Часть 2 1 страница. Глава 8. Избранник из времен Средневековья

Глава 8. Избранник из времен Средневековья

Шторы на французских окнах гостиной в Уинди‑Корнер были задернуты, чтобы защитить новый ковер от августовского солнца. Это были тяжелые шторы; они свисали до пола, и свет, проникая сквозь них, становился приглушенным и рассеянным. Поэт, если бы он находился в гостиной, мог бы воскликнуть: «Жизнь, словно витражами крытый купол!»[6]– или сравнил бы шторы с воротами шлюза, удерживающего могучий поток, струящийся с небес. Снаружи разливалось сияющее море; внутри сияние, хотя и видимое, было ослаблено до меры, сообразной с возможностями человека.

В комнате находились два в высшей степени милых существа. Одно – юноша девятнадцати лет – изучало компактное руководство по анатомии и время от времени бросало взгляд на кость, лежавшую на пианино. Иногда юноша принимался раскачиваться на своем стуле, пыхтеть и стонать, поскольку день был жарким, шрифт в книжке исключительно мелким, а изображенный там человеческий скелет – страшным. Его мать, которая трудилась над письмом, зачитывала пространные фрагменты того, что она уже написала, а в перерывах между письмом и чтением вставала и, подойдя к окну, раздергивала на мгновение шторы, проливая на ковер ручеек солнечного света. Сделав это в очередной раз, она сообщила, что они всё еще находятся там.

– Они – везде! Где их только нет! – сказал юноша, это был Фредди, брат Люси. – Меня уже тошнит от всего этого.

– Ради бога, выйди тогда из моей гостиной, – воскликнула миссис Ханичёрч, которая пыталась отучить своих детей от сленга, делая вид, что понимает их фразы буквально.

Фредди не сдвинулся с места и не ответил.

– Я полагаю, все движется к финалу, – заметила миссис Ханичёрч, которой хотелось узнать мнение сына по поводу сложившегося положения, но не хотелось его об этом просить.

– Давно пора.

– Я рада, что Сесиль вновь делает ей предложение.

– Это уж третий заход, верно?

– Фредди! Как можно быть таким грубым?

– Я не собирался быть грубым, – ответил Фредди и добавил: – Я просто думаю, что Люси могла бы разобраться с этим еще в Италии. Не знаю, как это заведено у девушек, но если бы она тогда сказала «нет» достаточно ясно, не нужно было бы повторять уже здесь. От этого всего я чувствую себя – я не могу объяснить – так неловко.

– Неужели, дорогой? Как интересно!

– Я чувствую… – проговорил Фредди. – А, не обращай внимания…

И отвернулся к своей работе.

– Послушай, что я написала миссис Виз, – сказала миссис Ханичёрч. – Я написала так: «Дорогая миссис Виз!..»

– Да, мама, ты мне читала. Очень хорошее письмо.

– Я написала так: «Дорогая миссис Виз! Сесиль только что спросил моего согласия, и я была бы счастлива, если бы Люси приняла его предложение. Но…»

Миссис Ханичёрч остановилась и сказала сыну:

– Забавно, что Сесиль вообще спрашивал моего согласия. Он ведь всегда был противником условностей, считал, что родители не должны вмешиваться ни во что, и все такое прочее. А теперь, оказывается, без меня никак.

– И без меня.

– Тебя?

Фредди согласно кивнул.

– Что ты имеешь в виду?

– Он спросил и моего согласия.

– Что за странный человек! – воскликнула миссис Ханичёрч.

– Но почему? – спросил ее сын и наследник. – Почему это я должен быть в стороне?

– Да что ты понимаешь в Люси, да и вообще в девушках? И что ты ему сказал?

– Я сказал Сесилю: «Поступай как хочешь, это не мое дело».

– Какой достойный ответ! – воскликнула миссис Ханичёрч, хотя ее собственный ответ, пусть и иной по форме, был столь же пустым.

– Проблема вот в чем… – начал было Фредди, но снова принялся за работу, так и не решившись высказаться до конца.

