Бердяев Н.А. Смысл творчества. Глава I. Философия как творческий акт

Глава I. Философия как творческий акт

Вся ориентировка жизни должна извне перейти вовнутрь. Все должно быть постигнуто, как мистерия духа, как этапы его в вечности совершающегося пути. Все внешнее, предметное, материальное есть лишь символизация совершающегося в глубине духа, в Человеке.

Аристотель, Фома Аквинский, Декарт, Спиноза, Кант, Гегель, Гуссерль — все эти столь разнообразные философы превращают философию в наукообразную схоластику. Философское сознание вечно замутнено и закутано ложным призрачным стремлением к научности, к идеалам и критериям области, чуждой философии. Философия ни в каком смысле не есть наука и ни в каком смысле не должна быть научной. Казалось бы, так ясно, что ничто на свете не должно быть научно кроме самой науки. Научность есть исключительное свойство науки и критерий для науки. Философия уже была, когда науки еще не было, она из себя выделила науку. А кончилось ожиданием, что наука выделит из себя философию.

Что же такое научность? Перенесение критериев науки на другие области духовной жизни, чуждые науке. Рабство духа у низших сфер бытия, неустанное и повсеместное сознание власти необходимости, зависимости от мировой тяжести. Научность — лишь одно из выражений утери свободы творческого духа. Наука — познание необходимости через приспособление к мировой данности, сокращенное экономическое описание данной мировой необходимости в целях ориентировки и реакции сомосохранения. Все ограничительные дилеммы формальной логики — лишь приспособленные отражения ограничительных дилемм данной мировой необходимости. Трудно отрицать прагматическую природу науки, ее жизненно-корыстный, биологический характер. Наука — не творчество, а послушание, ее стихия — не свобода, а необходимость. Она ветхозаветна по своей религиозной сущности и связана с грехом. Наука никогда не была и не может быть освободителем человеческого духа. Наука не прозревает свободы в мире. Наука не знает последовательность тайн, потому что наука — безопасное познание. Поэтому наука не знает Истины, а знает лишь истины. Истина науки имеет значение только для частных состояний бытия и частных в нем ориентировок. Наука создает свою действительность, а философия и религия создают совсем другие действительности. Философия — общая ориентировка. Наука в своих основах и принципах, в своих корнях и вершинах может зависеть от философии, но не наоборот. Допустима философия науки, но недопустима научная философия. Цель философии — познание свободы и познание из свободы. Стихия философии — свобода, а не необходимость. Философия ищет истину мира и смысл мира, а не данность мира. Философия хранит познание истины, как мужскую солнечную активность в отношении к познаваемому. Философия есть творчество, а не приспособление и не послушание. Философия — искусство познания. Философия — искусство, так как она предполагает особый дар свыше и призвание, потому что на ней запечатлевается личность творца не менее, чем не поэзии и живописи. Но философия творит бытийственные идеи, а не образы. Философия есть искусство познания в свободе через творчество идей, противящихся мировой данности и проникающих в запредельную сущность мира. В философии есть победа человеческого духа через активное противление, через творческое преодоление; в науке — победа через приспособление. В науке есть горькая нужда человека; в философии — роскошь, избыток духовных сил. История философского самосознания и есть арена борьбы двух устремлений человеческого духа — к свободе и к необходимости, к творчеству и к приспособлению, к искусству выходить за пределы данного мира и к науке согласовать себя с данным миром. Платон был великим основателем первого устремления, материализм — крайнее выражение второго, покорности, послушания, необходимости, несвободы.

Откуда взялась уверенность, что дискурсивное мышление более общеобязательно, чем интуиция? От понижения уровня духовного общения до минимума. Дискурсивное мышление есть царство середины, никогда не начало и не конец. Концы и начало всегда скрыты в интуиции. Дискурсивное мышление — лишь орудие интуиции, которая зачинает и завершает. Интуиция — симпатическое вживание, вникновение в мир, в существо мира, и потому предполагает соборность. От философа требуют оправдания его интуиции научными дискурсивными принудительными критериями, лежащими вне философии и вне творческом интуиции, потому лишь, что оставляют его одиноким, отчужденным в его прозрениях. Творчество не должно быть понижено в качестве для большей общеобезательности, то есть большей приспособленности к низшим формам общения, — это грех против Святого Духа.

Истина не есть дублирование, повторение бытия в познающем. Истина — осмысливание и освобождение бытия, она предполагает творческий акт познающего в бытии.

