Роберт Элли 5 страница

– Похоже, я просто привык считать человеческими существами только людей, – сказал я.

– Может быть, тебе стоит подумать об этом еще раз, посоветовала она.

И тут мне захотелось ее испытать.

– А сколько будет, если тринадцать тысяч двести девяносто семь разделить на две целых тридцать два миллиона триста семьдесят девять тысяч одну стомиллионную в квадрате?

– А тебе это очень надо знать?

Я кивнул.

Она вздохнула и стала называть цифры:

– Два, четыре, шесть, запятая, четыре, ноль, семь, четыре, ноль, два, пять, восемь, четыре, восемь, два, восемь, ноль, шесть… Сколько тебе надо десятичных знаков?

– Поразительно! – воскликнул я.

– А откуда ты знаешь, что я это все не придумала? – с улыбкой спросила она.

– Ну, мне показалось, что ты…

– А хочешь, устроим главную проверку, – спросила она.

– Ричард, – предостерегающе сказала Лесли.

Машара с благодарностью посмотрела на мою жену.

– Ты знаешь в чем заключается главная проверка, Ричард?

– В общем‑то нет. Но всегда можно…

– Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос.

– С удовольствием.

Добрая фея леса смотрела мне прямо в глаза, не боясь того, что должно было вот‑вот случиться.

– Хочешь, – начала она, – я умру прямо сейчас? Лесли судорожно вздохнула. Я вскочил «Нет!» Она упала легко, как лепесток, жизнь погасла в ее прекрасных зеленых глазах.

Лесли бросилась к ней и прижала к себе так же нежно, как эта добрая фея обнимала свою любимую гигантскую кошку.

– Машара, разве ты хочешь, – взмолилась она, – чтобы Тайин, леса и реки, – вся планета, дарованная твоей любви, умерла вместе с тобой? Или ты ценишь их жизнь так же высоко, как мы ценим твою?

Очень медленно Машара начала оживать, она пошевелилась и с трудом села.

– Я люблю вас, – сказала она, – не думайте… что мне все равно…

Лесли грусно улыбнулась.

– Да разве, увидев твою прекрасную планету, мы могли подумать, что тебе все равно? Как же мы можем любить нашу собственную землю, не любя тебя, дорогая хранительница?

– Вы должны уйти, – сказала Машара и шепотом попросила: – Не забывайте меня.

Я взял жену за руку и кивнул.

– Мы каждый год сажаем деревья и цветы, – сказала Лесли, – отныне мы будем это делать в память о тебе, Машара.

Маленький домик скрылся в водопаде брызг и солнечного света. Наш Ворчун снова поднимался в воздух.

– У нее прекрасная душа! – воскликнул я. – Надо же, у компьютера оказалось больше человечности, чем у всех людей, встреченных нами на жизненном пути!

Мы летели, покореные глубиной любви Машары и ее прекрасной планетой. И нам уже казалось совершенно естественным иметь друзей в иных мирах.

Одни путешествия дарили нам радость, другие – печаль, но с каждой минутой мы узнавали все больше и больше нового, мы повидали такое, что и за сто жизней нам бы в голову не пришло. Нам хотелось путешествовать еще и еще.

Дно внизу порозовело, а узоры заблестели золотом. Без излишней прозорливости я тут же захотел пойти на посадку и вопросительно посмотрел на Лесли. Она кивнула.

– Готова к неожиданностям?

– Думаю, да…

Хотя водопад поднятых нами брызг утих, мы по‑прежнему оставались в кабине нашего гидросамолета, который лениво скользил по поверхности воды. Исчез сам океан – картины судеб под нами больше не было.

Мы очутились на горном озере, сосны и ели степенно спускались к янтарному песку, солнечные зайчики плескались в кристально чистой воде. Пришли в себя мы не сразу.

– Лесли! – воскликнул я. – Да я же здесь учился летать на гидросамолете, это озеро Хейли! Мы вернулись в наш мир!

