И другие рассказы 8 страница

В начале шестидесятых годов в монастырь — с за­данием отыскать повод для закрытия обители — прибыли члены областной комиссии. Расхаживая по монастырю, они увидели паломников, обраба­тывающих грядки и цветники, и тут же приступили к отцу Алипию:

— А на каком основании эти люди здесь работают?

Советский архимандрит отвечал им:

— Это народ-хозяин трудится на своей земле!

Вопросов больше не последовало.

В другой раз из Пскова с теми же целями была прислана еще одна — теперь уже финансовая — ко­миссия народного контроля. Наместник осведомил­ся, кем уполномочены прибывшие лица.

— Мы представляем финансовый орган, кото­рый...

Отец Алипий перебил их.

— У меня только один начальник — епископ Псковский Иоанн. Поезжайте к нему за разрешени­ем. Без этого я вас к финансовым документам не до­пущу.

Проверяющие удалились, а через несколько ча­сов Псковский архиерей позвонил отцу Алипию и смущенно попросил допустить контролеров для проверки.

— Звонок к делу не пришьешь, Владыко. Пришли­те мне телеграмму, — ответил отец Алипий.

Вскоре поступила и телеграмма. Когда народ­ные контролеры вновь предстали перед отцом наместни­ком, тот, держа телеграмму в ру­ках, спросил:

— Скажите, а вы коммуни­сты?

— Да, в ос­новном ком­мунисты...

— И полу­чили благо­словение у епи­скопа?

У Псковского Владыки? Н-да... Пошлю-ка я сейчас эту телеграмму в обком партии...

На этом финансовая проверка монастыря была завершена.

Иван Михайлович Воронов — так звали архиман­дрита Алипия до пострига — четыре года воевал на фронтах Великой Отечественной и прошел путь от Москвы до Берлина. А потом еще тринадцать лет держал оборону Псково-Печерского монастыря, за­щищая его от государства, за которое когда-то про­ливал кровь.

И на той, и на другой войне отцу Алипию при­шлось сражаться не на жизнь, а на смерть. Тогдашне­му Первому секретарю ЦК КПСС Никите Хрущеву во что бы то ни стало нужна была великая победа. Не меньшая, чем Победа его предшественника, чьей славе он мучительно завидовал. Для своего триумфа в грядущих битвах Хрущев остановил выбор на тыся­челетней Русской Церкви и, объявляя ей войну, тор­жественно пообещал перед всем миром, что скоро покажет по телевидению последнего русского попа.

Вскоре были взорваны, закрыты, переоборудова­ны под склады и машинно-тракторные станции ты­сячи соборов и храмов. Упразднена большая часть высших духовных учебных заведений. Разогнаны почти все монастыри. Множество священников оказались в тюрьмах. На территории России дей­ствующими оставались лишь две обители — Троице- Сергиева лавра, вынужденно сохраняемая властями как церковная резервация для показа иностранцам, и провинциальный Псково-Печерский монастырь. Здесь против могущественной силы атеистического государства выступил Великий Наместник. И, что самое прекрасное, он победил!

В те годы вся гонимая Русская Церковь следила за исходом этого неравного поединка. Вести из Печор передавались из уст в уста, а позже участники и оче­видцы тех событий записали свои свидетельства.

Вот лишь некоторые хроники этих, давних уже, сражений.

Зимним вечером в кабинет отца Алипия вошли несколько человек в штатском и вручили официаль­ное постановление: Псково-Печерский монастырь объявлялся закрытым. Наместнику предписыва­лось уведомить об этом братию. Ознакомившись с документом, отец Алипий на глазах у чиновников бросил бумаги в жарко пылающий камин. Остолбе­невшим посетителям он спокойно пояснил:

— Лучше я приму мученическую смерть, но мона­стырь не закрою.

К слову сказать, сожженный документ являлся постановлением Правительства СССР и под ним стояла подпись Н. С. Хрущева.

Историю эту описал очевидец — преданный ученик Великого Наместника архимандрит Нафа­наил.

Сам я отца Алипия в живых не застал. Но вести речь о Псково-Печерском монастыре, не упомянув о нем, попросту невозможно.

* * *

Мне повезло — я застал многих монахов, жив­ших при Великом Наместнике. А еще — известных художников, писателей, ученых, реставраторов из Москвы, Ленинграда, Риги, собиравшихся в те годы в его гостеприимном доме. Для них он навсегда остался примером бесстрашного духовного монаха- воина, идеалом взыскательного и любящего отца.

