Медитация 1 страница

В упражнениях на концентрацию мы пытаемся, направляя внимание исключительно на выбранную нами тему, интенсифицировать сознание в его функциях — мышлении, восприятии, представлении. Посредством концентрации сознание изменяется в своей пронизанности светом; тем самым меняется и тема: деятельность сознания и тема становятся ближе. Лучше всего изменение темы можно описать при концентрации в мысли: тема переходит от отдельного созданного человеческими руками предмета к его идее.

Идея не постигается уже-прошедшим сознанием, она принадлежит интуитивной сфере. Сконцентрированность на идее есть намеренная интуиция, пребывание в ней обычному сознанию неведомо.

“Намеренность” интуиции по отношению к идее какого-то предмета, чья функция нам неизвестна, основана на том и оправдана тем, что мы эту идею в детстве уже “выучили”, чаще всего, вместе с речью, которая и сама по себе обретена над-сознательно. Все благоприобретаемые вслед за тем, связанные с ней идеи проходят тем же путем: их исходное значение никогда не осознается, поскольку оно вообще никогда не входит в обычное сознание. Так же обстоит дело и с многими не-вещественными понятиями, как например, “начало”, “из”, “удар” и т.п. Мы их идеи используем без труда и без раздумий; мы говорим “начало” во многих различных временных, пространственных, абстрактных значениях — ведь пра-идея, которая “познана” нами надсознательно, это позволяет.

Чтобы выразить духовную связь, язык непосредственно неприменим. Если некая истина, относящаяся к миру духа — на более высоких уровнях познания, т.е. в соответствующих реалиях мира, — высказывается в словах, то в понимании такого текста над-сознательно усвоенные нами понятия и идеи уже помочь не могут. Обычное предложение понимается благодаря надсознательному движению понимания от слова к слову: слова не должны ни забываться, ни вспоминаться (в обычном смысле этих слов), иначе никакого понимания не происходит. Мы пропускаем мимо отдельные слова, дабы понять фразу между словами, — иначе мы застреваем на словах, как ребенок, который только-только учится читать: он бойко читает слова, но фразы не понимает. В случае медитативной фразы, где слова употребляются не в обычном смысле, а определяются в своем значении смыслом предложения, этот же жест пропускания мимо распространяется на всю фразу. Смысл такого предложения — как у словесной загадки, только разгадка у нее на повседневном языке никак не выражаема. Поэтому метод ее понимания подобен “пребыванию” в идее, только с той разницей, что мы эту идею никогда надсознательно не встречали. Интуиция здесь должна осуществиться без какой-либо поддержки, а идея есть идея более высокого качества, чем известные нам идеи.

Подобную идею можно найти в виде текста, фразы или в виде символического образа, фигуры — и то, и другое происходит из духовного опыта отдельного человека. Однако и вся природа тоже состоит из “образов”, выражающих высокие идеи; вот почему мы не можем в обычном случае понять природное явление в его функции или в его идее. Мы с ним обходимся номиналистически. У нас есть имена, но идей нет. Соответственно, явления природы могут стать темами для медитации восприятия.

Рассмотрим последовательно все три вида медитаций: медитация мысли, медитация образа или представления, медитация восприятия.

Медитация мысли

Когда сосредоточенное (концентрированное) мышление уже достаточно интенсивно, то можно заметить, что слова становятся менее важными и вообще становятся меньше. Понимание есть континуум, а концентрированное мышление приближается к континуальному пониманию по мере того, чем плотнее, чем концентрированнее оно становится. Речь переводит континуальное понимание в не-континуальную форму: слова означают относительное выпадение или застревание в потоке понимания. Они увлекают повторяющееся самопереживание сознания при слушании или чтении в надсознательный поток. Поэтому язык, слова особенно пригодны для того, чтобы на них практиковаться в важнейшей промежуточной ступени между концентрированным мышлением и медитированием — ступени продумывания (Sinnen).

