Часть 2 8 страница. – Именно это я и понял, наблюдая за мистером Визом

– Именно это я и понял, наблюдая за мистером Визом. И это полностью совпадает с тем, что я знаю о вас. Я сочувствую вам глубочайшим образом, и я полностью с вами согласен. Согласен настолько, что вы не обидитесь на небольшое критическое замечание: а стоит ли вам бежать в Грецию?

– Но я должна куда‑нибудь уехать! – воскликнула Люси. – Все утро я не находила себе места, а тут такая удача. – Крепко сжатыми кулаками она била по коленям и повторяла: – Я должна! Я должна! Мне трудно будет оставаться под одной крышей с мамой, а тут еще и деньги, которые она на меня потратила весной. Вы слишком высокого обо мне мнения! Вряд ли я этого заслуживаю.

В это мгновение в гостиную вошла мисс Бартлетт, и Люси воскликнула, еще более нервно:

– Я должна уехать, и как можно дальше. Я должна узнать себя и то, что мне нужно.

– Так идемте! Чай, чай, чай! – проговорил мистер Биб и проворно вывел мисс Бартлетт и Минни из дома. Он торопился настолько, что забыл в доме свою шляпу. Когда он вернулся за ней, то вновь услышал звуки Моцарта.

– Она снова играет, – сказал он, обращаясь к мисс Бартлетт.

– Люси всегда играет, – ядовито ответила Шарлотта.

– Можно только порадоваться, что у нее есть такая отдушина, – проговорил священник. – Она, очевидно, очень расстроена, в чем нет ничего удивительного. Я все знаю об этом. Свадьба была так близка, что Люси, вероятно, пришлось изрядно побороться с самой собой, перед тем как она решилась говорить о разрыве.

Мисс Бартлетт передернуло, и мистер Биб приготовился к спору. Он до конца так и не понимал Шарлотту. Как он сказал самому себе еще во Флоренции, «она еще способна продемонстрировать глубину странностей». Но она так неодобрительно относилась к поступку Люси, что на нее можно было вполне положиться. На это его понимания хватало, и он не сомневался, что мисс Бартлетт не откажется пообсуждать с ним Люси. К счастью, Минни в это время была занята сбором папоротников.

Шарлотта открыла обсуждение словами:

– Лучше нам не касаться этого предмета.

– Но почему?

– В высшей степени важно не допустить в Саммер‑стрит сплетен по этому поводу. Сплетничать по поводу отставки мистера Виза в настоящее время – смертельно опасно!

Мистер Биб в изумлении приподнял брови. Слово «смерть» – сильное слово, даже слишком сильное. Здесь же трагедией и не пахло. Он заметил:

– Конечно, мисс Ханичёрч сделает это известие достоянием публики тогда, когда захочет. Фредди же мне сказал об этом потому, что знал – Люси не стала бы возражать.

– Я знаю, – учтиво ответила мисс Бартлетт. – И тем не менее Фредди не стоило вам рассказывать. Осторожность в таких делах не бывает излишней.

– Совершенно согласен.

– Поэтому я настаиваю на абсолютной секретности. Случайно брошенное слово во время дружеского разговора…

– Абсолютно с вами согласен.

Священник был хорошо знаком с этими нервными старыми девами и привык к той преувеличенной важности, которую они придавали словам. Приходской священник живет среди паутины пустяшных тайн, откровений и угроз, и чем более он мудр, тем меньше им придает значения. И мистер Биб, как опытный пастырь прихода, резко изменил тему разговора:

– Не слышали ли вы что‑либо по поводу наших друзей из пансиона Бертолини? Я полагаю, вы поддерживаете отношения с мисс Лэвиш? Не странно ли, что наши жизни, жизни постояльцев синьоры Бертолини, совершенно случайно встретившихся в Италии, вдруг оказались столь тесно переплетенными? Двое, трое, четверо, шестеро из нас… нет, восемь человек, включая Эмерсонов, более или менее поддерживают друг с другом отношения. Право, мы должны сообща составить синьоре Бертолини благодарственное письмо.