Несмотря на всю прагматичность и даже под­черкнутую приземленность отца Алипия, его крепкую практическую сметку, блестящее, часто весьма резкое остроумие, поразительную наход­чивость, многие современники (в том числе и мо­нахи высокой подвижнической жизни) почитали его как святого. Архимандрит Серафим, обладав­ший в монастыре безусловным авторитетом, уже после смерти отца Алипия искренне удивлялся монахам, мечтавшим о далеких паломничествах к местам подвигов великих святых: «Что далеко ездить? — недоумевал он. — Идите в пещеры, там мощи отца Алипия».

Господь не любит боязливых. Этот духовный за­кон как-то открыл мне отец Рафаил. А ему, в свою очередь, поведал о нем отец Алипий. В одной из проповедей он говорил: «Мне приходилось быть очевидцем, как на войне некоторые, боясь голод­ной смерти, брали с собой на спину мешки с суха­рями, чтобы продлить свою жизнь, а не сражаться с врагом; и эти люди погибали со своими сухаря­ми и не видели многих дней. А те, которые снима­ли гимнастерки и сражались с врагом, оставались живы».

Когда пришли отбирать ключи от монастыр­ских пещер, отец Алипий скомандовал своему ке­лейнику:

— Отец Корнилий, давай сюда топор, головы ру­бить будем!

Должностные лица обратились в бегство: кто знает, что на уме у этих фанатиков и мракобе­сов?!

Сам же наместник знал, что отдает подобные приказы не на воздух. Однажды, когда в очередной

раз пришли требовать закрытия монастыря, он без обиняков объявил:

— У меня половина братии — фронтовики. Мы во­оружены, будем сражаться до последнего патрона. Посмотрите на монастырь — какая здесь дислока­ция. Танки не пройдут. Вы сможете нас взять толь­ко с неба, авиацией. Но едва лишь первый самолет появится над монастырем, через несколько минут об этом будет рассказано всему миру по «Голосу Америки». Так что думайте сами!

Не могу сказать, какие арсеналы хранились в монастыре. Скорее всего, это была военная хит­рость Великого Наместника, его очередная гроз­ная шутка. Но, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. В те годы братия обители, несомнен­но, представляла собой особое зрелище — больше половины монахов были орденоносцами и вете­ранами Великой Отечественной войны. Другая

часть — и тоже нема­лая — прошла ста­линские лагеря.

Третьи испыта­ли и то и дру­гое.

«Побеждает тот, кто пере­ходит в насту­пление», — го­ворил отец Алипий, и сам в точности сле­довал этой стра­тегии. Именно в те годы, каждый день сражаясь за мо­настырь, наместник вос­становил из руин могучие крепостные стены, отреставрировал находившиеся в запустении храмы, безупречно профессионально рас­крыл древние фрески, привел в должный вид насто­ятельский и братские корпуса. Будучи сам художни­ком, он спас от продажи за границу произведения русских и зарубежных живописцев. В его огромной коллекции были Левитан, Поленов. Перед смертью отец Алипий безвозмездно передал эти шедевры в Русский музей. Наконец, он насадил по всей оби­тели такие дивные сады, цветники и вертограды, что монастырь превратился в одно из самых пре­красных мест в России. Для человека, первый раз оказавшегося в Печорах — независимо от того, паломником он был или экскурсантом, — обитель представала как дивный, восхитительный мир,

что-то совершенно нереальное, в окружении нека­зистой советской действительности.

Но главным подвигом отца Алипия было устрое­ние старчества в Псково-Печерском монастыре.

Старчество — удивительное явление еще и по­тому, что не пребывает на одном месте, скажем, в каком-то конкретном монастыре. Оно странству­ет по земле, неожиданно расцветая то в заволжских скитах Северной Фиваиды, то в Белобережской пу­стыни в брянских лесах, то в Сарове, то в Оптиной. А в середине XX века оно нашло для себя приют в Псково-Печерской обители. И отец Алипий чутко уловил этот загадочный путь. Как самое драгоценное сокровище он берег и умножал старчество в своем монастыре. Наместник сумел добиться разрешения на переезд в Печоры из Финляндии великих валаам­ских старцев. Принял после тюрем и ссылок опаль­ного иеромонаха Иоанна (Крестьянкина) — его тогда тайно привез в монастырь епископ Питирим (Неча­ев). Приютил отца Адриана, вынужденного покинуть Троице-Сергиеву лавру. При отце Алипии возросло целое поколение старцев-духовников, про некото­рых рассказывается в этой книге. В то время создать и сохранить такое было настоящим подвигом.

