Йозеф Шумпетер. 21 страница

что цели, которые этот интерес должен был, по их мнению, преследовать, не имеют

на самом деле ничего общего с теми целями, которые выводятся из рационального

личного интереса обособленного индивида или рационального интереса бездетной

супружеской пары, которые уже не смотрят на мир из окна семейного дома.

Сознательно или неосознанно, они анализировали поведение человека, чьи взгляды и

мотивы формируются таким домом, человека, который работает и сберегает в первую

очередь для своей жены и детей. Как только дети исчезают с морального горизонта

бизнесмена, мы получаем иной тип homo occonomicus, который заботится о других

вещах и ведет себя иначе. Для такого человека поведение прежнего типа

представлялось бы совершенно иррациональным даже с позиций индивидуалистической

утилитарности. Он утрачивает тот единственный вид романтики и героизма, который

только и оставался в неромантической и негероической цивилизации капитализма, -

героизм navigare necese est, vivere non est necese ["Мореплавание есть

необходимость, жизнь не есть необходимость". Девиз, начертанный на старинном

особняке в Бременем.]. И он утрачивает капиталистическую этику, которая

заставляла работать на будущее независимо от того, кому придется собирать

урожай.

Последнюю мысль можно подать более убедительно. В предыдущей главе мы отметили,

что капиталистический строй возлагает защиту долгосрочных интересов общества на

верхние слои буржуазии На самом деле, он возлагает их на семейный мотив,

действующий в этих слоях. Буржуазия работала в первую очередь ради того, чтобы

инвестировать, и вовсе не стандарт потребления, а стандарт накопления пыталась

она отстоять перед лицом близоруких правительств [Говорят, что в экономических

вопросах "государство способно заглядывать далеко вперед". Однако за исключением

отдельных вопросов, лежащих за рамками партийной политики, таких как сохранение

природных ресурсов, оно практически нигде этого не делало.]. С затуханием

движущей силы, в качестве которой выступал семейный мотив, временной горизонт

бизнесмена сужается, грубо говоря, до ожидаемой продолжительности жизни. И

потому у него уже не будет такого желания, как прежде, продолжать зарабатывать,

сберегать и инвестировать, даже если бы ему не угрожала опасность того, что весь

его материальный интерес будет поглощен налогами. Он приходит в

антисберегательное расположение духа и со все большей готовностью поддерживает

антисберегательные теории, свидетельствующие о мировоззренческой близору­кости.

Но антисберегательными теориями дело не ограничивается. Вместе с иным отношением

к концерну, на который он работает, и с иной моделью частной жизни он склонен

вырабатывать и новый взгляд на ценности и нормы капиталистического строя.

Возможно, самым поразительным здесь является то, что буржуазия не только дает

образование своим врагам, но и позволяет им в свою очередь учить себя. Она

впитывает в себя лозунги современного радикализма и, похоже, вполне готова

обратиться в веру, враждебную самому ее существованию. И все это опять-таки

становится вполне объяснимым, как только мы поймем, что социальные условия, в

которых она только и могла возникнуть, отходят в небытие.

Это подтверждается и той характерной манерой, в которой представители отдельных

капиталистических интересов и буржу­азия в целом ведут себя перед лицом

непосредственной опасности. Они произносят речи и оправдываются - или нанимают

людей, которые делают это за них; они хватаются за каждый шанс достичь

компромисса; они в любой момент готовы пойти на уступки; они никогда не идут в

бой под знаменем своих собственных идеа­лов и интересов - в США, например, не

было никакого сопротивления ни против непомерных налогов, которые вводились на

протяжении последних десяти лет, ни против трудового законодательства,

несовместимого с эффективным управлением промышлен­ностью. Как читатель уже

наверняка убедился, я вовсе не склонен переоценивать политическую власть как

большого бизнеса, так и буржуазии вообще. Более того, я готов многое списать на

трусость. Но все же, совсем беззащитной буржуазию тоже не назовешь, а ис­тория

знает немало примеров, когда даже малые группы, веря в правоту своего дела,

решительно отстаивали свои позиции и доби­вались успеха. Единственное объяснение

наблюдаемой нами сми­ренности заключается в том, что буржуазный строй потерял

всякий смысл для самой буржуазии и что ей все стало попросту безразлично.