Миссис Ханичёрч снова подошла к окну.

– Фредди, – сказала она. – Ты обязан посмотреть. Они все еще там.

– На твоем месте я бы не стал подглядывать.

– Подглядывать? Разве я не могу посмотреть в свое собственное окно?

Но она все‑таки вернулась к бюро, по пути заглянув в книгу, которую читал сын.

– Все еще триста тридцать вторая страница? – спросила она, впрочем, не ожидая ответа.

Фредди фыркнул и перевернул сразу две страницы. Некоторое время мать и сын молчали. А совсем рядом, за шторами, шел и никак не мог закончиться длинный разговор.

– Проблема вот в чем. – Фредди нервно сглотнул. – С этим Сесилем я влетел хуже некуда. Ему было мало моего «согласия», то есть когда я сказал, что это не мое дело; так вот, ему мало этого. Он хотел удостовериться, что от счастья у меня снесло голову. То есть практически это выглядело так: «Разве не чудесно для Люси и для Уинди‑Корнер то, что я на ней женюсь?» И он ждал от меня подтверждения; сказал, что это придаст ему уверенности.

– Надеюсь, ты дал правильный ответ?

– Я сказал «нет», – ответил Фредди, скрипнув зубами. – В общем, попал как кур в ощип. У меня выхода не было. Я должен был сказать «нет». Зачем он меня спрашивал?

– Нелепо и глупо! – воскликнула миссис Ханичёрч. – Ты думаешь, ты такой искренний и правдивый, а на самом деле это все гнусный обман. Ты что, предполагаешь, что человек, подобный Сесилю, обратит хоть малейшее внимание на то, что ты говоришь? Надеюсь, он надрал тебе уши. Как ты смел такое сказать?

– Да успокойся ты, мама. Я должен был сказать «нет», потому что я не мог сказать «да». Я постарался обратить все в шутку, и Сесиль тоже смеялся, а потом ушел, и я думаю, что все будет нормально. Хотя я и сплоховал. Ну ладно, мама, давай помолчим, кое‑кому тут нужно поработать.

– Нет! – сказала миссис Ханичёрч с видом человека, принявшего наконец решение. – Я молчать не стану. Ты знаешь, что произошло между Сесилем и Люси в Риме, ты знаешь, зачем он здесь, и тем не менее ты намеренно оскорбляешь его и пытаешься выставить из нашего дома.

– Да нисколько! – умоляющим тоном произнес Фредди. – Я только дал ему понять, что он мне не нравится. Я не испытываю к нему ненависти, но он мне не нравится. Что меня беспокоит, так это то, что он расскажет об этом Люси.

Он мрачно посмотрел на шторы.

– А вот мне он нравится, – сказала миссис Ханичёрч. – Я знакома с его матерью. Он добрый, умный, богатый. Он из хорошей семьи. О, не нужно пинать фортепиано! Он из хорошей семьи, и, если хочешь, я произнесу это снова и снова: из хорошей.

Она сделала паузу, словно репетируя свою хвалебную речь, и добавила:

– И у него отличные манеры.

– Да он мне нравился – до последнего времени. Но он испортил Люси ее первую неделю дома; примерно то же самое говорил мистер Биб, хотя он и не знал про все.

– Мистер Биб? – переспросила миссис Ханичёрч, пытаясь скрыть свой интерес. – А причем тут мистер Биб?

– Ты же знаешь, как шутит мистер Биб – никогда не знаешь, что он имеет в виду. Он сказал: «Мистер Виз – идеальный холостяк». Очень остроумно. Я спросил его, что он имеет в виду, и он ответил: «Ему, как и мне, лучше держаться подальше». Больше я из него слова не вытянул, но потом задумался. Как только Сесиль стал обхаживать Люси, он перестал быть приятным и милым… я не могу объяснить это.

– Ты не можешь, дорогой мой. А я могу. Ты ревнуешь Люси к Сесилю – потому что она теперь перестанет вязать тебе шелковые галстуки.

