Первая часть 3 страница

«Слуга актера там, где необходимо подчиниться его индивидуальности, приспосабливающийся и к индивидуальным качествам художника-декоратора, непрерывно принимающий в расчет требования дирекции, он, в конечном счете, является настоящим властелином спектакля»[5].

Если относиться к профессии режиссера с такими требованиями, как к ней относились Станиславский и Немирович-Данченко, мы придем к тому, что в основе режиссуры лежит способность режиссера к перенесению на себя всех процессов актерского творчества. Этой способностью не исчерпывается наша профессия, но без нее она невозможна. Режиссер не может помочь актеру, если он не умеет прожить с актером, со всеми актерами, сколько бы их ни было занято в пьесе, каждую, самую тонкую извилинку роли. Он должен быть беспрерывно наготове, он должен в каждую секунду репетиции активно жить творческой жизнью действующего лица, понимать все, что происходит с актером (со всеми актерами!), уметь мгновенно подсказать тот или иной ход.

Уберечь от неверного — порой только взглядом, порой словом, движением, а иногда внушительным монологом. Раствориться во всем и во всех. И вместе с тем держать руль управления так, чтобы корабль шел строго по намеченному пути.

Точнее всего сравнение режиссера с дирижером. Дирижер тоже чувствует и слышит каждый отдельный инструмент оркестра, но умеет подчинить его целому. И главная сила дирижера, конечно, в таланте подчинения всех частей целому, замыслу композитора.

В этом же сказывается и талант режиссера. Но услышать фальшь в музыке, как мне кажется, проще. Есть ноты, есть нотные знаки. Слово, написанное автором, — еще не нотный знак. Нам надо еще сочинить сложную, многообразную музыку подтекста, действия, приспособлений, мизансцен и атмосферы. Только тогда в результате всей этой огромной предварительной работы мы придем к созданию режиссерской партитуры.

Для того чтобы дышать вместе с актером одним дыханием, для того чтобы режиссерское сердце билось в унисон с сердцами актеров, а мозг сохранил зоркость контроля, нужна режиссерская техника.

Что же это такое?

Прежде всего — это умение жить вместе с актером, это знание законов актерского творчества, его природы, его сложности и т. д.

Однако заметим тут же, что одной способности жить вместе с актером — мало, режиссерское самочувствие в процессе работы довольно сильно отличается от актерского. Во-первых, количеством объектов и, в связи с этим, способностью мгновенного переключения; во-вторых, умением в каждом отдельном элементе видеть частичку целого. Ощущение, охват целого является основой основ режиссерской профессии. Все это впрямую относится к «технике режиссера».

Режиссерское самочувствие в процессе работы точнее всего назвать единством «льда и пламени». Это самочувствие надо тренировать. Пламя — от горячего сопереживания актеру. Лед — от острого анализа.

Идеалом следящего за репетицией режиссера можно назвать Станиславского.

Невозможно забыть, как Станиславский, то сбрасывая, то надевая пенсне, хохотал от души, порой вытирая слезы от душившего его смеха, а потом хладнокровно и точно анализировал увиденное, не оставлял незамеченной ни одной ошибки, ни одного самого маленького отклонения от намеченного. Он видел ошибки под таким сильнейшим духовным микроскопом, который был незрим для всех окружающих. Так же зорко он видел самый крошечный росток того, что в будущем принесет драго-

ценные плоды. Анализ не мешал его непосредственности, а непосредственность не вступала в конфликт с анализом.

Непосредственность и живость восприятия — одна из сильнейших сторон художника. Режиссер должен обладать чувством этой непосредственности, должен развивать его в себе. С другой стороны, ему необходимо развивать в себе строгого и точного аналитика. Диалектика непосредственного восприятия и острота анализа — суть нашей режиссерской технологии.

А. Блок в статье, посвященной памяти В. Ф. Комиссаржевской, прекрасно сказал: «Художник — это тот, для кого мир прозрачен, кто обладает взглядом ребенка, но во взгляде этом светится сознание зрелого человека...»[6]. Эти слова, мне кажется, относятся и к режиссеру.