Таким образом, тот же самый экономический процесс, который подрывает положение

буржуазии, снижая важность функций пред­принимателей и капиталистов, разбивая ее

защитный слой и институты, создавая атмосферу враждебности, одновременно

разлага­ет движущие силы капитализма изнутри. Именно это является самым

убедительным доказательством того, что капиталистический порядок не только

опирается на подпорки, сделанные из некапиталистического материала, но и энергию

свою черпает из некапиталистических моделей поведения, которые в то же время он

стремится разрушить.

Мы заново открыли то, что с иных позиций и, как мне кажется, недостаточно

обоснованно нередко утверждалось и раньше: что капиталистической системе

органически присуща тенденция к саморазрушению, которая на ранних стадиях вполне

может проявляться в виде тенденции к торможению прогресса.

Я не стану задерживаться на повторении того, каким образом объективные и

субъективные, экономические и внеэкономические факторы, усиливая друг друга во

внушительном аккорде, вносят свой вклад в достижение этого результата, и на

доказательстве того, что уже и так ясно, а в последующих главах станет еще

яснее, а именно, что все эти факторы ведут не только к разрушению капитализма,

но и к возникновению социалистической цивилизации. Все они указывают в этом

направлении. Капиталистический процесс не только разрушает свою собственную

институциональную структуру, но и создает условия для возникновения иной

структуры. Наверное, все-таки разрушение - не совсем удачное слово. Возможно,

мне следовало бы говорить о трансформации. Ведь этот процесс ведет не просто к

образованию пустоты, которую можно заполнить всем, что ни подвернется; вещи и

души трансформируются таким образом, что становятся все более податливыми к

социалистической форме жизни. С потерей каждого колышка, на который опиралась

капиталистическая система, усиливается возможность осуществления

социалистического проекта. В обоих этих отношениях видение Маркса оказалось

верным. Мы также можем согласиться с ним и в том, что основной движущей силой

той конк­ретной социальной трансформации, которая происходит у нас на глазах,

является экономический процесс. Та часть марксистской аргументации, которую наш

анализ, если он верен, опровергает, имеет для нас в конце концов лишь

второстепенную важность, как бы ни была велика та роль, которую она играет в

социалистическом учении. В конце концов разница между тем утверждением, что

загнивание капитализма есть результат его успеха, и тем, что это загнивание есть

результат его несостоятельности, не так уж велика.

Но наш ответ на вопрос, которым открывается настоящая часть, ставит гораздо

больше проблем, чем дает ответов. С учетом того, ° чем мы будем говорить дальше,

читатель должен иметь в виду следующее:

Во-первых, мы еще до сих пор ничего не, узнали о том, какого рода социализм

маячит впереди. Для Маркса и для большинства его последователей - и в этом

заключается один из самых главных недостатков их доктрины - социализм означал

нечто вполне определенное. Но эта определенность на самом деле не идет у них

дальше национализации промышленности, хотя национализа­ция промышленности может,

как мы увидим, сочетаться с бесконечным разнообразием экономических и культурных

возможностей.

Во-вторых, мы точно так же еще ничего не знаем о том конк­ретном пути, которым

может прийти социализм, за исключением того, что возможностей таких должно быть

немало, начиная от зау­рядной бюрократизации, кончая самой живописной

революцией. Строго говоря, мы не знаем даже, задержится ли социализм надол­го.

Должен повторить: выявить тенденцию и угадать цель, к которой она ведет, это

одно, а предсказать, что цель эта действительно будет достигнута и что возникший

при этом новый порядок вещей будет работоспособным, не говоря уже о том, что он

будет перма­нентным, - это совершенно другое. Прежде, чем человечество

за­дохнется (или познает счастье) в темнице (или раю) социализма, оно вполне

может сгореть в пожаре (или лучах славы) империалистических войн [Написано летом

1935 г.].

В-третьих, многочисленные аспекты той тенденции, которую мы пытались здесь

описать, хотя они и наблюдаются повсеместно, еще пока нигде не раскрылись

полностью. В разных странах они проделали разный путь, но нигде не достигли той

зрелости, которая бы позволила нам с уверенностью судить о том, как да­леко они

могут зайти, или утверждать, что лежащая в их основе тенденция набрала уже такую

силу, что с пути ее теперь не свернуть, и что речь может идти лишь о каких-то

временных отступлениях. Промышленная интеграция еще далека от завершения.

