Джоконде».

Несмотря на земной мотив кормления, «Мадонна Литта» с ее несколько абстрактной архитектоникой, с ее холодным сиянием больше похожа на икону, чем «Мадонна с цветком».

Именно это обстоятельство и заставляет нас начать сравнительный анализ образного строя двух картин Леонардо с анализа поздней, миланской картины.

Перед нами поясное изображение стоящей молодой женщины с типичным для леонардовских женщин несколько холодным профилем, тяжелыми веками, подчеркивающими объем глаз, высоко расположенными дугами бровей и высоким открытым лбом. Формы строго очерченных губ и подбородка вылеплены с клас­сической ясностью. Исключительно красива гордая посадка головы, наклоненной к младенцу. Но красота головы — холодная. Перед нами не фаза движения, а неподвижность изваяния.

Женщина почти без усилия держит на руках младенца, прильнувшего губами к ее правой, открытой груди.

Несмотря на земной, конкретный характер интимнейшего акта кормления, картина выражает лишь общую идею единства матери и младенца. Сцена изобра­жена так, что носит скорее символический, чем конкретно-жизненный характер. Младенец, хотя и положил правую ручонку на грудь матери, хотя и прильнул к ее груди, но не сосет, а смотрит широко открытыми глазами в сторону, на Зрителя картины. Взгляд матери, обращенный к младенцу, говорит больше, чем изображенное действие. Завязка образа именно в ртом сопоставлении взглядов — матери и младенца,— здесь основное и притом внутреннее действие. Оно и при­дает сцене символический характер. Кроме того, в картине есть прямая аллегория, подчеркивающая символику действия: на левой ножке младенца, между ним и мадонной, изображен щегленок — традиционный символ, неоднократно применяв­шийся в сценах материнства.

Одета женщина просто, но изысканно. Голубой плащ с оранжевыми отворо­тами, на голове прозрачная повязка с золотым вкраплением. Небольшим красным пятном на груди видно платье.

Интерьер более чем прост. Он даже условен. Косяки строго симметрично расположенных окон показаны так, что стена кажется тонкой. Ничто не указы­вает на толщину и характер кладки стены, на материал, на глубину.

Отчасти именно поэтому так остро действует пейзаж, открывающийся в окнах. Создается впечатление, что стена — лишь кулиса, разделяющая и одно­временно позволяющая острее сопоставить голубую даль, небо, весь мир с сим­волическими фигурами в символическом интерьере.

Мы не беремся судить, что здесь связано с традиционными условностями изображения и какова роль личного толкования темы художником, для нас важен художественный результат. Этот результат в очень значительной степени опреде­ляется также и цветовым строем «Мадонны Литта».

Общее цветовое впечатление от картины создают крупные пятна ультрама­рина, сильнее разбеленного в окнах и более темного на плаще женщины. Эти пятна почти так же цельны и чисты по цвету, как и голубые пятна в «Троице» Рублева. Массивно положенный, слегка разбеленный ультрамарин плаща — почти такой же ясный, локальный цвет, как и ультрамарин на многих образцах сиен­ской и урбинской живописи XIV века.

Голубые пятна окон издали также кажутся цельными по цвету. Но если вглядеться в их сияющую голубизну, нетрудно увидеть, как тонко эшелонирован цвет в переходах холмистых далей от плана к плану, в переходах неба сверху вниз, к горизонту. Здесь реализована вся теория цветовой перспективы Леонардо. Предметный цвет исчезает. У голубых и зеленовато-голубых пятен разного тона появилось новое качество — пространственность ⁴. Более «тяжелый» цвет кажется лежащим ближе, более холодный, более голубой цвет гор — лежащим дальше. И это безусловно воспринимается так, несмотря на отсутствие в пейзаже опор­ных форм для линейной перспективы. Небо выглядит светящимся, оно разбито грядами разнообразно и легко написанных облаков, более массивных впереди

Подведем итог. Локальный цвет в «Мадонне Литта» изображает природный цвет предметов. А в природе цвета предметов далеко не всегда гармоничны сами по себе. Чем же они объединяются, гармонируются? Прежде всего светом и тенью.

Мы думаем, что светотеневой принцип объединения масс локального цвета создал новые гармонии, создал и новые качества цвета. Цвет, как выразитель объемной формы и пространства, несет в себе теперь освещенность или глубокую тень, прозрачную полутень и рефлекс. И гармонируются теперь именно массы света и тени.