Она оглядывалась, надеясь, что я не прав.

– Ты уверен?

– Абсолютно! Тот же крутой лесистый склон на левом берегу, а вон там,вдали – роща карликовых деревьев, за ними начинается долина. Ура! – закричал я, но не ощутил почему‑то радости, да и Лесли меня не поддержала. Я повернулся к ней.

Она была явно разочарована.

– Да, знаю, мне бы надо радоваться, но мы только‑только начали, и так много могли еще узнать!

Она была права. Я тоже чувствовал себя обманутым, будто в середине пьесы неожиданно погасла рампа и актеры ушли со сцены.

Я повернул наш гидросамолет к берегу, и тут Лесли воскликнула: «Смотри!»

Чуть правее по курсу, уткнувшись в песок, стоял точно такой же «Мартин Сиберд».

– Ну, вот, – сказал я. – Теперь‑то никаких сомнений. Здесь многие практикуются. Мы точно дома.

Казалось, все кругом замерло, никаких признаков жизни. Наконец мы причалили метрах в семидесяти от другого самолета. Я скинул туфли и спрыгнул в воду, ее было всего по щиколотку, помог Лесли спуститься, а затем занялся швартовкой Ворчуна. Тем временем Лесли подошла к нашим соседям и позвала: «Эй, есть здесь кто‑нибудь?»

– Что, никого нет? – спросил я, отправившись вслед за ней.

Она не ответила, молча разглядывая чужой самолет. Он как две капли воды был похож на нашего Ворчуна: на его белоснежном фюзеляже сверкала точно такая же радуга, а ведь эту эмблему мы придумали сами, та же обивка кабины, даже наши инициалы на приборной доске.

Очень странное совпадение.

Я дотронулся до капота. Мотор был еще теплым.

– Ага, – пробормотал я, и меня охватило какое‑то смутное беспокойство. Взяв Лесли за руку, я пошел обратно.

На полпути она обернулась.

– Смотри! На песке только наши следы. Что же, они испарились прямо из кабины? Знаешь, мне кажется, наше путешествие продолжается… Но тогда мы должны были бы встретить наших двойников.

– Если мы не на Земле, то это, скорее всего, испытание, – сказал я. – Раз мы никого не видим, то урок, видимо, заключается в том, что они приняли другую форму. Мы не можем разлучиться с нашими духовными братьями. Мы никогда не бываем в одиночестве, если только сами не захотим в это поверить.

Ярко‑красная вспышка, и метрах в пяти перед нами возникает наш наставник в белых джинсах.

– За что же я вас так люблю? За то, что вы помните! – Она протянула к нам руки.

– Пай! – закричала Лесли и бросилась ее обнимать. – Я так рада тебя видеть! Где мы только не были! Мы должны тебе солько рассказать и многое у тебя спросить.

– Здорово, что ты вернулась, – сказал я, – а почему ты так внезапно исчезла?

Она улыбнулась, подошла к самой воде и уселась на песок. А затем поманила нас к себе.

– Потому, что я знала наверняка, какие приключения вас ожидают, – начала она. – А когда вы кого‑нибудь любите и знаете, что он готов учиться и расти душой, вы должны дать ему свободу. Разве вы могли бы всему этому научиться и все это испытать, если бы я была с вами, связывая вашу свободу выбора?

Улыбаясь она повернулась ко мне.

– Это действительно альтернативный мир, а не земное озеро Хейли. И второй самолет здесь ради шутки. Просто вы напомнили мне, что я очень люблю летать, вот я и скопировала вашего Ворчуна, чтобы немножко попрактиковаться.

Затем она тронула Лесли.

