Теоретическая педагогика XVIII века

Определенное влияние на организацию, постановку задач воспитания детей, а также его содержание оказывали в XVIII веке педагогические теории, развиваемые либо в специальных произведениях о воспитании, либо высказываемые попутно в других сочинениях, либо вытекавшие из практической деятельности отдельных выдающихся людей. Вот имена некоторых таких теоретиков. О них обстоятельно пишет в своей «Истории русской педагогии» П.Ф. Каптерев.

Посошков Иван Тихонович (1653 — 1726) «изложил целую систему педагогики в обширном сочинении, написанном в 1719 — 1720 гг. и носящем заглавие «Завещание отеческое». Это сочинение есть «Домострой» XVIII века, автор его занят тем же, чем был занят автор и старого «Домостроя» XVI века, т. е. наставлениями, касающимися нравственно-христианской жизни, выполнения обязанностей семейных, церковных и разных призваний и должностей, которые могут быть поручены человеку или, по обстоятельствам жизни, добровольно взяты им на себя. Посошков является человеком с весьма любопытным мировоззрением и интересным в историческом отношении педагогом. Он человек двух миров, в нем очень много старого, ветхозаветного, но из ста­рого пробиваются новые ростки, обещающие новую, более правильную жизнь.

По значительной части своего мировоззрения, содержащегося в «Завещании», Посошков... суровый до жестокости, строгий приверженец обряда и формы. В жизненном укладе он немного обогнал своего предшественника, автора «Домостроя» XVI века...

Попавших в руки правосудия разбойников и воров он советует «пытать жестоко», «пытать смертельно, без милосердия», а потом «немедля вершить», т. е. предавать смерти. Стесняться нечего, так Господом повелено «злых зле погублять». Если же который вор не подлежит смертной казни, того просто не освобождать, но класть ему клейма «иглицами на руках и на лице». Раскольникам, даже только сомнительным, также иглицами на обеих руках полагать знаки...

Итак, клеймение, пытки, сжигание, бросание тел на съедение псам — вот меры борьбы с раскольниками, еретиками и преступниками... Ветхий Завет крепко засел в Посошкове, как и во всех русских допетровского времени. Недаром он к «Завещанию» присоединил некоторые наставления, потребные в жизни, в алфавитном порядке, от «Божественного Писания» исключительно Ветхого Завета. Новый Завет опущен, для людей и жизни времени Посошкова, очевидно, Ветхий Завет был еще более пригоден, чем Новый...

В довершение картины следует прибавить, что для скорейшего обращения в христианство чуди и карелов Посошков советовал запретить им говорить на родных языках и жить особыми деревнями, а перемешать их с русскими пополам, чтобы один двор был русский, а другой карельский или чудянский. А если они до 10 лет не обучат своих детей русскому языку, то детей от них отнимать и отдавать всякого чина русским людям на вечную работу...

А общий христианский идеал он изображает такими чертами своему сыну: «От всякого зла удаляйся. Так жить навыкай, чтобы никого ничем не оскорбить, ни старого, ни малого, ни богатого, ни бедного. Особенно не нужно лгать, потому что отец лжи — диавол. Когда едешь на коне, позаботься никого не теснить и с дороги не стиснуть в грязь, ни богатого, ни убогого, даже позаботься и о том, чтобы не забрызгивать никого грязью. «И не токма человека люби, но и скоты милуй». Если на дороге наедешь на курицу, роющуюся в песке, не тесни ее, а объезжай; если наедешь на спящую собаку или просто валяющуюся на солнышке, то также объезжай ее, «дабы и псу досаждения какова не учинити». Деревьев без толку ломать ни больших, ни малых не нужно, засеянную пашню топтать не следует. Дом свой не расширяй чрезмерно, чтобы не уменьшить света у соседа и не утеснить его. На поклоны непременно всем отвечай, даже детям, да непременно сняв шапку: «не буди шапка твоя пригвождена ко главе твоей»; за подарки отдаривай вдвое. Словом, всякому человеку нужно делать добро, знакомому инезнакомому, другу и недругу, миловать животных, не истребить без толку растений. «Богу бо ничто тако не любезно, яко милосердие». «Буди ко всем людям нисходителен».

