Июля 1956 1 страница

Хроники Хранителей

Протокол Цербер‑стражи

Nam quod in iuventus non discitur, in matura aetate nescitur.

7 часов: Послушник Картрелл, заявленный как пропавший во время ночного экзамена Ариадны, явился с семичасовым опозданием. Он шатается и от него пахнет алкоголем, что заставляет предположить, что он, хоть и не сдал экзамен, зато нашел давно забытый винный погреб. В виде исключения разрешаю ему пройти со вчерашним паролем.

Больше никаких особых происшествий.

Отчет: Дж. Смит, послушник, дообеденная смена.

13 часов 12 минут: Мы увидели крысу. Я хочу ее проткнуть шпагой, но Лерой скармливает ей остатки своего сэндвича и дает ей имя Одри.

15 часов 15 минут: Мисс Вайолет Пэрплплам подходит к лестнице через неизвестный нам проход от Дворца Правосудия. Она безошибочно называет пароль, Лерой провожает ее наверх согласно ее желанию.

15 часов 24 минуты: Одри снова появилась.

Больше никаких особых происшествий.

Отчет: П. Уорд, послушник, послеобеденная смена.

С 18 до 0 часов: Никаких особых происшествий.

Отчет: Н. Картрелл, послушник, вечерняя смена.

С 0 до 6 часов: Никаких особых происшествий.

Отчет: К. Элберет / М. Уорд, послушники.

Глава восьмая

Стражники у подножия лестницы спали, положив головы на перила.

– Бедный Картрелл, – прошептал Лукас, когда мы на цыпочках пробирались мимо храпящей охраны. – Боюсь, он не сумеет дослужиться до адепта, если не перестанет так много пить… Но это только лучше для нас. Идем, быстрее!

Я запыхалась, так как из кафе мы шли сюда быстрым шагом. Кеннет де Вилльер с сестрой не отпускали нас целую вечность, казалось, что мы много часов беседовали с ними о жизни в деревне вообще и в Глосестершире в частности (я рассказала пару смешных историй о кузине Мадлейн и овце Клариссе), о деле Паркера (о котором я только поняла, что дедушка его выиграл), о симпатичном наследнике трона Чарльзе (э‑э‑э?!) и о фильмах Грейс Келли и ее свадьбе с князем Монако. Я периодически кашляла и пыталась перевести разговор на ужасающие последствия курения, но меня не поддержали. Когда мы наконец покинули кафе, было так поздно, что у меня даже не осталось времени забежать в туалет, хотя я выпила минимум литр чая.

– Еще три минуты, – пропыхтел Лукас, пока мы бежали по подвальным коридорам. – А ведь я хотел тебе так много рассказать. Если бы эта чума в лице начальника не появилась…

– Я не знала, что ты работаешь на одного из Вилльеров, – сказала я. – Ты же будущий лорд Монтроуз, член Верхней палаты.

– Да, – ответил Лукас угрюмо. – Но пока я не наследую своего отца, я должен зарабатывать деньги на содержание семьи. Эта работа просто подвернулась… Неважно. Послушай: все, что граф Сен‑Жермен оставил Хранителям – тайные рукописи, письма, хроники – все это он подверг цензуре. Хранители знают только то, что Сен‑Жермен позволил знать. Информация предназначалась для того, чтобы все последующие поколения были готовы любыми способами замкнуть Круг. Но никто из Хранителей не посвящен в Тайну.

– Но ты ее знаешь? – выкрикнула я.

– Тс‑с‑с! Нет. Я ее тоже не знаю.

Мы завернули за последний угол, и я распахнула дверь в старую алхимическую лабораторию. Мои вещи лежали на столе, точно там, где я их оставила.

– Но Люси и Пол знают Тайну, я в этом убежден. Когда мы последний раз виделись, они должны были вот‑вот найти документы. – Он посмотрел на часы. – Черт побери!

– Дальше! – поторопила я его, подбирая сумку и фонарик. В последний момент я сообразила, что надо отдать ключ Лукасу. В моем животе уже появилось знакомое ощущение. – И ради бога, сбрей ты эту бородку, деда!

