Нации медленной еды

Прошу слова

По требованию потребителей в каждой местности появляется все больше доступных, произведенных в этом же регионе продуктов питания. Мы в своей массе не привыкли интересоваться, откуда продукты, а узнать это так просто.

Ну допустим, в продовольственном магазине, когда кассир спросит, все ли вы нашли из числа того, что искали, вы можете ответить: «Вообще-то нет. Я ищу продукты местного производства». Чем меньше магазин, тем охотнее продавец готов ответить на ваш вопрос. Особенно продавец продуктового кооператива. Рестораны тоже могут иметь гибкую систему закупок продуктов, и в разговоре со служащими или владельцем вам никто не мешает осведомиться, какие продукты или вина получены от местных производителей. Владелец ресторана понимает, что местные продукты — самые свежие из имеющихся в продаже и на них большой спрос. Вы можете заранее подготовиться, узнав, какие продукты производятся в вашем регионе.

Местные и региональные творцы политики должны услышать ваши пожелания. Есть много трибун, с которых можно призвать к продвижению в массы местной продукции: заседания городского совета, родительские собрания в школе, встречи с избирателями. Имеет смысл выступить в любом заведении, где подают еду, или в учреждениях, руководители которых могут хоть отчасти контролировать приобретение продуктов питания, в том числе в церкви, в общественных клубах, детских садах. Федеральные законодатели тоже должны услышать о необходимости закупок местной пищи. Правительства большинства штатов почти еженедельно рассматривают законы, относящиеся к фермерству. Вы можете узнать, какие вопросы обсуждаются в текущее время, и выступить в поддержку тех законов, которые направлены в пользу местных ферм. В разных концах страны это делается по-разному, но суть остается той же. По мере роста спроса будут расти и наши шансы.

Ваш Стивен Хопп

Глава 11

Конец июня

К северу от канадской границы, в Маленькой Италии, где все говорят по-французски, иной раз трудно бывает сообразить, где ты находишься. Итак, Монреаль, самая крайняя точка эллипсообразной траектории маршрута нашего отпуска. Наши канадские родственники поинтересовались, что бы мы хотели увидеть в их городе, и мы ответили: «Продукты питания!» Нас интересовало, что доступно тут из местных продуктов, растущих буквально на пороге (с точки зрения южан) тундры с ее вечной мерзлотой. Мы поехали в Чайнатаун и Маленькую Италию. Здесь, как и в Соединенных Штатах, лучший шанс найти кухню на основе местных продуктов — встретиться с теми, кто недавно приехал сюда из других мест.

Мы миновали несколько ресторанов с объявлениями «Канадская кухня», поскольку хозяева нам объяснили, что такое название следует понимать в отрицательном смысле: то есть типичная «американская еда» — словом, никакая, без какой-либо специфики: не китайская, не итальянская. Неужели американская еда и правда никакая? Я размышляла на эту тему, когда мы шли по улице китайских магазинов, где мясники развешивали на бельевых веревках, закрепляя прищепками, как носки, вялых, ощипанных уток (попробуйте вообразить себе носки с ножками и клювом). Да уж, это точно не американская еда. Зрелище подобного рода на главной улице Нью-Йорка заставило бы всех потенциальных клиентов убежать прочь, да еще и подать в суд за нанесение психологической травмы детям. Концепция нашей национальной кухни, похоже, — продукты питания без явного признака биологического происхождения.

Если спросить жителя Италии, Индии, Мексики, Японии или Швеции, какую пищу Соединенные Штаты экспортируют к ним, они все дружно вспомнят про «Макдоналдс». И следует сказать, что они сами вовсю глотают наш фастфуд. Потребление переработанных продуктов ширится во всем мире, пропорционально росту достатка. Станции метро в Париже заклеены рекламой полуфабрикатов быстрого приготовления. Недавно оказавшись там, я спросила аудиторию, не боятся ли они, что в результате Франция лишится своих традиционных мастеров-кулинаров, и оказалось, что мнения в этом вопросе разделились поровну. Работающие женщины моего возраста и помоложе признались, что идут на жертвы во имя удобства, хотя и все прекрасно понимают. Увы, множество парижан посещают «Макдоналдс» каждый день, хотя, вероятно, вряд ли одни и те же клиенты возвращаются туда на следующий день. Французов интересует в данном случае новизна, а не качество пищи.