Конкуренция, как актуальная, так и потенциальная, до сих пор является главным

фактором, определяющим экономическую конъюнктуру. Предпринимательство до сих пор

играет активную роль, а лидерство буржуазного слоя до сих пор является главной

движущей силой экономического прогресса. Средний класс до сих пор является

политической силой. Буржуазные нормы и стимулы поведения, хотя они все более и

более ослабевают, до сих пор еще не исчезли окончательно. Стремление сохранить

традиции и семейную собственность на контрольные пакеты акций - до сих пор

заставляет многих управляющих вести себя так, как это делали единоличные хозяева

в прежние времена. Буржуазная семья еще не умерла, она цепляется за жизнь

настолько упорно, что ни один ответственный политик до сих пор не отважился на

нее покуситься, разве что путем налогообложения. С позиций сегодняшней практики,

а также с точки зрения задач краткосроч­ного прогнозирования - а в таких вещах и

столетие считается "коротким сроком" [Именно поэтому факты и доводы, приведенные

в настоящей и в двух предыдущих главах, вовсе не противоречат моим рассуждениям

о возможных экономических путях капиталистической эволюции на протяжении

последующих пятидесяти лет. Вполне может оказаться, что 30-е годы окажутся

последним вздохом капитализма - вероятность этого, конечно, многократно

усиливается нынешней войной. Но может случиться и иначе. Во всяком случае, нет

никаких чисто экономических причин, по которым капитализм не смог бы взять новый

успешный старт, и именно это я и пытался здесь доказать.] - все эти

поверхностные процессы могут оказаться более существенными, чем тенденция

движения к иной ци­вилизации, которая медленно вызревает в глубоких недрах

капитализма.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" > Глава пятнадцатая.

Исходные позиции

Жизнеспособен ли социализм? Конечно, да. В этом не приходится сомневаться, если

мы допускаем, во-первых, что уже достигнут необходимый уровень индустриального

развития и, во-вторых, что проблемы переходного периода могут быть успешно

решены. Сложнее ответить на вопрос, насколько верны сами эти посылки, а также

понять, может ли социалистическая форма организации общества быть демократичной

и сколь эффективно, независимо от демократичности, она способна функционировать.

Обо всем этом речь пойдет ниже. Но если мы примем указанные допущения, отвергнув

все сомнения, то ответ на исходный вопрос, безусловно, должен быть

утвердительным.

Прежде чем пытаться это доказать, необходимо кое-что уточнить. До сих пор мы не

придавали особого значения некоторым дефинициям, теперь же пришло время внести

ясность. В дальнейшем я намереваюсь сосредоточиться на двух типах общественных

систем, лишь изредка затрагивая остальные. Назовем эти два типа общественного

устройства "коммерческим" и "социалистическим".

В институциональной системе коммерческого общества мы ограничимся двумя

элементами. Это частная собственность на сред­ства производства и управление

производством через систему частных контрактов (или частного менеджмента,

частной инициати­вы). Как правило, такой тип общества не является чисто

буржуазным. Во второй части уже шла речь о том, что промышленная и торговая

буржуазия просто не могла бы существовать иначе, чем в симбиозе с небуржуазными

слоями общества. И в целом коммерческое общество не идентично

капиталистическому. Капитализм, как особый случай коммерческого общества, имеет

дополнительный определяющий признак - систему кредитования, с которой связаны

многие характерные особенности современной экономической жизни, практику

финансирования предпринимательства посредством банковских кредитов, т.е.

созданных для этого денежных средств (банкнот или депозитов). Но поскольку

коммерческое общество, альтернативное социализму, в реальной действительности

предстает как определенная форма капитализма, не будет большой погрешности, если

читатель предпочтет придерживаться традиционного противопоставления социализма

капитализму.

Социалистическим обществом мы будем именовать институ­циональную систему, при

которой контроль над средствами производства и самим производством находится в

руках центральной власти или, иначе говоря, где принадлежность экономики к

общественной сфере, а не частной сфере-дело принципа. Социа­лизм - это своего

рода интеллектуальный Протей [В древнегреческой мифологии - божество, которому

приписывалась способность менять свой вид. - Прим. пер.]. Существует немало

различных, притом вполне приемлемых определений этого общества, помимо явно

нелепых, вроде того, что социализм - это "хлеб для всех". Я не претендую на то,

чтобы мое определение признали лучшим, но хотел бы в связи с ним привлечь

внимание к некоторым моментам, даже рискуя быть обвиненным в педантизме.