– У графа были враги, о которых в Хрониках упоминается лишь вскользь, – сыпал словами Лукас. – Особенно активной была одна тайная организация, близкая к церкви, называвшая себя Ракоши Альянс. Этой организации удалось в 1745 году, когда в Лондоне была основана ложа, заполучить документы из наследства графа Сен‑Жермена… Ты считаешь, что борода мне не идет?

Комната начала кружиться вокруг меня.

– Я люблю тебя, дедушка, – выпалила я.

– Документы, которые, кроме всего прочего, подтверждали, что недостаточно будет внести кровь всех путешественников во времени в хронограф. Тайна откроется лишь тогда, когда… – успела я еще услышать, до того как исчезнуть.

Через доли секунды я уже моргала от яркого света. И от белоснежной рубашки. Пару сантиметров левее, и я бы приземлилась прямо на ноги мистера Джорджа. Я негромко вскрикнула от испуга и сделала пару шагов назад.

– Надо будет в следующий раз не забыть дать тебе с собой мел, чтобы ты пометила место приземления, – сказал мистер Джордж, качая головой, и забрал у меня фонарик.

Он ждал моего возвращения не один. Рядом с ним стоял Фальк де Вилльер, доктор Уайт сидел на стуле возле стола, Роберт, маленький призрак, выглядывал из‑за его ног, а на стену возле двери опирался Гидеон, на лбу которого белел огромный пластырь.

Увидев его, я должна была перевести дыхание.

Он стоял в своей обычной позе – скрестив на груди руки, но цвет его лица едва ли был темнее пластыря, а темные круги вокруг глаз еще больше оттеняли зелень глаз. Меня охватило почти невыносимое желание подбежать к нему, обнять и подуть на рану, как я это всегда делала с Ником, когда ему было больно.

– Все в порядке, Гвендолин? – осведомился Фальк де Вилльер.

– Да, – ответила я, не отводя взгляд от Гидеона. Ох, я скучала по нему, но насколько сильно, мне стало ясно лишь сейчас. Неужели прошел всего день с момента поцелуя на зеленом диване? Хотя об одном поцелуе говорить было явно неправильно.

Гидеон смотрел на меня безучастно, не двигаясь, как будто видел меня в первый раз. Ни следа от того, что было лишь вчера.

– Я отведу Гвендолин наверх, она может ехать домой, – сказал мистер Джордж спокойно. Положил руку мне на спину и мягко подтолкнул к двери, мимо Фалька прямо к Гидеону.

– Тебе… ты уже лучше себя чувствуешь? – спросила я.

Гидеон ничего не ответил, он только смотрел на меня. Но то, как он на меня смотрел, было странно. Что‑то было не так. Как будто я не человек, а предмет. Что‑то несущественное. Будничное, как… стул. Может, он все‑таки получил сотрясение мозга и теперь не узнавал меня? Мне тут же сделалось зябко.

– Гидеону следовало бы лежать в постели, но ему нужно пару часов элапсировать, если мы не хотим рисковать неконтролируемым прыжком, – объяснил доктор Уайт нелюбезным тоном. – Это легкомыслие – отправить его опять одного…

– Два часа в тихом подвале в 1953 году, Джейк, – перебил его Фальк. – На диване. Он это переживет.

– Переживу, – сказал Гидеон, а его взгляд стал еще мрачнее, если это вообще было возможно.

Внезапно мне захотелось разреветься.

Мистер Джордж открыл дверь:

– Идем, Гвендолин.

– Минутку еще, мистер Джордж. – Гидеон крепко схватил меня за руку. – Я бы хотел только узнать, в каком году была Гвендолин только что?

– Только что? В 1956‑м, в июле, – сказал мистер Джордж. – Почему ты спрашиваешь?

– Ну‑у… от нее пахнет сигаретами, – сказал Гидеон, до боли стискивая хватку. Я почти уронила сумку.