* * *

В те годы остервенелой антирелигиозной пропа­ганды представления о монастырях у большинства наших сограждан были совершенно дикими. Поэто­му отец Алипий не удивлялся, когда ему задавали самые вздорные вопросы. С добродушным юмором, неотразимо доходчиво он приоткрывал перед людь­ми их простодушие и неразумное доверие грязной лжи и нелепым измышлениям.

Как-то группа экскурсантов, искренних советских людей, остановила отца Алипия на пороге храма. В порыве праведного гнева они потребовали расска­зать правду об эксплуатации высшим духовенством простых монахов, о притеснениях и вообще — об ужа­сах монастырской жизни, вычитанных ими из газет. Вместо ответа отец Алипий загадочно спросил:

— Слышите?

— Что — слышите? — удивились экскурсанты.

— Что-нибудь слышите?

— Слышим, как монахи поют.

— Ну вот! Если б худо жили, то не запели бы.

Коммунист, гость из Финляндии, в присутствии

своих советских друзей задал отцу Алипию фирмен­ный вопрос атеистов того времени:

— А не объясните ли вы, почему космонавты в космос летали, а Бога не видели?

Отец архимандрит участливо заметил ему:

— Такая беда может и с вами случиться: в Хель­синки бывали, а президента не видели.

Те, кому довелось в те годы побывать в Печорах, особо вспоминают знаменитые появления Вели­кого Наместника на балконе его настоятельского корпуса. Появления эти могли быть самыми разны­ми. Порой, особенно по весне, галки и вороны так досаждали отцу Алипию своими истошными кри­ками, что он выходил на балкон с пистолетом и па­лил по птицам, пока те в панике не разлетались. Пистолет был, конечно, не боевой, просто мастер­ски сделанный пугач. Но вся картина — солнечное утро в монастыре, отец наместник на балконе, хо­рошо поставленной рукой целящийся из внуши­тельных размеров пистолета, — все это производи­ло на зрителей неизгладимое впечатление.

Но конечно же не только этим запоминались вы­ходы Великого Наместника на его любимый балкон. Еще более глубокие ощущения возникали у посетите­лей монастыря, если они становились свидетелями бесед отца Алипия, когда он, свесившись за перила, вел разговоры с собравшимися внизу людьми.

Балкон был обращен на монастырскую площадь. С него отец наместник мог в погожий денек любо­ваться своим монастырем, общаться с народом, а за­одно и присматривать за порядком.

Внизу на площади сразу собиралась толпа палом­ников, экскурсантов и жителей Печор. Дискуссии о вере или просто общение с отцом Алипием мог­ли длиться часами. Всякий раз при этом наместник не упускал возможности помочь тем, кто обращался к нему с житейскими просьбами. И хотя тогда дей­ствовал категорический запрет на то, что называ­ется церковной благотворительностью, отец Али­пий поступал в этом вопросе лишь так, как считал необходимым.

Вот что вспоминает архимандрит Нафанаил:

«Отец Алипий всегда помогал нуждающимся, раз­давал милостыню, много просящих получали от него помощь. За это немало пришлось ему претерпеть. Отец Алипий защищался словами Священного Писа­ния о необходимости оказывать дела милосердия и утверждал, что дела милосердия не могут быть за­прещенными, это неотъемлемая часть жизни Святой Православной Церкви».

А вот воспоминания дьякона Георгия Малкова, тогда молодого филолога, часто приезжавшего в Пе­чоры: «Заповедь о любви к ближнему архимандрит Алипий стремился исполнить в своей собственной жизни. Многие больные, неимущие, а также каким- либо образом материально пострадавшие нередко получали от него посильную, а порой и немалую по­мощь.

Под балконом его наместничьего дома часто ви­дели калек, убогих, самых разных обойденных судь­бой людей. И наместник, несмотря на постоянные запреты властей, помогал им чем мог: кого кормил, кого лечил, кому помогал деньгами, а когда под ру­ками их не было, шутил: “Еще не готовы — сохнут! Приходи-ка, раб Божий, завтра!”