Продумывание есть концентрированное мышление, которое начало постепенно отказываться от слов. Свободное, ненапряженное, но очень интенсивное внимание следует за выбранной темой. Результаты также не стоит улавливать в словах. Мы берем, например, словечко “от” и прослеживаем, где оно употребляется. “От” означает пространственность, временность, но также и внепространственность, вневременность. В нем есть двойная природа (что хорошо видно в словах “ оттуда ” и “ отсюда ”, впрочем и без туда-сюда тоже видно). “От” означает одновременно и куда, и откуда: отдача, отлет, отходы, отлынивать... “От” означает и конец и начало: оттаять, отрубить, отмыть, оттепель... В “продумывании” наше словечко “от”превращается в движение, в жест отделения. Двукратный и многократный смысл можно заметить у многих других предлогов и иных служебных слов. В продумывании мы пытаемся многозначность слова “думать” одновременно, в одном жесте сознания — причем легко, неассоциативно, — и тем самым суть мышления, его внутренняя очевидность становится явлена в более высокой форме. Очевидно, что обычное мышление не может охватить множественность значений, иногда прямо противоположных; продумывание затрагивает, по меньшей мере, некую сферу сознания, где многозначность, разнополюсность становятся одним целым. Несмотря на многозначность, смысл слова “от” задан, как задан вид растения вне зависимости от бесчисленных его вариаций во времени и в пространстве. Продумывание возможно для слов не из технического лексикона. Особенно хорошо годятся здесь служебные слова, означающие отношения, такие как “хотя”, “или”, “однако” и т.п.

В продумывании конкретизируется некая способность взрослого человека, сегодня все более и более частая: способность мыслить без слов. Мышление, составляющее в детстве одно целое с речью, затем высвобождается из нее: отсюда проистекает возможность перевода, сознательной лжи, компьютеров и многого другого. Отсюда же, впрочем, и все большая доступность способности медитации. Ибо медитация над предложениями, словами, текстом может быть охарактеризована как бессловесное мышление.

Человек, когда он действительно думает, т.е. думает новое, всегда думает без слов. Сперва у него “есть что сказать”, а затем он непосредственно оттуда переходит к словам. Предшествующее слову ближе всего к тому, что мы называем глаголами, особенно в функции предиката. Во многих языках, впрочем, предикатом (сказуемым) может быть не только глагол. Это наблюдение может стать исходной точкой “техники” бессловесного мышления.

Поясним на примере, чтобы стало понятнее.

Поначалу темами медитаций выбираются такие, которые говорят нечто о сознании или его отношении к миру. Такие, например, как “Мудрость живет в свете”; “В мышлении я чувствую себя единым с мировым вершением” (Р.Штейнер); “В начале было слово”; “В слове человек пробуждается”. Существенно, чтобы выбранная фраза была понятна обычному сознанию, иначе у современного человека вообще нет никакой отправной точки для сосредоточения, никакого начала. Слова, которые человек не понимает, не приводят мышление в движение; вместо собранности выступает обратное ей состояние сознания — дремота, ассоциирование, полусон.

Приведенные выше фразы обычному сознанию формально “понятны”, формально оно могло бы их перевести на другой язык. Смысл же их, однако, полностью скрыт, постичь их обычное сознание не способно. Для медитаций вообще годится только такой текст. Сознание должно возвыситься до этого смысла. Как слова обычного предложения заставляют сознание понимать связь между ними — связь, которая недоступна в явном виде для чувственного понимания, — при этом сознание возвышается и касается уровня живого мышления, — так медитативная фраза “заставляет” понять разом все предложение. Понимание от слова к слову остается здесь чисто формальным, человек же должен из предложения построить единое “слово”, которого нет, естественно, ни на каком языке. Слова медитативной фразы лишь кажутся словами в обычном смысле.