Автоматически я понюхала рукава формы. Ну да, многочасовое пребывание в задымленном кафе оставило след. Господи, и как я должна была это объяснить?!

Все в комнате смотрели на меня, и я поняла, что я должна быстро придумать какую‑нибудь отговорку.

– Окей, уличил, – сказала я, глядя в пол. – Я курила. Но всего три сигареты. Честное слово.

Мистер Джордж покачал головой.

– Но, Гвендолин, я же тебе строжайшим образом внушал, ни одного предмета…

– Извините, – я не дала ему закончить фразу. – Но там скучно. Этот темный подвал… А сигарета хорошо действует против страха… – Я постаралась придать лицу смущенное выражение. – Я все окурки собрала и забрала с собой, вы можете не волноваться, что кто‑то найдет пачку Lucky Strike и станет удивляться.

Фальк засмеялся.

– Наша принцесска, оказывается, не такая уж послушная, – сказал доктор Уайт, и я облегченно вздохнула. Похоже, они поверили. – Не надо так смотреть, Томас. Я свою первую сигарету выкурил в тринадцать лет.

– Я тоже. Первую и последнюю. – Фальк де Вилльер снова склонился над хронографом. – Но курить действительно не стоит, Гвендолин. Я уверен, твоя мама была бы шокирована, если бы узнала.

Даже маленький Роберт энергично закивал и смотрел на меня с упреком.

– Кроме того, это вредно для внешности, – добавил доктор Уайт. – От никотина портятся кожа и зубы.

Гидеон ничего не сказал. И не расслабил хватку. Я заставила себя непринужденно посмотреть ему в глаза и попробовала виновато улыбнуться. В ответ его глаза сузились и он едва заметно покачал головой. Потом он неохотно отпустил меня. Я глотнула, поскольку внезапно почувствовала комок в горле.

Почему он себя так вел? В один момент милый и нежный, а в следующий – холодный и неприступный? Кто это может выдержать? Я – точно нет. То, что произошло между нами здесь, в этой комнате, оно ощущалось как… настоящее. И вдруг он не нашел ничего лучшего, как при первой же возможности изобличить меня перед всеми? Что он хотел этим добиться?

– Идем же, – сказал мистер Джордж, обращаясь ко мне.

– Мы увидимся послезавтра, Гвендолин, – сказал Фальк де Вилльер. – В твой важнейший день.

– Не забудьте завязать ей глаза, – сказал доктор Уайт, и я услышала, как засмеялся Гидеон, как будто услышал плохую шутку.

Но тут тяжелая дверь захлопнулась, мы стояли в коридоре.

– Можно представить, что он не любит курильщиков, – сказала я тихо и готова была расплакаться.

– Позволь мне завязать тебе глаза, – сказал мистер Джордж, и я замерла, пока он стягивал узкий шарф в узел у меня на затылке. Затем он забрал у меня сумку и бережно подтолкнул вперед. – Гвендолин… Ты действительно должна быть осторожнее.

– Пару сигарет еще никого не убили, мистер Джордж.

– Я не это имею в виду.

– А что же?

– Я имею в виду твои чувства.

– Мои чувства?!

Я услышала, как мистер Джордж вздохнул.

– Милое мое дитя, даже слепой бы увидел, что ты… ты просто должна быть осторожнее в отношение твоих чувств к Гидеону.

– Я… – Я снова умолкла.

Очевидно, мистер Джордж обладал большей проницательностью, чем я думала.

– Нежные отношения между двумя путешественниками во времени никогда не стояли под счастливой звездой, – сказал он. – Точно так же, как отношения между де Вилльерами и Монтроузами. И в такое время, как сейчас, нужно постоянно себе повторять, что верить нельзя никому. – Может быть, я ошибалась, но мне казалось, что рука мистера Джорджа у меня на спине дрожит. – Это, к сожалению, непреложная истина, что здравый смысл страдает, как только на сцену выходит любовь. А здравый смысл – это то, что тебе сейчас больше всего нужно. Осторожно, ступенька.