Я предполагаю, что нас всех прельщает то, что ест кто-то другой. И здесь, в Китайском квартале Монреаля, мы остановились, восхищенные зрелищем: огромные пресноводные рыбы гонялись друг за другом в бочке с водой. Лили и мои юные племянницы рассмотрели их во всех подробностях, а потом обернулись ко мне, изумленно подняв брови в старом, как мир, вопросе: это потенциальный обед или домашние любимцы? Я не имела представления. Мы вошли в магазинчики, в которых продавались чай, сушеные грибы, сказочные платья, которые застегиваются на боку на длиннющую молнию и так плотно облегают, что кажутся нарисованными на теле. Мы ели ланч в суетливом кафетерии, где подавалось все — от сушеных кальмаров до студня.

Позже мы сделали остановку на Ливанском рынке, который дети тоже восприняли как отличное развлечение. Они все время подбегали и тащили меня к очередному прилавку, чтобы показать интригующие съедобные товары: измельченные цветы в бутылках; какое-то подобие напитка колы, явно изготовленного из бобов; «Греческий горный чай», который показался мне связкой сорняков в целлофановом мешке. На огромном застекленном прилавке, протянувшемся вдоль всей задней стенки магазина, демонстрировались сыры. Это были не скромные желтые блоки или колеса, но гигантские белые пластины сыра, имевшие форму и вес, должно быть, тех творений, которые Моисей принес с горы. Очевидно, здесь всерьез относятся к изготовлению сыров. Молодая женщина в белом фартуке была готова отпилить для меня кусок сыра, изготовленного из молока — на выбор — козы, коровы или овцы. Мы поболтали с ней, и продавщица подтвердила, что эти изделия изготавливаются в кухне неподалеку. Меня заинтересовало, какой же сычуг и какие культуры используют для этих сыров, смахивавших на средневосточные. Она ответила, но ее как будто удивил мой вопрос; большинство посетителей не интересуются технологическими деталями. Я призналась, что сама дома пробую это готовить.

— Вы сами готовите сыры! — повторяла продавщица с почтением. — Вы настоящая хозяйка.

Десятилетиями я шла к этому комплименту, но сейчас приняла его как должное.

* * *

В процессе поисков мы обошли все окрестности Монреаля и наконец добрались до большого фермерского рынка в Маленькой Италии. Под навесом, который покрывал несколько кварталов, матери семейств с раздутыми сумками толпились в проходах между открытыми прилавками, которые буквально ломились от свежих продуктов.

Поскольку я не говорю по-итальянски, то попробовала спросить по-французски:

— Откуда эти помидоры?

— Отсюда, мадам! Прямо из Квебека, — гордо отвечали продавцы один за другим. (За исключением одного желчного фермера, который на мой вопрос, откуда у него цыплята, ответил: «Из яиц, мадам».) Мы были крайне удивлены, когда поняли, что предприимчивые огородники из Квебека сумели вырастить в суровом северном климате спаржу, морковь, салат, ревень, тепличные помидоры и мелкую, но очень сладкую клубнику. Здесь, конечно, в изобилии были кленовый сироп и бесчисленные изделия из клена, что вполне естественно: ведь клен — национальный символ Канады. Гораздо больше нас удивило обилие местных яблок, их сохранили с прошлого года, но все же они были сладкими, сочными и хрустели на зубах, когда мы их пробовали.

Я выбрала себе гигантскую головку капусты брокколи. Она казалась слишком красивой для настоящей, но семейство крестоцветных хорошо растет в прохладном климате. Я поинтересовалась у продавца, откуда эта капуста.

— Юг Америки, мадам, — ответил он.

Очень жаль, подумала я. Стоп: Южная Америка — это же или тропики, или регионы, где теперь зима. И спросила его, из какой же именно страны.

— Из Калифорнии, мадам.

На рынке мы также купили яблоки, кленовый сироп, грунтовые культуры для сада наших хозяев и спаржу, потому что дома ее сезон уже прошел. Подобно завсегдатаям модных курортов, которые летят через всю страну накануне Нового года, мы тоже решили обмануть время и отпраздновать еще раз сезон спаржи. Просто воплощение мечты: сезон спаржи дважды в год!