Глава II. Микрокосм и Макрокосм

Самосознание человека как центра мира, в себе таящего разгадку мира и возвышающегося над всеми вещами мира, есть предпосылка всякой философии, без которой нельзя дерзать философствовать. Кто философски познает мир, тот должен превышать все вещи мира, тот не может быть одной из вещей мира в ряду других, тот сам должен быть миром. Перед дробной частью вселенной не могла бы стать дерзкая задача, постигнуть вселенную, не возникла бы программа познания, программа философии.

Философия и есть внутреннее познание мира через человека, в то время как наука есть внешнее познание мира вне человека. В человеке открывается абсолютное бытие, вне человека — лишь относительное.

Человек — точка пересечения двух миров. Человек — одно из проявлений этого мира, одна из вещей в природном круговороте вещей; и человек выходит из этого мира как образ и подобие абсолютного бытия и превышает все вещи порядка природы.

Философская антропология ни в каком смысле и ни в какой степени не зависит от научной, ибо человек для нее не природный объект, а сверхприродный субъект.

Оккультные и мистические учения всегда учили о многосоставности, сложности человека, включающего в себя все планы космоса, изживающего в себе всю вселенную. Вечная правда мистики скоро должна стать правдой открытой и обязательной, от которой спрятаться можно будет лишь в небытие.

Человек-микрокосм ответственен за весь строй природы, и то, что в нем совершается, отпечатывается на всей природе. Человек живет, духотворит природу своей творческой свободой и мертвит, сковывает ее своим рабством и падением в материальную необходимость. Падение высшего иерархического центра природы влечет за собой падение всей природы, всех низших ее ступеней. Вся тварь стенает и плачет и ждет своего освобождения. Камни, растения и животные овладевают человеком и как бы мстят ему за собственную неволю. Человек должен освободиться от низших ступеней природной иерархии, должен стыдиться своей рабской зависти от того, что должно от него зависеть. Природа должна быть очеловечена, освобождена, оживлена и одухотворена человеком. Только человек может расколдовать и оживить природу, так как он сковал и омертвил ее.

Человек не может просто уйти от космоса, он может лишь изменить и преобразить его. Космос разделяет судьбу человека, и поэтому человек разделяет судьбу космоса.

Человек не только выше всех иерархических ступеней природы — он выше ангелов. Ибо ангелы — лишь оправа Божьей славы. Природа ангелов — статична. Человек сотворен по образу и подобию Божьему; зверь — по образу и подобию ангельскому. Поэтому в мире есть динамически — творческая богочеловеческая иерархия и нетворческая, статическая ангело-звериная иерархия. Возобладание в Церкви статики над динамикой, омертвение в ней творческого духа и есть результат возобладания в ее духовном строе иерархии ангело-звериной над иерархией бого-человеческой. Клерикализм и есть господство ангельского начала в мире вместо человеческого начала. Последствие его — озверение человека. Ангелы - иерархическое окружение божественного организма и хранители человека как медиумы божественной энергии. Ангел, пожелавший стать царем космоса, стал дьяволом. Это дерзкое богоотступничество ангела в космосе отозвалось тем, что зверь, подобный ангелу, пожелал в нем царствовать. На земле в папе и во всяком священнике, всяком ангельском чине, пожелавшем царствовать и господствовать, отражается падение ангела, диавольский выход его из божественного покоя, из славы. Динамическим творческим центром вселенной, сотворен человек, но в исполнении своей свободы он последовал за падшим Ангелом, пожелавшим стать центром мира, и потерял свое царственное место, обессилил свое творчество и впал в состояние звериное. Воссоздается богочеловеческая иерархия через воплощение Сына Божьего, через боговоплощение, через явление в мир абсолютного, божественного Человека.

Глава III. Творчество и искупление

Откровение творчества идет не сверху, а снизу, это — антропологическое откровение, не теологическое. Бог ждет от человека антропологического откровения творчества, сокрыв от человека во имя богоподобной свободы его пути творчества и оправдание творчества. Творчество — дело богоподобной свободы человека, раскрытие в нем образа Творца. Творчество не в Отце и не в Сыне, а в Духе и потому выходит из границ Ветхого и Нового Завета.

Актом своей всемогущей и всеведущей воли захотел Творец ограничить свое предвиденье того, что раскроет творческая свобода человека, ибо в этом предвидении было бы уже насилие и ограничение свободы человека в творчестве. Творец не хочет знать, что сотворит человек, ждет от человека откровений о творчестве и потому не знает того, что будет антропологическим откровением. Человек есть прибыльное откровение в Боге.