Объяснение выглядело правдоподобно, и Фредди попытался принять его. Но в глубине души у него шевелился червячок сомнения. Сесиль чересчур расхваливал его за спортивные достижения. Не врал ли он? Сесиль заставляет тебя говорить на его языке, не позволяя пользоваться собственным. Это утомляет. Кроме того, Сесиль из тех, кто ни за что не посмотрит на дело с точки зрения другого человека. Не подозревая, как умно он рассуждает, Фредди решил остановиться. Нет, он, точно, ревнует – не может же он плохо относиться к человеку из‑за таких пустяков!

– А вот так пойдет? – окликнула его миссис Ханичёрч. – «Дорогая миссис Виз! Сесиль только что спросил моего согласия, и я была бы счастлива, если бы Люси приняла его предложение». Потом сверху я приписала: «…и я об этом сказала самой Люси». Я должна буду переписать письмо… «…и я об этом сказала самой Люси. Но Люси чувствует себя неуверенно, а нынче молодые люди предпочитают все решать сами». Я так написала, чтобы миссис Виз не считала меня старомодной. Она же ходит на всякие лекции и развивает свой ум… Правда, у самой дома толстый слой пыли под кроватями и грязные отпечатки пальцев возле выключателя – это все горничные. Она ужасно содержит эту квартиру.

– Предположим, что Люси выйдет за Сесиля. Она будет жить в квартире или уедет в деревню?

– Не перебивай меня глупыми вопросами. Где я остановилась? Вот: «…молодые люди предпочитают все решать сами. Я знаю, что ваш сын нравится Люси, потому что она мне все рассказывает, и она написала мне из Рима, когда он сделал ей предложение в первый раз». Нет, это я вычеркну, это звучит слишком покровительственно. Остановлюсь на «потому что она мне все рассказывает». Или это тоже вычеркнуть?

– Вычеркни, – посоветовал Фредди.

Но миссис Ханичёрч это оставила.

– Теперь все письмо, – сказала она, – звучит так: «Дорогая миссис Виз! Сесиль только что спросил моего согласия, и я была бы счастлива, если бы Люси приняла его предложение, и я об этом сказала самой Люси. Но Люси чувствует себя неуверенно, а нынче молодые люди предпочитают все решать сами. Я знаю, что ваш сын нравится Люси, потому что она мне все рассказывает. Но я не знаю…»

– Осторожно! – предупредил ее сын.

По первому движению Сесиля можно было понять, что он раздражен. Привычка Ханичёрчей сидеть в темноте с целью сберечь мебель была невыносима. Инстинктивно он дернул шторы, и они разошлись по краям карниза. В комнату ворвался свет. За французским окном открылась обычная для подобных домов терраса с двумя рядами деревьев по краям, простой скамейкой и двумя клумбами цветов. Но эта терраса выгодно отличалась от прочих – с нее открывался роскошный вид на Суссекскую пустошь, на краю которой и стоял Уинди‑Корнер. Люси, расположившаяся на скамье, казалась сидящей на краю волшебного изумрудного ковра, который парил высоко над цветущей землей.

Сесиль вошел.

Поскольку Сесиль в этой истории появился достаточно поздно, его следует тотчас же описать. Было в нем нечто средневековое, как в готической статуе. Высокий и изящный, с плечами, прямизна которых, казалось, поддерживается исключительно силой воли, и головой, поднятой чуть выше, чем необходимо для нормального обзора окружающего, он напоминал те утонченно‑презрительные скульптуры, что охраняют порталы французских соборов. Отлично образованный, от природы одаренный, хорошо развитый физически, он пребывал во власти демона, которого современный мир именует застенчивой сдержанностью, а Средневековье, не столь проницательное, чтило под именем аскетизма. Готическая статуя подразумевает идею безбрачия, так же как античная – идею плодородия, и, похоже, именно это имел в виду мистер Биб. А Фредди, игнорировавший историю и искусства, наверное, имел в виду то же самое, когда говорил, что Сесиль не способен посмотреть на дело с точки зрения другого.

Миссис Ханичёрч оставило письмо на бюро и поспешила навстречу своему молодому гостю.