* * *

Обратно мы возвращались через штаты Нью-Йорк (край вин) и Пенсильванию, на севере которой бесконечные виноградники обрамляют усыпанный гравием берег озера Эри. Еще один день поездки — и вот уже холмистая глубинка штата Огайо, где мы предполагали посетить молочную ферму своих друзей. Пейзаж этой местности — совсем как открытка тех времен, когда жизнь в американской провинции была еще здоровой. Старинные фермерские дома и амбары стояли как незыблемые острова среди колеблющегося моря кукурузы, серебряного овса и золотисто-каштановой пшеницы.

Мы въехали на подъездную дорогу к дому наших друзей и увидели гигантский, как мамонт, клен. Лили оценила деревянные качели, которые свисали на веревках с одной из мощных ветвей этого дерева. Рота куриц желтовато-коричневого цвета, игнорируя нас, ходила по двору, поклевывая зернышки, а три старых пса затрусили к дому — предупредить хозяйку о нашем приезде. Элси вышла из-за угла, сияя, как всегда, своей солнечной улыбкой.

— Отдохните пока на крыльце, — предложила она, наливая для нас в стаканы воду из колонки во дворе. — Дэвид на кукурузном поле и неизвестно, когда вернется.

Мы предложили помочь хозяйке, Элси покатила тачку в огород и вернулась, наполнив ее стеблями горошка, только что извлеченного из земли. Мы притащили с лужайки стулья, поставили их в кружок под вишнями, взяли на колени каждый по вороху стеблей и начали их лущить. Горошек — весеннее растение, ему хватает для всхода холодной почвы, он цветет в прохладные сырые дни, но тепло заставляет его прекратить цветение, закрыть последние свои стручки и начать формирование плодов. Хотя горошек и боб с точки зрения питательности сходны, но они растут в разные сезоны, в большинстве огородов горошек отходит еще до того, как созревают первые стручки бобов. Для огородника в этом спасение, потому что каждое из этих растений в самый пик созревания ежедневно заставляет тебя гнуть спину. Высокие увядшие стебли горошка — символ конца весны и недолгой передышки перед тем, как налетит шквал бобов, тыквы и помидоров.

Мы сидели и монотонно лущили горошек, обмениваясь новостями. Над головами у нас висели вишни, размером с серебряный доллар. В Центральном Огайо сезон отстает от нашего на неделю или около того, да к тому же тут еще и климат посуше. Элси доложила, что у них не было дождя почти месяц — для июня просто несчастье, ведь это самое время роста травы на пастбищах и кукурузы. В последнее время вроде бы собиралась гроза несколько раз, но прошла стороной. Полдень был спокойным: по дороге не прошло ни одной машины, ни один трактор не грохотал на поле в пределах слышимости. Поразительно, до чего избирательно наше ухо к звукам, издаваемым человеком: речи, музыке, шуму двигателя. Отсутствие этого всего и есть то, что мы называем тишиной. Может быть, в центре города или в стерилизованном химикатами поле действительно становится тихо, когда исчезают все люди и машины. Но здесь, в сельской глубинке, я была просто поражена, какой полной может быть тишина: на карнизе конюшни пел каролинский кустарниковый крапивник, свиристели без остановки шепотом пререкались в ветвях вишни; пересмешник прямо на подъездной дороге совершал странный судорожный танец, как будто в него вселился птичий бес. Миска с горохом издавала звон, как настойчивый колокол, когда мы бросали в нее горошины.

Послышалось мычание: это возвращались тридцать светло-коричневых коров породы «джерси». Элси представила нам свою дочь Эмили и зятя Херша, они помахали нам, но не подошли — повели своих питомцев в коровник для дойки. Лили и я стряхнули с подолов листья гороха и последовали за ними. Эмили и Херш, живущие по соседству, каждый день дважды доят коров: в 5 часов утра и в 5 часов вечера. Эмили уговаривала коров, как детей, войти в кабинку для дойки («Прошу тебя, Лизетта, осторожно ставь ноги!») и предупредила меня, чтобы я отошла от быка Исо, поскольку он чувствует себя тут хозяином и не любит женщин.