– Ты очень наблюдательна, заметила, что я не оставила следов на песке. Для того, чтобы вы помнили, что дорогу надо выбирать всегда самому, следуя своему чувству высшей справедливости. В картине судеб скрыты все возможные пути развития мира, здесь абсолютная свобода выбора. Представьте себе книгу. Каждое событие – это слово, предложение, часть бесконечного романа; и буквы в нем не меняются. Меняется сознание, выбирая, что ему читать, а что – нет. Если вы открываете главу о ядерной войне, просто ли придете в отчаяние, или выучите скрытый в ней урок? Погибните ли, читая ее, или станете мудрее? Но даже после того, как вы прочтете ее до конца и пойдете дальше, она останется и будет делиться своей сердечной болью с каждым, кто захочет ее прочитать. Однако нет нужды читать ее дважды, если вы поняли все с первого раза. Люди в мирах, избежавших ядерной катастрофы, в свое время прочли ее, а потом смогли спасти свой мир от разрушения.

– И они – это тоже мы? – спросил я.

– Да! – ее глаза блеснули. – Ты и Лесли, Машара и Жан‑Поль, Аткин, Тинк и Пай, мы все – одно единое целое!

Волны тихонько набегали на песок, а в деревьях пел ветер.

– Есть причина нашей нынешней встречи, – продолжала она, – как есть причина и тому, что вы нашли молодого Ричарда. Вас волнует проблема войны и мира? Вы приземляетесь на те страницы, где вы можете в ней разобраться. Вы боитесь, что вас что‑то может разлучить, или, что вы можете погибнуть и потерять друг друга? Вы приземляетесь в тех жизнях, которые могут вам многое рассказать о разлуке и смерти; и то, чему вы там научитесь, изменит ваш собственный мир, ведь все зависит от вашего собственного выбора.

– Ты говоришь, что мы создаем нашу реальность? – спросил я. – Я знаю это выражение, но я не согласен…

Она весело рассмеялась, а потом показала рукой на восток.

– Сейчас раннее утро, – ее голос стал тихим и загадочным. – Темно. Мы стоим на этом берегу. Вот‑вот начнется рассвет. Холодно.

Мы действительно оказались с ней в темноте и холоде.

– Перед нами мольберты, в руках у нас кисти и краски. – Словно под гипнозом ее черных глаз, я почувствовал, что в левой руке держу палитру, а в правой сжимаю шероховатые кисти.

– Первые лучи солнца. Небо разгорается, оно уже залито золотом, и наконец – светило разгоняет ночной холод.

Мы зачаровано смотрели на это буйство красок.

– А теперь рисуйте! – приказала Пай. – Сумейте поймать этот рассвет и, пропустив через себя, выразить его своим искусством!

Я, конечно, не художник, но все же попытался несколькими мазками передать все это великолепие. У Лесли на мольберте, наверняка, все выглядело намного изящней.

– Закончили? – спросила Пай. – Ну и что у вас получилось?

– Два совершенно разных рассвета, – ответила Лесли.

– Не два рассвета, – поправила Пай. – Художник создает не рассвет, а…

– Ну, конечно! – воскликнула Лесли. – Художник создает только картину!

Пай кивнула.

– Рассвет – это реальность, а картина – это то, что из этой реальности создаем мы? – переспросил я.

– Именно! – подтвердила Пай. – Если бы каждый из нас создавал свою собственную реальность, представляете какой бы царил хаос? Реальность была бы ограничена только тем, что мог бы придумать каждый из нас!

Я кивнул и попытался представить. Как же создать рассвет, если я, к примеру, его никогда не видел? Что делать с черным ночным небом, когда начинается новый день? Не забыл бы я вообще про смену дня и ночи?

А Пай продолжала.

– Реальность не имеет ничего общего с видимым миром, открытым нашему ограниченному зрению. Реальность – это воплощенная любовь, чистая совершенная любовь, стоящая вне пространства и времени.

