Новое индустриальное общество 22 страница

ГЛАВА XXIV. ИНДУСТРИАЛЬНАЯ СИСТЕМА И ПРОФСОЮЗЫ: СЛУЖЕБНАЯ РОЛЬ ПРОФСОЮЗОВ

Представляется очевидным, что индустриаль­ная система неблагоприятна для развития проф­союзного движения. Власть переходит к техно-структуре, и это ослабляет противоречие между работодателем и наемным работником, которое являлось главным фактором, оправдывавшим существование профсоюзов. Капитал и техни­ка позволяют фирме заменять рабочих, подда­ющихся организации, машинами и служащи­ми, не поддающимися организации. Регулиро­вание совокупного спроса, обусловленная этим регулированием высокая занятость, общий рост благосостояния — все это в итоге делает профсоюз менее необходимым, или менее мощ­ным, или же, наконец, тем и другим одновре­менно. Вывод как будто неизбежен. Профсою­зы связаны с особой стадией развития индуст­риальной системы. Когда эта стадия уходит в прошлое, уходит в прошлое и все то, что напо­минает нам о былом могуществе профсоюзов. И еще одна особенность исторического пара­докса: упадку профсоюзов способствовало то, за что они боролись с особой энергией,— регу­лирование совокупного спроса в целях обеспе­чения полной занятости и высокие заработки для своих членов.

Было бы, однако, преждевременно полностью сбра­сывать профсоюзы со счетов. Очень многие организа­ции — вспомним гильдии рыбных торговцев и сапожни­ков в лондонском Сити или комиссию палаты предста­вителей по расследованию антиамериканской деятель­ности в Вашингтоне — продолжают существовать, несмотря на утерю своих функций. Если профсоюз су­ществует, то ликвидация его — дело, несравненно бо­лее тяжелое, чем все, что связано с его дальнейшим су­ществованием: сбором членских взносов или их сниже­нием, вовлечением в профсоюз вновь принятых рабо­чих, проведением съездов, назначением должностных лиц. И, хотя индустриальная система подрывает старые функции профсоюзов, она не устраняет их целиком и даже создает некоторые новые функции. Наконец, не все профсоюзы действуют в рамках индустриальной си­стемы, и те из них, которые находятся вне ее, имеют лучшие перспективы. В результате роста индустриаль­ной системы произошло значительное ослабление проф­союзов как социальной силы. Но эта сила не исчезнет и не потеряет полностью своего значения.

Динамика численного состава профсоюзов явно свиде­тельствует о неблагополучном положении. После 1957 г. общее число членов профсоюзов в США стало уменьшать­ся; несмотря на то что число работников, занятых вне сельского хозяйства, в последующие пять лет увеличилось на четыре с лишним миллиона, число членов профсоюзов за это время уменьшилось на 1,7 млн. (В 1956 г. оно со­ставляло примерно 16,6 млн, в 1962 г.— 14,9 млн.) Уменьшение членского состава профсоюзов было осо­бенно значительным в обрабатывающей промышленно­сти, а в пределах последней наиболее серьезные потери

понесли профсоюзы рабочих автомобильной и сталели­тейной промышленности. Обе эти отрасли промышлен­ности относятся к отраслям, весьма типичным для индус­триальной системы¹. С 1957 по 1962 г. доля членов проф­союзов в общем числе занятых в несельскохозяйствен­ных отраслях снизилась с 31,4 до 26,7%. После 1962 г. значительное увеличение числа занятых повлекло за со­бой скромное увеличение числа членов профсоюзов, но доля работников, охваченных профсоюзами, в общей массе наемных работников продолжала снижаться².

Как было показано в предыдущей главе, в совокуп­ной рабочей силе быстро возрастает доля служащих, включая инженерно-технических работников и лиц сво­бодных профессий,— в 1900 г. эта доля равнялась 17,6%, в 1965 г.— 44,5%³. Только 12% всех служащих

¹ Цифровые данные почерпнуты из работы: Leo Troy, Trade Union Membership, 1897-1962, The Review of Economics and Statistics, Vol. XLVII, № 1, February 1965. Оценочные цифры, приведенные в этой работе, несколько меньше тех, что содержатся в публикациях Бюро статистики тру­да, показывающих, впрочем, аналогичное сокращение. Третьим профсоюзом, который понес крупные потери в членском составе, был Объединенный профсоюз горня­ков. Это были годы быстрой консолидации в каменно­угольной промышленности, механизации процессов добы­чи угля, то есть, короче говоря, годы быстрого движения по направлению к индустриальной системе. Я, конечно, не утверждаю, что все изменения в членском составе профсоюзов объясняются одним только этим фактором.