В некоторых случаях размеры помощи были весьма значительными: наместник помогал заново отстроиться погорельцу, а при падеже скота давал денег на покупку коровы. Узнав однажды, что непо­далеку, в Изборске, у известного местного худож­ника П. Д. Мельникова по несчастной случайности сгорел дом, он отправил ему довольно крупный по тем временам денежный перевод: «Хоть на пер­вое время».

«Отец Алипий имел удивительный дар слова,— вспоминал отец Нафанаил. — Не раз приходилось слышать от паломников: “Поживем еще недельку, может, услышим проповедь отца Алипия”. В сво­их поучениях он поддерживал унывающих, уте­шал малодушных: “Братья и сестры, вы слышали призывы об усилении антирелигиозной пропаган­ды, вы головы не вешайте, не унывайте, это зна­чит — им туго стало”; “Страшное дело — примкнуть к толпе. Сегодня она кри­чит: „Осанна!“ Через четыре дня: „Возьми, возьми, распни Его!“ Поэтому там, где неправда, „ура“ не кричи, в ладоши не хлопай. А если спро­сят почему, отвечай: „Потому что у вас неправда“. — „А почему?“ — „Потому что моя совесть подсказывает“. — „Как узнать Иуду?“ — „Омочивый руку в солило, тот Меня предаст“,— сказал Спаситель на Тайной Вече­ри. Ученик дерз­кий, который хочет срав­няться с учи­телем, с на­чальником,

занять первое место, первым взяться за графин. Старшие еще не завтракали, а малыш уже облизы­вается, уже наелся. Растет будущий Иуда. На двена­дцать — один Иуда. Если старшие не сели за стол, и ты не садись. Сели старшие, садись по молитве и ты. Старшие не взяли ложку, не бери и ты. Стар­шие взяли ложку, тогда возьми и ты. Старшие на­чали кушать, тогда начинай и ты”».

Но не все беседы у балкона были столь мирными и умилительными.

Как-то Псковскую область посетила сановная и очень влиятельная дама — министр культуры Фурцева со свитой столичных и областных чи­новников. От этой дамы в те годы трепетали многие, и не только деятели культуры. Как водит­ся, ей устроили посещение Псково-Печерского монастыря. Но отец Алипий, зная о ее деятель­ности от своих друзей-художников и о патологи­ческой ненависти министерши к Церкви, даже не вышел ее встречать — экскурсию провел отец Нафанаил.

Высокая делегация уже направлялась к выхо­ду, когда Фурцева увидела наместника, стоявшего на балконе и беседовавшего с собравшимися внизу людьми. Дама решила проучить этого, дерзнувше­го не выйти ей навстречу монаха. А заодно — и пре­подать областному руководству наглядный урок, как следует решительно проводить в дело полити­ку партии и правительства в области противодей­ствия религиозному дурману. Подойдя поближе, она, перебивая всех, крикнула:

— Иван Михайлович! А можно задать вам вопрос?

Отец Алипий досадливо посмотрел на нее, но все же ответил:

— Ну что ж, спрашивайте.

— Скажите, как вы, образованный человек, ху­дожник, могли оказаться здесь, в компании этих мракобесов?

Отец Алипий был весьма терпелив. Но когда при нем начинали оскорблять монахов, он никогда не оставлял этого без ответа.

— Почему я здесь? — переспросил отец Алипий. И взглянул на сановную гостью так, как когда-то всматривался в прицел орудия гвардии рядовой ар­тиллерист Иван Воронов. — Хорошо, я расскажу... Вы слышали, что я на войне был?

— Ну, положим, слышала.

— Слышали, что я до Берлина дошел? — снова спросил отец наместник.

— И об этом мне рассказывали. Хотя не пони­маю, какое это имеет отношение к моему вопросу. Тем более удивительно, что вы, советский человек, пройдя войну...

— Так вот,— неспешно продолжал отец на­местник.— Дело в том, что мне под Берлином... оторвало... (здесь Иван Михайлович Воронов высказался до чрезвычайности грубо). Так что ничего не оставалось, как только уйти в монас­тырь.

После повисшей страшной тишины раздался женский визг, потом негодующие восклицания, кри­ки, угрозы, и члены делегации во главе с важной дамой понеслись по направлению к монастырским воротам.