Пока Эмили заводила коров в кабинки для дойки, Херш подсоединял и передвигал трубопроводы на автодоилке. Когда наступило временное затишье, супруги уселись рядышком на скамеечку, а их малыш по имени Ной бродил туда-сюда, натыкаясь на кабинки и на дверные стойки. Лили помогла ему забраться в детские качели, подвешенные в дверном пролете. Автодоилка тихо гудела, и слышно было, как коровы переминались с ноги на ногу и хрустели сеном. Бревна, из которых сложен коровник, казались столетними: пыльными и уютными. Я с ужасом представила себе, что такое ежедневная дойка в пять часов утра и вечера, каждый день, без выходных, но Эмили, казалось, была иного мнения.

— Мы так заняты весь день, вертимся как белка в колесе, — сказала она, — во время дойки можно хоть присесть на минутку.

Небольшая стайка озабоченных кошек собралась в коровнике возле скамьи. Помахивая хвостами, киски готовились лакать ручейки из переполненного молокопровода, которые собирались в плоском поддоне. Я наблюдала, как несколько сотен галлонов молока толчками текут вверх по лабиринту прозрачных гибких трубопроводов. Насос, приводимый в действие генератором, гнал молоко от коровьего вымени в охлаждаемую цистерну из нержавеющей стали. Грузовик из кооператива по производству органических продуктов питания приедет забрать молоко и отвезти на завод, где его пастеризуют и упакуют в бело-зеленые картонные пакеты. Куда оно может поступить оттуда, остается только догадываться. Супермаркет у нас дома снабжается молоком этой породы коров, так что годами наша семья могла закупать молоко, поступавшее из этого коровника. Пока оно отвечает стандартам компании, имеет неизменный процент жирности и номинальный показатель бактерий, молоко с этой фермы становится просто еще одной частью обилия анонимных продуктов потребления. Эта потеря индивидуальности кажется позором, если знать о происхождении данного, конкретного молока. Минералы почвы и сладость травы этого округа вносят свой неповторимый аромат в молоко, так же как во Франции вина, изготовленные в разных регионах, имеют свой особый привкус и называются по месту своего изготовления.

Вскоре после окончания дойки с кукурузного поля вернулся Дэвид. Он подшучивал над собой: надо же, потерял ощущение времени — как Элси и предсказывала, — пока общался со своим полем. Мы минуту постояли, взвешивая разницу между нашим образом жизни и образом жизни этой семьи. И Дэвид, и Элси красивы и привлекательны, возраст их незаметен. Элси — воплощение безусловной доброты, а Дэвид с неизменной иронией смотрит на мир и его обитателей, в том числе на своих коллег, которые носят бесплатные шапочки с логотипом той фирмы, на которой работают: «Каргиль» или «Монсанто».

— По крайней мере, сразу ясно, кто управляет лобной долей их головного мозга, — говорит он.

Дэвид и Элси живут и работают там же, где родились, и сам дом, и ферма достались им по наследству от родителей. Такая жизнь многократно оплакана в тысячах музыкальных баллад в стиле кантри, но для этой супружеской пары она оказалась в самый раз.

Мы носили тарелки с едой из кухни на стол для пикника под вишнями. К нам присоединился Херш, усадил Ноя на высокий стульчик, а Эмили принесла кувшин молока из цистерны в коровнике. Очевидно, эти люди не страдают непереносимостью лактозы. Впервые за долгое время я позавидовала тем, у кого есть ген G/T13910. Разговор за обедом велся на самые разные темы — от наших впечатлений о флоре Канады до последних новостей, наиболее актуальных для фермеров США. Дэвида волновало создание так называемой Общенациональной системы опознавания животных: оказывается, Департамент сельского хозяйства США собирается присвоить идентификационный номер с указанием полных геодезических координат местонахождения каждому домашнему животному в стране. Любой человек, у которого есть хоть одна лошадь, цыпленок, корова или канарейка, по требованию закона должен будет встать на учет — создается федеральный банк данных.