Делая наставления о том, как вести себя в различных жизненных положениях и должностях, Посошков особенно настаивает на необходимости честного посильного труда, работы неустанной, правильной, не за страх, а за совесть. Будет ли то труд пропой, физический, или духовный, административный, всюду и всегда трудись вовсю, честно, «всею христианскою правдою работай»...

Таким образом, Посошков двуликий мыслитель: одно лицо у Него ветхозаветное, а другое — новое, христианское. Почти вся подуша еще погружена в Ветхий Завет, и только время от времени она вырывается из него и делается христианской...

Как только Посошков начинает говорить собственно о воспитании, так сейчас же нам слышатся поучения совершенно в духе старого «Домостроя» XVI в., сейчас же на сцену является Ветхий Навет. Самое главное в воспитании по Посошкову — «учить детей неоплошно и держать их в великой грозе, первое, чтобы пред Богом трепетали, авторов, чтобы и родителей боялись, одного их взгляда»... А затем автор нанизывает длинный ряд текстов из Ветхого Завета о сокрушении ребер детям. Древние святые повелевали детей своих бить нещадно; поэтому учи их добродетели и строго наказывай. Не только сам не играй с детьми, но и не пускай их на улицу играть с товарищами. Всего больше Посошков боится собственной детской воли, детской свободы и самостоятельности, которые представляются ему своеволием... А потому крепко держи детей, чтобы они без родительского позволения ничего не делали, Жили бы не по своей воле, а по воле родительской...

В таком же ветхозаветном духе должно пройти и первоначальное воспитание. Имя для родившегося следует избирать того снятого, в какой день родится. Посошков советует избирать малоупотребительное имя, чтобы святые за неудобство имени не были и пренебрежении, каковы Созонт, Доримедонт, Акила, Урван, Фалалей, Епимах и др. Оставлять младенца долгое время без крещения не следует, чтобы не умер. На третий или восьмой день нужно крестить его и причастить... «Как и куда молодое дерево наклонишь, так согнутым оно и останется навсегда, не исправишь его и после; так и дитя, если научится рано злу, то, и сделавшись старым человеком, не будет добрым».

С самого начала первыми словами дитяти должны быть ни тятя, не мама, но «Бог на небе». Взяв руку дитяти, указуй ею на небо и говори: «Бога бойся, ни с кем не бранися, не дерися; Бог с неба смотрит и, что ты ни сделавши, видит; и языка своего не выставляй: Бог за то тебя убьет»...

Но в педагогических взглядах Посошкова есть и некоторые новшества. Так, образовательный курс у него уже совсем другой, чем какой был прежде. Он предлагает учить славянскому чтению, письму, грамматике, выкладке цифирной до деления, латинской грамоте и языку, или греческому, или польскому, отдавая предпочтение последнему; а потом нужно учить художеству, к какому кто способен. Особенно же полезно учить рисовать...

Так же здраво смотрел Посошков и на физическое воспитание — оно должно быть поставлено совершенно просто: ни богатых, ни мягких одежд не нужно, «пищами сладостными детей своих не весьма питай, но обучай их к ядению суровых ядей, поне же суровые яди приносят человеку здравие и долголетие». О вина нужно особенно остерегать детей...

По-видимому, Посошков есть воплощенное педагогическое противоречие. Он — проповедник и защитник широкой гуманности, мягкого, сердечного, милосердного отношения ко всему существующему, особенно к животным, или, как он сам выражается «добродетели скотиной», он суров в отношении к детям. Собаку, греющуюся на солнце, не тронь; курицу, роющуюся в песке, не потревожь; а сына, дочь, детей бей нещадно, сокрушай им ребра. Дерева не ломай, а детскую волю сломи, отними у детей волю пусть они живут не по своей воле, а по воле родителей, живут и трепещут... Ничего хуже, ничего ужаснее быть не может. А межд; тем гуманный Посошков, предписывающий даже «добродетель скотинную», требует, чтобы родители постоянно держали своих детей в том ужасном состоянии безволия, страха и страдания. Как понять такое противоречие? Неужели Посошков не замечал его? Ведь он сам говорил, что «скотинная добродетель», собственно малая добродетель, но она тем важна, что учит милосердному отношению к людям... А как же дети, неужели они не человеки и даже ниже скотов и растений?

