II. Тот свет

6. Ранние формы потустороннего мира. Итак, никакого еди­нообразия нет. Есть многообразие. Скажем наперед, что наро­дов, имеющих совершенно единообразное представление о по­тустороннем мире, вообще не существует. Эти представления всегда многообразны и часто противоречивы.

Сказка очень наивно, но совершенно точно выражает суть дела, говоря: «И там свет такой же, как у нас». Но так как свет меняется, так как меняются формы человеческого общежития, то вместе с ними меняется и «тот свет». Но мы уже знаем, что в фольклоре с появлением нового старое не уми­рает. Так появляются все новые и новые формы, сосуществуя со старыми, пока, наконец, в Египте или в классической Гре­ции или в современной сказке не получается нечто вроде ма­ленькой энциклопедии всех некогда имевшихся форм «того света». Человек переносит в иное царство не только свое со­циальное устройство (в данном случае — родовое, с поздней­шим изменением хозяина в царя), но и формы жизни и гео­графические особенности своей родины. Островитяне представ­ляют себе иной мир в виде острова. Дворцы явно идут от мужских домов — лучших построек селения и т. д. Но чело­век переносит туда же и свои интересы, в частности произ­водственные интересы. Так, для охотника это царство населено животными. Он проходит после смерти еще раз весь искус по­священия и продолжает охотиться, как он охотился и здесь, с той лишь разницей, что там в охоте не будет неудач.

Эта проекция мира на тот свет уже совершенно ясна в ро­довом обществе. Охотник всецело зависит от животного, и он населяет животными мир. Свое родовое устройство он припи­сывает животным и думает после смерти стать животным и встретиться с «хозяином» или, выражаясь по-сказочному, с «царем» змей, волков, рыб, раков и т. д.

Там живут хозяева, могущие посылать этих животных. Штернберг, изучавший медвежий праздник гиляков, приходит к заключению, что медведя убивают, посылая его к своему хо­зяину: «Душа убитого медведя,— говорит он,— отправляется к своему хозяину, тому хозяину, от которого зависело благо­получие человека»². Таким образом мы можем установить, что сказка, правда, в очень бледных отражениях, сохранила этот слой. Этим объясняется, что иное царство населено животны­ми, и что там герой встречает их царя или хозяина. Эти жи­вотные в дворце очень напоминают нам животнообразных оби­тателей «большого дома», уже знакомых нам по главе IV. На том свете люди — змеи, львы, медведи, мыши, курицы, т. е. звери в тотемическом понимании этого слова.

7. Пасть и толкучие горы. Представление, что нужно по­пасть в животное, чтобы получить власть над ним, нам уже знакомо. Здесь мы имеем ключ к тому явлению, которое мы наблюдали раньше: что представление о смерти и формы по­священия показывают такое поразительное сходство. При этом нет необходимости утверждать, что одно развилось из другого. Сказочный дворец в ином мире не только поразительно похож на «большой дом», он иногда просто совпадает с ним, так что между ними нельзя провести точной границы. Вход в царство идет через пасть животных. Эта пасть все время закрывается и открывается. «Царство ето отворястца на время; когда змей полоз раздпинетца, тогда отворяются и пороты» (3. II. 13). В этом случае совершенно ясно, что пасть — это ворота. От­сюда, с одной стороны, идут захлопывающиеся двери, иногда отхватывающие герою пятку, а также двери с зубами и ку­сающиеся двери, с другой стороны, отсюда же идут и толкучие горы, грозящие раздавить пришельца. Приведем текст в афа­насьевском пересказе. «В том царстве есть две горы высокие, стоят они вместе, вплотную одна к другой прилегли; только раз в сутки расходятся, раздвигаются, и через 2-3 минуты опять сходятся. Промеж тех толкучих гор хранятся воды живущие и целющне» (Аф. 204, вариант 2). Аналогия здесь слишком велика, чтобы быть случайной. Та же периодичность в закры­тии и раскрытии, та же функция охраны, та же опасность быть раздавленным, то же откусывание или отхлопыванне пятки или кусочка судна, как в сказании об аргонавтах. С падением роли животного как объекта охоты» качестве главного или даже единственного источника существования его функция пе­реносится на другие предметы —на двери, на горы. Почему именно на горы — это трудно сказать, хотя такая замена и вполне естественна.