Для того чтобы проживать вместе с актером все тончайшие психологические ходы, чтобы быть на страже неточного психологического перехода и уметь подсказать верный путь, надо обладать не только теми же навыками, какими обладает актер, но значительно большими. Режиссер должен обладать гораздо более подвижной психикой. Он должен уметь окунаться в глубины чувств и переживаний отдельного актера, сохраняя все время внимание ко всему происходящему, переключать внимание от одного к другому, собирая, когда надо, все в единое целое.

Трудно определить количество объектов, которые входят в круг внимания режиссера. Здесь и каждый актер в отдельности, и все в целом; здесь и музыка, и свет, и шумы, и движение круга, и занавес. Все важно, все необходимо, и за всем должно уследить зоркое режиссерское око. Режиссер должен быть всегда в форме, всегда в творческом состоянии. Он должен в любой момент успокоить нервничающего актера. Актер, к сожалению, имеет право на настроения, режиссер — нет.

Воля, выдержка, покой, готовность в любое мгновение прийти на выручку любому участнику работы, — все это режиссер должен воспитать в себе. Это нелегко и требует громадной самодисциплины.

А чувство страха перед актером? Тут нельзя не сделать еще одно отступление. Один молодой режиссер, прошедший войну, много раз раненный, рассказывал мне, что все испытанное им на фронте не могло сравниться с тем чувством страха, который он испытал на первой репетиции в театре.

— На фронте я был занят ежесекундно делом, там я о себе и не помнил, не до того было, а здесь...— при одном воспоминании о пережитом он побагровел, вытащил платок и вытер лоб и шею.

Обстоятельно подготовившись, он пришел на репетицию. Разложил листки с записями и решил обвести всех актеров уверенным взглядом. Уверенный взгляд был, так сказать, запланирован. Но, подняв глаза, он встретился с множеством улыбающихся, лукавых, выжидающих, иронических лиц.

— Мне показалось, что вся комната полна глазами. И самыми страшными были глаза скучающие, равнодушные...

Он попытался не отводить взгляда, но вдруг заметил, что у него дергается нижняя губа. Тут он забыл все, о чем собирался говорить. Открыл рот, а голоса нет, совсем нет...

— Дать вам водички? — сочувственно спросила молодая актриса. Режиссер почувствовал, что сейчас заплачет. Спас его старый актер. Он, по-видимому, все понял и начал задавать вопросы. Ответив на два-три вопроса, режиссер постепенно пришел в себя. Но об «уверенном» взгляде не могло быть и речи.

— Контакт с актерами пришел не сразу, он давался мучительно трудно.

— Почему? — спрашиваю я.

— Все время думал о себе, все время проверял — какой я, какое произвожу впечатление — хотелось казаться умнее, эрудированнее, даже, стыдно сказать, хотелось казаться красивее. Что-то играл — то голосом, то глазами, то многозначительными паузами. Боялся отчаянно, испытывал подлый, низкий страх, руки и сердце холодели, готов был выпрыгнуть из окна, как Подколесин.

— Чем спаслись?

— Почувствовал облегчение только тогда, когда забота об актерах и сам процесс репетиций вытеснили мысль о том, каким я им кажусь.

В сущности, эти переживания близки тому, что испытывает актер, стесняясь режиссера, товарищей по работе, а потом зрителя. Вспомним, сколько слов посвятил Станиславский тому, как избежать страха перед черным порталом сцены, как спастись от посторонних мыслей, мешающих творческому процессу. Умение управлять своим вниманием, умение переключать его по своей воле необходимы режиссеру едва ли не в большей степени, чем актеру.

Итак, все время идет невольное сравнение творчества режиссера с творчеством актера.

Воображение? Свобода мышц? Темпо-ритм? Есть ли хоть один элемент творческого процесса актера, без которого может обойтись режиссер?

Такого элемента нет. Но к этим элементам присоединяются еще многие-многие другие, не осознав которых, режиссер не почувствует твердой опоры.

Разбираясь в элементах системы Станиславского, постепенно раскрывая студентам их суть, я доказываю им, что Станиславский был тысячу раз прав, говоря, что понимать в нашей профессии означает уметь. Можно многое прочитать о системе Станиславского и не иметь при этом никакого понятия о реальной профессии режиссера.