В том-то и дело, что для Посошкова здесь не было противоречия, в нем, в его сознании, Иисус Христос и Иисус, сын Сирахов, и даже Моисей уживались еще вместе мирно, любовь евангельская не устраняла сокрушения ребер у детей. Ветхозаветные педагогические идеалы так впитались в древнего русского человека, так укоренились в его разуме, что, признавая хорошим и желательным милостивое отношение ко всему, русский человек милостивое, любовное отношение к детям видел в побоях детей, в детском страхе, в отнятии у детей воли. Без суровости и страха в воспитании дети не могут сделаться счастливыми и хорошими — так учил Ветхий Завет, так учили наши предки. Если не обмолотишь снопа, если не разобьешь ореха, не получишь хлеба, не достанешь ядра, не узнаешь сытости и сладости... Так учил и Посошков... Курицу не тронь, нехорошо, а вот если дитя язык высунет, то внушай ему, что Бог за это его убьет. Жесточайшие ветхозаветные взгляды и рядом гуманнейшие христианские чувства, одно бок о бок с другим. Это любопытнейшее сочетание двух разнороднейших, даже противоречащих, идеалов и мировоззрений; в одной руке педагогия насилия и палки, в другой — любви и свободы...

Посошков был цельный, а не противоречивый человек. Он был защитник патриархальной твердой и широкой власти, патриархальной семьи... Какого-либо противоречия между Ветхим и Новым Заветом для него не существовало...

Татищев Василий Никитич (1686 — 1750). «Другой деятель петровского времени, высказавший совершенно определенно свои педагогические убеждения, был Татищев В.Н. На его воззрениях характер деловой и реформаторской петровской эпохи отразился больше, чем на взглядах Посошкова. Педагогика Татищева — педагогика утилитарная, и все его жизненные воззрения проникнуты грубым петровским началом непосредственной практической пользы и профессионализма...

В «Разговоре о пользе науки и училищ» Татищев высказывает убеждение в необходимости для каждого просвещенного человека познания самого себя, каковое познание достигается только помощью науки. Познание себя и внешнее, телесное, и внутреннее, духовное, равно необходимо для нашего будущего и настоящего благополучия, а следовательно, и наука, орган такого познания, практически полезна всем. А так как в то время науку уважали очень мало, то Татищев считает нужным доказать пользу науки для государства вообще и для отдельных сословий в частности, опровергнуть мнение, что науки могут быть вредны в религиозном отношении и порождать ереси. Пользу наук Татищев доказывает такими соображениями.

Говорят, что науки удаляют от Бога, порождают ереси, что Бог скрыл таинство веры от премудрых и разумных, а открыл то младенцам, т. е. неученым и т. п. Татищев разъясняет необходимость науки для правильного понимания веры, что не знавшие науки, искажали веру... Истинная философия нужна для познания Бога и служит на пользу человеку... Татищев объясняет пользу наук для разумного управления государством, для правящего класса, а также и для простого люда, для правильного ведения им своих дел и для укрепления в нем добры нравов. Незнание же или глупость вредит успеху и личности и общества. Народная глупость и в делах веры, и в делах правления приносит великое зло; вследствие «неучения» народ не знает ни естественного, ни божеского закона, а потому не редко и бунтует; народною глупостью он объясняет бедствия времен междуцарствия, когда «семь плутов» обманывали народ, выдавая себя за разных царевичей; тою же причиной он объясняет и другие народные бунты. Самая сущность науки заключается в ее практической полезности... Поэтому и науки Татищев разделяет на нужные, полезные, щегольские или увеселяющие, любопытные или тщетные и вредные. Нужные науки следующие: домоводство, врачество, Закон Божий, уменье владеть оружием, логика, богословие; полезные: письмо, грамматика, красноречие или витийство, изучение иностранных языков, история, генеалогия, география, ботаника, анатомия, физика, химия; щегольские: стихотворство (поэзия), музыка, танцевание (плясание)... знаменование (живопись); любопытные: астрология, физиономика, хиромантия, алхимия; вредные: гадания и волшебства разного рода, некромантия (через мертвых провещание), гидромантия (водовещание), аеромантия (воздуховещание), пиромантия (огневещание) и т. п. Приведенная классификация наук — единственная в своем роде. Она сваливает в одну кучу наук и науки собственно, и искусства, и языки, и гимнастические упражнения, и научные гадания, и просто волшебство, причем распределяет их на группы, с точки зрения приносимой ими пользы или вреда...