– Вы когда‑нибудь чувствовали себя настолько слитыми с миром, со всей вселенной, что вас переполняла любовь? – она смотрела на нас. – Это и есть реальность. Это и есть истина. А что из этого творим мы, зависит только от нас, как изображение рассвета зависит от художника. В вашем мире человечество отошло от истинной любви. Оно живет ненавистью, борьбой за мировое господство, желанием рискнуть существованием самой планеты для достижения сиюминутных целей. Если и дальше так пойдет, истинного рассвета никто уже не увидит. Он, конечно, никуда не исчезнет, но люди Земли о нем ничего не узнают, а потом даже рассказы о его красоте сотрутся из их памяти.

«Бедная Машара, – подумал я. – Неужели твое прошлое станет нашем будущим?»

– Но как мы сможем принести в наш мир любовь? – спросила Лесли. – Он полон угроз и страха… в нем так много убийц.

Пай на секунду умолкла, а затем нарисовала на песке небольшой квадрат.

– Представим себе, что мы живем в ужасном месте – Городе Страха,сказала она, прикоснувшись к квадратику. – И чем дольше мы там живем, тем меньше он нам нравится. Там царят насилие и хаос, нам не нравятся его жители, то, как они делают свой жизненный выбор. Город Страха для нас вовсе не родной дом!

От квадратика она провела длинную волнистую линию, которая петляла по песку, но в конце упиралась в кружок.

– Поэтому однажды мы отправляемся в дорогу в поисках Города Мира.

– Она вела пальцем вдоль всей нарисованной извилистой линии, следуя всем изгибам и поворотам. – Мы поворачивали налево и направо, мчались по автострадам и продирались напрямик, идя по маршруту, проложенному нашими лучшими надеждами. И вот, наконец, мы попали в это тихое прекрасное место.

Она показала на кружок, символ Мира, и начала втыкать вокруг него сосновые веточки.

– В Городе Мира мы нашли свой дом, а чуть позже узнали: его жители ценят именно то, что и привело нас сюда. Каждый шел своим путем в тот город, где жители избрали для себя любовь, радость и доброту, обращенные на своих соседей, на город и на всю планету. Нам не было нужды уговаривать кого‑либо из Города Страха отправиться в путь вместе с нами, и не надо никого убеждать, кроме нас самих. Город Мира уже существует, любой, мечтающий о нем, может попасть туда, когда пожелает.

– Люди Мира узнали, что ненависть – это любовь, не знающая истины. Зачем лгать, заставляя нас сражаться и убивать друг друга, если истина в том, что мы все – одна единая жизнь? Жители Города Страха вольны выбрать разрушение и смерть, а мы – свободны в нашем выборе мира.

– Со временем и другие жители Города Страха могут устать от насилия и своим путем прийти в наш город, позабыв о жажде разрушать. Если они все сделают этот выбор, Город Страха станет городом‑призраком.

Она начертила на песке восьмерку, Города Страха и Мира соединила гладкая дорога.

– Настанет день, когда жители Города Мира вспомнят о былом и из любопытства отправятся поглядеть на заброшенный Город Страха. Тогда выяснится, что после ухода последнего человека, предпочитавшего не строить, а разрушать, истинная реальность стала опять видна: на месте зловонной клоаки журчат родники, вырубки и карьеры шумят молодыми лесами, в чистом небе поют птицы.Пай посадила несколько веточек в обновленном городе. – И люди Мира уберут покосившийся въездной знак: «Город Страха», а вместо него повесят новый: «Добро пожаловать в Город Любви». Некоторые вернутся, чтобы убрать мусор, перестроить все на основе доброты и нежности, поклявшись, что впредь город будет верен своему новому названию. Видите, мои дорогие, все зависит от того, какой мы делаем выбор!

В этом необычном месте ее слова звучали очень убедительно.

– Что можете сделать вы? – спросила себя Пай. – В большинстве миров перемены не происходят внезапно, по мановению волшебной палочки. Чтобы изменить свой мир, надо вначале перебросить хотя бы узенький мостик через пропасть, разделяющую страны, например в вашем мире – это выступления в Америке первых советских танцоров и певцов. Так, мало‑помалу вы должны постоянно делать выбор в пользу жизни.