Молча поднимались мы наверх, потом мистер Джордж снял повязку и серьезно посмотрел на меня.

– Ты со всем можешь справиться, Гвендолин. Я твердо верю в тебя и твои способности.

Его круглое лицо покрывали капли пота. В светлых глазах я могла увидеть только заботу – как в глазах мамы, когда она на меня смотрела. Меня захлестнула волна симпатии.

– Вот. Ваш перстень, – сказала я. – А сколько вам лат, мистер Джордж? Можно мне узнать?

– Семьдесят шесть, – сказал мистер Джордж. – Я не держу это в секрете.

Я уставилась на него. Я не задумывалась еще всерьез над тем, сколько ему лет, но в любом случае дала бы минимум на десять лет меньше.

– Получается, в 1956 году вам было?..

– Двадцать один. Это был год, когда я начал свою службу здесь в качестве помощника адвоката и вступил в ложу.

– Знакомы ли вы с Вайолет Пэрплплам, мистер Джордж? Это подруга моей двоюродной бабушки.

Мистер Джордж поднял бровь.

– Нет, не думаю. Идем, я отведу тебя к автомобилю, мама, наверное, с нетерпением ждет тебя.

– Наверняка. Мистер Джордж?..

Но мистер Джордж уже отвернулся и пошел к выходу. Мне не оставалось ничего, как последовать за ним.

– Завтра тебя снова заберут из школы. Мадам Россини должна сделать примерку, потом Джордано попытается еще чему‑нибудь тебя научить. Ну и элапсировать тебе тоже надо.

– Похоже, будет чудесный день, – сказала я устало.

– Но ведь это никакая не магия! – я шептала, хоть и была шокирована.

Лесли вздохнула.

– Не в смысле фокус‑покус‑сим‑салабим, может быть, но это магическая способность. Это магия Ворона.

– Это скорее какая‑то причуда, – сказала я. – Нечто, из‑за чего над тобой будут смеяться, чему ни в коем случае не поверят.

– Гвенни, если у кого‑то есть сверхъестественное восприятие, это – не причуда. Это – талант. Ты видишь призраков и можешь с ними общаться.

– И демонов, – добавил Ксемериус.

– Ворон в мифологии отвечает за связь между людьми и божественным миром. Вороны – посредники между живыми и мертвыми. – Лесли повернула папку, чтобы я могла прочесть, что она нашла о Воронах в интернете. – Ты должна признать, что это очень точно подходит к твоим способностям.

– И цвету волос, – сказал Ксемериус. – Черные, как вороново крыло.

Я пожевала губу.

– Но в предсказании это звучит как… ну не знаю… как что‑то очень могущественное и важное… Как будто магия Ворона – это тайное оружие.

– Очень может быть, – сказала Лесли. – Если ты перестанешь относиться, как к причуде, которая тебе позволяет видеть призраков.

– И демонов, – опять добавил Ксемериус.

– Как бы я хотела иметь тексты предсказаний, – сказала Лесли. – Мне страшно интересно, как это звучит в оригинале.

– Наверняка Шарлотта знает их все назубок, – сказала я. – Думаю, она их выучила на своих занятиях мистикой. Они постоянно говорят в рифму. Хранители. Даже мама. И Гидеон.

Я быстро отвернулась, чтобы Лесли не заметила, как мои глаза внезапно наполнились слезами, но было поздно.

– О нет, радость моя, только не надо снова плакать! – Она подала мне носовой платок. – Ты перегибаешь палку, в самом деле.

– Нет, не перегибаю. Ты что, не помнишь, как ты рыдала три дня подряд из‑за Макса? – всхлипнула я.

– Конечно, помню, – сказала Лесли. – Прошло всего полгода.

– Только теперь я могу представить, как ты себя тогда чувствовала. И могу понять, почему ты лучше хотела бы умереть.

– Ну и дурой я была! Ты все время была со мной и твердила, что Макс не стоит того, чтобы вообще о нем думать, потому что он вел себя как последний гад. И что надо почистить зубы…

– Ага. И играла песня The winner takes it all, [26] постоянно, по кругу.