Светотеневой принцип объединения масс локального цвета создает возмож­ность объединения таких цветов, которые сами по себе не составляют гармони­ческого сочетания, например красного и синего (платье и плащ в «Мадонне Литта»), зеленого и синего в «Мадонне Альба» Рафаэля. Вместе с тем он вовсе не предпо­лагает обязательных контрастов светлого и темного, характерных для «Мадонны Литта». В этой связи, естественно, вспоминаются многие станковые работы Рафаэля, такие, как «Мадонна Конестабиле», «Святое семейство» и уже упомяну­тая «Мадонна Альба».

Нам представляется важным выразить изложенную здесь основную мысль еще и в другой форме. Светлота, как известно, представляет собой неотъемле­мое качество любого цвета. Поэтому, говоря о локальном цвете применительно к живописи и о предметном цвете применительно к природе, следует также иметь в виду светлоту окраски предмета и светлоту пятна на холсте.

Светотеневой принцип объединения цветовых масс предполагает совсем новое понимание светлоты как тона. Степень и характер освещенности предмета теперь выражаются системой пятен различной светлоты (топа) в зависимости от формы и положения источника света. Локальная светлота, таким образом, уже не высту­пает в открытом виде, а понимается только как противопоставление диапазона светлот одного предмета диапазону светлот другого предмета и общему диапазону светлот. Именно так выражен «тон» тела младенца по отношению к «тону» плаща мадонны, «тон» ее лица по отношению к «тону» волос в «Мадонне Литта».

Светотеневой принцип объединения цветовых масс предполагает отказ живописца от предметной светлоты, локального «тона» как такового и переход на более слож­ный способ передачи специфической светлоты предмета в среде.

Что касается цветового строя «Мадонны Литта» с его напряженным контрастом черного цвета и светлых пятен, с его исключительной светоносностью, то именно этот контраст создает впечатление величия, холодной возвышенности образа. Перед нами не интимная сцена, погруженная в световую среду интерьера, а воплощенный в человеческие формы отвлеченный идеал, символ. Несмотря на земную сущность сцены, перед нами все же величественное и недоступное «цветное изваяние». Несмотря на отсутствие традиционного атрибута — нимба, перед нами все же мадонна.

Очаровательная «Мадонна с цветком» («Мадонна Бенуа») не поражает таким могучим свечением цвета. Если подойти к ней после «Мадонны Литта», она кажется скромным и, пожалуй, даже более заурядным произведением мастера.

«Мадонна Бенуа» открывает зрителю свои ценности не сразу. Только через некоторое время убеждаешься, что ее образный и особенно цветовой строй тоньше и богаче мощного аккорда «Мадонны Литта», что в ней реализовано значительно более глубокое знание природных гармоний. И анализ именно этой работы Лео­нардо дает нам возможность полностью осознать ту революцию, которую принесло Возрождение в понимание и видение цвета.

«Мадонна с цветком» изображает живую сцену материнской любви. Мать забав­ляет сидящего у нее на коленях младенца, показывая ему цветок. И движение младенца и наивная радость совсем еще молодой матери — все это рассказано очень жизненно, все это типично, обыкновенно.

Голова, шея и руки молодой матери даны в живом движении. Изображена выразительная фаза движения.

Если в «Мадонне Литта» взгляд младенца связывает изображение со зрите­лем, то действие «Мадонны с цветком» полностью замкнуто в интерьере: мать и младенец заняты игрой, и мы становимся случайными свидетелями этой сцены. В картине нет ничего возвышенного, ничего от иконы, несмотря на едва намечен­ные нимбы над головами матери и младенца. И мать и младенец смотрят на цве­ток. Три руки, сплетенные вокруг него, находятся в оптическом центре картины и составляют ее композиционный узел. Левая рука матери держит другой цветок.

Принципы пространственного построения «Мадонны Литта» — строгая фрон­тальность степы, симметрия окон, отсутствие переходов от фигуры к стене (если не считать связывающей их тени и легкого поворота фигуры) — не способствуют передаче среды интерьера. Вот почему пространственные сопоставления кажутся там такими абстрактными. В «Мадонне с цветком», напротив, мы видим ясное раз­витие глубины, во-первых, по диагонали от скамейки, на которой сидит мадонна, через композиционный центр картины — цветок — к окну. Во-вторых, в обход фигуры младенца мимо левой руки мадонны к окну и, в-третьих, в обход фигуры мадонны по ее правому плечу мимо также уводящей глаз в пространство пряди волос в сто­рону оконной ниши. Фигуры окружены воздухом.