– О, Сесиль! – воскликнула она. – Ну скажите же мне!

– I promessi sposi, – ответил тот по‑итальянски.

Мать и сын в волнении смотрели на него.

– Она приняла мое предложение, – сообщил Сесиль по‑английски, и звук английской речи заставил его вспыхнуть и радостно улыбнуться. Теперь он выглядел более похожим на человека.

– Я так рада! – сказала миссис Ханичёрч, в то время как ее сын протянул Сесилю руку, желтую от химических реактивов. Мать и сын тоже хотели бы говорить по‑итальянски – наши слова одобрения и удивления так тесно связаны с малозначительными событиями, что мы боимся использовать их при событиях значительных, а потому в последнем случае приходится либо прибегать к вялым поэтизмам, либо апеллировать к Священному Писанию.

– Добро пожаловать в семью! – провозгласила миссис Ханичёрч, широким жестом обводя мебель. – Воистину, это радостный день. Я уверена, Люси будет счастлива с вами.

– Я надеюсь на это, – ответил молодой человек, поднимая глаза к потолку.

– Мы, матери, – начала миссис Ханичёрч и вдруг осеклась – такой напыщенной и сентиментальной она себе показалась, а этого она ох как не любила! Почему она не может быть такой, как Фредди, который стоит неподвижно в центре комнаты, сердитый и ироничный?

Возникло неловкое молчание, и Сесиль позвал:

– Люси!

Та встала со скамейки и, улыбаясь, направилась к ним через газон с таким видом, словно собиралась пригласить их сыграть партию в теннис. Потом она увидела лицо брата. Ее губы раскрылись, и она обняла Фредди.

– Спокойно! – сказал он.

– А поцеловать меня? – попросила миссис Ханичёрч.

Люси поцеловала и ее.

– Вы можете пойти в сад, и ты расскажешь все миссис Ханичёрч, – сказал Сесиль Люси. – А я останусь здесь и напишу своей матери.

– Так нам пойти с Люси? – спросил Фредди таким тоном, словно ожидал приказа.

– Да, вы идете с Люси.

Они вышли на солнечный свет. Сесиль проследил, как, пройдя террасу, они спустились по ступеням и исчезли из виду. Он представлял их путь – мимо рядов кустарника, мимо теннисного корта и клумбы с георгинами, прямо к огороду, где, в присутствии картофеля и гороха, они обсудят великое событие.

Снисходительно улыбнувшись, Сесиль зажег сигарету и вспомнил цепь событий, приведших к столь счастливому финалу.

Он был знаком с Люси уже несколько лет и знал ее, как ничем не примечательную девушку, которая, впрочем, была весьма музыкальна. Он все еще помнил, как на него, пребывавшего в страшно угнетенном состоянии, как гром среди ясного неба свалились Люси и ее ужасная кузина, которые сразу же потребовали, чтобы он повел их в собор Святого Петра. Тогда она выглядела как типичная туристка – настойчивая, грубоватая и утомленная путешествием. Но Италия произвела в ней чудесные перемены. Она наградила ее светом и, что более ценно, тенью. Вскоре Сесиль открыл в Люси удивительную сдержанность. Она была подобна женщинам Леонардо да Винчи, которых мы любим не за то, что они собой представляют, но за тайну, которая их окружает. Эта тайна, совершенно определенно, не от мира сего; ни у одной из женщин Леонардо нет того, что на нашем вульгарном языке мы именуем «историей». И день ото дня Люси самым чудесным образом преображалась.

Так случилось, что от снисходительной вежливости в отношениях с Люси Сесиль перешел если не к страсти, то к состоянию глубокого беспокойства. Уже в Риме он дал ей понять, что, как он считает, они вполне подходят друг другу. Его тронуло то, что она не отшатнулась от него, когда он высказал это предположение. Ее отказ был ясным и мягким, и, после того как ужасная фраза прозвучала, Люси была с ним такой же, как и прежде. Тремя месяцами позже, на границе Италии, среди заснеженных альпийских вершин он вновь сделал ей предложение – просто и открыто. Тогда она еще больше напоминала ему полотна Леонардо: черты ее загорелого лица были осенены тенью, падающей от скал фантастической красоты; при его словах она повернулась и встала перед ним на фоне залитых светом необъятных равнин. Идя рядом с Люси домой, он не был пристыжен и совсем не чувствовал себя отвергнутым воздыхателем. Вещи действительно значимые были непоколеблены.