Но действительно ли толкучие горы встречаются не только в эпических сказаниях, но и в верованиях? Такие случаи есть. Так, в Микронезии (о-ва Гилберта) полагали, что душа умер­шего при неблагоприятных условиях могла «быть раздавлена между двумя камнями и лишена жизни»³. Отсюда же идут и животные — главным образом льпы и змеи, охраняющие вход по дворец. Им нужно бросить лепешку или напоить их, чтобы они пропустили героя. Вбрасывание в пасть предмета как позднейшая замена впрыгивания в пасть нам также уже из­вестна. Этим объясняются льпы и змеи, охраняющие вход во дворец.

Мы не будем приводить материалов, доказывающих, что формы локализации иного царства соответствуют некогда дей­ствительно имевшимся формам. Мы найдем достаточно мате­риалов о том, что иной мир не только в сказке, но и в рели­гиозных представлениях, мыслится в зависимости от окружаю­щей природы и от основного занятия народа или под водой, или на горах, или далеко за горизонтом и т. д. Здесь играют роль пространственные представления, рассмотренные памп вы­ше. Разработка этих аналогий не представляет труда, самый вопрос не представляет собой проблемы. Здесь нас интересуют некоторые другие, более трудные вопросы, в частности вопрос о хрустальной горе.

8. Хрусталь. Чтобы понять мотив хрустальной горы, мы должны помнить, что в эту страну отправляются, чтобы полу-чить власть над животными, власть над жизнью и смертью, над болезнью, над исцелением. Мы, с одной стороны, узнаем здесь функции шамана, а с другой — функции героя, ищущего молодильные яблоки, живую и мертвую воду, средства, исце­ляющие от слепоты, старости, болезней и недугов. Очень ран­ней формой такого волшебного средства, добываемого в ином мире и применяемого для всяких видов волшебных действий, служит распространенный и в Австралии и в Америке горный хрусталь или также кварц. Уже выше, в главе о змееборстве, мы видели, что кварц втирается в тело посвящаемого п что алмазы находят в голове змея. В одном американском мифе рассказывается о молодом человеке, которого избил его отец. Он почувствовал себя оскорбленным и решил умереть. «Он по­дошел к крутой скале; он влез наверх и сбросился, он остался невредим. Он пошел дальше и вскоре увидел перед собой гору, которая блистала светом. Это была скала Наолакоа. Там по­стоянно шел дождь из горного хрусталя. Он взял четыре куска длиною в палец и всунул их в ряд в свои волосы. Он влез на верхушку, и его совсем покрыло горным хрусталем. Вскоре он заметил, что посредством горного хрусталя он приобрел способность летать. После этого он пролетел по всему миру»⁴.

В полном соответствии с этим в долганском мифе говорится: «Встав, начал прохаживаться; видит — вся земля, песок весь сплошь из бисера, из стеклянных бус»⁵. Этот миф объясняет нам хрустальную гору русских сказок, стеклянную гору немец­ких и т. д. В русских сказках хрустальная гора связана со змеем, который на ней обитает. Связь хрусталя и змея мы наблюдали и в обрядах: при посвящении втирался хрусталь. «Имеется широко распространенная связь кристаллов кварца с радужным змеем, и по всей Австралии кристаллы кварца принадлежат к самым важным магическим субстанциям, упо­требляемым шаманом»⁶. Таким образом, это представление очень раннее. Мы можем предположить, что и «волшебный песок», добываемый у змея, есть отголосок все тех же пред­ставлений.

9. Страна обилия. Мы рассмотрели некоторые стороны ино­го царства, отражающие наиболее ранние доступные нам ста­дии его становления. Уже в «долинах охоты» ранних форм родового строя мы наблюдаем, что царство здешнее и не­здешнее весьма похожи друг на друга; но есть и разница: в ином мире никогда не прекращается обилие дичи.