В архитектуре интерьера много остроумно использованных опор для воссоз­дания глубины. Задняя стена здесь не читается как черная кулиса. Напротив, ясно построена глубина подоконника, чувствуется толща каменной кладки. Свод стены, переходящий к окну, показывает развитие пространства в глубину в верх­ней части картины, а подчеркнутая светлыми акцентами скамья, па которой сидит мадонна, развивает пространство в нижней части картины.

Плечи мадонны повернуты в сравниваемых картинах одинаково (зеркально одинаково). Но почти чистому профилю «Мадонны Литта» противостоит в «Мадонне с цветком» гораздо более пространственно выразительный поворот лица в три четверти.

Решительно все детали, и в частности продуманная живость складок, таких леонардовских по рисунку, подчеркивают пространственность построения. Это уже не только изображение форм и вещей, а изображение открывшейся глазу дейст­вительной сцены.

Совершенно ясно, что такой подход к изобразительной задаче требовал пол­ного понимания тех цветовых явлений, которые глаз видит в реальной среде. Здесь понадобилась вся наблюдательность гениального аналитика, зафиксированная в его трактате. И пусть мы не видим в «Мадонне Бенуа» леонардовского пейзажа (нам кажется, он и не мог быть виден в окно по чисто перспективным соображе­ниям)— леонардовские принципы колорита реализованы в этом маленьком шедевре с той же ясностью, что и в «Джоконде».

В «Мадонне с цветком» мы находим прежде всего совершенно новое отноше­ние к предметному цвету. Единый цвет предмета, погруженного в среду, пред­ставляется теперь как единство близких, но разных цветовых оттенков. Богатая нюансировка цвета исключает появление однородных пятен локального цвета. Как учит нас последующее развитие живописи, локальный цвет чаще всего оставляли лишь в подмалевке, чтобы создать там, где это нужно, цельность предметного цвета, мерцающего сквозь дальнейшие наслоения. Итальянские художники XV— XVI веков нередко использовали для подмалевка темперу, а богатства оттенков цвета достигали в прописках маслом. В противоположность «Мадонне Литта» «Мадонна с цветком» прописана маслом, вероятно, также по темперному подмалевку.

В «Мадонне с цветком» нет резко выраженных доминирующих цветовых пятен. Там есть и зеленовато-оливковые оттенки, и зеленовато-голубые, и более холод­ные голубые, желтовато-коричневые в сопоставлении с темно-фиолетовыми и более активно желто-коричневыми. Наконец, в обнаженном теле младенца, голове и шее матери мы видим целую гамму оттенков — розоватых, желтоватых, более теплых, более холодных цветов ⁶.

Лиф платья и верхняя часть рукавов — зеленоватого цвета, на рукавах цвет переходит в оливково-зеленый, а у шеи на платье — в голубовато-зеленый. Сюда добавляется цветовая игра освещенных холодных и теневых теплых участков ткани.

Голубоватая ткань, облегающая ногу мадонны и падающая на скамейку, на ноге зеленоватого оттенка, на скамейке она становится более холодной, близкой к разбеленному синему кобальту или церулеуму. К тому же и в «голубой гамме», изображающей цвет этой ткани, появляется множество теней и полутеней, свя­занных с легкими изменениями цветового тона.

Несколько сильнее локальность цвета выражена лишь в живописи обнажен­ного тела, что связано, вероятно, с особенными трудностями лепки тела цвето­выми нюансами, с особым воспитанием глаза для этой задачи.

Если в «Мадонне с цветком» нет резко выраженных доминирующих цветовых пятен, то зато есть известная родственность всех цветовых пятен картины между собой. Нам кажется правильным называть эту родственность, по аналогии с музыкой, гаммой. Нельзя сказать, какой цвет определяет наше впечатление от этой картины. Но можно сказать, в какой гамме она написана.

Хотя, как будет указано дальше, Леонардо очень широко пользуется в «Мадонне с цветком» законом контраста, все цвета картины сближены между собой по цве­товому тону. Попробуйте расположить цвета «Мадонны Бенуа» на цветовом круге, и вы увидите, что они займут там довольно ограниченную область. Определяя эту область, можно сказать, что картина написана в золотисто-зеленой гамме с неко­торым развитием в сторону малонасыщенных голубых и малонасыщенных розовых.