С такой же узко утилитарной точки зрения Татищев рассуждает и об изучении наук и иностранных языков, указывая различным сословиям, знание каких наук и иностранных языков им особенно нужно и полезно...

Педагогика Татищева была не только узко утилитарная, но и резко сословная. Конечно, главные его заботы были об образовании дворянства и педагогика его была дворянская, аристократическая, тогда как педагогика Посошкова, при ее церковности, была демократической.

В ближайшем указании состава образовательного курса Татищев оказывается двойственным: с одной стороны, он допетровский педагог, по обилию указываемых им занятий религиозно-церковного характера, а с другой — он новатор: вводит в курс неслыханные до Петра предметы. Обрисуем коротко обе указанные стороны педагогики Татищева.

В «Духовной моему сыну» Татищев прямо заявляет, что главнейшее в жизни есть вера, что в Законе Божием от юности до старости нужно поучаться, и день и ночь, и ревностно познавать волю Творца. Для этого нужно читать Библию и Катехизис, книги учителей церковных, прежде всего, Иоанна Златоуста, потом Василия Великого, Григория Назианзина, Афанасия Великого и Феофилакта Болгарского...

Что касается светской или научной стороны образования, то в ней самое главное — уменье правильно и складно писать; затем должны следовать арифметика, немецкий язык, русская история и география, законы гражданские и воинские своего отечества. О значении иностранных языков и других наук, разных для разных сословий, было уже упомянуто. Этот курс, очевидно, довольно широк и отличается не только математическо-реальным, но и профессиональным характером, по присутствию в нем таких учебных предметов, как артиллерия, фортификация, воинские законы. Дух Петра веял над автором и вдохновлял его при указании такого состава научного курса...

Если сравнивать Посошкова и Татищева как педагогов, придется признать, что Посошков теснее, больше связан с древнею Русью и ее педагогией, чем Татищев. Посошков идет еще по старой дороге, сравнительно мало воспринимая в свой ум новых культурных элементов: для него воспитание есть дело характера ветхозаветного, главнейшие народные просветители суть пастыри церкви, другие веры и исповедания, кроме православия, сплошные заблуждения и ереси, нечто поганое и вредоносное, наука, особенно новая, ее юнейшие представители, подозрительны. Посошкову ничего не стоит, рядом с бранью и проклятиями Лютеру, изречь: «проклятый Коперник, Богу суперник», Бог сотворил землю тягостную и недвижимую, а вещь, самую от всех элементом легчайшую, солнце, отделил от земли. Лютеране же и Коперник утверждают, что «тягостная земля на... сутки обходит неисчислимые миллионы верст». Зато Посошков самородок, он учился на медные гроши кое-чему и сделал себя сам путем чтения, жизненного опыта и размышлений. Это крестьянин-самоучка, не отшлифованный научным образованием талант, горячий патриот, церковник и демократ.

Татищев нечто совсем другое — боярского рода, хорошего образования, бывал за границей, вообще много видал и наблюдал... Для него не наука была подозрительна, а духовенство русское. В его исторических исследованиях проводится мысль о борьбе между просветительными стремлениями правительства и обскурантизмом и властолюбием духовенства...

Татищев не против просвещения народных масс: по его мнению, крестьянских детей обоего пола от 5 до 10 лет нужно обучать грамоте и письму, а от 10 до 15 лет — ремеслам. Он говорит об учреждении для элементарного обучения во всех городах от 120 до 200 мужских и женских семинарий «для начинания в научении»; за ними должны следовать школы для предуготовления «к высоким наукам» и, наконец, две академии или университета, предназначенные «для произведения в совершенство в богословии и философии, и со всеми частями», а еще «корпус кадетов» и академия наук. Все это прекрасно, но образование он рассматривал с практическо-профессиональной точки зрения, в частности образование крестьян, как подготовку хорошей рабочей силы для помещика, как средство создать «доброго рукодельника», полезного самому себе и своему барину...».

Дата добавления: 2015-03-31