Поскольку мисс Бартлетт явно не одобрила план священника, то остаток пути они проделали в молчании, которое время от времени прерывал сам мистер Биб, называя имя какого‑нибудь редкого папоротника. На вершине холма они остановились. Прошел час с того момента, как мистер Биб стоял здесь в предыдущий раз, а небо уже помрачнело, придав окрестностям трагический вид, столь редкий для пейзажей графства Суррей. Серые тучи мчались наперерез гряде белых облаков, которые, медленно истончаясь, растягиваясь и разрываясь, открывали взору последние пятна исчезающей синевы. Лето отступало. Ветер выл, деревья стонали, и тем не менее сила этих звуков пока не соответствовала мощи катаклизмов, происходящих на небесах. Погода менялась; погода изменилась, и вой небесной артиллерии казался уже не сверхъестественным, но вполне обычным аккомпанементом вою ветра и стону деревьев. Взор мистера Биба остановился на Уинди‑Корнер, где Люси разыгрывала Моцарта. Без всякой улыбки он вновь сменил тему разговора:

– Дождя не будет, но скоро стемнеет. Поспешим же! Вчера вечером был жуткий мрак.

В таверну «Улей» они пришли в пять часов. Это милое заведение располагало верандой, сидеть на которой любили молодые и легкомысленные, в то время как люди более зрелые предпочитали уютную комнату под крышей, с полом, посыпанным песком. Мистер Биб решил: если мисс Бартлетт сядет снаружи, то она замерзнет; а если Минни сядет внутри, ей будет скучно. Поэтому он предложил разделиться. Они станут передавать ребенку еду через окно. Таким образом совершенно случайно священник получил возможность поговорить о бедах Люси.

– Я все думал, – проговорил священник, – что мы могли бы вернуться к нашему разговору о Люси, если вы не возражаете.

Мисс Бартлетт кивнула.

– Ни слова о прошлом, – продолжал священник. – Я мало знаю о прошлом и еще меньше им интересуюсь. Совершенно уверен, что все это только к чести вашей кузины. Она действовала исходя из самых высоких побуждений, действовала абсолютно правильно, и только ее достойная восхищения скромность позволила ей высказать предположение, что мы ее переоцениваем. И все‑таки, что с будущим? Если серьезно, то что вы думаете по поводу ее плана поехать в Грецию?

Он снова достал письмо.

– Я не знаю, слышали ли вы это, но она собирается присоединиться к сестрам Элан в их безумном предприятии. Все это… я даже не могу толком объяснить, все это – неправильно.

Мисс Бартлетт молча прочитала письмо, отложила его, задумалась и прочитала вновь.

– Самому мне не разобраться, – поощрил ее священник.

К его удивлению, Шарлотта ответила:

– Здесь я с вами не соглашусь. В этой поездке – спасение для Люси.

– Вот как? Почему?

– Она хотела уехать из Уинди‑Корнер.

– Я знаю, но это желание кажется таким странным; это так на нее не похоже, и, мне кажется, за этим желанием прячется некий… эгоизм.

– Это естественное желание. После таких болезненных сцен ей хочется полной смены обстановки.

Здесь, вероятно, мистер Биб столкнулся с обстоятельством, перед которым мужской интеллект пасует. Священник воскликнул:

– Так и она сама говорит. А поскольку ее поддерживает еще одна леди, то должен признаться, что я частично убежден. Наверное, ей нужны перемены. У меня нет ни сестер, ни… и я не так хорошо понимаю эти вещи. Но зачем ей ехать так далеко? Это все‑таки Греция!

– Вы можете смело спрашивать меня об этом, – ответила мисс Бартлетт, которая, явно заинтересовавшись предметом, отказалась от былой уклончивости. – Почему Греция?.. Что такое, Минни? Джем?.. Почему не Танбридж‑Уэллз? О, мистер Биб! У меня сегодня утром был долгий и весьма тяжелый разговор с Люси. Я не могу ей помочь. Больше я ничего не скажу. Возможно, я и так сказала слишком много. Я не должна говорить – это вещь, которая для нее горше всего. Нет, я не должна говорить. Я предложила ей пожить у меня полгода в Танбридж‑Уэллз, но она отказалась.