Наше определение оставляет в стороне гильдейский социа­лизм, синдикализм и

другие разновидности социализма. Интересующий нас тип общества можно определить

как "централистский социализм". Это определение, на наш взгляд, ограничивает

поле исследования настолько четко, что рассмотрение других форм бы­ло бы

неоправданным отклонением в сторону. Однако, используя термин "централистский

социализм" применительно к конкретной разновидности социализма, следует

проявлять известную осторож­ность, дабы избежать недоразумений. Сам этот термин

призван подчеркнуть определенную мысль: отсутствие множественных центров

контроля, каждый из которых мог бы в принципе выра­жать собственные особые

интересы, в частности отсутствие автономных территориальных секторов, которые

могли бы привести к воссозданию антагонизмов, присущих капиталистическому

обще­ству. Идея исключения местнических интересов может показаться

нереалистичной, тем не менее она принципиально важна.

Термин "централистский социализм" не означает, однако, что центральная власть,

которую можно именовать Центральным ад­министративным органом, либо

Министерством производства, непременно имеет абсолютный характер или что вся

инициатива, связанная с принятием решений, исходит исключительно от нее. Чтобы

предотвратить абсолютизм власти, можно предусмотреть процедуру обязательного

представления планов, подготавливаемых исполнительной властью, в конгресс или

парламент. Может быть также создан специальный орган по надзору и контролю -

своего рода cour des comptes [Счетная палата (фр.).], наделенный даже правом

вето в отношении конкретных решений. Что касается условий для проявления

инициативы, то некоторая свобода действий должна сохранятся. Особенно важно

предусмотреть ее для "людей на местах", в частности для тех, кто руководит

конкретными отраслями или предприятиями. Можно даже допустить, что рациональные

пределы свободы определяются экспериментальным путем и реально гарантируются,

так что эффективность производства не страдает ни от неуемных амбиций низовых

руководителей, ни от их пассивности, когда решение всех вопросов перекладывается

на высшее руководство. С другой стороны, из центра не должны исходить ука­зания,

подобные "Руководству по уборке картофеля", написанному в свое время Марком

Твеном.

Я не стал отдельно давать определение терминов "коллекти­визм" или "коммунизм".

Первый я вообще не собираюсь использовать, а второй - только в отдельных

случаях, когда речь идет о тех группах, которые сами называют себя коммунистами.

Но там, где мне придется применять эти термины, я буду считать их синони­мами

понятия "социализм". Изучая историю самих терминов, большинство исследователей

пытались разграничить эти понятия. Надо признать, что термин "коммунистический"

практически всегда использовался применительно к наиболее радикальным и дале­ко

идущим идеям. Вместе с тем можно напомнить, что одно из классических изложений

концепции социализма носит название "Коммунистический манифест". Во всяком

случае идейные расхождения никогда не носили фундаментального характера, а

различия во взглядах, проявляющиеся среди социалистов, - не меньше, чем те, что

разделяют социалистов и коммунистов. Большеви­ки именуют себя коммунистами и в

то же время считают, что они единственные истинные поборники социализма. Не

будем касаться вопроса о том, насколько истинные и единственные, но что они

привержены социализму - это несомненно.

Я избегал употреблять такое понятие, как государственная собственность на

природные ресурсы, предприятия и оборудование. В методологическом плане это

достаточно существенный момент. В общественных науках есть ряд понятий - такие,

как потребность, выбор, экономическое благо, - которые не связаны с

определен­ной исторической эпохой или общественной системой. Существу­ет другая

группа категорий, к примеру цена или ценность. В оби­ходном своем значении они,

бесспорно, несут в себе эту связь. Одна­ко в сфере экономического анализа их

довели до такой степени рафинированности, что связь с социальным контекстом была

пол­ностью утрачена [Цена в современной экономической теории предстает как всего

лишь коэффициент трансформации, а издержки (в смысле издержек упущенной

альтернативной возможности использования ресурсов) - как универсальная

логическая категория. Подробнее об этом речь пойдет ниже.]. Есть и такие

категории, сама природа которых не выносит трансплантации из одной социальной

среды в другую, ибо на них неизбежно лежит печать определенной институциональной

системы. Вырывать их из этой системы или из той культуры, которая их породила, и

использовать применительно к другому обществу, значит, идти на риск искажения

исторической действительности. По моему мнению, собственность, а также

налогообложение - ото в такой же мере атрибуты коммерческого общества, в какой

рыцари и феодальные поместья - атрибуты феода­лизма.