И вот он вновь сделал ей предложение, и она согласилась без всякого жеманства и объяснения причин прошлых отказов. Она просто сказала, что любит его и постарается сделать счастливым. Его мать тоже будет рада – он во всем советовался с ней и должен написать ей длинный отчет.

Глянув на свою руку – не осталось ли на ней следов от химикатов, которыми была украшена рука Фредди, – Сесиль подошел к бюро. Там он заметил письмо, которое начиналось с обращения: «Дорогая миссис Виз», пестрело исправлениями и вычеркиваниями. Сесиль отвел глаза и, после минутных колебаний, уселся в стороне и принялся писать.

Затем он закурил вторую сигарету, которая показалась ему не столь божественной, как первая, и стал думать, что можно сделать, чтобы превратить гостиную Уинди‑Корнер в нечто более оригинальное. С таким видом из окна это могла бы быть замечательная комната, но пока что в ней витал дух магазинов и складов Тоттенхем‑Корт‑Роуд. Сесиль почти воочию видел, как с грузовиков сгружают и вносят в гостиную это кресло, этот лакированный книжный шкаф, это бюро – всё от торговых домов Шулбреда и Мэйпла. Бюро напомнило ему о письме, которое начала миссис Ханичёрч. Сесиль не собирался читать его – у него не было склонности к подобным занятиям, но тем не менее письмо его изрядно беспокоило. Он допустил ошибку, позволив своей матери обсуждать его дела с миссис Ханичёрч. Поддержка матери Люси ему нужна была во время его третьей попытки, и ему хотелось чувствовать, что и прочие участники этой истории, неважно, кем они являются, поддерживают его – именно поэтому он и просил их согласия. Миссис Ханичёрч была корректна, хотя и бестолкова в главном, в то время как Фредди…

– Да он еще мальчишка, – говорил Сесиль самому себе. – Я воплощаю для него все, что он презирает. С какой стати ему стала бы улыбаться идея иметь меня в качестве шурина?

Семейство Ханичёрчей было достойным семейством, но Сесиль начал понимать, что Люси сделана из другого теста, и возможно – он пока не смог оформить это со всей определенностью – ему следует как можно скорее ввести ее в иные круги, более близкие ей по духу.

– Мистер Биб! – объявила служанка, и в гостиную вошел новый приходской священник Саммер‑стрит. С миссис Ханичёрч он сразу же оказался на дружеской ноге, благодаря восторженным письмам, которые Люси присылала из Флоренции.

Сесиль встретил его достаточно настороженно.

– Я зашел выпить чаю, мистер Виз. Как вы полагаете, я могу на это рассчитывать?

– Не сомневаюсь. Что до еды, то она здесь гарантирована – не сидите в том кресле, юный Ханичёрч только что оставил там кость.

– Фу ты!

– Именно, – кивнул головой Сесиль. – Не понимаю, как это миссис Ханичёрч ему позволяет.

Сесиль воспринимал кость и мебель от Мэйпла раздельно, не понимая, что, взятые в целом, они превращали гостиную в символ именно той жизни, которую он теперь должен разделить.

– Я пришел выпить чаю и посплетничать, – сообщил мистер Биб. – Есть неплохая новость, как я понимаю. Весьма забавная!

– Неплохая новость? Что вы имеете в виду? – недоуменно спросил Сесиль.

Мистер Биб, который принес совсем не ту новость, о которой подумал Сесиль, заговорил:

– По пути сюда я встретил сэра Гарри Отуэя. У меня есть все основания надеяться, что я узнал это первым. Он купил у мистера Флэка «Кисси» и «Альберта».