Священник сгребал ножом хлебные крошки в кучку.

– Конечно, мои чувства ничего не значат, – продолжила мисс Бартлетт. – Я слишком хорошо знаю, что действую Люси на нервы. Наша поездка в Италию закончилась катастрофой. Она захотела покинуть Флоренцию, а когда мы приехали в Рим, ей не понравилось и там, и все время я чувствовала, что трачу деньги ее матери…

– Давайте все‑таки о будущем, – прервал Шарлотту мистер Биб. – Мне нужен ваш совет.

– Хорошо, – резко сказала мисс Бартлетт сдавленным от волнения голосом – новым для священника, но так хорошо знакомым Люси. – Во‑первых, я помогу ей отправиться в Грецию. А вы?

Мистер Биб размышлял.

– Это совершенно необходимо, – опустив вуаль, продолжила она шепотом, в котором было столько страсти и напряжения, что священник удивился. – Я знаю. Я знаю!

Наступал вечер, и в сгущающихся сумерках священнику вдруг открылось: эта странная женщина действительно знает.

– Ей нельзя оставаться здесь и минуты, а мы должны молчать, пока она не уедет. Я уверена, что слуги пока ничего не знают. После… но я уже и так сказала слишком много. Дело в том, что мы с Люси беспомощны против миссис Ханичёрч. Если вы нам поможете, у нас все получится. В противном случае…

– В противном случае что? – переспросил священник.

– В противном случае, – повторила мисс Бартлетт, как будто эти слова были самодостаточны и не нуждались в продолжении.

– Хорошо, я помогу ей, – проговорил священник, приняв решение. – Идемте, нужно вернуться и все организовать.

Мисс Бартлетт принялась цветисто благодарить мистера Биба. Звук ее слов сопровождался скрипом вывески, которую терзал ветер на внешней стене таверны и которая изображала улей, равномерно облепленный пчелами. Мистер Биб не вполне понимал, что происходит, да не очень хотел и понимать. Не хотел он догадываться и о существовании «другого мужчины» – ход, к которому обязательно прибег бы более грубый ум. Он только чувствовал, что мисс Бартлетт знала о существовании некоего смутного влияния, от которого Люси хотела бы избавиться и которое, вполне вероятно, могло быть облечено в плоть и кровь. Сама смутность влияния, о наличии которого была осведомлена мисс Бартлетт, пробудила в священнике пыл рыцаря‑крестоносца. Его вера в безбрачие, столь сдержанная, так тщательно скрываемая под налетом культуры и терпимости, сейчас вырвалась наружу и расцвела подобно нежному цветку. «Тот, кто вступает в брак, поступает хорошо; тот же, кто воздерживается от брака, поступает лучше» – так понимал священник слова апостола Павла, и на этом основывалась его вера. И когда священник слышал о чьей‑нибудь разорванной помолвке, он всегда переживал легкое чувство удовольствия. В случае с Люси это чувство усиливалось его нелюбовью к Сесилю, и он хотел идти даже дальше, удалив ее от всех и всяческих опасностей до тех пор, пока она окончательно не утвердится в своем желании остаться девой. Чувство было очень тонким, оно ничего общего не имело с догмой, и священник никогда не связывал его с прочими участниками описываемых событий. Тем не менее это чувство жило в нем, и именно его наличием можно было объяснить поступки священника и его влияние на поступки других людей. Союз, который он заключил в таверне с мисс Бартлетт, должен был помочь не только Люси, но и религии.

Чрез тьму и ветер они поспешили домой. Говорили о разных вещах: о том, что Эмерсонам нужна экономка, о слугах, о слугах‑итальянцах, о романах про Италию, о романах с тенденцией, о том, могут ли романы влиять на жизнь. Вдали светились огоньки Уинди‑Корнер. Миссис Ханичёрч, которой на этот раз помогал Фредди, все еще билась в саду за жизнь своих цветов.