Можно, скажем, выписать о «внимании» все, что о нем написано в учебниках психологии, все, что написано о «внимании» Станиславским, Немировичем-Данченко и их учениками (кстати сказать, это тоже очень полезно, так как заставляет учащегося фиксировать свою мысль на определенной, важной проблеме), но без практических навыков, без жестокой самодисциплины, которая будет заставлять студента ежедневно тренироваться, чтобы улучшить свой творческий аппарат, — без этого ничего не выйдет.

Мне необходимо внушить своим ученикам, что «Работа актера над собой в творческом процессе переживания» посвящена не только актерам, что это великая школа и для режиссеров. Может быть, режиссерам овладеть ею еще важнее.

Итак, мы начинаем наши практические занятия.

Мы делаем упражнения и тренируемся на всех элементах системы.

Внимание — это первое колечко невидимой цепи, за которое мы пытаемся зацепить жар-птицу творчества.

Паустовский говорил, что наблюдательность требует медлительности. Действительно, научиться наблюдать, не торопя себя, научиться высасывать («как ласка высасывает яйца») все, что дает объект наблюдения,— непременный закон творчества в литературе, поэзии, театре.

Данные нам от природы способности видеть, слышать, осязать и обонять мы должны развить в такой мере, чтобы они стали нашими помощниками в творчестве. Природные способности мы должны превратить в наше художественное орудие, в источник творчества.

Необходимо помнить, что существует внимание произвольное и непроизвольное.

Внимание — своеобразные щупальцы, данные человеку для общения с окружающим его миром. Чем цепче внимание человека, тем больше он замечает в жизни, тем глубже проникает в суть явлений. Внимательному человеку интересней живется. Он больше других получает, а стало быть, и больше отдает, Он интересен, он содержателен, его внутренний мир манит окружающих людей.

Есть люди, наделенные от природы способностью жадно воспринимать мир, людей, искусство, науку. Это талантливые люди. Их еще в юности узнаешь по той жадности, с которой они воспринимают жизнь. Стремление проникнуть в тайны жизни всегда лежит в самой сути талантливой натуры.

В человеке должен идти «мыслительный процесс», который может подвести его к творчеству, к вдохновению. Жизнь полна прекрасными, таинственными и сложными проявлениями, но далеко не все способны быть захваченными ими. Еще меньшее количество людей способно разбираться в своих впечатлениях, в то время как искусство театра состоит в том, чтобы не только разбираться, но и передавать свои впечатления другим, заражать ими других.

Уже непосредственное восприятие требует особого человеческого дара.

Мне пришлось в один и тот же вечер встретиться с двумя людьми. Один из них пробыл месяц в командировке в Соединенных Штатах, другой вернулся после трехдневного пребывания в Костроме.

«Американец» вынес из своей поездки до смешного мало. Небоскребы, рекламы, магазины, машины... Все, что он говорил, было неинтересно, тривиально. Даже рассказ о Ниагаре казался давным-давно знакомым, много раз слышанным. Все скучали.

Тогда начал свой рассказ «костромич».

«Костромичом» был Алексей Дмитриевич Попов.

Он рассказывал о спокойном, тихом городе, который стоит как раз на «стрелке», где река Костромка впадает в Волгу. В центре города — площадь, круглая, в Костроме ее называют «сковородка». От нее, как от солнца, идут лучами улицы. Алексей Дмитриевич, рассказывая, всегда показывал, — вскакивал, жестикулировал, и, помню, как в рассказе о костромской «сковородке» он обводил на полу громадный круг и рисовал от него по всей комнате лучи. Эту площадь окаймляют удивительные старинные здания. Торговые ряды, пожарная каланча, бывший

57

дом губернатора, музей. К этому музею принадлежит и знаменитый Ипатьевский монастырь с золотыми куполами. Там сохранились палаты Бориса Годунова. За стенами крепости сейчас собираются уникальные деревянные постройки на сваях — церковь, бани, мельница...