Трансформация в одно слово может быть проведена и облегчена посредством промежуточных стадий. Возьмем фразу “Мы живем в свете вечно”. Сперва слова этой фразы и она сама могут стать предметом продумывания. Продвигаясь в продумывании, мы очень быстро обнаруживаем, что уже не понимаем ни единого слова. Что такое “мы”, “живем”, “вечно” и “в свете”? Мы ищем исходный смысл слова, а это означает, что мы пытаемся их думать в их время-слово-формах. Со словом “мы” человек скоро достигает понимания, что оно относится к Я-существам, притом знающим друг о друге. “Живем” не может относиться к биологии, потому что биологическая жизнь не имеет сознания, не имеет опыта в прямом смысле. Эта жизнь ничего не испытывает. Кроме того в случае биологической жизни предложение безусловно не имеет никакого смысла: биологическая жизнь не протекает в свете вечно, по крайней мере, в свете сознания. Жизнь того сознания, которое говорит “мы” и “мы живем”, — прежде всего обычно так же надсознательна. Но раз “мы живем” имеет отношение к жизни сознания, то это “мы живем” должно осуществиться, это отнюдь не информация. Ни одна медитативная фраза не информативна, каждая требует своего осуществления. Ее осуществление и есть медитирование, темой которой служит наша фраза.

“Мы живем” — есть сознательное переживания события в сознании, а событие в сознании есть “мы живем”. Далее, “в свете” — собственно уже и есть свет. Можно, впрочем, было бы исходить и из слова “свет”. Тогда продумывание скажет нам, что даже внешний свет существует лишь для света сознания — вот, что имеется в виду. Однако это уже событие — как любое понимание, когда сознание оживает и становится ясным, есть движение и жизнь. Слово “в” тоже можно продумать: быть в чем-то, внутри, в пространстве, во времени, но также и быть в жизни: надпространственно, надвременно, одновременно — все это сразу. “Жить в свете” означает полностью стать светом в живом сознании, всегда становиться, никогда не делаясь статичным. “Вечно” тоже могло бы послужить отправной точкой. Не прерываясь, всегда, непрерывно знать о “вечно” — именно это и есть “жить в свете вечно”.

Все это — продумывание. Медитирование же означает осуществить эту фразу, т.е. прожить ее как опыт, самому стать этой фразой. Тогда она становится единым словом — высшим словом, конечно.

Ясно, что в продумывании каждое слово трансформируется в предикат и тем самым можно достичь его пра-значения, войти в осознавание опыта, в котором слово обретает значение. Слово означает осознавание. “Дом” не есть просто вещь, просто функция, но осознавание “этого” (в кавычках, поскольку потом появляется опыт, что “это” от своего значения и для нашего осознавания — только благодаря осознаванию и “есть”, т.е. становится). Кто не “знает” функции дома, т.е. у кого она не осознается, тот дома и не видит — максимум, видит стены и окна, в случае, если они ему известны как понятия.

Очевидно, что когда удается действительно пережить одно слово во фразе и в переживании проследить его до пра-значения, другие слова предложения тоже обретают свободу в том рассматриваемом слове. “Мы”, пережитое в сознании как континуум, — уже и есть “вечно”, и “живем”, и “в”, и “в свете”. Точно так же и с “вечно”. Другие слова начинают казаться избыточными. Но это не так — они определяют весь ход продумывания. Попробуйте, например, продумать “Я живу в свете вечно”, начав с “в свете” или “вечно”. Вы еще и переживете, почему в медитации стоит “мы”.

Ни размышление о словах, ни понимающее и разумное выполнение процесса продумывания, приведенного здесь лишь как пример, медитированием не являются, хотя эти процессы часто так называют. Впрочем, называют не совсем безосновательно, поскольку это в любом случае есть предварительная ступень для медитации. И все-таки предельно важно различать эту предварительную ступень и действительный процесс медитирования.

Медитировать — означает произвести эту фразу, т.е. сделать реальностью то опытное переживание, из которого оно происходит. Продумывание есть лишь вспомогательная мера. Когда человек благодаря продумыванию фразы и ее слов приблизился к более глубокому пониманию — он пробует медитировать, т.е. “думать” ее без слов. Можно попробовать шагать по ступенькам: постепенно сгущать фразу во все меньшее число слов, потом в одно слово. И здесь процесс продумывания нам сильно помогает. В нем переживается, что этим последним словом может стать каждое слово во фразе. Наконец мы оставляем и это последнее слово. Кто может артикулированно мыслить без слов — тот медитирует.