– Слишком темно, – пожаловалась она. – Придется бросить это дело. Нужно было предвидеть, что погода так скоро разыграется, а теперь и Люси хочет уехать в Грецию. Не знаю, к чему придет этот мир!

– Миссис Ханичёрч, – проговорил священник. – Ехать в Грецию она должна. Пойдемте в дом и обговорим ее планы. Кстати, вы против ее разрыва с мистером Визом?

– Мистер Биб! Я благодарна, просто благодарна.

– Я тоже, – вставил Фредди.

– Отлично. Теперь идемте.

Совещание в гостиной длилось с полчаса.

Люси в одиночку с поездкой в Грецию не справится. Это опасно и дорого – качества, которых миссис Ханичёрч терпеть не могла в равной степени. Шарлотта тоже не помощница. Честь победителя сегодня принадлежала мистеру Бибу. С помощью присущих ему такта и здравого смысла, а также используя свое влияние на миссис Ханичёрч (а любой священник, если он не дурак, будет иметь влияние на эту даму), он смог склонить хозяйку дома на свою сторону и сторону мисс Бартлетт.

– Я не вижу особого смысла ехать именно в Грецию, – сказала наконец миссис Ханичёрч, – но, если вы считаете, что это лучший вариант, спорить не буду. Наверное, это то, что мне не дано понять. А где Люси? Нужно ей сказать. Люси!

– Она играет на фортепиано, – сказал священник. Он открыл дверь и все услышали слова песни:

Знай – от любви одни лишь беды…

– Я и не знал, что она поет, – покачал он головой.

И в битвах не ищи победы;

Беги веселого гулянья.

– Это песня Люси Эштон из Вальтера Скотта. Ей эту песню дал Сесиль. Какие они странные, эти девушки!

– Что такое? – спросила Люси, оборвав песню на полуслове и обернувшись.

– Все хорошо, – мягко проговорила миссис Ханичёрч. Она вошла в гостиную, и мистер Биб услышал, как она, поцеловав дочь, сказала:

– Мне очень жаль, что я так рассердилась по поводу Греции, но это все из‑за георгинов.

Люси отозвалась глухо:

– Спасибо, мама. Ничего страшного.

– И ты права. Тебе нужно съездить в Грецию. Можешь поехать, если сестры Элан тебя возьмут с собой.

– О, как здорово! Спасибо, мама!

Следом за миссис Ханичёрч в гостиную вошел мистер Биб. Люси сидела перед инструментом, положив руки на клавиатуру. Она была рада, хотя мистер Биб ожидал большей радости. Мать Люси склонилась к ней. Фредди, которому Люси пела, расположился на полу, преклонив к ней голову и зажав незажженную трубку между зубов. Как ни странно, но группа получилась замечательная. Мистеру Бибу, любителю старого искусства, сразу припомнилась его любимая тема Santa Conversazione – тема святой беседы, где люди, любящие друг друга, изображены разговаривающими о высоком – тема, игнорируемая современной живописью, ибо нет в ней ни чувственности, ни сенсационности. Зачем Люси выходить замуж или уезжать в путешествие, когда у нее столько друзей дома?

Беги веселого гулянья;

Молчи средь шумного собранья.

– А вот и мистер Биб!

– Мистер Биб не осудит меня за плохую игру.

– Это прекрасная песня и очень мудрая, – проговорил священник.

– Нет, она не очень хороша, – ответила Люси с безразличием в голосе. – Я забыла, чем – то ли гармонией, то ли еще чем‑то.

– Она написана не по правилам, но тем она и хороша! – сказал мистер Биб.

– Мелодия нормальная, – вторгся в разговор Фредди. – А слова подкачали. Не спорь. Пора выбрасывать белый флаг.

– Какие глупости ты говоришь, – отозвалась его сестра.

Santa Conversazione, святая беседа, утратила свою святость. Священник встал. В конце концов, почему Люси должна говорить о Греции или благодарить его за то, что ему удалось убедить ее мать? Он попрощался и вышел.