– А почему не изменить все разом? – удивился я. – Разве невозможно добиться быстрых перемен?

– Конечно, возможно, Ричард, – ответила она. – Перемены происходят каждую секунду, ты их просто не всегда замечаешь. Твой мир с первыми надеждами на мирное будущее столь же реален, как и твой параллельный мир, который погиб в 1962 году, в первый же день войны. Каждый из нас выбирает судьбу нашего мира. Но вначале должны произойти перемены в наших умах.

– Тогда выходит, что я сказал молодому лейтенанту правду! – воскликнул я. – В одном из параллельных миров Советы не пошли на попятную. И я начал ядерную войну.

– Конечно. В картине мира в том году обрываются тысячи дорог, тысячи Ричардов из параллельных миров выбрали смерть. А ты нет.

– Но постой, – сказал я. – Ведь в тех альтернативных мирах погибли и невинные люди, просто попутчики, которые никакого выбора не делали?

– Нет, Ричард. Они сами выбрали свою смерть. Одни – тем, что просто устранились от выбора – им было все ровно; вторые думали, что лучшая защита это нападение; а третьи выбрали смерть.

Она замолчала и тронула кружок с крошечными деревцами.

– Если мы выбираем мир, то мы живем в мире.

– А можно как‑нибудь поговорить с людьми из альтернативных миров, чтобы мы могли узнать, чему научились они? – спросила Лесли.

– Именно этим вы сейчас и заняты, – улыбнулась Пай. – Если хотите, то можно поговорить и с любой другой частицей вашей души. Способ не слишком загадочный, но довольно надежный. Представь, Ричард, своего духовного двойника, с которым ты хотел бы поговорить, представь, что задаешь вопрос и слышишь ответ. Попробуй.

Почему‑то я вдруг занервничал.

– Я? Прямо сейчас?

– А чего ждать?

– Глаза закрыть?

– Если хочешь.

– Может, надо сделать что‑то такое особенное?

– Ну, если тебе так будет легче, – сказала она. – Сделай глубокий вдох, представь, что открывается дверь, а за ней комната, залитая разноцветными огнями, и в ней сидит твой собеседник. Или, не надо огней, представь, что ты слышишь голос; иногда звуки легче представить, чем образ. А можешь обойтись даже без звуков – просто ощути, что его сознание слилось с твоим. Если не хочешь использовать интуицию, представь, что первый встречный на дороге передаст тебе нужный ответ, и задаст свой вопрос. А можешь использовать свое заветное волшебное слово. Сделай, как тебе больше нравиться, напряги воображение.

Я выбрал образ и заветное слово. Закрыв глаза, представил, что как только его произнесу, увижу перед собой своего двойника, который скажет мне то, что мне надо сейчас узнать.

Я расслабился, перед мысленным взором проплывали облака, окрашенные в мягкие тона. «Как только скажу свое слово, сразу его увижу, – думал я. – Спокойнее, спешить некуда. Облака плывут».

– Единственная, – сказал я.

Словно открылся затвор фотоаппарата, и я увидел: на скошенном поле, у крыла старенького биплана стоял человек. Солнце сияло из‑за его головы, и лица я не разобрал, но голос прозвучал громко, будто он сидел рядом с нами на берегу горного озера.

– Очень скоро тебе понадобится все, чему ты успел научиться, чтобы суметь отличить внешнее от истинного, – сказал он. – Помни, чтобы перелететь из одного мира в другой на вашем внепространственном гидросамолете, тебе нужна сила Лесли, а ей нужны твои крылья. Вы можете летать только вместе.

Затвор закрылся, и я открыл глаза.

– Получилось? – спросила Лесли.

– Да! – воскликнул я. – Но я не совсем понимаю, как этим воспользоваться. – Я пересказал им то, что увидел и услышал.