К подобного рода категориям относится и государство. Конечно, можно было бы

определить его в соответствии с критерием суверенности и применить это

определение к социалистическому госу­дарству. Но если мы хотим придать

конкретное историческое содержание этому понятию, а не довольствоваться

юридическими и философскими словесами, то не следует его использовать ни

при­менительно к феодальному строю, ни к социалистическому обществу, ибо как в

том, так и в другом не существовал и не мог проявиться тот водораздел между

частной и общественной сферами, который в значительной мере и определяет само

содержание понятия "государство" во всем его объеме, т.е. весь диапазон его

функ­ций, методов, отношений. Исходя из этого я считаю резонным утверждение, что

государство, возникшее как следствие противоборства и компромиссов между

феодальными землевладельцами и буржуазией, станет частью того пепла, из которого

предстоит возникнуть Фениксу социализма. Потому я и не использовал понятие

государства в моем определении социализма. Конечно, социализм может возникнуть

на основании декрета государства. Но само госу­дарство в этом своем деянии

умирает, как писал Маркс, а за ним повторил и Ленин. У меня эта мысль не

вызывает возражений.

В том, что касается собственно экономической стороны дела, мое определение

социализма совпадает со всеми другими, которые мне встречались. Каждый социалист

стремится революционизировать общество через его экономику и связывает надежды

на успех с преобразованием экономических институтов. Эти представления воплощают

в себе теорию социальной причинности, согласно которой экономическому строю

принадлежит решающая роль в сумме элементов, образующей общество. Однако тут

напрашиваются два замечания.

Во-первых, - об этом говорилось в предыдущем разделе, когда речь шла о

капитализме, и теперь это следует подчеркнуть применительно к социализму, - ни

для нас, наблюдателей, ни для тех людей, которые связывают с социализмом свои

надежды, экономический аспект - не единственный и даже не наиболее важный.

Формулируя свое определение социализма, я вполне сознавал это. Чтобы быть

честным но отношению ко всем цивилизованным социалистам, которых я когда-либо

знал лично или по публикациям, надо признать, что они придерживаются той же

позиции. Они акцентируют роль экономического аспекта, как того требует их

пони­мание причинно-следственных зависимостей, но вовсе не считают заветной

целью борьбы изобилие бифштексов или радиоприемников. Встречаются, конечно,

безнадежно дремучие люди, которые именно так и думают. А многие, хотя и не столь

дремучие, в погоне за голосами избирателей все же прибегают к усиленному

использованию экономических обещаний, поскольку это вызывает непосредственный

отклик. Поступая так, они извращают и дискре­дитируют свое учение. Не будем

следовать этому примеру и постараемся не забывать, что социализм имеет более

высокие цели, не­жели наполнение желудков, подобно тому, как христианство не

сводится к вере в рай и ад, имеющей до некоторой степени гедонистическую

подоплеку. Главное - социализм это новый тип культу­ры. Поэтому можно быть

пламенным социалистом, даже сознавая, что социалистическая система, вероятно,

будет уступать капита­лизму в экономической эффективности [Возможна, конечно, и

обратная ситуация: можно соглашаться с тем, что социализм способен создать

высокоэффективную экономику, и тем не менее ненавидеть его по соображениям

культурного характера.]. Никакие аргументы чис­то экономического характера в

пользу или против социализма, сколь бы убедительными сами по себе они ни были,

не могут играть решающей роли.