Фредди на крыльце зажег для него велосипедный фонарь, после чего со своей обычной радостью в голосе произнес:

– Насыщенный денек выдался, не так ли?

Не слушай звуков нежной лиры…

– Подождите, она заканчивает!

Забудь алмазы и сапфиры.

Всю прелесть бытия презреть –

Так проще жить и умереть!

– А я люблю такую погоду, – сказал Фредди.

И мистер Биб растворился в пронизанной ветром мгле.

Две вещи были совершенно очевидны. Люси вела себя превосходно, а он помог ей. Вряд ли ему удалось бы понять все детали этой значительной перемены в жизни девушки. Если в чем‑то он был либо неудовлетворен, либо озадачен, ему оставалось смириться – в главном Люси была на правильном пути.

Всю прелесть бытия презреть…

Не исключено, что в песне этот «правильный путь» был очерчен чересчур резко, а аккомпанемент, который священник слышал сквозь порывы ветра и который частично снимал эту резкость, более согласовывался с позицией Фредди и спорил со словами:

Всю прелесть бытия презреть –

Так проще жить и умереть!

Так или иначе, четвертый уже раз Уинди‑Корнер лежал перед ним – как маяк в ревущем океане мрака.

Глава 19. Люси говорит неправду мистеру Эмерсону

Мисс Ханичёрч нашла сестер Элан в их любимом отеле возле Блумсбери – умеренно роскошное, чистое, душное заведение, активно посещаемое провинциалами. Они обычно вселялись сюда перед тем, как отправиться на покорение великих морей, и проводили пару недель, неторопливо закупая одежду, путеводители, куски непромокаемой кожи для сидения на траве, специальный хлеб для улучшения пищеварения и прочие вещи, без которых за границей просто не обойтись. Им и в голову не приходило, что в других странах, в тех же Афинах, тоже есть магазины, но к путешествию они относились как к военной операции, которую можно успешно провести, только вооружившись в лавочках и магазинчиках Хеймаркета. Сестры полагали, что и мисс Ханичёрч обязана хорошенько экипироваться. Хинин сейчас стал доступен в форме таблеток. С одноразовым мылом не будет хлопот в поезде – лицо и руки всегда будут свежими и чистыми. Слегка ошеломленная, Люси пообещала, что купит все.

– Но вы, конечно же, всё знаете про эти мелочи, тем более что вам помогает мистер Виз! – трещали сестры. – Джентльмен – это такая опора!

Миссис Ханичёрч, которая приехала в город вместе с Люси, нервно постукивала пальцами по портмоне.

– Как хорошо, что мистер Виз отпустил вас с нами, – продолжила мисс Кэтрин. – Не каждый молодой человек способен на такое. Но вероятно, он потом присоединится к вам?

– Или мистера Виза удерживает в Лондоне его работа? – спросила мисс Тереза, наиболее проницательная и наименее добрая из сестер.

– Так или иначе, мы увидимся с ним, когда он приедет вас проводить. Мне так хочется встретиться с ним!

– Никто не будет провожать Люси, – вмешалась миссис Ханичёрч. – Она не любит этого.

– Да, терпеть не могу проводов, – подтвердила Люси.

– Не может быть! Как интересно! Я думала, что в этом случае…

– О, миссис Ханичёрч! Неужели вы уходите? Как приятно было встретиться!

Они наконец сбежали, и Люси произнесла с облегчением:

– Как хорошо! На этот раз все.

Но ее мать была обеспокоена.

– Ты можешь говорить, что я тебе не сочувствую, дорогая, – произнесла она. – Но я не вижу причин, почему бы тебе не рассказать своим друзьям про Сесиля и покончить с этим. Мы все время сидим как в засаде, лжем, а нас словно просвечивают. Противно же!

У Люси было что возразить. Она вкратце описала натуру сестер Элан: это такие сплетницы! Скажешь им что‑нибудь, и мгновенно об этом узнают все.

– Но почему бы всем об этом не узнать?