² Включая 1964 г.— последний год, за который имелись цифровые данные, когда писалась эта книга.

³ В 1965 г. совокупная рабочая сила распределялась в США следующим образом: служащие — 44,5%, рабочие — 36,7%, сфера личного обслуживания — 12,9%, сельско­хозяйственные рабочие — 5,9% (см. «Manpower Report of the President and A Report on Manpower Requirements, Resources, Utilization, and Training», United States Depar­tment of Labor, March 1966, p. 165).

входит в профсоюзы, а в обрабатывающей промышлен­ности — всего лишь около 5%.

Но дело не только в служащих. В отраслях, отличаю­щихся передовой техникой,— производстве счетно-ре­шающих устройств и вычислительных машин, приборо­строении, производстве средств автоматизации и т.п.— производственных рабочих тоже нелегко вовлечь в профсоюзы. Если число производственных рабочих ве­лико, а фирма имеет тесно связанные с ней филиалы, в которых имеются профсоюзы, то в таком случае новых рабочих часто без труда удается включить в существую­щие профсоюзы. Там же, где филиалы обособлены или же фирма в каких-то других отношениях лишена ком­пактной организации, а также там, где высок удельный вес инженеров и техников, профсоюзы не имеют успе­ха¹. Рабочие в сущности становятся продолжением тех­ноструктуры и, несомненно, считают себя таковым.

¹ Я признателен своему отлично информированному кол­леге проф. Джону Данлопу за руководство в изучении этих вопросов. Подтверждение нашей точки зрения см. в работе: Solomon Barkin, The Decline of the Labor Movement, в кн.: «The Corporation Takeover», New York, 1964, p. 223-245.

Имевший место в последние годы прирост числа служа­щих, входящих в профсоюзы, произошел главным образом за счет государственных служащих. В отличие от развитой корпорации здесь не было сдвигов в области контроля над заработной платой и условиями труда работников. Реше­ние этих вопросов по-прежнему остается прерогативой за­конодательных органов. Следовательно, допустимо по крайней мере полагать, что государственный служащий чувствует себя более далеким от своего работодателя, на­ходится с ним, как налогоплательщик, в более остром де­нежном конфликте и потому менее склонен отождествлять свои и его интересы по сравнению со служащим, работаю­щим в индустриальной системе. Впрочем, рассуждение это чисто умозрительное Росту числа государственных служащих, входящих в профсоюзы, способствовало так­же более терпимое отношение (узаконенное и неузако­ненное) к их вступлению в профсоюзы К тому же зара­ботная плата рабочих-металлургов и шахтеров (имею­щих работу) часто намного превышает оплату работаю­щих в тех же местностях учителей, полицейских, чиновников, персонала государственных культурно-бы­товых и лечебных учреждений. Объединение в профсою­зы дает наибольшие шансы на устранение этой разницы.

Существуют, однако, и противоположные тенденции. На ранних стадиях индустриализации рабочая сила представляла собой, как отмечалось выше, однородную массу, отдельных членов которой можно было оплачи­вать одинаково, да и обращаться со всеми рабочими можно было одинаково. Эта масса в лучшем случае рас­падалась на несколько простых прослоек. Современная рабочая сила, напротив, весьма дифференцирована. Правила, регулирующие заработную плату, другие виды вознаграждения и трудовой стаж различных групп рабо­чих, условия их продвижения по работе и ухода на пен­сию разнообразны и обширны. В любом одностороннем применении подобных правил, даже когда это касается мелочей, многие усмотрели бы произвол и несправедли­вость. Помогая вырабатывать эти правила и принимая участие в их практическом применении с помощью ме­ханизма рассмотрения жалоб, профсоюзы в громадной степени способствуют смягчению впечатления, будто эти правила или практика их применения произвольны и несправедливы. Показателем важного значения этой функции может служить тот факт, что дельные админи­страторы при отсутствии на управляемых ими предпри-

ятиях профсоюзных организаций пытаются их чем-то заменить. Помогая предотвратить недовольство и тем самым чувство отчужденности, профсоюзы, следова­тельно, устраняют барьеры на пути к отождествлению интересов — барьеры, которые некогда способствовали укреплению их могущества.