– Поймешь, когда понадобится, – сказала Пай. – Если теория приходит раньше практики, ее смысл доходит не сразу.

Лесли улыбнулась.

– Из того, что мы здесь узнали, не все можно использовать на практике.

Пай, задумавшись, водила пальцем по восьмерке.

– На практике вообще ничего не используешь, пока не догадаешься, как, – сказала она. – Здесь можно встретить ваших двойников, которые приняли бы вас за небожителей только потому, что вы летаете на своем Ворчуне; но есть и другие, которых вы сами посчитали бы настоящими волшебниками.

– Например, тебя, – сказал я.

– Как и все волшебники, – сказала она, – Я просто научилась использовать на практике то, что вам сейчас кажется чудом. Я – лишь точка сознания, выражающая себя в этой картине мира, так же, как и вы. Как и вы, я никогда не рождалась и никогда не смогу умереть. Запомните, что даже простая попытка отделить меня от вас подразумевает между нами отличие, которого на самом деле нет.

– Подобно тому, как вы представляете единое целое с тем, кем вы были секунду или неделю назад, – продолжала Пай, – вы – единое целое с тем, кем вы станете через мгновение или год, единое целое с тем, кем вы были в прошлой жизни, кем являетесь сейчас в альтернативном мире и кем будете через сотню жизней в, как вы его называете, будущем.

Она встала, отряхивая ладони от песка.

– Мне пора, – сказала Пай. – Не забывайте о разнице между художниками и рассветом. Что бы ни случилось, каким бы ни представлялся вам окружающий мир, истинно реальна только любовь.

Она обняла Лесли на прощание.

– Ах, Пай! – воскликнула Лесли. – Как нам не хочется, чтобы ты уходила!

– Уходила? Я могу исчезнуть из виду, мои крошки, но я никогда не покину вас! В конце концов, так сколько же жизней в нашей вселенной?

– Одна‑единственная, дорогая Пай, – ответил я, обнимая ее перед расставанием.

Она засмеялась.

– За что же я вас так люблю? За то, что вы помните…

И исчезла.

Долго еще мы сидели с Лесли на берегу, любуясь ее песочным городом с крошечным парком, припоминая ее рассказ.

Наконец мы, обнявшись, отправились к нашему Ворчуну. Я помог Лесли забраться в кабину, оттолкнул его от берега и завел мотор.

– Интересно, что же будет дальше, – сказал я.

– Как странно, – повернулась ко мне Лесли. – Когда мы здесь приземлились, решив, что это Земля, и путешествия закончились, я ужасно расстроилась. А теперь чувствую… Встреча с Пай подвела какой‑то итог. Мы сейчас разом так много узнали! Вот если бы мы могли вернуться домой и все обдумать, разобраться, что к чему…

– И я об этом думаю, – сказал я. – Ладно. Домой так домой. Осталось только узнать как.

Я потянул ручку газа. Для этого не надо было напрягать воображение. Ворчун взревел и рванулся вперед. Но почему же я не могу делать такую ерундовую вещь, не видя перед собой этой самой ручки?

Как только Ворчун оторвался от воды, горное озеро исчезло, и мы снова оказались над картиной, где уместились все возможные миры.

Картина судеб была как всегда загадочна, ни надписей, ни дорожных указателей.

– С чего, по‑твоему, надо начать? – спросил я.

– Может, как и прежде, прислушаемся к внутреннему голосу? – предложила Лесли.

Ощущение было такое, что мы решаем задачку на сообразительность – все очень просто, если знать ответ, но пока до него додумаешься, можно свихнуться.

Лесли дотронулась до моей руки.

– Ричард, мы ведь не сразу встретили Тинк и Машару, при наших первых посадках мы узнавали себя легко, помнишь, Кармел наша первая встреча, и молодой Ричард. Но чем дальше мы летели вперед…

– Точно! Тем больше мы менялись. Конечно, надо повернуть назад!