Когда Алексей Дмитриевич рассказывал о старине, всегда казалось, что он был живым очевидцем далеких событий. О Костроме, о смутных временах, о том, как царь скрывался в Ипатьевском монастыре, а под стенами монастыря в течение двух суток стоял народ и в голос молил его сесть на престол, или о том, как Иван Сусанин завел отряд поляков, шедших убить царя, в леса под самой Костромой,— он обо всем этом говорил так, будто ни он, ни мы никогда истории не учили. И об истории, и о сегодняшней Костроме он рассказывал, будто только что видел, щупал, осязал этот город и все, связанные с ним события.

Он говорил, говорил, а все слушали, как завороженные, Кострома казалась самым интересным местом на земле.

Надо уметь видеть. Не пропускать ничего из того, что предлагает тебе жизнь. И еще надо уметь творчески «переваривать» свои впечатления.

Непроизвольное внимание, оказывается, тоже может быть управляемо. Мы не можем себе представить, что нам суждено увидеть, но мы должны быть готовы воспринять это открыто, с удивлением и радостью.

Будущему режиссеру нужно развить в себе способность восприятия. Зависит эта способность от многих факторов. Запас сведений, жизненный опыт, эмоциональный багаж человека,— все это определяет силу восприятия.

В науке такой запас сведений называется тезаурусом. По-латыни это слово означает: сокровище. Это очень хорошее слово. Действительно, то, что хранится в нашей эмоциональной памяти,— ни с чем не сравнимое сокровище, которое должно ежедневно, ежечасно увеличиваться. Под «тезаурусом» подразумевается не простая сумма сведений, а все интеллектуальное и эмоциональное богатство человека, включающее его способность к сотворчеству, к сопереживанию, к умению проникнуть силой своего воображения в возникшие перед ним обстоятельства.

Когда-то мне пришлось работать экскурсоводом в Третьяковской галерее. Однажды я привела группу таджиков в зал Левитана. Остановившись перед картиной «Над вечным покоем», я предложила своим экскурсантам сказать, какие чувства она в них вызывает. Прежде всего меня удивило, что у большинства появилась на лицах улыбка.

— Как вам кажется, эта картина грустная или веселая? — спросила я.

— Веселая! — ответили мне.

— Почему??

— Воды много...

Бытовая, привычная потребность в воде вытеснила эстетическое восприятие...

Или вот еще случай в той же Третьяковской галерее. Это было в начале 30-х годов.

Группа колхозников стоит перед картиной Ярошенко «Всюду жизнь». На картине — арестанты, среди них маленький мальчик, он кормит голубей. Лица следящих за голубями — счастливые. Забыто и то, что они за решеткой, на какую-то минуту забыты несправедливость и горе. Кажется, все помыслы сосредоточены на том, найдут ли голуби брошенный через решетку корм.

— Смотри, кулаков везут! — говорит кто-то из группы. И эту версию подхватывают все. Начинается бурное обсуждение.

— Голубей кормят, — говорит кто-то, — а с работников шкуру драли.

Моя попытка рассказать об истинном содержании картины разбивается о твердое, яростное отношение к кулакам.

Вспоминается мне прекрасно описанный Алексеем Толстым в «Хождении по мукам» спектакль «Коварство и любовь». Красноармейцы воспринимали его с позиции своего сегодняшнего, животрепещущего опыта классовой борьбы.

Все это естественно — развитое эстетическое чувство влечет за собой совсем иное восприятие произведений искусства. Но я привела эти примеры для доказательства того, что наша душа, наше сознание, наше сердце рвутся к восприятию, захватывая с собою свой собственный горячий, животрепещущий опыт, свой тезаурус.

Гений — всегда впереди тезауруса своего поколения. Непонятны для своих современников были Бетховен, Роден, импрессионисты; не сразу поняты были Маяковский, Шостакович, Прокофьев.

Их творчество постепенно становилось близким, понятным, неотъемлемым от общей культуры страны, нации, всего человечества.

Быть способным к восприятию всего богатства, которое нам дарит жизнь и искусство, — это первая, основная задача для того, кто хочет жить в искусстве.

Набираться знаний и ощущений впрок — это одна из сложных проблем. Если обратиться к записным книжкам писателей, художников, можно увидеть, что огромный материал, который там зафиксирован, совсем не является тем материалом, который будет ими обработан и использован в творчестве. Чаще все-

го— это материал «впрок», обогащение души художника, пища его ассоциативного мышления.