Отметим еще одно обстоятельство. В то время как одни профсоюзы сопротивлялись внедрению техничес­ких новшеств, другие значительно содействовали это­му, оказывая помощь в деле приспособления к техни­ческим изменениям. Они содействовали заключению соглашений о более высоких ставках заработной платы, сокращенной неделе, выплате выходных пособий или других видов обеспечения для тех, кто был обречен на неполную занятость. И они уговаривали своих членов пойти на эту сделку. Индустриальная система придает большое значение такой помощи. Тем профсоюзным ли­дерам, которые ее оказывают, воздается самая высокая почесть — их называют государственно мыслящими профсоюзными деятелями¹.

В несоветских экономических системах профсоюзы вы­полняют, однако, еще одну функцию: они являются важным фактором в деле планирования и тем самым в отношениях между индустриальной системой и государ­ством.

¹ Джону Льюису, который в свое время, когда он боролся за повышение заработной платы и увеличение расходов на культурно-бытовые цели, считался зловредной фигу­рой в системе американских индустриальных отноше­ний, был в конце концов присвоен этот титул за его пос­ледовательную поддержку курса на механизацию уголь­ной промышленности.

Мы уже отмечали, что профсоюзы взяли на себя глав­ную роль в деле пропаганды политики регулирования со­вокупного спроса. Эта политика, которая, по общему мнению, направлена на обеспечение полной занятости, имеет, однако, существенное значение и для планирова­ния индустриальной системы. Профсоюзы, кроме того, способны играть важную роль в деле стабилизации спро­са на некоторые виды продукции, закупаемой государ­ством. Поставки таких товаров, в особенности оборонно­го назначения, не могут считаться чем-то таким, что слу­жит интересам фирмы, которая их производит. Они дол­жны строго рассматриваться как результат общей государственной политики. Поэтому техноструктура, до­могающаяся заключения контрактов, не может позво­лить себе открыто ссылаться на мотивы, связанные с ее собственными выгодами, нуждами или прибылями. Но в случаях сокращения государственными органами срока действия контракта, их отказа от его возобновления или заключения нового контракта техноструктура может апеллировать, не рискуя нарушить приличия, к своим ра­бочим или к общественности, ссылаясь на вредные по­следствия этих действий. В таких случаях профсоюз в со­стоянии оказать ей ценную поддержку. Однако подобно­го рода сотрудничество между профсоюзами и техност­руктурой отнюдь не является всесторонним; в вопросах законодательства еще приходится преодолевать значи­тельные остатки старинной вражды

Гораздо более существенную помощь делу планиро­вания профсоюзы оказывают тем, что они способствуют устранению разницы в издержках на оплату труда меж­ду различными промышленными фирмами и стремятся к тому, чтобы изменения заработной платы производи­лись примерно в одно и то же время. Это значительно помогает предприятиям отрасли управлять ценами, а также значительно облегчает государственное регули-

рование цен и заработной платы. Обе эти функции име­ют гораздо более важное значение, чем об этом принято думать.

В частности, если мы имеем дело с профсоюзом, организованным по отраслевому принципу, то одной из его задач является установление более или менее оди­наковых ставок заработной платы за одни и те же виды труда. Это делается во имя справедливости и равенства, но вместе с тем это означает, что ни одна фирма не в со­стоянии снизить цены, пользуясь более низкими ставка­ми заработной платы, и что ни одна фирма не будет вы­нуждена стремиться к установлению более высоких цен из-за того, что ставки заработной платы у нее выше. Тем самым облегчается процесс установления и поддержа­ния общих цен в отраслях, где имеется большое количе­ство фирм, а также и планирование.

