Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика. «Препятствие и цель — закон театра»

Из прошлого

«Препятствие и цель — закон театра». «Оценка — идеологический центр искусства». Я привел фрагменты лекций А.И., чтобы дать представление о том, сколь точны и выверены были его формулировки, каковы тео­ретические основы профессии. Вернемся к воспоминаниям о пер­вом курсе.

Наступило время первого зачета. Учебный семестр завершался у нас, как, впрочем, и раньше это бывало, этюдами, с использованием упражнений на память физических действий и ощущений. Они чере­довались с этюдами или, вернее сказать, сцепами из жизни животных. Начну с первого вида этюдов. Готовя зачет, А.И. проявил много таланта и фантазии в сочинении этих этюдов. Тут было очень мно­го интересного. Как правило, сочинялись драматургически закон­ченные стройные новеллы. А.И. проявлял острое чувство правды, прекрасное чувство композиции, чувство пространства, чувство развития этюда во времени, зрелищное чувство и т. д. Другое дело, какова была творческая полезность для студентов этой формы от­четности за первый семестр. И нужно ли сочинять этюды, нужно ли иметь на зачете во что бы то ни стало зрелищно эффектные этюды-ньески? Или нужно показывать, в первую очередь, этюды, выращенные студентом, или, по крайней мере, выращенные совме­стно со студентом? Можно ли вообще этюд демонстрировать, дово­дя до «товарной» завершенности, можно ли считать этюд произве­дением драматургическим? Это вопрос дискуссионный... Тем не менее, в жанре, как говорят, «выстроенного этюда» (т. е. сочинен­ного) А.И. был очень силен. Например, отличный был этюд «Воз­вращение»... (Фигуристка вместе с тренером работали над элемен­тами фигурного катания на катке, она повредила ногу, по потом, превозмогая боль, вернулась на каток... Получилась прелестная ма­ленькая мелодрама.) Или «На крыше»... (Парень красит крышу. Это опасно, и он привязал себя к кирпичной трубе веревкой.) Или «На археологических раскопках», «Дембельский суп» — тоже инте­ресные маленькие этюды-пьески...

Теперь о втором виде этюдов. Это были, как я уже говорил, сцепки про животных, где своеобразно и смело А.И. соединял раз-пых животных: кота с собаками, коров с кабанами, пантеру с лео­пардом и т. и... Дух захватывало от «обезьяньих» мизансцен на по­толке (у нас такая аудитория, что под потолком есть железные швеллеры, па которых можно висеть и за которые можно зацепить­ся). Дух захватывало от смелости, с которой это делалось, причем студентов на эту смелость провоцировал именно А.И. В этих этю­дах была и отвага, и эксцентрика, и юмор, в общем, — завидная

творческая «аппетитность»... Однако и тут тоже, мне кажется, есть творческие проблемы. С одной стороны, в этих ярких этюдах — раскрепощение тела, телеспая смелость, гибкость. С другой сторо­ны, как мне тогда казалось, тут была преждевременная циркизация, было отсутствие процесса у этих животных, потеря, собственно го­воря, главной цели обучения, цели создания того сценического са­мочувствия, которое Станиславский называл «Я есмь»...

Последний первокурсный, первого семестра, зачет А. И. Кацма-на запомнился мне как яркий, талантливый и в то же время зачет не без педагогической спорности.

Повторяю, это все субъективно. Может быть, я и не прав. Воз­можно, там, где я видел нелогичность и противоречие, на самом деле был своего рода замысел или своего рода последовательность. С А.И. мы, как правило, не говорили вне урока. Если б говорили, может быть, он и дал бы какие-либо разъяснения.

Второй курс. Начиная со второго семестра первого курса и практически весь второй курс, в программе обучения были отрыв­ки, позволившие А.И. проявить замечательные свойства своего ре-жиссерско-иедагогического дарования. Прежде всего — это его уди­вительное мастерство в создании планировок, в разработке сценического пространства. Но, конечно, тут было и мастерство вскрытия, разбора материала. Прежде всего, видимо, и следует ска­зать об этом. Он разбирал пьесы замечательно, со вкусом, с вдохно­вением. Как это происходило? А.И. почти всегда останавливал по­казываемый отрывок. Останавливал по-всякому: останавливал его в середине, останавливал его во время кульминации, порой оста­навливал вообще через пять секунд после начала, что, казалось бы, не всегда было педагогически целесообразно, потому что в отрывке, плохо начатом, могли быть какие-то хорошие вещи в середине или пусть даже в конце... Студенты немного обижались. Мол, мы все-таки работали... Но у А.И. на это был свой резон. «Если первые ноты фальшивые, — говорил он, — зачем слушать музыку даль­ше — дальше уже хорошей музыки не жди». Остановив отрывок, он обычно просил: «Дайте мне книгу». Брал книгу, раскрывал, про­сил — «Дайте свет». Студенты вскакивали с места, театральный прожектор, до этого направленный на сцену, направляли на стол Мастера, где лежала книга, и он начинал читать отрывок и разби­рать его. Разбирал обычно очень хорошо, упорно выискивал собы­тийную основу, точно находил границы между событиями. Делал все это подробно, придирчиво, скрупулезно. Делал эти разборы он так, что студенты, что называется, заслушивались. Они слушали порой его анализ, как сказку... Менее наглядно его умение вскры-

Дата добавления: 2015-03-31