Появление «гаммы» как системы родственных цветов, несомненно, связано с тем цветовым единством, которое порождает всякая среда, особенно же среда интерьера. Будучи порождена светом, отраженным от стен, пола, потолка, от вещей, цветовая среда интерьера представляет собой сумму, интеграл взаимно влияющих излучений. Она гасит все резкое, вырывающееся из нее, сближает все разорван­ное по цвету. В то же время интерьерность «Мадонны с цветком» не допускает сильных, скачкообразных световых контрастов, характерных для «Мадонны Литта». Даже открытое окно с очень светлым тепло-голубым небом связано с остальным цветовым нарядом картины и по гамме и тонально: оно не так резко вырывается и по тону (светлоте) и по цвету.

Продолжим, однако, наши наблюдения над колоритом «Мадонны с цветком». Цветовая связность по принципу гаммы таит в себе опасность цветового обедне­ния. Даже опытные и талантливые живописцы, увлекаясь этим типом цветового единства, приходили нередко к одноцветности, существенно снижающей активное действие цвета как художественного средства. Смысл цветовой гаммы заключается вовсе не в том, чтобы погасить цветовые различия, сделать все предметы обес­цвеченными. Напротив, единство гаммы требует богатейшего развития цвета.

«Мадонна с цветком» — образец такого развития, образец тончайшей филиа­ции цвета.

От голубой ткани на скамейке, через зеленовато-голубое на ноге мадонны, через оливково-зеленое на рукаве и снова голубовато-зеленое на платье мы пере­ходим к светлому мерцанию зеленовато-голубого неба в окне. Это одна линия раз­вития цвета. В ней есть самое голубое (голубая ткань на скамье), в ней есть и самое светлое (окно), но совершенно нет одинаково голубых или зеленых и оди­наково светлых. Перед нами вместо уравновешенности пятен — цветовая динамика, вместо узора одинаковых цветов, вплетенного в общий цветовой орнамент,— акцен­тировка одного пятна и развитие цвета по направлению к нему.

Вторая линия развития цвета переплетается с первой. От активного желто-коричневого пятна ткани справа, внизу картины, рядом с самым голубым пятном, мы переходим к желтовато-коричневому рукаву с темно-фиолетовой вставкой, к оливково-коричневой нише окна и золотистым волосам матери.

Несколько слабее развита филиация телесно-розовых — от ножек младенца к шее и голове мадонны, которая, впрочем, чудесно контрастирует по цвету с зеле­новато-оливковыми, голубыми и коричневыми пятнами тканей.

Сопоставление цветового развития различных цветовых потоков говорит нам, во-первых, об общих принципах такого развития, например о единственности цве­тового акцента, и, во-вторых, о новом принципе использования законов хромати­ческого контраста.

Функция контраста в «Мадонне с цветком» состоит в том, чтобы усиливать звучность цвета, введенного в гамму. Например, голубое пятно на скамейке не столь уж интенсивно голубое и скорее теплое по цвету, чем холодное. Но оно сопостав­лено с активным желто-коричневым и от этого кажется «голубее», воспринимает холодный свет, хотя и остается целиком в теплой, золотистой гамме. Телесные краски в картине не содержат в себе розовых, они приближены к другим цветам гаммы. Но по отношению к зеленым и оливковым они кажутся содержащими

пере­ливы розового. В «Мадонне с цветком» мы повсюду видим последовательное приме­нение явления контраста как источника обогащения цвета, выдержанного «в гамме». Однако о картине в целом никак нельзя сказать, что она построена на сопостав­лении контрастных цветов, скажем, голубых и коричневых, зеленых и розовых. Нет, она построена в общей золотистой гамме.

В «Мадонне с цветком» хроматический контраст — только инструмент акцен­тировки и обогащения цветовой динамики. В «Мадонне Литта», напротив, сохра­няется противопоставление контрастных и даже противоречивых цветовых масс. И все же между двумя картинами есть общее: светотеневой принцип объединения масс цвета. Лепка лица мадонны, ее руки и тела младенца ахроматична. Только в живописи одежд и интерьера светотеневой прием объединения масс сочетается с приемом цветового развития. Почти всюду мы видим непрерывные переходы по светлоте.