Возникает вопрос: каков этот новый тип культуры? Можно бы­ло бы попытаться

ответить на него, рассмотрев конкретные выска­зывания известных идеологов

социализма, чтобы выяснить, что ими сделано в этой области. На первый взгляд

материала такого рода более чем достаточно. Среди социалистов есть такие, кто

проявляет неизменную готовность блаженно предаваться отвлеченным рассуждениям на

этот счет, прославляя справедливость, равенство, свободу вообще и свободу от

"эксплуатации человека человеком" в частности, витийствовать о мире и любви, о

разбитых оковах и высвобождаемой энергии в сфере культуры, об открывающихся

широких горизонтах и новых возможностях самореализа­ции личности. Но все это не

выходит за пределы того, о чем говорил Руссо, с добавлением определенных

усовершенствований со стороны Бентама. Другие социалисты просто выражают

интересы и потребности радикального крыла тред-юнионизма. Но среди социалистов

есть и такие, кого отличает исключительная сдержанность. Возможно потому, что,

презирая дешевые лозунги, они не в состоянии придумать ничего иного. А может,

они и придумали, но не уверены, что это найдет широкий отклик? Или сами сознают,

что безнадежно разошлись со своими товарищами?

Короче говоря, вести исследование по этому пути бесперспективно. Следует

признать, что существует, как я называю это, "культурная недетерминированность

социализма". В самом деле, если исходить из нашего и большинства других

существующих опреде­лений, общество может считаться в полной мере

социалистиче­ским как в том случае, когда им управляет единоличный диктатор, так

и при самой демократической его организации; оно может быть аристократическим

или пролетарским; теократическим и иерархическим либо атеистическим или

индифферентным в отношении религии; дисциплина в этом обществе может быть куда

су­ровее, чем в современной армии, а может и вовсе отсутствовать; по своему духу

это общество может быть аскетичным либо эпикурейским; динамичным либо застойным;

оно может быть всецело ори­ентированным на будущее либо сосредоточиваться только

на теку­щих интересах; быть воинствующим и националистическим или миролюбивым и

интернационалистским; эгалитарным или наоборот; иметь этику господ или этику

рабов; его искусство может быть субъективистским либо объективистским [Как это

ни парадоксально, индивидуализм и социализм не обязательно исключа­ют друг

друга. Можно выдвинуть довод, что именно социалистическая форма организации

общества способна гарантировать "подлинное" самовыражение личности. Во всяком

случае эта идея вполне отвечала бы логике Марксовой теории.]; формы организации

жизни людей - индивидуализированными или стандартизован­ными и наконец - для

многих из нас одного этого было бы доста­точно, чтобы социализм привлек к себе

либо вызвал резкую неприязнь, - в этом обществе можно управлять процессом

воспроизвод­ства людей и, используя соответствующий генофонд, выращивать либо

суперменов, либо недочеловеков.

Чем объясняется эта культурная недетерменированность? Пусть сам читатель

отвечает на этот вопрос. Возможно, он скажет, что Маркс ошибался и что

экономическая система не детермини­рует характер цивилизации. Возможен и другой

ответ: экономическая система в целостном ее виде определяет тип культуры, но тот

элемент, который мы избрали в качестве конституирующего при­знака социализма,

недостаточен. Нужны дополнительные данные об экономическом строе и расширение

круга исходных посылок. Заметим, что и с капитализмом дело обстояло бы не лучше,

если бы мы попытались реконструировать соответствующий ему тип цивилизации

только на основе признаков, нашедших отражение в нашем определении капитализма.

В отношении капитализма у нас сложилось четкое впечатление, что

детерминированность сущест­вует, и мы считаем возможным рассуждать о тенденциях

развития капиталистической цивилизации. Но это только потому, что мы имеем дело

с некой исторической реальностью, которая предоставляет нам всю необходимую

дополнительную информацию, и via facti [ Само сложившееся положение (лат.).]

исключает массу других потенциально возможных вариантов развития.

Мы используем понятие "детерминированность" в более строгом и техническом смысле

и к тому же в отношении культуры в целом. В нашем понимании

недетерминированность не служит препятствием, когда дело касается попыток

выявить определенные свойства и тенденции, которые в социалистической системе

как таковой имеют большую вероятность, чем в других, особенно если это черты,

характеризующие определенный тин культуры. Недетерминированность не препятствует

расширению круга допу­стимых исходных посылок, связанных с типом культуры, и

полу­чению на этой основе определенных выводов. Предлагаемые иллюстрации помогут

в этом убедиться. Если, к примеру, мы, как это делают многие социалисты (на мой

Дата добавления: 2015-05-22