Через час наместника уже вызывали в Москву. На сей раз дело пахло нешуточными проблемами. Но на все вопросы отец Алипий спокойно и обстоя­тельно отвечал:

— Мне был задан конкретный вопрос. И я на него так же конкретно и доступно — чтобы наша гостья наверняка поняла — дал ответ.

Так или иначе, но на сей раз все обошлось. Это был единственный случай, когда отец Алипий счел возможным употребить подобное оружие.

Этот знаменитый и, мягко говоря, нетриви­альный ответ в дальнейшем стал причиной раз­ного рода сплетен и догадок. Савва Ямщиков, известный реставратор и искусствовед, пользо­вавшийся добрым расположением отца Алипия, рассказывал:

«Меня спрашивали: почему такой красивый мужчина ушел в монастырь? Вот, говорят, он был тяжело ранен, потерял возможность продолжения рода... Как-то он сам коснулся этой темы и сказал мне: “Савва, это все разговоры пустые. Просто война была такой чудовищной, такой страшной, что я дал слово Богу: если в этой страшной битве выживу, то обязательно уйду в монастырь. Пред­ставьте себе: идет жестокий бой, на нашу передо­вую лезут, сминая все на своем пути, немецкие тан­ки, и вот в этом кромешном аду я вдруг вижу, как наш батальонный комиссар сорвал с головы каску, рухнул на колени и стал... молиться. Да-да, плача, он бормотал полузабытые с детства слова молитвы, прося у Всевышнего, Которого он еще вчера трети­ровал, пощады и спасения. И понял я тогда: у каждо­го человека в душе Бог, к Которому он когда-нибудь да придет...”»

* * *

Власти изощрялись как могли, пытаясь любы­ми способами уничтожить монастырь. Однажды решением Печерского Совета у обители в один день были отобраны все сельскохозяйственные земли, включая пастбища. Стояло начало лета. Коров только что выгнали на выпас, но теперь несчастную скотину пришлось снова вернуть в стойла.

В те же дни по распоряжению из Москвы обко­мовские работники привезли в монастырь боль­шую делегацию представителей братских комму­нистических партий. Угостить, что называется, русской стариной. Сначала все шло спокойно. Но когда «дети разных народов», умиляясь ти­шиной и красотой обители, бродили между клум­бами с распустившимися розами, вдруг со скри­пом распахнулись хозяйственные ворота и оттуда с ревом вылетели ошалевшие от свободы все три­дцать монастырских коров и огромный бык: отец Алипий дал команду к заранее подготовленной операции.

Мычащие, с задранными хвостами, ошалевшие от свободы животные устремились к клумбам, по­жирая траву и цветы, а представители международ­ного коммунистического движения, оглашая мо­настырь воплями на разных языках, забились кто куда. Обкомовские работники бросились к отцу Алипию.

— Не взыщите,— вздохнув, сказал им отец на­местник. — Очень уж скотинку жалко! Теперь других пастбищ у нас нет, вот и приходится пасти их внут­ри монастыря.

В тот же день монастырю были возвращены все пастбища.

Как об одном из самых тяжких испытаний отец Нафанаил вспоминал день, когда в монастырь был прислан указ, запрещающий служение панихид в пе­щерах. Это означало прекращение доступа в пещеры,

а потом и закрытие монастыря. Указ был подписан Псковским епископом. Но, несмотря на это, отец Али­пий распорядился служить панихиды по-прежнему.

Узнав об этом, городские власти примчались в мо­настырь и осведомились, получил ли отец Алипий указ от своего правящего архиерея. Отец Алипий от­ветил утвердительно.

— Почему же не выполняете? — возмущенно спро­сили чиновники.

На это отец Алипий отвечал, что не выполня­ет указа, потому что он написан под давлением и по слабости духа.

— А я слабых духом не слушаю, — заключил он.— Я слушаю только сильных духом.

Служение панихид в пещерах не прерывалось.