– Вот как? – спросил Сесиль, пытаясь прийти в себя. Какую, однако, нелепую ошибку он совершил! Разве можно было предполагать, что священник и, без сомнения, джентльмен станет говорить о его помолвке в столь легкомысленном тоне. Но напряжение так и не исчезло, хотя он и поинтересовался, кто такие Кисеи и Альберт, он все‑таки не перестал подозревать, что мистер Биб – тот еще шутник.

– Непростительное незнание! – засмеялся мистер Биб. – Жить неделю в Уинди‑Корнер и не знать, что «Кисси» и «Альберт» – это две виллы, стоящие напротив церкви! Я попрошу миссис Ханичёрч присмотреть за вами.

– Я преступно несведущ в местных делах, – скучающим тоном начал молодой человек. – Я даже не знаю разницы между советом прихода и советом местного самоуправления. Возможно, что разницы нет, и также возможно, что я использую неправильные названия. Конечно, я виноват, но в деревню я приезжаю только ради того, чтобы встретиться с друзьями да полюбоваться природой. Италия и Лондон – единственные места, где жизнь кажется мне более‑менее сносной.

Мистер Биб, которого расстроило в Сесиле отсутствие интереса к продаже «Кисси» и «Альберта», решил сменить тему.

– Позвольте спросить, мистер Виз, я совсем забыл, что у вас за профессия?

– У меня нет профессии, – ответил молодой человек, – и это еще одно свидетельство моего декадентства. Моя позиция – хотя она, конечно, и не безупречна – заключается в том, что, поскольку я все эти годы никого не обременял ни своими делами, ни своим присутствием, я имею полное право делать все, что мне заблагорассудится. Я знаю, что мне следовало бы заняться выбиванием денег из людей или посвятить себя вещам, на которые мне абсолютно наплевать, но я так и не смог приступить к этому.

– Вам повезло, – проговорил мистер Биб. – Это замечательная возможность – располагать достаточным временем для ничегонеделания.

Его тон был тоном приходского священника, но как еще он мог говорить с Сесилем. Как и все, кто имеет постоянное занятие, он полагал, что другие люди тоже обязаны его иметь.

– Я рад, что вы одобряете мой способ существования, – улыбнулся Сесиль. – Не все ко мне так милосердны, например – Фредди Ханичёрч.

– Он вам симпатичен, не так ли?

– О, в высшей степени. Фредди – из тех людей, что делают Англию Англией.

Сесиль говорил и удивлялся себе. Что заставляет его противоречить всем и вся, и именно сегодня? Он решил исправиться и стал излишне экспансивно интересоваться здоровьем матери мистера Биба, женщины, до которой ему не было абсолютно никакого дела. Затем он принялся льстить самому священнику, расхваливая его либеральные убеждения, его просвещенный взгляд на философию и науку.

– Так где же хозяева? – спросил наконец мистер Биб. – Я настаиваю на том, чтобы мне подали чаю до начала вечерней службы.

– Я полагаю, что Анна так и не сказала миссис Ханичёрч, что вы здесь. Таковы уж здешние слуги: добиться ничего невозможно. Недостаток Анны в том, что она постоянно переспрашивает, хотя хорошо слышит вас. А еще она постоянно запинается о ножки кресла, на котором вы сидите. Недостатки Мери я забыл, хотя они многочисленны и серьезны. Может быть, я сам схожу в сад?

– Я знаю недостатки Мери, – сказал священник. – Она оставляет свой совок для мусора на лестнице.

– А недостаток Ефимии состоит в том, что она никогда не рубит мясо достаточно мелко.

Собеседники рассмеялись, и разговор наладился.

– Недостатки Фредди… – начал было Сесиль.

– О, у него их слишком много, – перебил его мистер Биб. – И они все известны только его матери. А что вы скажете о недостатках мисс Ханичёрч? Много их или мало?

– У нее их нет, – ответил молодой человек с мрачной искренностью.

– Совершенно с вами согласен. Сейчас у нее нет никаких недостатков.