– Потому что я обещала Сесилю не объявлять о разрыве помолвки, пока я в Англии. Уедем – скажу. Так много лучше. О, как сыро на улице. Свернем сюда!

«Сюда» было в Британский музей. Но миссис Ханичёрч туда не хотела. Если уж прятаться от дождя, то в магазине. Люси усмехнулась презрительно – она поставила перед собой задачу полюбить греческую скульптуру, и с этой целью уже заняла у мистера Биба мифологический словарь, чтобы выучить имена богов и богинь.

– Хорошо, – тем не менее сказала она. – Пусть магазин. Пойдем в книжный. Мне нужен путеводитель.

– Ты знаешь, Люси, – остановила ее миссис Ханичёрч. – Вы все: ты, Шарлотта, мистер Биб говорите мне, что я глупая. Может быть и так. Но я никогда не пойму эту игру в прятки. Ты избавилась от Сесиля – очень хорошо! И я благодарна тебе за то, что он ушел, хотя поначалу я и сердилась. Но почему об этом не сказать всем? Зачем помалкивать и ходить на цыпочках?

– Это только несколько дней.

– Но почему?

Люси молчала. Она все больше отдалялась от матери. Было бы очень просто сказать: «Потому что меня преследовал Джордж Эмерсон. И если он услышит, что я бросила Сесиля, он опять примется за свое». Это было бы просто, и, благодаря счастливому совпадению, это было бы правдой. Но Люси не могла так сказать. Она не любила откровений, поскольку они могли привести к познанию собственной сущности и Свету, который есть царь ужаса. С того самого последнего вечера во Флоренции она считала неразумным раскрывать кому‑либо свою душу.

Молчала и миссис Ханичёрч. Она думала: «Дочь моя мне не отвечает. Нашему с Фредди обществу она предпочитает этих любопытных старух. Прицепится к любому сброду, лишь бы сбежать из дома». А так как ни одна из мыслей миссис Ханичёрч долго не могла пребывать неозвученной, она произнесла:

– Ты просто устала от Уинди‑Корнер.

То была совершеннейшая правда. Когда Люси избавилась от Сесиля, она надеялась вернуться в Уинди‑Корнер, но затем обнаружила, что у нее больше нет дома. Уинди‑Корнер мог быть домом для Фредди, который и жил, и думал просто и честно; но для того, кто намеренно исказил, если не изуродовал свою внутреннюю сущность, свое сознание, Уинди‑Корнер, как дом, умер. Люси не осознавала, что ее сознание искажено, поскольку к этому осознанию должно было прийти само сознание, а Люси разрушила этот инструмент жизни. Она думала так: «Я не люблю Джорджа; я разорвала свою помолвку потому, что не люблю Джорджа; я должна ехать в Грецию потому, что не люблю Джорджа; гораздо важнее искать имена богов в словаре, чем помогать маме; все, кроме меня, ведут себя ужасно». Она была обиженной и раздраженной и хотела делать совсем не то, что должна, и в этом состоянии духа она продолжила разговор.

– О, мама! – воскликнула она. – Что за чепуху ты говоришь! И нисколько я не устала от Уинди‑Корнер.

– Тогда почему ты сразу этого не сказала, а размышляла целых полчаса?

Люси негромко засмеялась:

– Скорее, полминуты.

– Может быть, ты вообще хочешь уйти из дома?

– Тише, мама! Люди услышат.

Ибо они уже вошли в книжный магазин. Люси купила Бедэкера и продолжила:

– Конечно же, я хочу жить дома. Но уж, поскольку мы об этом заговорили, скажу, что в будущем я хочу больше ездить. Ведь в будущем году я вступаю в свою долю наследства.

Слезы навернулись на глаза миссис Ханичёрч.

Ведомая неизвестной формой помешательства, которую иные люди называют эксцентричностью, Люси захотела прояснить этот пункт.

– Я же так мало видела мир, – сказала она. – А в Италии я вообще чувствовала себя не в своей тарелке. Я плохо знаю жизнь. Нужно чаще приезжать в Лондон, и не на день, как сегодня, а надолго. Я могла бы даже снимать здесь квартиру на пару с какой‑нибудь девушкой.