Станиславский любил рассказывать о том, как Шаляпин слушал споры и разговоры окружающих. «Он жрал знания»,— говорил Станиславский о Шаляпине. Слово «жрал» — было несколько странным в устах Станиславского, но оно точно выражало активное, жадное поглощение, любознательность человека, который познает мир.

Будущим режиссерам необходимо овладеть тремя элементами процесса познания:

1) восприятием объекта,

2) запоминанием воспринятого,

3) умением воссоздать воспринятое.

Станиславский считал, что живость эмоциональной памяти является верным залогом одаренности актера. И на экзаменах очень внимательно следил за поведением того, кто перед ним. «Если экзаменующийся побледнеет, покраснеет или у него появятся слезы на глазах при воспоминании о пережитом, — вы можете быть почти уверены, что перед вами человек, способный заниматься искусством», — говорил он.

Каждый из этих трех элементов — восприятие, запоминание, умение воссоздать — требует тренировки.

Талантливым людям это все присуще. Даже у студентов в институте иногда наблюдаешь, как богатство, глубина содержания, рвутся наружу, как подчас небольшой толчок извне вызывает к жизни бурю, вихрь ответных волн. Но если и талантливым натурам необходима тренировка, что же говорить о людях с меньшими способностями?

Наладить свой психофизический аппарат так, чтобы он беспрерывно наблюдал, воспринимал, перерабатывал, отбирал, вновь обогащался впечатлениями, — и так всю жизнь, до конца, до последнего дыхания. Вот задача художника театра.

А в начале этого пути — простые, простые донельзя упражнения. Я со студентами перехожу к этим упражнениям, стараясь не терять конечную их цель, требуя при этом полной внутренней собранности.

Методология Станиславского по воспитанию у актера сценического внимания основывается на так называемых «кругах внимания».

Их несколько: точка, самый малый круг, малый, средний, большой, самый большой. Легче всего сконцентрировать внимание на точке или малом круге.

Итак, мы начинаем...

— Соберите все «лучи» своего внимания на каком-либо объекте. При этом старайтесь, чтобы извне ничто не входило в этот минимальный «круг» и не отвлекало вас. Затем расширьте «круг» вашего внимания, «впустив» в него какой-либо другой объект. Затем — еще один, и так до тех пор, пока «полем» вашего внимания не станет большое количество объектов. Это «большой круг внимания». Теперь начинайте постепенно сужать его, вновь сведя к минимальному...

Я люблю начинать урок со слухового внимания. Годы практики доказали, что именно слуховое внимание наиболее властно собирает студентов.

Дается задание: по первому хлопку педагога прислушаться ко всем окружающим шумам. По второму сигналу — к шумам, раздающимся за окном аудитории. По третьему — к шумам в коридоре, по четвертому — к шумам внутри аудитории.

Студенты делают это упражнение, а педагог тихо, чтобы не мешать остальным, снимает то у одного, то у другого лишнее напряжение. Это лишнее сказывается то в бровях, то в губах, в плечах, руках, ногах или в напряженно неестественно вытянутой шее.

После упражнения студенты рассказывают об услышанном. Один начинает перечислять все запомнившиеся ему звуки. Остальные по вызову педагога дополняют рассказ. Мы следим, чтобы студенты не повторяли сказанного, а называли только неупомянутые звуки. Студенты не знают, кому придется отвечать, поэтому все находятся в собранном, рабочем состоянии. Порой вызываешь студента несколько раз подряд, а то совсем не вызываешь. Важно нарушить покой, который появляется, как только студенты понимают, что их вызывают в определенной очередности. Ответивший, как правило, сразу же начинает «отдыхать». Он отключается от общего задания и часто мешает остальным то. подсказом, то ироническим смешком. Опрос «вперемежку» тут необходим, но он и от педагога требует собранности и активности.

Если я начинаю со слухового внимания, в этом сказывается мое чисто субъективное пристрастие. К упражнениям на слуховое внимание я обязательно в течение того же урока присоединяю упражнения на другие органы чувств. Важно, чтобы внимание как практическая проблема вошло с максимальной силой в сознание учащихся.