Вы, вероятно, уже заметили, что переживание отдельного слова близко тому, как ребенок переживает свои первые слова. В них собрано гораздо больше живого чувства, чем потом в них останется для взрослого. Общее правило при медитировании гласит, что надо отстранить все привычное — значения, воспоминания, ассоциации, ассоциативно присоединенные настроения. Здесь помогает состояние концентрации, которое дает нам защищенное от всего внешнего единение с выбранной темой, — почему обучение концентрации и предшествует медитированию. Остается сосредоточенная импровизация (теперь в бессловесном мышлении), с которой ученик познакомился и которую затем осуществил в концентрации на идее.

Из всего сказанного ясно, что представить медитативную фразу, вызвать ее в представлении, было бы абсолютно неверно. Это стало бы деятельностью или актом уже-прошедшего сознания, которое в медитации должно быть преодолено, должно умолкнуть и ни в коем случае не действовать. Еще на стадии продумывания деятельность уже-прошедшего сознания сокращается до коротких периодов.

Медитация есть опытное переживание ее темы. Поначалу такой результат удается редко, даже при многократных попытках. Не надо этого пугаться — даже безрезультатные попытки есть важные шаги, если упражняющийся впоследствии свой опыт воссоздает и обдумывает.

Можно постичь медитацию как поиск “содержания” более высокого рода, как загадку, чье решение лежит не на уравне зеркально отображенного сознания. Сам “поиск” уже, конечно, жест не повседневного сознания. И “решение” тоже — не какой-то проблеск понимания с последующим откатом назад — ура, получилось! — в уже-прошедшее сознание, а осуществление, еще точнее, длящееся осуществление, пребывание в элементе, от которого в обычном случае мы способны лишь фиксировать задним числом отдельные проблески. В медитации мы живем в моменте “случающегося”, и момент этот длится. А для этого силы внимания, которые обычно находятся в плену телесных ощущений, должны освободиться и перейти под начало нашего Я. И то и другое достигается посредством упражнений в концентрации и самой медитации. Кроме того, для вызволения из плена сил внимания служат упражнения для сознательного освобождения от привычек, которые будут описаны в разделе 5.5.

Медитация уcпешна, когда появляется внутреннее переживание понимания: она самопонимаема. Уже идея созданного человеком предмета состоит исключительно из волящего внимания. В медитации же идея не дана заранее даже над-сознательно: “содержание” станет осуществленным в медитации, а поскольку за медитативным изречением стоит живой смысл, то содержание станет при каждой медитации “другим”. Кавычки здесь означают, что есть некий внутренне структурированный континуум, в котором такое слово как “другой” должно пониматься, т.е. именно внутри континуума.

Мысленного образного представления темы надо избегать еще и потому, что оно препятствует возникновению новой образности — в том смысле, как было описано в связи с изучением трудов в разделе 5.2. Когда человек “думает некоторое предложение без слов какого-то языка, в некоторой “высшей” словесной сути, то это все-таки структурированная деятельность, а отнюдь не абстрактное мышление. Как при самом простом наблюдении мышления человек наблюдает структуру, форму, членение, некую доселе незнакомую образность, так в медитировании все они выступают как деятельность. как активность. Эта деятельность и есть т о, посредством чего мы “думаем” предложение без слов.

Духовную истину, т.е. такую, которая состоит из познания так же, как и из “духовного объекта” познания, труднее всего выразить словами. Это верно для любого языка, но в различных языках форма различна и наше продумывание тоже различно. Для менее аналитических языков, чем немецкий, фраза “Мы живем в свете вечно” (исходно — Wir leben stets im Lichte) строится по-другому и продумывается по-другому: например слово “мы” может отсутствовать (как в русском), ибо оно уже подразумевается в глагольном окончании; порядок слов тоже может меняться.

Медитация представления

Сверхчувственная идея легче представляется в образах или фигурах, или даже знаках, чем в словах. Сверхчувственные истины суть всегда “идеи”, пусть даже более высокой реальности, чем “знакомые” нам, т.е. знакомые над-сознательно. Эти образы можно назвать образами-символами. Зачение их так же мало поддается диалектическому выражению, как и значение медитативных фраз. Но тем не менее, они суть “слова”, они что-то говорят и говорят именно в такой многозначности, что уже и поэтому нельзя выразить их значение посредством какого-либо диалектического языка. При этом однако же образы эти точно “заданы”. Характерной их особенностью является то, что они не представляют собой никакого восприятия, хотя и состоят из элементов восприятия. Такими образами-символами являются Ороборус (змея, кусающая себя за хвост), “розенкрейцерский крест” (черный крест с семью красными розами, окружающими перекрестье); таковы образы видений ветхозаветных пророков и образы Апокалипсиса Иоанна Богослова: Небесный Иерусалим с его прозрачным кубическим строением, и другие. В “разгадывании” образа, во внутреннем соединении с его смыслом и заключается медитация.