— Ну и глупость! Ситуация просто в духе Марка Твена, — заметил Дэвид. — Иногда я задумываюсь: попал ли мир в руки хитрецов, которые втирают нам очки, или безумцев, которые всерьез намерены осуществить столь бредовую идею. — Но на самом деле он не сильно обеспокоен, потому что сомневается, что правительство сумеет проделать эту работу. Заставить полмиллиона фермеров зарегистрировать каждого Цыпленка и каждую корову, предсказывает он, будет покруче, чем заставить афганских крестьян прекратить выращивать маки.

Обед, как и следовало ожидать, был полностью из местных продуктов: горошек мы только что лущили, салат собран десять минут назад, клубнику принесла их дочь. Бычок, из мяса которого сделаны фрикадельки, недавно гулял на пастбище. Я спросила Элси, как много продуктов им приходится покупать на стороне.

— Муку и сахар, — ответила она, потом немного подумала и добавила: — Иногда покупаем крендели, чтобы себя побаловать.

После обеда нам еще предстояло провести долгий летний вечер. Дэвид рвался показать нам свою ферму. Мы сравнивали достоинства имевшихся у нас транспортных средств: можно было забраться вместе с командой Дэвида в его фургон или поехать в нашем гибридном автомобиле — бензиново-электрическом, новом для нас, теперь совершающем свой первый дорожный переход. Лично мы бы предпочли лошадок, но Дэвид и Херш слышали о новом гибриде и жаждали проверить эту технику. Дэвид признался, что давно обдумал (в то время как культивировал свою кукурузу) общую схему использования энергии трения от тормозной системы автомобиля для совершения толчка вперед. В общем, мы загрузились в транспортное средство, которое не ест овес, и поехали вверх по пыльной дороге мимо доильного отделения, поднимаясь на небольшую гору, где находятся его поля.

Как нам говорила Элси, засуха здесь видна во всем. Пастбища для скота казались пересохшими, хотя кукуруза Дэвида все же выглядела, на мой взгляд, прекрасно. Дорога разделяла два кукурузных поля, имевших принципиально разную историю: участок слева от нас получал стандартную обработку в течение тридцати лет, прежде чем Дэвид взял управление им в свои руки; на поле справа от нас почва никогда не знала ничего другого, кроме навоза и севооборота. Несоответствие между двумя полями было до смешного показательным, как реклама в журнале 1950-х годов, разве что в данном случае «новые передовые технологии» тут привели к победе. Теперь Дэвид обрабатывал оба поля одинаково, но даже после десятка лет кукуруза на той стороне, которая всегда удобрялась исключительно органикой, была выше и зеленее.

То, что мы называем «почва», — это содружество живых, в основном микроскопических, организмов и питательной матрицы. Органическое фермерство по определению усиливает в почве живые и неживые компоненты. Современное стандартное фермерство сильно обедняет этот процесс, при нем возвращаются в почву лишь несколько ключевых питательных веществ из тех многих, которые удаляются каждый год при снятии урожая биомассы. Вначале система стандартного фермерства срабатывает неплохо. Но в долговременной перспективе ее можно сравнить с попыткой вырастить всех детей исключительно на хлебе, ореховом масле и одной и той же сказке на ночь в течение десяти лет. (Если дети плачут, дайте им больше хлеба, больше масла и расскажите ту же самую сказку дважды.) Наблюдатель с другой планеты решил бы, что все основное дается, но родитель знает, что отсутствие неуловимых нюансов ведет к медленному истощению организма. Точно так же и для растения очень важны бесчисленные питательные вещества в микроколичествах. Химикаты, которые выхолащивают землю, приводят к уничтожению организмов, которые борются с болезнями растений, аэрируют и создают плодородие почвы. Последними исследованиями доказано, что добавление одного лишь фосфора убивает крошечные мицелии грибов, которые помогают растениям абсорбировать полезные вещества. Потери становятся особенно очевидны в периоды засухи и других катаклизмов.

— Столько человек купились на пропаганду всех этих пестицидов-гербицидов, — сказал Дэвид. — Да с какой стати мы должны этим увлекаться? — Это у него больное место: старик любит порассуждать про вред, который долгое время наносили этому полю. Под словом «мы» наш друг подразумевал фермеров, таких как он сам, хотя он сроду не применял химикатов. Дэвид рос во времена повального увлечения удобрениями на основе аммония и ДДТ, но все же так и не понял внутренней логики отравления природы для получения урожая.