Человек переносит в иной мир не только формы своей жизни, он переносит туда свои интересы и идеалы. В борьбе с при­родой он слаб, и то, что не удается здесь, может удасться там. Здесь важно отметить, что охотник на том свете продолжает свое производство. Там хранятся силы, дающие ему власть над природой, откуда их можно перенести в мир людей, этим можно добиться совершенного производства стрел, не знаю­щих промаха. Но позднее на том свете перестают производить и работать, там только потребляют, и волшебные средства, при­носимые оттуда, обеспечивают вечное потребление.

Появление таких представлений показывает, что изменилось отношение к труду. Это происходит потому, что труд становит­ся подневольным. Подневольность труда связана с появлением собственности, собственность появляется с земледелием.

Известно, что наиболее ранняя форма земледельческого про­изводства—разведение садов. С появлением садоводства и в ином мире появляются сады и деревья, и эти деревья уже обеспечивают потребление без применения труда. Такую форму иного мира знают только народы, действительно разводящие сады. Эта форма отсутствует, например, на севере Америки, у сибирских народов, но она распространена в Полинезии и Меланезии. Так, на Маркизских островах, говорит Фрэзер, «небесная область представлялась счастливой страной, бога­той тестом из плодов хлебного дерева, свининой и рыбой; там имеется общество самых красивых женщин, каких себе можно вообразить. Там зрелые плоды хлебного дерева все время сбрасываются деревом на землю, и запас кокосовых орехов и бананов никогда не истощался. Там души отдыхали на ци­новках, которые были много тоньше, чем циновки у островитян Нуку-Хивы. И каждый день они купались в реках из масла кокосового ореха»⁷. Это — чрезвычайно ценный для фолькло­риста материал, свидетельствующий о раннем происхождении мотива «Schlaraffenland» — молочных рек и кисельных бере­гов. Больте — Поливка также считают его «весьма древним», но древнейшие параллели, приводимые ими, относятся к антич­ности. Материалы Фрэзера, сопоставленные с тем, что выска­зано выше, показывают, что магическая власть над обилием животных сменяется просто обилием, готовым к употреблению. Здесь кроется источник представления о неисчерпаемом изоби­лии. Там, в стране мертвых, никогда не прекращается еда. Ес­ли принести такую еду оттуда, то еда эта и на земле никогда не будет исчерпана. Отсюда — скатерть-самобранка.

Надо сказать, что такие представления таят в себе очень большую социальную опасность: они приводят к отказу от труда. Позднее этими представлениями об ином мире, как о стране осуществленных чаяний и желаний, овладевает сос­ловие жрецов, утешая народ перспективой на награду за долготерпенне в этом мире. Эти представления становятся реак­ционными. Но тут же мы можем наблюдать и другое: вред­ность таких представлений ощущается трудовыми слоями очень ясно. Здоровый инстинкт человека заставляет его отрицать и отклонять такие понятия. Но вместе с тем привлекатель­ность делает их бессмертными. Из этих двух противоречивых сил в качестве равнодействующей получается комическая трак­товка этого мотива. В сказке мотив кисельных берегов часто связан с комическим возвеличением феноменальных лентяев (Гримм, 151). Такую комическую трактовку мы имеем и в ан­тичности. Мы знаем, как распространен этот мотив в греческой комедии (Больте —Поливка, III, 158). Об этом будет сказано несколько слов ниже, когда мы рассмотрим античность.

Соображения, высказанные здесь, помогут нам несколько ближе понять мотив запретного ларчика.

Первоначально предметы, приносимые в мифах из иного мира, благополучно доносятся до людей и приносят им благо. Мы видели это, когда разбирали волшебные предметы. Мы смогли установить животное, т. е. охотничье, происхождение многих из них.