Для этого выбранный образ надо сперва вообразить — представить себе, как придуманный (образ фантазии) — причем его нельзя вспомнить из жизни восприятий. Еще лучше, если человек не встречал ничего, схожего с этим образом, иначе придется сознательно отделываться от соответствующего воспоминания. Потому что образ этот — невоплощенный, он не соответствует никакой чувственной реальности, реалистичное представление имеет смысл лишь постольку, поскольку посредством его задается начальная концентрация. Когда образ стоит перед внутренним взором, тогда может начаться его рассматривание — созерцание (Kontemplation), до тех пор, пока ученик “удерживает” образ без усилия, без напряжения, не заботится о нем. Упражняющийся в медитации может создать свой внутренний покой и дать образу говорить самому, подобно тому, как мы это делали с образом восприятия. По большей части, нам необходим подготовительный ход мысли — чтобы задать направление, где лежит смысл образа. Например, для черного креста с розами такой ход мысли изложен в “Очерке тайноведения” Рудольфа Штейнера в главе “Познание высших миров”. Подобный ход мысли соответствует “продумыванию”; если он не дан, то мы можем выработать его сами, с тем же внутренним отношением, как было описано относительно продумывания при медитации об изречениях.

Для примера возьмем образ Ороборуса. Мы представляем себе такую змею, держащую в пасти свой хвост. Образ должен стоять перед внутренним взором так интенсивно, как бывает интенсивно восприятие. Когда вы этого достигли, можно “продумать” его — спросить, где этот образ является реальностью? Никакая змея ничего такого не делает. Если образу позволить стать движением, событием, то представляется, что поначалу змея просто ловит, т.е. преследует свой хвост. Если ничего не изменится, змея его никогда не поймает, он будет всегда немножко впереди. Чтобы они соприкоснулись, должен измениться изгиб змеиного тела. Охота за хвостом сама по себе не получается: станет проворнее голова, так и хвост станет проворнее. Если же они все-таки становятся связаны, тогда можно рассматривать образ по-другому. Начало и конец некоего существа или события соприкасаются, они даже порождают друг друга. Порождает ли пасть этот хвост и дальше все тело, кусочек за кусочком, как бы высказывает его? Тогда, в конце концов, добираясь до конца тела, приходим к голове и пасти — получилось противоречие, потому что из головы все и проистекало. Если же хвост и тело — начало, они порождают голову, тогда голова никак не может ухватить хвост, он ей всегда предшествует. В обоих случаях, между хвостом и головой должно произойти качественное изменение: голова ли может видеть и “высказывать” хвост, (тогда между ними есть различие), или тело порождает голову, которая его потом пожирает? Опять противоречие, но это противоречие ведет к самоуничтожению. Образ же, однако, ничего не говорит нам о каком-то противоречии. Если прочитать образ абстрактно, то прочитанное гласит: или вызваное некой причиной порождает причину, или вызванное причиной уничтожает причину, или причина и следствие суть одно. На уровне чувственного мира все перечисленное есть порочный круг или подвиг барона Мюнхаузена, вытащившего себя за косу из болота. Если мы приложим образ к сознанию, к его жизни,то противоречие исчезает и исчезает необходимость (образом вовсе не обусловленная) принимать качественное изменение. Сознание порождает нечто и “видит” это нечто, а порожденное есть сознание (мы уже узнали, что оно не пустой сосуд). Перед нами образно предстоит самосознание, как оно себя осуществляет — в начале и дальше, в своей сути. Можно этот образ — как он прилагается к самосознанию — перевести в медитативное изречение: “Интуиция понимает себя самое” или “Интуиция есть она сама”. Это впрочем только та сторона, что относится к сознанию. Вообще же образ Ороборуса означает несравненно большее.