Единство светового и цветового развития делает окутывание предметов средой более полным, а сами предметы более конкретными. Тело младенца в «Мадонне с цветком» излучает тепло, оно мягче, чем в «Мадонне Литта», хотя светотеневой компонент лепки объемов разработан здесь не менее тонко, а леонардовское «сфумато» даже более совершенно. Отчасти именно благодаря цветовому строю голова и шея матери, ее руки в «Мадонне Бенуа» перестают быть гармонией форм, а ста­новятся выражением жизни. Динамика цвета связывается с живостью движений и подчеркивает движение. Делая несколько менее определенными формы, она создает впечатление пространственных перемещений, вызывает ощущение длительности действия.

Чем полнее художник Возрождения усваивал природные цветовые гармонии, тем богаче становились изобразительные возможности живописи, а тем самым и возможности рассказа. В «Мадонне Бенуа» уже ясно выражена и психологическая завязка сцены.

Единство светового и цветового развития меняет характер светов и теней. Света в «Мадонне с цветком» — холодные, тени — теплые. Противопоставление холод­ных и теплых тонов в единстве с противопоставлением света и menu становится одним из правил реалистической живописи. Следует заметить, что противопоставление холодных светов и теплых теней (или обратное противопоставление) вовсе не исключает единства цветовой гаммы как теплой. «Мадонна с цветком» вся выдержана в очень теплой гамме, «Юдифь» Джорджоне (Эрмитаж) — в более холодной. Однако и тут и там мы видим ясное противопоставление холодных светов и теплых теней. Холод­ные и теплые возникают только в отношениях.

Мы называем колоритом картины * ее цветовой строй, независимо от того, составляет ли его основу цветовая гамма, контрапункт пятен локального цвета или гармоничное согласование пятен локального цвета только посредством света и тени.

Любое решение «в гамме» или «в гоне» может преодолеть монохромность и монотонность при помощи отношений и их динамики. «Мадонна с цветком» Лео­нардо служит тому ясным свидетельством.

Новое понимание предметного цвета как цвета, измененного светом и средой, — результат новой художественной направленности, результат стремления изобразить цвет предмета таким, каким мы его видим.

Степень изменения предметного цвета падающим на него световым потоком зависит от степени освещенности предмета. Сильные света «съедают» цвет пред­мета. Аналогичную потерю предметом собственного цвета мы видим и в глубоких тенях.

* Живописное произведение, выполненное по принципу развития цветовых оттенков в определенной гамме, часто называют произведением, выдержанный в колорите. Слово «коло­рит» приобретает здесь

более узкое значение, чем то, каким мы пользуемся в нашем иссле­довании (см. предисловие).

С наибольшей ясностью предметный цвет выступает в светах и полутенях, в частности в условиях сильно рассеянного дневного света. Таким образом, сильный свет и глубокая тень объединяют цвета предметов уже тем, что в значительной мере обесцвечивают их.

В «Мадонне Литта» тени почти полностью обесцвечиваются, сливаясь с чер­нотой стены. В «Мадонне с цветком» они прозрачнее и разнообразнее, но все же цветовые различия теневых частей и в этой картине очень малы. Во многих местах мы с трудом определяем хроматический оттенок тени. Мы видим только, что тень — теплого оттенка.

Однако объединение цвета предметов в светах выражено в двух вышеназван­ных произведениях Леонардо гораздо слабее. Оно почти полностью отсутствует в «Мадонне Литта». Только па волосах мадонны и на оранжевом отвороте плаща можно заметить небольшое изменение цветового гона светом, изменение, прибли­жающее эти света к светам на теле. В «Мадонне с цветком» свет несколько силь­нее меняет предметный цвет, но для того, чтобы заметить эти изменения, и здесь нужно быть очень внимательным. Мягкий, рассеянный белый свет — правило живописи Леонардо. Такой свет лучше всего выделяет предметные цвета.

Спрашивается, возможно ли полное или почти полное нивелирование окраски предметов в сильных светах? Возможно ли использовать такое нивелирование в живописи и какие выразительные эффекты с этим связаны?

Такая задача совершенно лишена смысла для живописи, определяющей пред­меты однородными пятнами локального цвета. Она должна была казаться абсурд­ной и для многих художников Высокого Возрождения. Но ее решает венецианец Джорджоне да Кастельфранко.