Ставки заработной платы изменяются и тогда, когда истекает срок действия отраслевого коллективного до­говора. Это изменение затрагивает все фирмы примерно в одно и то же время и примерно в одной и той же степе­ни. Все они, следовательно, получают общий сигнал о необходимости соответствующего изменения цен; необ­ходимость этого изменения возникает для всех фирм. Таким образом, изменение заработной платы и связан­ные с этим изменения, которые в ином случае представ­ляли бы угрозу для процесса поддержания предприятия­ми отрасли единых минимальных цен, перестают быть серьезной проблемой.

Вместе с тем в результате действия системы коллек­тивных договоров уровни заработной платы становятся объектом контроля со стороны государства. Положение в этой области имеет много общего с положением в сфе­ре дипломатических отношений. Договариваться о чем-либо с сильным правительством порой бывает трудно. Но если договоренность достигнута, то можно считать,

что дело сделано. Этого нельзя сказать о сношениях с такими странами, где, как, например, в Конго, Лаосе или Южном Вьетнаме, правительственные предписания действуют не далее территории аэропорта. Здесь нет возможности добиться осуществления соглашений, за­ключенных с правительствами. Нечто подобное можно наблюдать и в области регулирования заработной платы. Договориться с профсоюзом порой бывает трудно. В не­которых случаях он решительно возражает против предлагаемых условий. Но вместе с тем он втягивает ра­бочих в сферу контроля.

Профсоюз заключает соглашение, которое является обязательным для всех его членов. Если государство имеет возможность влиять на это соглашение, то тем са­мым уровни заработной платы становятся объектом воз­действия или контроля. А так как коллективные догово­ры заключаются на известный период времени (суще­ствует тенденция к удлинению этого периода, что пред­ставляет собой еще одну форму приспособления к нуждам индустриальной системы), число случаев, тре­бующих вмешательства государства, находится в разум­ных пределах. В остальное время коллективные догово­ры действуют как лимиты повышения заработной пла­ты. Если бы соглашения о заработной плате могли нару­шаться отдельными рабочими или большим числом мелких групп рабочих и если бы эти соглашения заклю­чались на неопределенный срок, то возможность надзо­ра и контроля была бы исключена¹.

¹ Это, пожалуй, больше относится к Соединенным Шта­там, чем к Европе, где предприниматели в целях привле­чения рабочих иногда устанавливают более высокие, чем предусмотренные коллективным договором, уровни заработной платы.

Профсоюзы оказывают еще одну услугу. Общеизвест­ная стратегия в области стабилизации заработной пла­ты и цен сводится к тому, чтобы удерживать рост зара­ботной платы в пределах тех сумм, которые можно вы­плачивать на основе роста производительности. Размер выигрыша от роста производительности — размер уве­личения выработки на одного рабочего — становится известным лишь по истечении некоторого времени, при­чем в различных фирмах он не одинаков. Благодаря от­носительно долгосрочному характеру коллективного до­говора имеется время для того, чтобы узнать, какую сумму выигрыша от роста производительности можно накопить, и подсчитать, на какое увеличение заработ­ной платы можно пойти без ущерба для стабильности цен. Поскольку профсоюз ведет переговоры об условиях оплаты труда своих членов в масштабе всей отрасли, его устраивает не то, что в состоянии предложить от­дельная фирма (это означало бы установление различ­ных ставок заработной платы для различных фирм и тем самым невероятно усложнило бы задачу), а только сред­ние величины, приемлемые для всех фирм. Это в гро­мадной степени упрощает задачу.

Подобную помощь в деле стабилизации заработной платы и цен профсоюз оказывает без специального наме­рения или желания. У него нет выбора. Если бы он отка­зался сообразовать свои действия с широкой стратегией стабилизации, то фирмы, с которыми он имеет догово­ры, в свою очередь повысили бы цены на свою продук­цию. Если бы многие профсоюзы добились более круп­ных прибавок к заработной плате, чем это оправдывает­ся ростом производительности, то всем пришлось бы равняться на них. Ответное повышение цен приобрело

бы тогда всеобщий характер. Это повышение цен погло­тило бы часть выигрыша или весь выигрыш от увеличе­ния заработной платы. В погоне за таким выигрышем, который его собственные члены сочли бы скоропреходя­щим, профсоюз вступил бы в столкновение с государ­ственной властью и, возможно, рисковал бы навлечь на себя всеобщее недовольство. Выбор такого образа дей­ствия может иногда иметь место. Но эта альтернатива не из заманчивых. И не из тех, что могут способствовать укреплению профсоюза.