Иначе обстоит дело с предметами, дающими вечное изоби­лие. С одной стороны, трактовка таких предметов комическая. Скатерть или столик-самобранка связаны с дубиной, которая сама наказывает неудачливого вора. Жернова, дающие блин да пирог при каждом обороте, также трактованы добродушно комически. Это — мягкая форма того осуждения, о котором го­ворилось выше. С другой стороны, герой, приносящий из этого мира не огонь или другой полезный людям предмет, а прино­сящий предмет, обеспечивающий вечное нетрудовое изобилие, сам гибнет от этого предмета и до людей его не доносит. Так, в меланезийском мифе герой получает от месяца некий лар­чик под названием «Монуя». Но Месяц запрещает открывать его до возвращения домой. Герой возвращается в лодке и, ко­нечно, нарушает запрет. Со всех сторон вдруг появляется ог­ромное количество рыб. Их делается все больше и больше, и они опрокидывают лодку⁸.

То же мы имеем в русской сказке: герой получает ларчик, из пего лезет скот. Весь остров наполняется скотом, и герою грозит гибель (Аф. 219). В греческом мифе о Пандоре запрет­ный ларчик содержит зло, распространяющееся по всему ми­ру. Это — литературная символическая обработка все того же мотива.

10. Солнечное царство. Раньше, чем идти дальше, мы долж­ны проследить еще одну линию, а именно линию представления о царстве солнца. Установить точно, когда именно появляется эта концепция, не совсем легко. В противоположность другим частностям, которые окаменевают или деформируются, пере­осмысливаются или трактуются комически, это представление, наоборот, развивается и достигает своего апогея в развитых религиях, подобных египетской. Мы можем установить, что, например, у якутов, т. е. у народа, живущего разведением ско­та, имеются очень ясные представления о таком царстве. «При­шел к господину солнцу. Дочь господина солнца, Кюегям-шамаика, сидя на восьминогом медном лабазе, замотавши свои восьмисаженные ало-шелковые волосы на серебряный кол, си­дит, чешет их золотым гребнем»⁹. Эта дочь солнца — четвер­тая из встреченных героинь. (В Сибири иногда, как и в Се­верной Америке всегда, число 4 играет ту же роль, что у насчисло 3). Первая связана с тучами, вторая — со звездами, тре­тья— с месяцем и четвертая — с солнцем. Этот пример, как нам кажется, подтверждает догадку, которая является при изу­чении русских сказочных материалов, а именно — что золотая или медная окраска есть окраска солнечного царства..

Золотая окраска предметов, связанных с тридесятым царством, есть окраска солнца. Народы, не знающие религии солнца, не знают золотой окраски волшебных предметов.

Чтобы лучше понять этот мотив, необходимо проследить, как вообще развиваются представления о тридесятом царстве при переходе на земледелие. Примером нам могут служить Египет, Вавилон и Лссирия, Китай и античность.