– Это я могу устроить, – предложила Лесли. – Если тебе это поможет…

– Нет. Но ты можешь подать мне японский нож для овощей. Я сделаю себе харакири.

Я упала навзничь на кровать и закрыла глаза.

– Девчонки из всего устраивают драму, – сказал Ксемериус. – Подумаешь, у парня было плохое настроение и угрюмый взгляд, потому что он получил чем‑то по голове, – и сразу мир должен рухнуть.

– Потому что он меня не любит, – сказала я в отчаянии.

– Ты не можешь это знать, – сказала Лесли. – С Максом все было ясно: через полчаса после того, как он мне сказал, что все кончено, уже видели, как он в кино целуется с Анной. Но в этом Гидеона нельзя упрекнуть. Просто он немного… непостоянен.

– Но почему? Если бы ты видела, как он на меня посмотрел! Как будто брезгует. Как будто я… мокрица какая‑то. Я этого просто не выдержу.

– Пару минут назад ты сравнивала себя со стулом, – покачала Лесли головой. – Возьми себя наконец в руки. Мистер Джордж прав: как только в игру вступает любовь, здравый смысл говорит «до свиданья». А ведь мы стоим на пороге важнейшего открытия.

Как раз утром, когда Лесли пришла к нам и мы удобно устроились на моей кровати, в дверь постучался мистер Бернхард – он никогда раньше так не делал – и поставил на стол поднос, накрытый для чая.

– Чтобы молодые леди могли немного подкрепиться, – сказал он.

Я была настолько озадачена, что не могла вымолвить ни слова. Я вообще не помню, чтобы он когда‑нибудь поднимался на наш этаж.

– В связи с тем, что вы мне недавно задали вопрос, я взял на себя смелость и немного огляделся, – продолжал мистер Бернхард, и его совиные глаза смотрели серьезно поверх очков. – Как я и думал, мне удалось кое‑что найти.

– И что же? – выпалила я.

Мистер Бернхард сдвинул салфетку на подносе в сторону, и под ней оказалась книга.

– «Зеленый всадник», – сказал он. – Если меня не подводит память, вы искали именно это.

Лесли подскочила и схватила книгу.

– Но я смотрела эту книгу в библиотеке, там ничего особенного… – бормотала она.

Мистер Бернхард снисходительно улыбнулся ей.

– Я предполагаю, что причиной этому было то обстоятельство, что книга, которую вы видели в библиотеке, не была собственностью лорда Монтроуза. Я думаю однако, что этот экземпляр вас заинтересует.

Он слегка поклонился и вышел, а мы с Лесли тут же забрались на кровать. На пол упал листок бумаги, на котором миниатюрным почерком кто‑то написал сотни цифр. От возбуждения щеки у Лесли горели.

– О боже, это шифр! – закричала она. – Великолепно! Я просто мечтала об этом. Теперь нам нужно только узнать, что он обозначает!

– Да, – сказал Ксемериус, вися на карнизе для занавесей. – Я частенько это слышал. Мне кажется, это одно из знаменитых последних предложений…

Но Лесли понадобилось меньше пяти минут, чтобы сообразить, что цифры указывают на отдельные буквы в тексте.

– Первая цифра – это номер страницы, вторая – строки, третья – слова, четвертая – буквы. Видишь? 14–22–6–3 означает на четырнадцатой странице, в двадцать второй строке, шестое слово, а в нем – третья буква. – Она потрясла головой. – Так просто! В каждой второй детской книжке упоминается, если я не ошибаюсь. Ладно, неважно… Значит, первая буква – «е».

Ксемериус, явно впечатленный, только кивал.

– Слушай свою подружку!

– Не забудь, что речь идет о жизни и смерти, – сказала Лесли. – Я не хочу потерять лучшую подругу, только потому, что она, немного поцеловавшись, оказалась не в состоянии пользоваться мозгом.