Факт таков, что индустриальная система ныне в зна­чительной мере блокировала рабочее движение. Она ли­шила профсоюзы некоторых из наиболее важных функ­ций; она намного сузила поле деятельности профсоюзов и в очень значительной мере подчинила их сохранивши­еся функции своим нуждам. После Второй мировой вой­ны позицию терпимости, занятую промышленными фир­мами по отношению к профсоюзам, и последующее на­ступление эры сравнительно мирных отношений в про­мышленности стали превозносить как решающую победу тред-юнионизма. При более тщательном рас­смотрении в этой победе обнаруживается большое сход­ство с победой пророка Ионы над китом.

ГЛАВА XXV. СОСЛОВИЕ ПЕДАГОГОВ И УЧЕНЫХ

По мере того как профсоюзы более или менее постоянно отступают на задний план, на сцене появляется быстро растущая прослойка педаго­гов и ученых. На своих флангах эта группа смы­кается с учеными и инженерами, работающими в рамках техноструктуры, и с государственными служащими, журналистами, писателями и ра­ботниками искусств, занятыми вне ее. Наиболее прямое влияние индустриальная система оказы­вает на рост числа педагогов и ученых, работаю­щих в школах, колледжах, университетах и ис­следовательских институтах. Место, занимае­мое этими людьми в индустриальной системе, во многом похоже на то, которое на ранних ста­диях индустриального развития занимали бан­киры и финансисты. В те времена решающее значение имело наличие капитала, и это вызва­ло к жизни обширную сеть коммерческих бан­ков, сберегательных касс, страховых обществ, маклерских контор и инвестиционных банков, призванных мобилизовать сбережения и тем самым удовлетворить потребность в капитале. В развитой корпорации решающим фактором производства, как мы видели, является наличие вышколенных специалистов, что также вызвало к жизни целый комплекс учебных учреждений,

призванных удовлетворить эту потребность. А чтобы закрепить эту перемену, были соответствующим обра­зом изменены общественные оценки и взгляды. Когда решающую роль играли сбережения и капитал, наибо­лее восхваляемой социальной добродетелью была бе­режливость. Тому обстоятельству, что большая часть населения жила и умирала в крайней темноте и невеже­стве, не придавалось значения. Но с тех пор, как важ­ным фактором производства стали квалифицированные кадры, бережливость как добродетель приобрела отте­нок старомодности и даже чудаковатости. Вместо нее важнейшей задачей общества провозглашается ныне образование.

Сословие педагогов и ученых¹, подобно финансо­вым кругам в прошлом, обязано своим престижем тому фактору производства, который оно поставляет. Эта услуга, по крайней мере потенциально, является для

¹ Не существует удачного названия для этой большой груп­пы людей, связанных с преподаванием и научными иссле­дованиями (за исключением тех научных исследований, которые ведутся в рамках техноструктуры). В политичес­ких речах их объединяют с писателями и поэтами и при­числяют к интеллигенции, или длинноголовым. Первый термин слишком узок в своих сопутствующих значениях, а если не слишком узок, то слишком претенциозен. Вто­рой недостаточно серьезен. Создание нового термина было бы оправдано лишь при отсутствии иного выхода: у нас и без того очень много терминов, и каждый новый тер­зает слух. Поэтому я заимствовал и несколько изменил терминологию моего друга профессора Дона Прайса. Уче­ную прослойку (включая ту ее часть, которая работает в промышленности и в государственных учреждениях) про­фессор Прайс именует ученым сословием. Я многим обя­зан его ценной книге, носящей заглавие «Ученое сосло­вие» («The Scientific Estate», Cambridge, 1965).

него и источником силы. Так же как и финансисты, и даже больше их, это сословие завоевывает известные позиции в государственном аппарате. Природа этого сословия педагогов и ученых, источники его влияния и его отношение к техноструктуре и государству — та­ков предмет, к рассмотрению которого мы сейчас при­ступаем.