– И путаться со всякими машинистками! – взорвалась миссис Ханичёрч. – Бегать по митингам суфражисток, кричать там невесть что, а потом иметь проблемы с полицией! И называть это великой миссией борцов за женскую свободу, великим Долгом и великой Работой! Эти женщины ходят на митинги потому, что их никто не хочет, потому, что они не умеют вести дом, и потому, что они не знают своего места. И ты будешь такой, а потом найдешь себе в подружки двух старух и поедешь с ними за границу.

– Я хочу большей независимости, – запинаясь, проговорила Люси.

Она знала, что действительно хочет чего‑то и что независимость – это хороший предлог, ибо мы всегда можем сказать, что нам ее не хватает. Люси попыталась вспомнить, что она чувствовала тогда, во Флоренции. Там ее чувства и переживания были искренними и страстными, и связаны они были скорее с Прекрасным, чем с тем, куда она стремилась сейчас. Но так или иначе, независимость была тем, что ее привлекало все сильнее и сильнее.

– Хорошо, – кивнула головой миссис Ханичёрч. – Получай свою независимость и уезжай. Будешь носиться по миру туда‑сюда, а потом вернешься домой тощая, как спичка, от плохой еды. Как ты можешь презирать дом, который построил твой отец, и сад, который он посадил? И все это – ради квартиры, которую можно снимать с кем‑то на пару!

Люси поджала губы:

– Наверное, я сказала это сгоряча.

– О господи! – всплеснула руками миссис Ханичёрч. – Как ты напоминаешь мне Шарлотту Бартлетт!

– Шарлотту? – воскликнула Люси, почувствовав вдруг пронзившую ее боль.

– С каждой минутой все больше и больше.

– Я не понимаю тебя, мама! Между мной и Шарлоттой нет никакого сходства.

– Я отлично вижу сходство. Та же самая вечная обеспокоенность, общая манера брать слова обратно. Шарлотта, которая вчера вечером пыталась два яблока разделить на троих, похожа на тебя, как родная сестра.

– Что за чепуха! Если тебе так не нравится Шарлотта, почему ты пригласила ее к нам? Я тебя предупреждала, я умоляла тебя не делать этого. Но кто бы меня послушал!

– Вот именно так!

– Прости, не поняла.

– Вот она, Шарлотта, моя дорогая! Ты говоришь ее словами.

Люси сжала зубы.

– Я считаю, что ты не должна была приглашать Шарлотту. Не забывай этого!

Разговор закончился ссорой.

По магазинам они ходили молча, почти не разговаривали в поезде, еще меньше в экипаже, который встретил их в Доркинге. Весь день лил дождь, и, когда они ехали по узким дорожкам между деревьев, потоки воды лились с буков на складной верх экипажа. Люси пожаловалась, что внутри ей душно.

Выглянув наружу, она принялась вглядываться в пропитанные водой сумерки. Фонарь экипажа плыл над грязью дороги, мимо деревьев, не высвечивая ничего, что ласкало бы взор.

– Когда Шарлотта сядет, давка будет ужасной, – заметила Люси.

По пути они должны были забрать Шарлотту, которая в Саммер‑стрит была в гостях у матери мистера Биба.

– Придется нам сесть втроем в ряд. Дождя нет, а с деревьев льет. О, как хочется свежего воздуха!

Потом Люси принялась прислушиваться к топоту копыт: «он‑не‑сказал‑он‑не‑сказал». Мелодию поглощала влажная дорога.

– А не опустить ли нам верх? – спросила она, на что миссис Ханичёрч с внезапной нежностью ответила:

– Ладно, старушка! останови лошадь.

Лошадь остановили; Люси с Пауэллом после недолгой борьбы опустили верх экипажа, попутно пролив некоторое количество воды за ворот миссис Ханичёрч. Но теперь, когда верх был опущен, Люси смогла разглядеть то, что в противном случае она бы обязательно пропустила: темные окна виллы «Кисси» и замок на воротах ее сада.