Я прошу к следующему уроку каждого принести свое упражнение, тренирующее тот или иной элемент творчества.

Наиболее интересные из них мы тут же осуществляем. Это — первая требующая творческой инициативы работа студентов. Уже не помню кем, но придумано было упражнение, которое мы потом нередко повторяли.

Группа становится в полукруг (это наиболее удобное расположение). Один — в центре, спиной к остальным. Он закрывает глаза. Студенты задают «водящему» вопросы, на которые тот должен отвечать, обращаясь по имени к задавшему вопрос. Он должен узнать обращающегося к нему по голосу, по манере говорить. Усложняется упражнение тем, что спрашивающие меняются местами.

Студенты-иностранцы узнаются, конечно же, мгновенно, но русским порой удается скрыть себя за маской спокойного, как бы «объективного» вопроса, в котором их психологические и речевые особенности отходят на второй план. Каждому хочется, чтобы его не узнали. Это довольно занимательная задача, она вызывает к жизни любопытные речевые приспособления.

Вот еще упражнение на слуховое внимание. Все садятся в полукруг (это удобно, потому что все видят друг друга). Крайний с фланга начинает песню. Рядом сидящий подхватывает, и так постепенно, один за другим, вступают все, и песня поется хором. Если кто-то не знает песни, или ее слов, он должен спеть музыкальную фразу, пропетую предыдущим студентом. Задача варьируется — вступающий поет соло, так что вся песня состоит из суммы отдельных музыкальных фраз, или каждый вливается со своей музыкальной фразой в постепенно нарастающий хор. Бывает так, что в группе много музыкальных людей, включаются вторые, третьи голоса, — само собой возникает некое музыкальное целое. Обычно после такой удачно возникшей песни студенты просят разрешения повторить, и тогда поют ее уже «набело». Несколько раз я выносила это упражнение на экзамен.

Еще упражнение на слуховое внимание. Песня импровизируется. Слов нет. Первый начинает какой-то мотив, второй подхватывает его, потом третий, четвертый и т. д. Задание: стараться не съезжать на знакомый мотив, а сочинять свою, пусть наивную, мелодию, возникшую от внимательного слушания партнеров.

А вот чуть более сложное упражнение на развитие, как сейчас принято говорить, «механизма внимания».

Каждый ставит перед собой стул, и кто-нибудь один выстукивает ладонями или костяшками пальцев некий ритмический пассаж. Рядом сидящий повторяет его и прибавляет свой. Тре-

тий повторяет выстуканное двумя предыдущими и выстукивает свой и т. д. Забывший или неверно повторивший выбывает из игры.

Сначала выбывающих бывает много, но привыкнув, освоившись и натренировав внимание, мы проходим весь круг в полном составе, без «жертв». В упражнениях с песней помимо внимания непроизвольно тренируется слух. В процессе выстукивания ритма — ритм.

Все эти упражнения варьируются, дополняются. Например, заданный ритмический рисунок студент продолжает, выстукивая его ногами, потом, в танце, к нему по одному присоединяются остальные. В этом упражнении создателем ритма является кто-то один, — он создает и задает ритм. Он же должен его развить, разнообразить, а остальные должны внимательно и быстро подчиняться ритмической директиве. Ритм в данном случае лучше выбивать на каком-либо инструменте. Это упражнение шумное, движется и танцует вся группа, и постукивания ладонями будут не слышны, заставят излишне напряженно прислушиваться танцующих.

Музыка и ритм сравнительно легко мобилизуют внимание студентов. Упражнение, которое я сейчас опишу, дается труднее.

Аудитория делится ширмой пополам. Одному из студентов предлагается придумать себе дело, которое должно состоять из ряда действий. Он должен взять необходимые ему для этого предметы. Если он накрывает на стол, ему понадобятся тарелки, чашки, вилки, ложки. Если подметает комнату, ему придется отодвигать стол, стулья, чтобы вымести щеткой пыль. Действуя в придуманных им обстоятельствах, студент должен садиться или вставать, брать посуду, умываться или подметать пол, стараясь не форсировать шума, действовать целесообразно, как в нормальных условиях.