Аналогия между финансовыми кругами и сословием пе­дагогов и ученых не может быть продолжена слишком далеко. Источником престижа и влияния обеих этих групп является (или являлась) их связь с решающим фактором производства. Но могущество финансовых кругов — это могущество руки, держащей кран. Они могли открыть кран и направить капиталы к тому, кто их испрашивал, и они же могли его закрыть. Следует за­метить, что весь декорум, связанный с применением этой силы, обманчив. Применение силы всегда прихо­дится обставлять приличествующей серьезностью. Если человек вынужден служить объектом проявления влас­ти другого человека, то он по меньшей мере вправе тре­бовать, чтобы это не становилось поводом для открыто­го ликования. Финансовые операции — новый выпуск акций или облигаций, открытие нового источника кре­дитования — все еще являются поводом для торже­ственных церемоний, несмотря на то что эти операции ненамного сложнее, чем покупка пишущей машинки, и что клиентура финансовых учреждений имеет возмож­ность сделать выбор между альтернативами. Это пере­житок тех дней, когда подобные операции совершались с позиции силы. Многие из формальностей, сопровож­дающих деятельность центральных банков (имеющую в значительной степени вспомогательное значение),—

явления того же порядка¹. Они не должны заслонять ре­альную действительность, заключающуюся в том, что власть финансовых учреждений ушла в прошлое².

Сословие педагогов и ученых не обладает контролем над предложением образованных специалистов, анало­гичным контролю банкиров над доступом к сбережени­ям. Оно в состоянии в какой-то слабой степени воздей­ствовать на своих людей в отношении выбора занятий — и это моральное воздействие не лишено значения. Однако больше всего влияние этого сословия связано с его быстрым количественным ростом и вытекающим от­сюда политическим весом, его привилегированным дос­тупом к научным новшествам и его почти уникальной ролью в области социальных нововведений. Эти источ­ники влияния следует теперь рассмотреть.

До последнего времени учителей в США было очень мало, и были они заняты в значительной степени в на­чальной школе. За последние годы в этой сфере про­изошли скачкообразные изменения. Число преподавате­лей колледжей и университетов составляло в 1900 г. 24 тыс., в 1920 г.— 49 тыс., а к концу текущего десяти-

¹ Наблюдающееся в Соединенных Штатах настойчивое стремление к тому, чтобы центральный банк был, по крайней мере номинально, независим от федеральной исполнительной власти, тоже отражает тоску по про­шлому. Это воспоминание о тех днях, когда централь­ный банк имел возможность облегчить или предотвра­щать заключение государственных займов и тем самым контролировать правительственную политику в области налогообложения и государственных расходов.

² Напомним, в частности, то обстоятельство, что власть может быть проявлена только при отсутствии альтерна­тив, и тот факт, что при общем изобилии капиталов и при наличии у фирмы внутренних источников сбереже­ния такие альтернативы у фирмы имеются.

летия оно достигнет 480 тыс. Это значит, что за 70 лет оно увеличится в 20 раз. В 1900 г. во всех колледжах и университетах обучалось только 238 тыс. студентов — по сравнению с 3377 тыс. в 1959 г. и 6700 тыс., ожидае­мыми в 1969 г. В 1900 г. в старших классах средней школы обучалось только 669 тыс. человек — по срав­нению с 9271 тыс. в 1959 г. и 14 600 тыс., ожидаемыми в 1969 г.¹ На ранней ступени своего развития индустри­альная система нуждалась лишь в умеренных количе­ствах людей, имеющих высокую техническую или иную подготовку. Колледжи и университеты были призваны главным образом готовить людей ученых профессий, подвизающихся в области медицины, юриспруденции, религии, ветеринарии и т.п., или придавать весьма убо­гий культурный лоск, приличествующий отпрыскам за­житочных семейств.

Обладая ничтожным социальным весом вследствие своей малочисленности, педагоги на ранних стадиях ин­дустриального развития (в США — вплоть до первых де­сятилетий текущего столетия) представляли собой и в экономическом отношении низшую касту. Средства для финансирования высшего образования в частных коллед­жах и университетах поступали от состоятельных людей либо в форме пожертвований, либо в форме платы за обу­чение их детей. Считалось естественным, что здесь, как и повсюду, снабжение деньгами влечет за собой приобре­тение права собственности и что осуществление этого права должно быть предоставлено людям, которые более

¹ Приведенные цифры получены в отделе просвещения министерства здравоохранения, просвещения и социаль­ного обеспечения. Суммарные расходы на нужды про­свещения в 1900 г. равнялись приблизительно 275 млн тогдашних долларов, а в 1970 г., по имеющимся подсче­там, они достигнут 42,5 млрд долл.