– Мои слова! – Это был Ксемериус.

– Тебе необходимо прекратить реветь, а вместо этого выяснить, что узнали Люси и Пол, – продолжала Лесли настойчиво. – Если тебя сегодня снова пошлют элапсировать в 1956 год – просто попроси мистера Джорджа, – ты должна настоять на личном разговоре с дедушкой. Что это вообще за дурацкая идея – пойти в кафе! И на этот раз ты все запишешь, все, что он тебе расскажет, каждую подробность, слышишь? – Она вздохнула. – Ты уверена, что прозвучало флорентийский Альянс? Я нигде ничего не нашла по этому поводу. Нам обязательно нужно заглянуть в тайные рукописи, которые граф Сен‑Жермен оставил Хранителям. Если бы Ксемериус только мог двигать предметы, он мог бы найти архивы, пройти через стену и просто прочитать…

– Да‑да, попрекай меня бесполезностью, – обиженно сказал Ксемериус. – Мне понадобилось всего семь столетий, чтобы свыкнуться с мыслью, что я не могу перевернуть даже одну страницу в книге.

Раздался стук в дверь, и в комнату заглянула Каролина.

– Нас зовут к ленчу! Гвенни, за тобой и Шарлоттой через час заедут.

Я застонала.

– С Шарлоттой?

– Да, тетя Гленда сказала. Бедную Шарлотту используют как учительницу безнадежных талантов… или как‑то так.

– Я не голодная, – сказала я.

– Мы сейчас спустимся, – сказала Лесли и толкнула меня под ребра. – Гвенни, ну‑ка. У тебя еще будет время, чтобы купаться в жалости к самой себе. Сейчас тебе надо что‑то поесть!

Я села и высморкалась.

– У меня сейчас не хватит нервов слушать язвительные замечания тети Гленды.

– Жаль. Тебе понадобятся крепкие нервы, чтобы выжить в ближайшее время. – Лесли потянула меня, и я встала на ноги. – Шарлотта и твоя тетя – очень хорошая тренировка для серьезного случая. Если ты переживешь ленч, то суаре тебе будет нипочем.

– А если и нет, то ты всегда можешь сделать харакири, – сказал Ксемериус.

Вместо приветствия, мадам Россини притянула меня к груди.

– Моя лебедушка! Наконец‑то ты пришла. Я скучала по тебе.

– Я по вам тоже, – сказала я искренне.

Одно присутствие мадам Россини с ее бурлящей сердечностью и изумительным французским акцентом («лебьодушька»! Если бы Гидеон мог слышать!) действовало на меня живительно и успокоительно одновременно. Она была бальзамом для моей пострадавшей самооценки.

– Ты будешь в восхищении, когда увидишь, что я сшила для тебя. Джордано почти плакал, когда я показала ему твои платья, так они хороши!

– Охотно верю, – сказала я.

Джордано наверняка плакал оттого, что сам не мог надеть эти платья. Но все‑таки сегодня он был несколько дружелюбнее, не в последнюю очередь потому, что с танцами у меня на этот раз получалось намного лучше, а при помощи суфлирующего Ксемериуса я могла точно ответить, кто из лордов был приверженцем тори, а кто – вигов. (Ксемериус просто подглядывал через плечо Шарлотте, держащей в руках записи.) Собственную легенду – меня зовут Пенелопа Мари Грей, родилась в 1765 году – опять‑таки благодаря Ксемериусу я отбарабанила без запинки, включая полные имена умерших родителей. Только с веером я никак не могла управиться, но Шарлотта сделала конструктивное предложение – я вообще не должна пользоваться им.

В конце занятия Джордано передал мне список со словами, которые я ни при каких условиях не должна использовать.

– До завтра выучить наизусть и усвоить! – прогундосил он. – В восемнадцатом веке нет никаких автобусов, дикторов новостей, пылесосов, ничего не «супер», не «классно» или «прикольно», никто не знает о расщеплении атома, коллагеновых кремах или озоновых дырах.