Она кивнула.

– Давай попробуем. А где здесь поворот назад?

Мы начали набирать высоту, чтобы сверху увидеть хоть что‑нибудь знакомое. Наконец вдали я заметил розовое пятнышко с блестками золота там, где мы расстались с Пай. Лесли обрадовалась:

– Смотри, а дальше, чуть левее, зеленое пятно – там Машара.

Я забрал круто влево и пошел по этим ориентирам. Лететь пришлось долго.

– Когда исчез Лос‑Анджелес, дно было темно‑синим с золотыми и серебрянными узорами, помнишь? – сказала Лесли, указывая вперед. – Да вот же они! – Она облегченно вздохнула. – Видишь, как все просто!

«Поживем – увидим», – подумал я.

Теперь под нами во все стороны до самого горизонта разбегались золотые и серебряные дорожки. Где‑то здесь таилась крохотная дверь в наш собственный мир, но где?

– Что же мы, – упавшим голос пробормотала Лесли, – так и будем до скончания века мыкаться по чужим жизням?

– Нет, дорогая. Наш мир уже совсем рядом, – соврал я. –Это точно! Просто надо набраться терпения и найти к нему ключ.

Она посмотрела на меня.

– Похоже, ты в этом неплохо разбираешься, тогда выбери для нас место.

– Ладно, послушаем, что подскажет интуиция. – Закрыв глаза, я тут же понял, что нашел. – Приготовься, идем на посадку.

Он валялся на кровати в гостиничном номере. Больше там никого не было. Мой двойник, как две капли воды похожий на меня, лежал, уставившись в окно. Судя по нашему сходству, до дома нам оставалось всего ничего.

Мы стояли на балконе, который выходил на площадку для гольфа, обрамленную елями. Низкая облачность, по крыше барабанит мелкий дождь. Кругом все серо и мрачно.

– Похоже, у него сильная депрессия, – прошептала Лесли.

Я кивнул.

– Странно, что он бездельничает. А где Лесли?

Она озабоченно покачала головой. – Мне как‑то неловко появляться в этой ситуации. Поговори лучше с ним наедине, мне кажется, ты ему нужен.

Я тихонько сжал ее руку и пошел в комнату.

Он вперился глазами в серую пелену и едва кивнул при моем появлении. Рядом с ним лежал включенный портативный компьютер, но его экран был пуст.

– Привет, Ричард, – сказал я. – Не удивляйся. Я…

– Да знаю, – он вздохнул. – Ты – проекция моего растревоженного сознания.И опять уставился на дождь.

В нем было что‑то неуловимое от дерева, сваленного ударом молнии.

– Что случилось? – спросил я.

Никакого ответа.

– С чего это у тебя такая депрессия?

– Не вышло, – наконец сказал он. – Я не знаю, что случилось. – Потом, помолчав, добавил. – Она ушла.

– Лесли? Ушла?

Распростертое тело еле заметно кивнуло.

– Она сказала, что терпеть меня больше не может и уйдет сама, если я не уберусь из дома. Вот так она и ушла от меня, хотя в гостиницу переселился я.

«Этого не может быть, – подумал я. – Что же заставило Лесли из этого мира сказать, что она его уже не в силах терпеть? Мы так много пережили вместе, моя Лесли и я, годы борьбы после моего банкротства, много раз мы были вымотаны до предела бесконечными заботами, теряли терпение, ссорились. Но мы никогда не расставались, ни разу нам и в голову не пришло серьезно сказать: уходи, или… Что же с ними произошло?»

– Она не хочет со мной разговаривать. – Даже голос его казался безжизненным. – Как только я пытаюсь все это с ней обсудить, она бросает трубку.

– Что ты натворил? – спросил я. – Ты что, начал пить? Принимать наркотики? Ты…

– Не будь идиотом, – раздраженно сказал он. – Я – это я! – Он закрыл глаза. – Уходи. Оставь меня в покое.