Его «Юдифь» (Эрмитаж) написана примерно в те же годы, что и «Мадонна Литта». Цветовые массы в тенях объединены в «Юдифи» не так сильно, как, ска­жем, в «Мадонне Литта». Но свет на шее Юдифи совершенно сливается со светом на платье, хотя цвет платья — интенсивный цвет коричневато-розовой морены, местами фиолетово-розовой — резко отличен от цвета тела.

Даже если учесть, что тонкие слои морены сильно выцвели, как это обычно бывает, объединение разноокрашенных предметов посредством света все же остается несомненным фактом. Холодный отблеск утренней зари на шее, одежде и скло­ненной голове этой удивительной юной женщины, смотрящей со странной улыб­кой па отрубленную голову Олоферна, объединяет краски. Так же как льется кон­тур всей фигуры от склоненной головы до выступающей вперед ноги, льется и объединяющий, нивелирующий предметные цвета свет.

Простое сопоставление способа, каким написана одежда Юдифи, с живописью пятна красного платья мадонны (она также находится в свету) ясно говорит нам о новаторстве Джорджоне. Мы не можем разбирать здесь подробнее эту порази­тельную вещь венецианского мастера. Укажем лишь на сильный красный рефлекс от платья на мече Юдифи.

Читатель легко оценит открытия Джорджоне, рассматривая в Эрмитаже другую венецианскую работу второй половины XV века — «Мадонну с младенцем» школы Виварини.

Колористическая красота «Мадонны с младенцем» Виварини покоится на совер­шенно ином способе видеть, хотя краски, использованные в ней, близки краскам «Юдифи» Джорджоне. В них чувствуется общее внимание к цвету, может быть, даже общая палитра, общее для художников венецианского Возрождения стремле­ние к богатству цветового наряда.

Многие предшественники и современники Леонардо понимали и любили глу­бину пространства и ясную моделировку форм. Но локальное пятно цвета, моде­лированное ахроматическими переходами, еще оставалось основой цветового реше­ния. Гармония цвета решалась по принципу чередования (сопоставления) больших пятен. Так пользовались цветом, например, Паоло Учелло, Сандро Боттичелли.

Леонардо ясно понимал основы природных цветовых гармоний, универсальное значение цветовых влияний, освещения и рефлекса. Он говорил о причастности цвета предмета цвету источника света и цвету окружающих предметов. Он гово­рил, например, о цвете белого платья на лугу, голубого в тени (освещение «воз­духом») и зеленого вблизи травы⁷. Но, разделяя традиционный принцип сохранения предметного цвета, он требовал для портретной работы условий, когда предметный цвет сохраняется и в свету и в тенях, приобретая лишь подмесь белого и черного. Связывая предметы сильной окутывающей светотенью, он и следовал тому,

«как природа объединяет свои цвета», и ограничивал живопись условиями только одного случая такого объединения.

И все же перед нами очевидное обогащение изобразительности цвета.

Анализ цветового строя двух произведений Леонардо да Винчи, изложенный в этой главе, убеждает нас в том, что в эпоху Возрождения в понимании цвето­вых задач живописи произошел радикальный перелом. Этот перелом сказался в боль­шей или меньшей мере на всем последующем развитии европейской живописи. Ему мы обязаны воспитанием нашего глаза и вкуса. Мы научились сочетать вырази­тельность и гармонию цвета с его изобразительной многогранностью. «Если мыс­ленно перенестись в ту эпоху, то огромный шаг, который сделало в лице Леонардо искусство, поистине кажется чудом» ⁸.

На Западе сейчас модно развенчивать Возрождение. А мы гордимся тем, что вместе с Александром Ивановым, Суриковым, Серовым называем себя его наслед­никами.

Конечно, история колорита в европейской живописи не остановилась на ста­дии, которая показана здесь на примере двух произведений Леонардо. Венецианцы, и особенно Тициан, открыли новые выразительные и изобразительные возможности цвета.

Поздний Тициан, как мы уже говорили, достигал потрясающей цветовой выра­зительности, совершенно игнорируя яркие, насыщенные цвета (сравните его «Себа­стьяна» и «Несение креста» из коллекции Эрмитажа).

Но Тициан следовал главному принципу возрожденческого реализма в коло­рите: он искал выразительные возможности цвета, не жертвуя полнотой и силой его изобразительности.

По тому же пути шли такие великие колористы, как Рембрандт, Веласкес, Вермеер Дельфтский. Рождались новые колористические ценности, новые типы цве­тового строя, но общий путь цветового реализма долгое время оставался ясным.

Дата добавления: 2015-05-06