Да неужели? Пытаясь представить себе, какого черта я должна на суаре в восемнадцатом веке не устоять перед искушением построить предложение, в котором упоминались бы слова «диктор новостей», «озоновая дыра» и «коллагеновый крем», я вежливо сказала «окей», из‑за чего Джордано снова взвизгнул:

– Не‑е‑е‑е‑ет! Именно не «окей»! Нет никаких «окей» в восемнадцатом веке, глупая девчонка!

Мадам Россини зашнуровала мне на спине корсаж. И снова я была удивлена, насколько он был удобен. Находясь внутри этой штуки, непроизвольно выпрямляешься. Вокруг бедер мне застегнули проволочный каркас, снабженный мягкой оболочкой (я могу себе представить, что в восемнадцатом веке было золотое время для широкобедрых и толстопопых женщин). Потом мадам Россини помогла мне надеть через голову темно‑красное платье. Она застегнула длинный ряд крючочков и пуговиц на спине, пока я проходилась пальцами по богатой вышивке по шелку. Эх, вот это была красота!

Мадам Россини медленно обошла вокруг меня, и на ее лице расцвела довольная улыбка.

– Волшебно. Magnifique. [27]

– Это платье для бала? – спросила я.

– Нет, это для суаре. – Мадам Россини приколола крошечные, изящные шелковые розочки вокруг круглого выреза. Она держала во рту булавки, поэтому говорила невнятно. – На суаре можно не пудрить волосы, и темный цвет будет фантастически выглядеть к этому оттенку красного. Точно, как я задумала. – Она лукаво подмигнула мне. – Ты произведешь фурор, лебедушка, n'est ce pas?[28]Хотя это наверняка не то, что они планируют. Но что я могу сделать? – Она заломила руки, но, не в пример Джордано, ее маленькая фигура с черепашьей шеей выглядела очень мило. – Ты красавица, и во что бы я тебя ни одела, ничего бы не помогло. Так, лебедушка, с этим все ясно. Теперь – бальное платье.

Бальное платье было бледно‑голубого цвета с кремовой вышивкой и рюшами, и сидело на мне так же безукоризненно, как и красное. Вырез в нем был еще более потрясающим (если такое вообще возможно), а юбка колыхалась в метре от меня. Мадам Россини озабоченно взвесила мою косу в руках.

– Я пока точно не знаю, как правильно сделать. В парике тебе будет довольно неудобно, к тому же под ним придется спрятать целую копну собственных волос. Но у тебя такие темные волосы, что при помощи пудры у нас получится лишь отвратительный серый тон. Quelle catastrophe! [29] – Она нахмурила лоб. – Ладно. На самом деле, ты соответствовала бы в таком виде absolument [30]моде, но – небо! – это была ужасная мода.

Первый раз за этот день я не могла сдержать смех. «Ётвратьитьельный! Южасьная». Ах, как верно! Не только мода, но и Гидеон был ётвратьитьельный и южасьный, и даже скверный, во всяком случае, с этого момента я буду видеть его именно таким. (Хватит!)

Мадам Россини, по‑видимому, не заметила, какое благотворное влияние она оказала на меня. Она все еще возмущалась тем периодом.

– Молодые девушки пудрили волосы, пока не выглядели, как бабушки – ужасно! Померяй‑ка эти туфли. Имей в виду, что ты должна в них танцевать. Пока есть время их изменить.

Туфли – красные с вышивкой к красному, светло‑голубые с золотой пряжкой к бальному платью – были удивительно удобными, хотя и выглядели как из музея.

– Это самые красивые туфли, которые я когда‑либо носила, – сказала я в восхищении.

– Я надеюсь, сказала мадам Россини с сияющим лицом. – Всё, мой ангелочек, мы закончили. Постарайся сегодня лечь спать пораньше, завтра у тебя будет день, полный волнений.

Пока я переодевалась, натягивая на себя джинсы и мой любимый темно‑синий пуловер, мадам Россини поместила платья на безголовые манекены. Потом она посмотрела на часы и сердито наморщила лоб.