– Дом снова собираются сдавать? – спросила она возницу.

– Да, мисс.

– А жильцы уехали?

– Для молодого джентльмена слишком далеко ездить из города, а у отца разыгрался ревматизм, и он один не может. Теперь они пытаются снять меблированные комнаты поближе к его работе.

– Так они уехали?

– Уехали, мисс.

Люси откинулась на сиденье. Экипаж остановился возле дома священника. Она сошла с него, чтобы позвать мисс Бартлетт. Значит, Эмерсоны уехали, и вся эта суета с отъездом в Грецию была напрасной! Все впустую! Слово, казалось, подводило итог всей жизни. Планы – впустую, деньги – впустую, любовь и та – впустую. А теперь она еще и обидела мать! Неужели это она все испортила? Вполне возможно. Другие же люди портят. Когда служанка открывала дверь, Люси не могла говорить и только тупо смотрела в глубину холла.

Мисс Бартлетт вышла сразу и после долгой преамбулы попросила о любезности – она еще хотела зайти в церковь. Мистер Биб со своей матушкой уже ушел, но она не могла последовать за ними без разрешения миссис Ханичёрч, поскольку исполнение ее желания было чревато тем, что лошади пришлось бы стоять лишних десять минут.

– Конечно, – устало проговорила миссис Ханичёрч. – Я совсем позабыла, что сегодня пятница. Идемте все. Пауэлл может отвести лошадь на конюшню.

– О, Лючия, дорогая…

– Я не пойду с вами, – сказала Люси.

Послышались вздохи, и Шарлотта с миссис Ханичёрч отправились. Увидеть церковь в наступившей темноте было непросто, и только пятно света указывало им направление. Слабый свет лился из витражного окна, и когда дверь открылась, Люси услышала голос мистера Биба, обращавшегося с молитвой к немногочисленной пастве. Даже церковь, так искусно построенная на склоне холма, с ее изящно возведенным поперечным нефом и сияющим шпилем, даже церковь потеряла в глазах Люси все свое очарование, равно как и религия – вещь, о которой не принято говорить вслух.

Она прошла в дом вслед за служанкой. Не будет ли служанка возражать, если она посидит в кабинете мистера Биба? Только там горел огонь. Служанка не возражала. Но в кабинете уже кто‑то был.

– Леди, сэр. Ожидает родственников, – услышала Люси слова служанки.

У огня сидел старший Эмерсон, положив ноги на табурет.

– О, мисс Ханичёрч! – воскликнул он дрогнувшим голосом. – Это вы?

Эмерсон сильно изменился с тех пор, как она видела его в прошлое воскресенье. Люси не смогла произнести ни слова. С Джорджем она знала как себя вести, но с его отцом – нет.

– Мисс Ханичёрч, дорогая, мы так сожалеем о том, что случилось. И Джордж, он тоже сожалеет. Я не могу осуждать моего мальчика, и тем не менее он должен был сначала сказать мне. Зря он этого не сделал. Я ничего не знал, поверьте.

О, если бы она только знала как себя вести!

Эмерсон покачал головой:

– Но вы не должны его ругать!

Люси повернулась к Эмерсону спиной и принялась разглядывать книги на полках.

– Я учил его, – продолжал Эмерсон, запинаясь, – учил верить в любовь. Любовь – единственная реальность бытия. Я говорил ему: «Страсть не ослепляет. Нет! Страсть сродни разуму, и та женщина, которую ты любишь, есть единственная из людей, кого ты можешь понять». – Эмерсон вздохнул. – Это правда, вечная правда. Я не устану повторять это, несмотря на то, что мои дни сочтены. Бедный мальчик! Он так сожалеет о том, что случилось. Он сказал, что это было безумием – приводить с собой вашу кузину. Вы не могли сказать о том, что вы чувствовали. И тем не менее… – Голос Эмерсона окреп и зазвучал уверенно: – Тем не менее мисс Ханичёрч. Вы помните Италию?

Дата добавления: 2015-03-29