“Продумывание” и здесь тоже отнюдь еще не медитация. В медитации образ или фраза осуществляется и становится опытом. Но тогда проживается и то, что смысл простирается гораздо дальше, нежели это можно описать на примерах.

Построение образа и концентрация на нем есть подготовительная фаза медитации. Медитируется не образ — т.е. картина — представления, но его смысл; образ представления есть лишь знак, указывающий на суть. Нельзя высказать словами ни того, что есть эта змея, Ороборус, ни того, что есть крест с розами. Это непредставимо. Именно искать и найти смысл и есть медитация.

Для медитации представления вместо образов годятся геометрические фигуры, например треугольник, равносторонний или равнобедренный, четырехугольник, пятиугольник и т.д; пяти- или шестиконечная звезда, круг, причем в каждой из этих фигур задан центр или нет. Подобные медитации, проводимые без соответствующих указаний, ориентирующих ученика в той области реальности, к которой должны относиться эти фигуры, для начинающего — а начинающими мы остаемся очень долго — слишком “велики”, т.е. они имеют столь универсальное значение, что сегодняшний человек почти не может с ним жить. В прежние времена встреча человека с ними происходила в пределах некой духовной традиции или учения, которые ему при том помогали. Это вовсе не значит, что сейчас человеку нельзя с подобными образами работать. Только сегодня для такой работы требуется некое введение.

Можно попробовать взять в качестве темы медитации окружность с центром и без центра — сперва в том, как она относится к области души. Человек продумывает: что есть периферия души, что есть ее центр? Какое одно из этих двух определяет другое? Может ли периферия сжаться, а центр расшириться?..

Медитация восприятия

Из трех типов медитаций медитация восприятия — самая трудная. Потому что природа строит сеть идей, чьи ответвления сами требуют гораздо более высоких ступеней сознания, чем обычно дано человеку, и поскольку эта сеть идей вся стекается в одну-единственную великую идею, “понять” которую означает то же самое, что постичь весь мир и человека в их взаимном соотношении — задача, согласитесь, не для быстрого решения. При этом надо еще принять во внимание взаимосвязную смысловую структуру природы: одну-единственную деталь мы в ней “понимаем” в конечном счете тогда, когда понимаем целое, потому что именно целое задает функцию детали.

Все сказанное не исключает возможности медитации восприятия. Только цель здесь ставится весьма скромная. Темой медитации может стать суцество, явление, предмет, чувственные характеристики, процессы, природные обстоятельства. Вводить в медитацию должна концентрация в восприятии, и темы должны быть упорядочены как в концентрации. Начальная цель — чтобы тема стала событием. Понятно, что не имеется в виду никакое чувственное событие — какое-нибудь колыханье волн под набегающим ветром и т.п., — под событием здесь понимается познавательное качество, о котором уже шла речь, когда мы говорили об идее. Если тема восприятия — цвет, то событие начинается, когда этот цвет начинает “расцветать”, т.е. когда его состав или его экзистенция живет в свете или в самоотдаче или в “зримости”, а не просто есть свойство какой-то поверхности. Можно также этот феномен познания описать, сказав, что цвет “выступает” на предмете, что он “бросается в глаза”, как это всегда происходит в представлении, — однако теперь все происходит в наблюдении. В тот момент, когда цвет выступает или становится событием, он обретает внутреннюю структуру, даже если обычное зрение видит его как абсолютно равномерное качество поверхности. Художники, благодаря технике живописи, нам это доказывают: они никогда не воспроизводят на своих холстах ни малейшей поверхности без структуры.

Точно так же, как мы можем дать цвету выделиться и стать событием, мы можем поступать и со всеми другими образами восприятия, в том числе и составными. Например, образ колокольчика и пчелки из стихотворения Гете — сам по себе уже событие на физическом уровне. В нем можно дать выступить целому созвездию: со-принадлежности, весне, цветению и жужжанию — и только тогда то самое событие, что имелось в виду — со-бытие — говорит само о себе. Проясняется вся картина — естественно, если ее увидеть так, как Гете увидел.