– Этот ненадежный юноша! Он должен был быть здесь уже четверть часа назад!

Мой пульс тут же подскочил.

– Гидеон?

Мадам Россини кивнула.

– Он очень несерьезно относится к одежде. Он думает, что это неважно – хорошо ли сидят брюки. Но это очень важно! Это даже ужасно важно, чтобы брюки хорошо сидели.

Ётвратьитьельный. Южасьный. Протьивный, – попробовала я свою новую мантру.

В дверь постучали. Это был тихий звук, но он разбил в щепки все мои твердые намерения.

Внезапно я не могла больше ждать, я должна была увидеть Гидеона моментально. И одновременно страшно боялась этой встречи. Еще раз такие мрачные взгляды я не переживу.

– А, – сказала мадам Россини. – Вот и он. Входите!

Я окаменела, но в дверь вошел не Гидеон, а рыжеволосый мистер Марли. Как всегда, нервничая, он неловко заикался:

– Я должен отвести Руб… э‑э‑э… мисс на элапсацию.

– Хорошо, – сказала я. – Мы как раз закончили.

Из‑за мистера Марли мне ухмылялся Ксемериус. Перед примеркой я отослала его из комнаты.

– Я только что пролетел сквозь настоящего министра внутренних дел, – радостно сообщил он. – Это было классно!

– А где юноша? – грозно спросила мадам Россини. – Он должен был прийти на примерку!

Мистер Марли прочистил горло.

– Я видел только что Брилл… э‑э‑э… мистера де Вилльера, он разговаривал с другим Руб… э‑э‑э… с мисс Шарлоттой. С ним был его брат.

– Tiens! [31]Мне это безразлично, – сказала гневно мадам Россини.

А мне нет, – подумала я. Мысленно я уже писала Лесли смс. Одно‑единственное слово: харакири.

– Если он сию же минуту здесь не появится, я пожалуюсь Великому мастеру, – сказала мадам Россини. – Где мой телефон?

– Мне очень жаль, – промямлил мистер Марли. Он смущенно вертел в руках черную полоску ткани. – Разрешите?..

– Конечно, – сказала я и со вздохом позволила ему завязать себе глаза.

– Этот выскочка, к сожалению, говорит не всю правду. Твой драгоценный камушек изо всех сил флиртует наверху с твоей кузиной. И его симпатичный братик тоже. И что парни находят в рыжеволосых? Кажется, они собрались идти в кино. Но я тебе не расскажу, иначе ты снова будешь рыдать.

Я покачала головой.

Ксемериус задрал голову к потолку.

– Я мог бы присмотреть за ними. Хочешь?

Я энергично закивала.

На всём долгом пути вниз мистер Марли упорно молчал, и я погрузилась в собственные угрюмые мысли. Только когда мы оказались в комнате с хронографом и мистер Марли освободил меня от повязки на глазах, я спросила:

– Куда вы меня сегодня отправите?

– Я… мы ждем, когда придет Номер девять… э‑э‑э… мистер Уитмен, – сказал мистер Марли и посмотрел мимо меня на пол. – У меня, разумеется, нет полномочий, чтобы пользоваться хронографом. Присядьте, пожалуйста.

Но только я упала на стул, как дверь открылась и вошел мистер Уитмен. И сразу за ним Гидеон.

Мое сердце тут же пропустило удар.

– Привет, Гвендолин, – сказал мистер Уитмен с типичной для Бельчонка очаровательной улыбкой. – Рад тебя видеть. – Он отодвинул драпировку, за которой был спрятан сейф. – Давай‑ка отправим тебя на элапсацию.

Я почти не слышала, что он говорил. Гидеон был все еще очень бледен, но выглядел намного здоровее, чем вчера вечером. Огромный белый пластырь исчез, и я увидела рану у корней волос, минимум десять сантиметров длиной, края которой были скреплены многочисленными узкими полосками пластыря. Я ждала, что он что‑то скажет, но он только смотрел на меня.

Дата добавления: 2015-03-29