Когда мы перевалили за гребень холма, Дэвид вдруг сделал нам знак остановиться, отойти и посмотреть: мы застали жаворонка в самый разгар ухаживания за подругой. Он стремительно сорвался с верхушки небольшого холмика посреди кукурузы и воспарил высоко в небо, распевая вибрирующую, напряженную, как вопросительный знак, песню. Он висел над нами на фоне белого неба почти неподвижно, и вдруг — бряк — резкое пике с максимальной высоты. Мы стояли в красно-коричневых лучах солнца и молчали, впечатление было сильным. Слышались голоса других птиц, которых Элси и Дэвид различали по их вечерним песням: овсянки, зяблики, лесные дрозды. Горные ласточки летели домой, к своим гнездам, слепленным из глины в форме бутылки под стрехой коровника. Древесные ласточки, крапивники, мелкие певчие птицы, пересмешники, большие рогатые совы, сипухи также гнездились неподалеку. И все они казались Дэвиду и Элси не менее важными, чем молочные коровы, которые дают им возможность заработать себе на жизнь.

При этом Элси и Дэвид — вовсе не члены Клуба Любителей Птичьего Пения с биноклями на шее. Они не идеалисты-хиппи, борющиеся за спасение китов.

Они практики-фермеры, спасающие жизни, которые были бы утеряны для многих других, идущих тем же путем. Они спасают от смерти из-за отравления пестицидами ласточек и воробьев по многим причинам.

В понятие «органическое фермерство» входит и наблюдение за биосистемами, хотя, казалось бы, это дело ученых, а не фермеров. И единство Дэвида с его нивой есть отчасти медитация и отчасти биология. Растения, насекомые, птицы, млекопитающие и микробы взаимодействуют друг с другом такими сложными путями, что, даже проведя целую жизнь на природе и постоянно занимаясь наблюдениями, наш друг все еще удивляется новым открытиям. Он заметил, что популяция ласточек год от года все неустойчивей.

И знает, к чему это может привести. Он наблюдает, как горные ласточки следуют на полях за косилкой и сноповязалкой, на лету схватывая цикад и кузнечиков, в то время как пурпурная лесная ласточка пожирает долгоножек. Перспектива подвергнуть их всех токсичной пыли, даже один раз, не говоря уж о том, чтобы делать это постоянно, неприемлема для Дэвида. В его понимании это путь к саморазрушению, все равно как самому поджечь свой урожай или коровник.

Дэвид и Элси выросли в фермерских семьях и следующее поколение растят так же. Весь день их дети, племяннички и внуки то и дело появлялись во дворе или в доме: взрослые обсуждали совместную работу, босоногие ребятишки прибегали поиграть с кузенами, приехавшими сюда на лето. Теперь хозяева повели нас знакомиться со своими сыном и невесткой, дом которых находится как раз позади кукурузного поля. Мы задержались там на весь вечер: сидели на крыльце, беседовали о том о сем.

Спустя много месяцев, когда я рассказывала об этой поездке одному своему приятелю, он вдруг спросил: «А что, неужели комары вас там не донимали?» Комары, вероятно, были. Я не помню. Я знаю, что эта семья, как и все мы, не избежала потерь и огорчений. Но если они в целом довольны, следует ли такую жизнь неизбежно воспринимать как мифическую или просто эксцентрическую? Члены обширного семейства Дэвида и Элси занимаются все вместе работой, которая им нравится, и производительность их труда просто поразительна. Они ни в коем случае не богаты, но производят впечатление людей, которым комфортно в их материальных условиях, и, что более важно для фермеров, их не обременяют долги, и им не приходится надолго отвлекаться на другие работы, помимо фермерской. Они работают подолгу, но ценят свой образ жизни, который позволяет им присесть за полуденный ланч вместе с семьей или постоять рядом с коровником после вечерней дойки и понаблюдать, как ласточки возвращаются в гнездо на ночлег.