– Сейчас?

– Не сочтите меня циником. Я просто думаю о своей любимой теории относительно мисс Ханичёрч. Не кажется ли вам странным то, что она, с одной стороны, удивительно хорошо играет на фортепиано, а с другой – живет так тихо и незаметно? Я подозреваю, что однажды она в равной степени блестяще проявит себя и там и там. Стена, разделяющая эти две сферы, рухнет, и жизнь сольется с музыкой. Тогда она окажется либо героически хорошей, либо героически плохой; слишком героической, впрочем, чтобы быть либо хорошей, либо плохой.

Сесиль был страшно заинтересован разговором.

– А сейчас, – спросил он, – в ее жизни нет ничего удивительного?

– Должен сказать, – ответил священник, – что я встречал ее только в Танбридж‑Уэллз, где в ней мне не открылось ничего удивительного, да еще во Флоренции. С тех пор я ее не видел; когда я переехал в приход Саммер‑стрит, она была еще в отъезде. Но вы ведь виделись с ней и в Риме, и в Альпах, не так ли? О, я совсем забыл: вы же были знакомы и раньше. – Мистер Биб сделал паузу и, поразмыслив, продолжил: – Нет и во Флоренции в ней не было ничего чудесного, хотя я и надеялся, что появится.

– В каком плане?

Разговор нравился обоим, и Сесиль со священником принялись расхаживать взад и вперед по террасе.

– Я без труда мог предположить, какую мелодию она сыграет в следующий раз, – сказал мистер Биб. – Было ощущение, что она обрела крылья и намеревалась воспользоваться ими. Я могу вам показать замечательную картинку из моего итальянского дневника: мисс Ханичёрч в виде воздушного змея, мисс Бартлетт держит нить, к которой он привязан. Картинка номер два: нить рвется.

Зарисовка действительно была в дневнике, хотя сделана была уже много позже событий, на которых она была основана, – когда мистер Биб смотрел на эту историю уже отстраненно, как художник. К тому же в то время он и сам скрытно тянул за упомянутую нить.

– Но нить так и не оборвалась?

– Нет, мне так и не удалось видеть полет мисс Ханичёрч, но, вне всякого сомнения, я слышал звук падения мисс Бартлетт.

– Нить порвалась, – сообщил Сесиль низким, вибрирующим от волнения голосом.

И тут же понял, что из всех нелепых и достойных презрения способов оглашения помолвки он выбрал наихудший. Он проклял свою любовь к метафоре – ведь только что он дал понять, что считает себя некой звездой, к которой, порвав нить, устремится воздушный змей – Люси.

– Порвалась? Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду то, что она собирается выйти за меня замуж, – сообщил Сесиль натянутым голосом.

– Простите меня, я должен принести вам свои извинения, – проговорил священник, чувствуя, что не может скрыть своего разочарования. – Я не знал, что вы с Люси близки. В противном случае я не позволил бы себе столь легкомысленного тона. Но, мистер Виз, вы должны были прервать меня.

Проговорив это, священник заметил в саду фигуру Люси. Да, он, вне всякого сомнения, был разочарован.

Сесиль, который, что совершенно естественно, извинениям предпочел бы поздравления, скривил губы. Неужели мир именно так воспримет его предложение Люси? Понятно, он презирал мир в целом, как и положено мыслящему человеку, что является мерилом утонченности. Но к некоторым частичкам этого мира он, все‑таки, прислушивался.

Временами Сесиль мог быть достаточно резок.

– Мне очень жаль, что я стал причиной этого недоразумения, – сказал он. – И как я полагаю, вы не одобряете выбор Люси?

– Напротив! Но вы обязаны были остановить меня. Я знаю мисс Ханичёрч совсем немного. И конечно же, мне не следовало обсуждать ее столь свободно. С вами – во всяком случае.

– Вы считаете, что в разговоре со мной были неосмотрительны?

Священник должен был собраться с мыслями. Этот мистер Виз обладал несомненным искусством ставить человека в неловкое положение. Мистер Биб вынужден был прибегнуть к средствам, которые давала ему его профессия.