других привыкли к реализации подобной власти, то есть предпринимателям. «Современное цивилизованное об­щество неохотно идет на то, чтобы доверить свои серь­езные интересы кому-либо вне круга людей меркантиль­ного склада, доказавших свою способность управлять академическими делами тем, что они нажили значи­тельное богатство или как-нибудь иначе оказались его владельцами»¹. Этот принцип, общепринятый в отноше­нии частных учебных заведений, стал применяться так­же в отношении государственных колледжей и универ­ситетов. Так как учеба в них связана с расходами и воз­можностью отказаться до поры до времени от само­стоятельного добывания средств к существованию, эти учебные заведения тоже стали вотчинами людей, чьи доходы намного выше среднего уровня.

Доктрина финансового верховенства — доктрина высшей власти тех, кто оплачивает счета,— не была пол­ностью признана академическими кругами. В принципе, а порой и на практике преподаватели отстаивали свое право высказывать собственные мнения и даже критико­вать тех, кто оплачивал их содержание. Эта тенденция была связана с резким расхождением установок. У пред­принимателя имелось простое денежное мерило успеха. О достоинствах человека он судил по размеру его дохода. Но применение подобного мерила в академической сфере означало бы, что здесь сплошь неудачники (имея в виду скромную оплату труда этих работников), или же обхо­дилось бы чрезмерно дорого. Вот почему многие препода­ватели, хотя они порой мирились со своим подчиненным положением, а еще чаще воспринимали его как нечто само собой разумеющееся, проповедовали вместе с тем такие задачи образования, которые они считали более

¹ Т. Veblen, The Higher Learning in America, Stanford, 1954, p. 67-68.

важными в интеллектуальном отношении или более утонченными в эстетическом отношении, чем меркан­тильные установки предпринимателя. Это вызывало враждебную реакцию. В результате, прочной особенно­стью американской академической жизни до недавнего времени были взаимная неприязнь и подозрительность между миром бизнеса и академическими кругами, пери­одически приводившие к небольшим конфликтам¹.

¹ Напряженность, порожденная этими отношениями, ска­зывалась и в самих колледжах и университетах. Прези­дентам колледжей и другим административным работни­кам приходилось по необходимости или в силу своих убеждений защищать систему установок комитетов по­печителей и более широких кругов бизнеса. Проводя та­кую линию, они часто вызывали к себе недоверие или презрение профессорско-преподавательского состава. Еще более интересное положение складывалось в шко­лах бизнеса и на факультетах хозяйственного управле­ния. Почти во всех университетах с академическим ста­тусом профессора этих факультетов вплоть до недавнего времени находились на положении второразрядных на­учных работников. Это частично объяснялось тем, что преподаваемые ими дисциплины считались несолидны­ми. Но вместе с тем профессор, читавший курс хозяй­ственного управления, обязан был по своему положе­нию разделять и даже открыто защищать установки предпринимателя, не получая, однако, соответствующе­го вознаграждения. Таким образом, на его долю выпада­ло самое худшее — сравнительная бедность академичес­ких кругов, но без их притязаний на высшие цели. Отчужденно-враждебное отношение работников ис­кусств и не работающих по найму интеллигентов к миру бизнеса имело аналогичные источники. Мир бизнеса ус­танавливает денежную цену на труд этих людей. В усло­виях общества, в котором средние уровни образования и культуры были приспособлены к требованиям ранней ин­дустриальной системы, художественный вкус населения был в среднем невысок. И спрос на культурные новинки даже умеренной сложности был, естественно, весьма ог­раничен. Вследствие этого денежная цена, устанавли­вавшаяся бизнесменом на труд работника искусств и ин­теллигента, была низка. Последние приписывали своему труду свою собственную цену и отвергали цену бизнес­мена как заведомо ложную, обусловленную безвкусицей и примитивными представлениями. Такая характеристи­ка считалась тождественной понятию буржуазного вку­са См. Липсета, в кн.:«Political Man», New York, 1960, p. 318 и след.

Дата добавления: 2015-05-06