Они — из поразительно здорового сообщества таких же небольших ферм. Несомненно, у них есть свои беды, свои проблемы и причины для недовольства; ведь все мы люди. Но у них есть свой скромный доход и благосостояние благодаря тому, что они лично выращивают продукты питания. На аукционе овощей в городе фермеры продают свою полноценную продукцию ресторанам и региональным сетям продовольственных магазинов. Их продукция не уезжает слишком далеко. Фермерам платят хорошие деньги, покупатели довольны разнообразием ассортимента и качеством. По соседству кооперативный продуктовый магазин продает сыры местного производства, заметьте, по ценам, которые всем доступны. А в скобяной лавке продаются банки с вакуумными крышками для консервирования и качественные инструменты, а не поющая рыба на батарейках.

Вам может показаться, что я рассказала о сообществе из разряда тех, которые исчезли поколение назад. Но это не совсем так. Если самодостаточное фермерское сообщество сохранилось тут, в глубинке штата Огайо, то вполне возможно, что подобные есть и где-то еще. Успех этого сообщества как будто основан на многих обстоятельствах, в том числе на упорной работе, бережливости, разумном хозяйствовании, умеренных ожиданиях и старательном избегании долгов, — но тут не ждут чудес, насколько я смогла убедиться. Разве что мы живем в стране, в которой эти качества из круга стандартных добродетелей перешли в разряд «чудес». Грустно, правда?

* * *

К тому времени, когда мы направились назад, в дом Элси и Дэвида, уже стемнело. При малых скоростях наш автомобиль едет исключительно на батарейках, тихо, как привидение, как будто двигатель умер, но вы все еще катитесь. Когда мы свернули на поле, были слышны голоса ночных птиц и то, как шины осторожно перемалывают пыль.

— Вот тут остановитесь, — вдруг сказал Дэвид. — Развернитесь так, чтобы фары были направлены в сторону поля. А теперь выключите их.

Поле сверкало, должно быть, миллионами огоньков — я никогда не видела столько их, собранных в одном месте. Вероятно, все светлячки из соседних штатов переехали со своими семействами в эту зону, чистую от пестицидов. Они часто мигали, это было похоже на лихорадочное мерцание звезд.

— А вы попробуйте вот что сделать, — предложил Дэвид, — включите фары на секунду и тут же выключите, и так несколько раз.

То, что случилось после этого — ну просто чистый сюр. После нашей яркой вспышки поле почернело, а потом, как волна, миллион огоньков в унисон вспыхнули нам в ответ.

Ничего себе! Чтобы убедиться, что это не коллективная галлюцинация, мы проделали то же снова. И еще раз. До чего же забавно дурачить миллион безмозглых живых существ одновременно. После пяти-шести экспериментов светлячки, кажется, сообразили, что мы вовсе не их бог, или потеряли веру — так или иначе, они вернулись к своим миганиям.

— Фейерверк для сельских детишек, — хихикал довольный Дэвид.

* * *

Мы до полуночи просидели в темном дворе под вишней, обсуждая вопросы политики, религии и воспитания детей, говорили о будущем, о книгах, о творчестве. В свободное время Дэвид (мне трудно представить его в этой роли) — автор и издатель «Фермерского журнала», малотиражного периодического издания о рациональном сельском хозяйстве. Мы бы и дольше проговорили, да нельзя. Люди могут иногда захотеть поспать дольше обычного, но коровы встают всегда в одно и то же время.

Утром я проснулась в комнате на втором этаже: ветер задувал в высокие окна, солнечный свет омывал белые стены, и с дороги за окном доносилось цоканье конских копыт. Мне показалось, что я проснулась в другой стране, где-то вдали от громких звуков.

Лили отправилась в курятник собирать яйца, чувствуя себя совсем как дома. Мы съели несколько яиц на завтрак, вместе с поразительно вкусной фермерской овсянкой, подслащенной клубникой и сливками. В отеле, если бы такой завтрак подали в номер, он обошелся бы нам в двадцать долларов, ведь сделан целиком из свежих продуктов. Я сказала об этом Дэвиду и Элси — дескать, многие считают такой завтрак привилегией высших классов. Дэвид развеселился.

— Да уж, мы все время едим продукты высшего качества. Органическая овсянка из тех же закромов, из которых кормим своих лошадей.

Мы собрались в дорогу, пообещав, что обязательно приедем сюда снова, и от души надеясь, что наши друзья тоже побывают на ферме.

Дата добавления: 2015-05-06