Война против монастыря не прекращалась ни на день. Псковский писатель Валентин Курбатов вспо­минал: «К приезду очередной государственной комис­сии по закрытию монастыря архимандрит Алипий вы­весил на Святых вратах извещение, что в монастыре чума и в силу этого он не может пустить комиссию на территорию монастыря. Во главе комиссии была председатель областного Комитета по культуре Анна Ивановна Медведева. Именно к ней и обратился отец Алипий:

— Мне своих-то монахов, дураков, извините, не жалко. Потому что они все равно в Царствии Небес­ном прописаны. А вас, Анна Ивановна, и ваших на­чальников пустить не могу. Я ведь за вас на Страш­ном Суде и слов-то не найду, как отвечать. Так что простите, я вам врата не открою.

А сам — в очередной раз на самолет и в Москву. И опять хлопотать, обивать пороги и в очередной раз побеждать».

Как настоящий воин всегда безошибочно опре­деляет врагов, так и отец Алипий был неприми­рим к сознательным разрушителям. Но с просты­ми людьми он вел себя совсем иначе, даже если те, по неразумию, не ведали, что творили.

Это может показаться странным после расска­занных здесь историй, но главным в жизни отца Алипия, по его собственным словам, была любовь. Она-то и являлась его непобедимым и непостижи­мым для мира оружием.

«Любовь, — говорил Великий Наместник, — есть высшая молитва. Если молитва — царица добродете­лей, то христианская любовь — Бог, ибо Бог и есть Любовь... Смотрите на мир только сквозь призму любви, и все ваши проблемы уйдут: внутри себя вы увидите Царствие Божие, в человеке — икону, в зем­ной красоте — тень райской жизни. Вы возразите, что любить врагов невозможно. Вспомните, что Иисус Христос сказал нам: “Все, что сделали вы лю­дям, то сделали Мне”. Запишите эти слова золотыми буквами на скрижалях ваших сердец, запишите и по­весьте рядом с иконой и читайте их каждый день».

Однажды вечером, когда монастырские ворота были давно закрыты, к отцу наместнику прибежал перепуганный сторож и сообщил, что в монастырь ломятся пьяные военные. (Позже выяснилось, что это были выпускники Псковского десантного учи­лища, бурно праздновавшие окончание родного учебного заведения.) Несмотря на поздний час, молодые лейтенанты требовали незамедлительно открыть им все храмы монастыря, устроить экскур­сию и дать разобраться, где прячут своих монашек окопавшиеся здесь попы. Сторож с ужасом пове­дал, что пьяные офицеры уже раздобыли огромное бревно и в эти минуты, используя его как таран, выламывают ворота.

Отец Алипий удалился в свои покои и вернулся в накинутом на рясу военном кителе с рядами бое­вых орденов и медалей. Закутавшись поверх мундира в монашескую мантию так, чтобы регалий не было видно, он направился вместе со сторожем к Святым воротам.

Еще издалека наместник услышал, что мона­стырь штурмуют не на шутку. Подойдя, он велел сторожу открывать засовы. Через мгновение толпа разгоряченных лейтенантов, человек десять, вле­тела в обитель. Они угрожающе сгрудились вокруг закутанного в черную мантию старика-монаха, на­перебой требуя показать монастырь, не устанавли­вать на советской земле свои церковные законы, и не скрывать от будущих героев общенародное музейное достояние.

Отец Алипий, склонив голову, выслушал их. А по­том поднял взор и скинул мантию... Лейтенанты вы­тянулись и онемели. Отец Алипий грозно оглядел всех и потребовал у близстоящего офицера его фу­ражку. Тот покорно отдал ее монаху. Отец Алипий убедился, что на внутренней стороне околыша, как и положено, нанесена чернилами фамилия офице­ра, и, развернувшись, направился к своим покоям.

Протрезвевшие лейтенанты поплелись за ним. Они бормотали извинения и просили вернуть фу­ражку. Молодые люди уже начинали догадываться, что впереди у них серьезные неприятности. Но отец Алипий не отвечал. Так юные офицеры дошли до дома наместника и в нерешительности останови­лись. Наместник открыл дверь и жестом пригласил всех войти.

В тот вечер он допоздна просидел с ними. Уго­стил так, как мог угощать только Великий Намест­ник. Сам провел лейтенантов по монастырю, по­казывая древние святыни и рассказывая о славном прошлом и удивительном настоящем обители. На­последок он по-отцовски обнял каждого и щедрой рукой одарил молодых людей. Те смущенно отка­зывались. Но отец Алипий сказал, что именно эти деньги, собранные их бабками, дедами и матерями, пойдут им на пользу.