Закон начинает борьбу со злом и грехом, искупление завершает эту борьбу, в творчестве же свободном и дерзновенном призван человек творить мир новый и небывалый, продолжать творение Божье.

Христианская мистерия искупления на известной ступени развития человечества объективируется, представляется внеположной, трансцендентной человеку и его внутреннему духовному пути. Так обретается Христос в объективно-предметном ряду и снимается с человека бремя внутреннего пути Христа как пути Человека, как антропологического процесса. То было материализацией христианства, его инволюцией. Ныне христианство может стоять лишь под знаком эволюции, духовного восхождения. Мистерия христианства переносится внутрь, Христос становится имманентен человеку, человек на себя возлагает все бремя, всю безмерность свободы. Христос перестает быть единственным в объективном ряду среди других. Он — Всечеловек — становится путем человека, мистерией его духа.

Глава V. Творчество и бытие

Если бы в бытии все было несотворенным, то сама идея творчества не могла бы зародиться в мире. Если допустить божественность бытия, в котором совершается лишь перераспределение извечно данного, лишь истечение, то о творчестве никогда в мире не могло бы возникнуть и вопроса.

Человек призван обогатить саму божественную жизнь. Ибо абсолютно быть должен не только Бог и божественное, но также человек и человеческое. В Боге есть страстное томление и тоска по человеку. В Боге есть трагический недостаток, который восполняется великой прибылью — рождением человека в Нем. Есть зов человека, чтобы Бог в нем родился. Но есть и зов Бога, чтобы человек в нем родился. Это и есть тайна христианства, тайна Христа, неведомая мистике индусов, Плотина, и всякой отвлеченно-монистической мистике. Бог и человек — больше, чем один Бог. Раскрывающаяся в Едином субстанциальная множественность бытия – больше, чем недифференцированное Единое. Необходимо порвать с моральной традицией Парменида и элейцев. Лишь миф о тоске Божьей по человеку и по любви человека приближает нас к последней тайне. Если мир лишь эманирует из Бога, то творческого акта нет, и творчество не оправдано.

Закон сохранения энергии материализм понимает как отрицание творчества, как консерватизм бытия. Учение об эманации тоже должно признать этот закон. Творчество — прирост энергии не из другой энергии, а из ничего, а потому не признает абсолютного и вселенского характера за законом сохранения энергии, преодолевает его.

Каждое лицо имеет свободное и самостоятельное бытие. Трансцедентность Божества может быть принята лишь в том смысле, что самость всякой личности не может исчезнуть и раствориться в Божестве. Свободное и самостоятельное бытие личности соединяется с Богом, но не исчезает в Боге. Исчезновение и растворение предполагает Бога безличного — свободное соединение предполагает Бога личного. Бог личный – Бог троичный, три Лица Божественной Троицы.

Мир насквозь есть иерархия живых существ, оригинальных личностей, способных к творческому приросту бытия.

Творчество человека подобно творчеству Бога, не больше и не тождественно, но подобно.

Новозаветная религия Христа открывает новый аспект творения. Божье творение продолжается в воплощении Христа Логоса. Мир творится не только в Боге-Отце, но и в Боге-Сыне. Христология — учение о продолжении творения. Завершиться творение может лишь в Духе, лишь творчеством человека в Духе. Процесс мирового творчества проходит через все Ипостаси Троицы.

Мировой процесс — восьмой день творения, продолжающееся творение.

Творчество предполагает личность, эволюция же безлична.

Научное отрицание творчества порождено религиозным отрицанием творчества. Механический и материальный взгляд на природу мира — обратная сторона христианско-аскетического мироощущения. Христианство изгнало духов природы и тем механизировало природу. В этом смысле наука — порождение христианства. Наука вся находится во власти христианского сознания греха и падения.

Дарвинизм и марксизм — побочные дети христианства дотворческой эпохи. В мире должно быть открыто творческое развитие, а не эволюция.

Космос творится, он не дан, а задан. Тварное существо не творит существ — существа творит лишь Творец. Тварное бытие не сильно создать лицо. Такая попытка всегда демонична, это — черная магия. Основа всякого существа, всякой личности божественна. Творчество тварных существ может быть направлено лишь к приросту творческой энергии бытия, к росту существ и их гармонии в мире, к созданию ими небывалых ценностей, небывалого восхождения в истине, добре и красоте, т.е. к созданию космоса и космической жизни, к плероме, к сверхмирной полноте. Тайна Творчества лица — Божья тайна. Всякий уклон на этот путь ведет к созданию механического бытия, мертвечины. Это творчество падшего ангела.