– Прости. Я болтаю ерунду. Просто не могу представить, что могло вас разлучить. Должно быть, что‑то очень серьезное!

– Нет! – воскликнул он. – Мелочи, эти проклятые мелочи! У нас постоянно целая гора работы – уплата налогов, ведение расчетов, съемки, книги, предложения сыплются со всего мира и приходится на них отвечать. Все это надо делать и делать правильно, только так, как считает она, вот и работает без устали, как сумасшедшая. Много лет назад она пообещала, что покончит с хаосом, царившим в моих деловых бумагах до нашей с ней встречи. И она не шутила.

Он был рад выговориться, хоть и считал меня всего лишь проекцией собственного сознания.

– Да, мне всегда было наплевать на всю эту пошлую суету, вот она и разбирается со всем сама – печатает сразу на трех компьютерах, сидя по уши во всяких там бланках, требованиях и заявках. Понимаешь, она собирается сдержать слово, даже ценой своей жизни.

Его голос дрожал от обиды, и последняя фраза звучала скорее как «ценой моей жизни».

– У нее нет времени для меня, вообще ни для чего, кроме работы. А помочь ей я не могу – она страшно боится, что я опять все напутаю.

Тогда я советую ей не принимать все так близко к сердцу – ведь нас окружает мир иллюзий, – и отправляюсь к своему самолету. Но всякий раз она готова испепелить меня взглядом.

Для него гостиничная кровать превратилась в кушетку психоаналитика.

– От этой гонки она сильно изменилась. Куда только подевались ее красота и очарование. Я спрашиваю, что случилось, а она в ответ орет, что, если бы я хоть раз пальцем пошевелил, чтобы ей помочь, я, дескать, узнал бы!

Казалось, он бредил.

И все же однажды я чуть было не оказался на его месте. Так легко потеряться в водовороте мелочей, откладывая на потом самое важное в жизни, ведь даже в голову не может прийти, что такой сильной любви может что‑то там угрожать; а потом внезапно понимаешь, что вся жизнь теперь состоит из мелочей, и ты стал чужим человеку, которого любишь больше всего на свете.

– Со мной это уже было, – сказал я, слегка покривив душой. – Можно я задам тебе несколько вопросов?

– Давай, спрашивай. Больнее уже не будет. Вместе нам больше не быть. И это не моя вина. Мелочи, конечно, заедают, но мы просто рождены друг для друга! Ты можешь себе представить? Я, к примеру, улетел как‑то всего на несколько дней и забыл сделать то, что она просила, ну там, сменить перегоревшую лампочку, так она заявляет, что я взваливаю на нее все заботы. Ты меня понимаешь?

Конечно, мне надо ей помогать, но не все же время? А если я и не буду помогать, разве можно из‑за этого разваливать семью? Нельзя. Вот так все потихоньку собиралось одно к одному, а потом разом и рухнуло. Я говорил ей, попробуй отключиться, посмотри на то хорошее, что у нас было, но не‑е‑ет! Раньше между нами была любовь и уважение, а теперь – одни проблемы, работа и злость. Она просто не желает видеть, что для нас самое главное! Она…

– Слушай, скажи мне одну вещь, – перебил я его.

Он временно прервал поток жалоб и удивленно посмотрел на меня – видимо, забыл, что я стоял рядом.

– Ради чего ей всем этим заниматься? – спросил я. – Чем ты так хорош, что она обязана тебя любить?

Он нахмурился, открыл было рот, но так ничего и не сказал, будто лишился дара речи. Затем принялся рассматривать дождь, словно видел его в первый раз.

– Ты что‑то спросил? – сказал он немного погодя.

– Есть ли в тебе что‑нибудь, – терпеливо повторил я, – что твоя жена просто не может не любить?

Он снова задумался, потом пожал плечами.

Дата добавления: 2015-05-06