Это был, конечно, особый случай, но отнюдь не единичный. Отец Алипий никогда не терял веру в силу Божию, преобража­ющую людей, кем бы они ни были. По свое­му опыту он знал, как много вчерашних го­нителей Церкви ста­новились тайными, а то и открытыми христианами — мо­жет быть, именно благодаря грозным словам правды и об­личения, которые им приходилось слышать от отца наместника.

Спустя месяцы, а по­рой и годы вчераш­ние враги возвра­щались к отцу Алипию уже не ради при­теснения

монастыря, а чтобы увидеть в Великом Наместнике свидетеля иного мира, мудрого пастыря и духовни­ка. Ведь без страха произнесенная правда, какой бы горькой и поначалу непонятной она ни казалась, навсегда остается в памяти человека. И будет обли­чать его до тех пор, пока он не примет ее или не от­вергнет навсегда. То и другое — в полной власти каждого.

* * *

В своих письмах епископу Псковскому Иоанну архимандрит Алипий докладывал: «Газетные ста­тьи переполнены незаслуженными оскорблениями и клеветой в адрес честных, добрых и хороших лю­дей, оскорблениями матерей и вдов погибших во­инов. Вот их “идеологическая борьба” — изгнание сотен и тысяч священников и клириков, причем самых хороших. Сколько их приходит к нам со сле­зами, что нигде не могут устроиться хотя бы на мир­скую работу. У них жены и дети не имеют на что жить».

Вот заголовки центральных и местных изданий того времени: «Псково-Печерский монастырь — очаг религиозного мракобесия», «Аллилуйя впри­сядку», «Нахлебники в рясах», «Лицемеры в рясах».

А вот еще одно послание к Псковскому епископу. В нем отец Алипий описывает очередное происше­ствие:

«Во вторник 14 мая сего 1963 года эконом игумен Ириней организовал, как и во все прошлые годы монастырской жизни, поливку и опрыскивание монастырского сада дождевой и снеговой водой, которую мы собираем благодаря нами сделанной запруде около беседки за крепостной стеной. Когда наши люди работали, к ним подошли шесть муж­чин, потом еще двое; у одного из них была в руках мерка, которой они разделяли бывшую монастыр­скую огородную землю. Он стал ругаться на рабо­тающих и запрещать качать воду, говорил, что это вода не ваша, приказывал прекратить качать. Наши люди пытались продолжить работать, но он подбе­жал к ним, схватил шланг и стал его вырывать, дру­гой — с фотоаппаратом — стал фотографировать на­ших людей...

Эконом сказал этим неизвестным людям, что пришел наместник, идите и объясните все ему. По­дошел один из них. Остальные стояли поодаль, фо­тографируя нас; их осталось трое.

— Кто вы и что от нас требуете? — спросил у них я.

Этот человек в шляпе не назвал своего имени и чина, а сказал мне, что мы не имеем права на эту воду и на эту землю, на которой стоим. Я добавил:

— Не смеете дышать воздухом и не смеете греться на солнце, потому что солнце и воздух и вода — все и вся ваше, а где же наше? — И переспросил его: — Кто ты и зачем пришел?

Он не сказал своего имени.

Я ему сказал:

— Я, Воронов Иван Михайлович, гражданин Со­ветского Союза, участник Великой Отечественной войны, и мои товарищи, которые живут за этой сте­ною, ветераны и инвалиды Отечественной войны, многие — потерявшие руки и ноги, получившие тяже­лые ранения и контузии, поливали эту землю своей кровью, очищали этот воздух от фашистской нечи­сти; а также мои товарищи, живущие здесь, тружени­ки заводов, фабрик и полей, старые инвалиды и пен­сионеры, старые отцы, потерявшие своих сыновей в боях за освобождение этой земли и этой воды, и все мы, проливавшие свою кровь и отдававшие свои жизни, не имеем права пользоваться своей землей, водой, воздухом и солнцем — всем тем, что вырвали у фашистов для себя, для своего народа? Кто вы? — снова спросил я.— И от чьего имени вы действуете?

Они стали лепетать, называя райкомы, обкомы и т.д.

Уходя от нас боком, человек в шляпе сказал: “Эх... батюшка!”

Я ответил, что батюшка я— для вон тех людей, а для вас я — русский Иван, который еще имеет силу давить клопов, блох, фашистов и вообще всякую нечисть».

Дата добавления: 2015-05-08