Онтологически существует лишь один мир, одно божественное бытие. Но падение бытия раскололо и раздвоило его. Мир пришел в болезненное состояние. Мир и сейчас есть болезнь бытия, плен, его падшее состояние, частичная утеря им свободы и подчинение внешней необходимости. Мир «иной» и есть здоровое бытие, его подъем его освобождение, его полнота. Мир «сей» должен преодолен и побежден — это не означает вражды к миру, к космосу, это означает лишь вражду к его болезни, порабощению.

Глава VI. Творчество и свобода. Индивидуализм и универсализм

Необходимость — сознание свободы первого Адама, результат дурно направленной свободы, свободы отпадения. Свобода не есть сознанная необходимость, как учили германские идеалисты. Необходимость есть дурная, бессознательная свобода, свобода, не просветленная Логосом. Принудительная необходимость есть лишь обратная сторона мирового распада и мировой отчужденности.

Степень принудительной материальности прямо пропорциональна степени внутренней отчужденности. Любовь сжигает всякую необходимость и дает свободу. Любовь есть содержание свободы, любовь — свобода нового Адама, свобода восьмого дня творения. Материально принудительность мира есть наваждение злобы, призрачное бытие, порожденное раздором. Инертная, тяжелая, давящая материя мира может быть расколдована, раскована, оживлена лишь силой соединяющей любви, которую несет с собой в мир Абсолютный Человек, Новый Адам. Любовь есть творчество.

Индивидуализм — судорога свободы старого Адама, ветхой свободы. Свобода в индивидуализме есть свобода отъединенная отчужденная от мира. А отъединенность от мира ведет к рабству у мира. Индивидуализм — враг индивидуальности. Человек — органический член мировой, космической иерархии, и богатство его содержания пропорционально его соединением с космосом. И индивидуальность человека находит в себе полноту выражения лишь в универсальной космической жизни. Индивидуальность в индивидуализме — лишь болезненная судорога. Она бессодержательна, пуста. Индивидуализм — трагедия пустой свободы. Свободный волевой акт хочет «того-то», а не «того, чего захочет». В этом отстаивании своего права хотеть «того, чего захочу» есть рабья психология, это психология утерявших свободу, психология детского возраста.

Глава IX. Творчество и любовь

Любовь лежит уже в каком-то ином плане бытия, не в том, в котором живет и устраивается человеческий род.

Формы семьи, столь текучие на протяжении человеческой истории, всегда были формами социального приспособления к условиям существования, к условиям существования, к условиям хозяйствования в мире. Это хозяйственная ячейка прежде всего, и ее связь с полом всегда косвенная, а не прямая. Семья родилась из необходимости, а не из свободы. Всякое восхождение в поле, всякий взлет к более высоким формам общения мужчины и женщины преодолевает семью, делает ее ненужной.

Моралисты семьи не знают, что делать с фактом соединения мужчины и женщины вне сексуального акта, не знают, как оценить это соединение.

Подлинная любовь иного мира, любовь, творящая вечность, исключает возможность сексуального акта, преодолевает его во имя иного соединения. Известно, что сильная влюбленность иногда противоположна специфическому сексуальному влечению, не нуждается в нем.

Влюбленность жаждет абсолютного соединения и абсолютного слияния, духовного и телесного. Сексуальный акт разъединяет.

Жертвенность любви, ее отречение от мирского благоустройства делает ее свободной. Лишь жертва безопасностью дает свободу.

Любящий прозревает любимого через оболочку природного мира, через кору, лежащую на всяком лице.

В Боге встречается любящий с любимым, в Боге видит любимое лицо. Природа любви — космическая, сверхиндивидуальная.

В так называемом браке разврат так же находит себе приют, как и в местах, не имеющих оправдания. Разврат всюду имеет место, где целью не является соединение любящих, проникновение через любовь в тайну лица. По обыденным представлениям развратом называются недозволенные формы соединения полов, в то время как развратно именно отсутствие соединения. Сексуальный акт развратен потому, что недостаточно глубоко соединяет. Развратно лишь сладострастие разъединения, и свята сладкая страсть соединения. Развратно сладострастие, не проникающее в объект, погружающее в себя, и свят оргийный экстаз любви, сливающий с любимым.

Дата добавления: 2015-03-29