– Нет, я был осмотрителен. Я предвидел во Флоренции, что спокойное безмятежное детство мисс Ханичёрч должно закончиться, и оно закончилось. Не вполне ясно, но я осознавал, что она должна сделать решительный шаг. И она сделала его. Она узнала – позвольте мне говорить свободно, так, как я начал говорить, – она узнала, что это значит – любить. Это величайший урок, который дает нам земная жизнь.

Мистер Биб воспользовался паузой, чтобы помахать приближающемуся трио. Он не мог себе позволить не сделать этого.

– И она узнала это благодаря вам, – продолжил мистер Биб тоном священника, к которому, однако, уже примешивались нотки искренности. – Теперь только от вас зависит, чтобы это знание принесло ей благо.

– Grazie tante! – поблагодарил священника Сесиль, который не любил церковнослужителей.

– Вы уже слышали? – кричала миссис Ханичёрч, не без труда поднимаясь по склону, ведущему к террасе. – О, мистер Биб, вы уже слышали новость?

Фредди, теперь полный добродушия, высвистывал свадебный марш. Юность редко протестует против уже свершившегося.

– Слышал! – крикнул в ответ священник и посмотрел на Люси. В ее присутствии он уже не мог быть священником, он мог только играть его роль. – Миссис Ханичёрч! – продолжил он. – Я собираюсь сделать то, что я обычно должен делать в таких случаях; но, как правило, робею. Я буду молиться о том, чтобы благословение снизошло на них – в большом и малом, в горе и в радости. Я желаю, чтобы всю жизнь они были в высшей степени добрыми и счастливыми – как муж и жена, как отец и мать. А теперь я желаю чаю.

– Вы вовремя попросили чаю, – ответила миссис Ханичёрч. – И как вы можете быть серьезным в Уинди‑Корнер?

Священник перенял тон хозяйки дома. В его речах больше не было ни выспренности, ни попыток приподняться над уровнем обыденности на крыльях цитат из Писания. Никто и не пытался более казаться серьезным.

Помолвка, даже чужая, оказывает воздействие на человека настолько сильное, что рано или поздно тот впадает в состояние радостного благоговения. Покинув празднество, в тишине своих комнат и мистер Биб, и даже Фредди вновь обретут способность мыслить. Но здесь, в присутствии счастливой пары, среди празднующих помолвку, они искренне веселились. Помолвка имеет над нами странную власть и управляет не только нашей улыбкой, но и нашими сердцами. Можно здесь провести параллель с явлением столь же значительным – скажем, с храмом какой‑нибудь чужой религии. Стоя снаружи, мы можем критиковать ее, даже высмеивать; самое большее, на что мы способны, – чувствовать некое подобие симпатии к чужой вере. Но внутри, несмотря на то что нас окружают божества и святые чужой религии, мы становимся истинно верующими, если, конечно, расположены хоть во что‑нибудь верить.

Так, после всех опасений и дурных предчувствий, которые сопровождали наших героев весь день, они наконец, как единая семья, собрались за приятным чаепитием. Если они лицемерили, они об этом не знали. Тем более что их лицемерие имело все возможности потерпеть поражение в неравной борьбе с искренностью. Анна, которая ставила каждую тарелку на стол с таким видом, будто это был свадебный подарок, бесконечно смешила их. Они едва поспевали за каждой ее улыбкой, которая появлялась на устах служанки всякий раз, когда она натыкалась на косяк двери в гостиной. Мистер Биб был чрезвычайно оживлен. Фредди, который был само остроумие, обращался к Сесилю «мистер жених» – традиционная семейная шутка. Миссис Ханичёрч, забавная и одновременно величественная, обещала стать хорошей тещей. Что же до Люси и Сесиля, во имя которых был сегодня возведен храм, то они тоже участвовали в радостном ритуале, но пребывали, как истинные верующие, в состоянии ожидания – пройдет немного времени и для них откроются врата храма куда более возвышенных радостей.

Дата добавления: 2015-03-29