Другой студент в это время находится за ширмой. Он не знает, какое действие осуществляет «шумящий» и должен отгадать, что происходит за «стеной». Разумеется, подглядывания категорически исключаются.

Можно усложнить это задание. «Шумит» уже не один студент, а целая группа. Двух человек я всегда оставляю для того, чтобы они могли наблюдать этюд и после сделать замечания. Замечания эти обязательно корректируются мной или кем-либо из педагогов.

«Украшение елки». Решили сделать этот этюд очень тихо. Как всегда в таких случаях, скрипнул стул, на который нужно было встать, чтобы дотянуться до верхней ветки елки, вырыва-

лись из тихого шёпота отдельные слова. За столом педагогов они не были слышны, но «подслушивающий» так и впивался в каждый шорох.

Он угадал. Очень интересно он рассказывал потом о том, как догадался, что за ширмой украшают елку, — он, оказывается, слышал такие еле уловимые звуки, которые прошли незамеченными для всех наблюдавших.

Часто я предлагаю студентам найти в литературе описание того, как человек слушает и что он слышит. Страницы Тургенева, Толстого, Чехова, Хемингуэя раскрывают нам богатство звуков, услышанные художником. Вот отрывок из письма Тургенева (принес его кто-то из студентов):

«Прежде чем лечь спать, я каждый вечер совершаю маленькую прогулку по двору. Вчера я остановился на мосту и стал прислушиваться. Вот различные звуки, которые я слышал.

Шум дыхания и крови в ушах.

Шорох, неустанный шёпот листьев.

Треск кузнечиков; их было четыре в деревьях на дворе.

Рыбы производили на поверхности воды легкий шум, который походил на звук поцелуя.

Время от времени падала капля с тихим серебристым звуком.

Ломалась какая-то ветка; кто сломал ее?

Вот глухой звук... Что это? Шаги на дороге? Или человеческий голос?

И вдруг тончайшее сопрано комара, которое раздается над вашим ухом»[7].

А вот другой отрывок.

«И вот вдруг огромный город, точно двинутый электрическим толчком, вышел мгновенно из утреннего оцепенения, раздохнулся и сразу весь вылился из домов на улицы, наполнив их тем сплошным, ни на секунду не прекращающимся гулом, который, привычно-неслышимый для ушей, целый день висит над Парижем, так же как целую ночь стоит над ним в небе красно-желтое зарево от электрических огней; смешанным гулом, слитым из рева вздохов, стонов и трескотни автомобилей, грохота телег и грузовиков, стука лошадиных подков, шарканья ног, звонков и завываний трамваев, множества человеческих голосов...»[8].

Каждый студент получает домашнее задание на слуховое внимание: услышать улицу — вечером, ранним утром, днем или ночью. Услышать, как звучит в разное время общежитие; услышать тишину музея, библиотеки, церкви...

Услышанное надо записать. Проверка педагогом этих записей дисциплинирует студентов, приучает их относиться к домашним заданиям как к непременным, обязательно получающим ту или иную оценку.

Иногда я думаю,— правильно ли применять такие меры в высшем учебном заведении, ведь люди собрались взрослые, все сознательно стремятся к будущей профессии.

На деле происходит странная вещь. Студенческая скамья для большинства взрослых людей превращается в школьную. Оказывается, приучать студентов к систематическому труду почти так же трудно, как в средней школе.

Ждут увлечения. Причем ждут пассивно. Увлечение якобы обязательно должно сопутствовать творческому процессу. Конечно, это так, но, к великому сожалению, оно редко приходит само собой и сразу. Чаще всего ему предшествует и его обусловливает большой труд. Нужна дисциплина этого труда.

Увлечение — и награда за труд, оно же и его главный помощник. Одно без другого немыслимо. Но если к труду нас ведет сознание, воля, то путь к увлечению сложнее, опосредственнее. Воля необходима в творческом процессе, и проявляет она себя в отношении студента к любому делу, начиная с самого пустякового упражнения на внимание, кончая работой над пьесой.

Зрительное внимание — самое мощное, всеобъемлющее оружие восприятия мира.

Первое и очень трудное задание состоит в том, чтобы научиться, ничего не выдумывая, увидеть то, что окружает тебя.

Дата добавления: 2015-03-31