И момент, когда она проясняется, — это чувственный момент. Как и прежде, cуть для нас не в практической стороне — “вот, как мудра природа: так оплодотворяется завязь, и одновременно пчела собирает свой мед”, — не это имеется в виду, а имеется в виду, что есть нечто, исполненное смысла, в этой картине лишь проявляющееся. Смысл же стоит за проявлением.

Что делает медитирующий для того, чтобы образ восприятия стал событием? Он пробует ровно то же самое, что он делает со всякой темой медитации — собрав себя в концентрации, идет к ней навстречу в вопрошающем жесте: о чем она мне говорит? Вопрос этот сформулирован не просто на уровне интеллекта (что вообще бесполезно), но есть внутренний настрой. Столь же важно при этом заставить смолкнуть всякое рассуждение, всякое комбинирующее движение. Осуществить такое молчание способен лишь тот, кто тому учился — учился удерживать свое мышление от перехода к уже-помысленному, т.е. учился оставаться в текущем реальном сознании — живом сознании. Теперь, при медитации о восприятии, к этому оставанию, одновременно с ним, добавляется восприятие: как будто человек впервые видит этот образ. Он действительно его впервые видит. Ученик забывает все, что о нем знал, — он только смотрит. Так же можно поступить и со слухом, и с обонянием, и с осязанием, и с другими внешними чувствами — но зрение и слух самые главные.

Если удастся осуществить это встречное молчание, тогда без всякого сознательного намерения происходит еще одно переживание. “Выступание” начинается в тот момент, когда удается осуществить это самое “в первый раз”. Так воспринимает маленький ребенок. Так сам человек становится восприятием: процесс, и его тема, и я — мы становимся одним целым, одним событием. Одновременно с этим или раньше мы чувствуем нечто нам обычно несвойственное: восприятие чувствуется. Чувство это — познающее чувство, поначалу, впрочем, лишь в его преддверии, поскольку оно еще не в совсем чистых условиях. Сперва это чувство чувствует себя лишь как свое собственное удерживание в зеркале обычных чувствований, которые будут еще какое-то время слегка примешиваться, пока наконец совсем не стихнут, и тогда уже ученик входит своим чувством в восприятие. Новое чувство будет говорить все больше и больше, оно говорит о себе все яснее и яснее. Это не какое-то из художественных чувств, оно не говорит “красиво — некрасиво”, но говорит “так” — как если бы тема начинала высказывать свое качество в одном огромном понятии (Riesenbegriff).

Теперь человек может постичь еще одну трудность медитации восприятия. При других видах медитаций тема — фраза, образ, символ — уже ограничена, у нее есть пределы. В обычном восприятии мы знаем, благодаря понятию, где границы предмета (почему автомат тоже может “воспринимать”). Если мы выбираем темой медитации природный объект, у нас возникает трудность, как у человека, у которого для восприятия вообще нет никаких соответствующих понятий, он не может знать, где что-то осмысленное начинается и где кончается. Внутри самой медитации должен быть найден (найден посредством осторожного вчувствования) такой кусочек образа, что он имеет смысл — смысл, который можно выделить, который может “говорить” и который нечто скажет, т.е. собственно, сама тема. Медитация восприятия почти и состоит в этом “найти”. Естественно, речь идет не обязательно о пространственном ограничивании, и не обязательно эти границы должны оставаться неизменными, т.е. они могут сдвигаться и тем самым “смысл” тоже может меняться или нет. Можно сказать: когда мы “знаем”, что надо воспринимать, то мы уже медитируем. “Что” — не имеется в виду что-то такое, что можно охватить посредством обычного восприятия. Мы вновь имеем познающее действие и объект воедино: действие творит объект. Для более точного понимания подойдет такое сравнение. Урок музыки. Ученик играет на рояле. Учитель говорит — не так, я тебе покажу — и сам играет пьесу. Если речь не идет о какой-то грубой разнице, то можно спросить: слышит ли ученик то, что учитель хочет показать? Может статься, что он никакой разницы между своей игрой и игрой учителя не слышит. Ученик должен активно “вслушиваться”, т.е. постичь определенную музыкальную идею-образ — учиться слушать.

Дата добавления: 2015-05-06