Здесь, при всей специфике каждого народа в отдельности, все же можно наблюдать совершенно ясные общие черты, име­ющиеся и в сказке. Во-первых, как указано, старые представ­ления не исчезают, а продолжают существовать, но на них на­слаиваются новые. До сих пор мы видели, что народы при­писывают потустороннему царству ту же жизнь и те же формы производства материальной жизни, которые знакомы им самим. Потусторонний мир повторяет здешний. Охотник населяет его животными, садовод — садами. Но с переходом на земледелие этот процесс прекращается. На том свете не пашут, не сеют и не жнут. Так и в сказочном тридесятом государстве никогда не производится земледельческих работ. Животные, сады, ост­рова сохранились во всех религиях, но появилось новое: появи­лись божества, дарующие плодородие. Следы этих божеств также, как мы видели, сохранились в сказке. Это — одно на­блюдение. Другое: в Египте своего полного развития достига­ет солнечная концепция иного царства, которая постепенно развивается и принимает символические формы. Древнейшие пирамиды «еще почти всецело вращаются в области религии Ра и солнечно-небесного пребывания усопших, последующие все больше и больше уходят в Осирису» ¹⁰. Мы не будем подробно останавливаться на египетских представлениях. В ос­новном, как кажется, они содержат три слоя: животный, садо­водческий и солнечно-земледельческий, подчеркнуто монархи­ческий. Известно, что иное царство наполнено животными, и что египтяне не могли объяснить Геродоту причины живот­ного культа, и что сам он не мог объяснить его. Существен­ную часть этой веры составляли также деревья и сады. Брэстед говорит: «Одним из самых важных источников, если не самым важным из многочисленных источников, при помощи которых фараон надеялся поддержать свое существование в царстве Ра, было дерево жизни на таинственном острове п середине поля приношений, в поиски которого он отправля­ется в сопровождении утренней звезды» ". Эта утренняя звез­да, между прочим, одновременно есть зеленый сокол. Вот во что при аграрном строе превратилась кокосовая пальма, вечно роняющая свои плоды. Эта пальма гипостазируется в древо жизни, растущее в царстве мертвых. Достигший этого дерева достигает бессмертия. Старые представления о том, что пребы­вание в ином царстве дает магическую силу и что, если удаст­ся вернуться, можно сделаться магом и волшебником, эти представления не умирают. «Магический кристалл», встречен­ный нами в Америке, не забыт. Но «хрустальная гора» или «хрустальный дождь» здесь имеет вид «хрустального неба», уже лишенного своих магических функций. «Пта покрыл свое небо хрусталем» (Книга мертвых, XIV). Магическая функция впервые в мировой истории переходит на другой предмет, пол­ный таинственности и силы — на книгу. Египет впервые создал «волшебную книгу», которая и в сказке находится в руках ца­ревны или ее отца. Такие представления господствуют как в официальной религии жрецов и двора, так и в народе, ко­торый знал удивительные истории о том, как эта волшебная книга была принесена из царства мертвых. Рейтценштейн го­ворит: «Бросим еще взгляд на представление об острове мерт­вых, охраняемом огромной змеей. Помещает ли фантазия его в низовьях Нила, например в дельте, или верховьях... или в Красном море, один ли такой остров имеется или их много, как в известном разделе «Книги мертвых» для нас не сущест­венно. Важнее придание сказочной формы именно этим пред­ставлениям, повторяющимся в ряде пророческих и волшебных новелл. В их основе лежит истинно египетское представление, что тот, кто хочет добыть высшее знание и этим самым выс­шую силу, должен стать богом, и становится им через странст­вование через мир усопших или через небо». Это «истинно египетское» представление уже известно нам по австралийским и американским материалам, и оно же лежит в основе сказки.

«Новеллы», на которые ссылается автор, это история о при­ключении Сатпм-Хамоеиса с мумиями и рассказ о потерпевшем кораблекрушение ¹².

Упомянуть еще нужно о той роли, которую золото играет в египетском погребальном культе. Так, в заупокойных текс­тах упоминается «дом из золота». Бадж объясняет, что, под этим понимаются «саркофаги, или, может быть, переднее по­мещение склепа, или даже место перед склепом». «Палаты зо­лотого дома» есть главное помещение склепа. Таким образом, склеп представлялся золотым ¹³.

Такую же многослойность мы видим и в Ассирии. Остано­вимся только на тех материалах, которые важны для понима­ния сказки. То новое, что вносит Вавилон, это — представление о городе, притом о городе-крепости. «Сохранив старые, при­митивные представления о загробном мире, ассирийцы, развив­шие высокую культуру, переносили некоторые черты ее на за­гробное царство: оно представлялось им в виде большого горо­да с громадным дворцом, в котором живет правительница царства мертвых, богиня Аллату. Семь стен окружают эту об­ширную тюрьму, где живут лишенные света умершие»^м. Бо­лее древним является вавилонское представление о саде. Пос­ле 24-часового странствия Гильгамеш приходит к морю, где божественная девушка восседает на морском престоле при чу­десном саде с божественными деревьями, из которых его вос­хищает в особенности одно, так что он спешит к нему. «Его плоды — камни самту (Samtu), вершина плодоносит кристал­лы, плоды приносит оно прекрасные для глаз» ^|5. Здесь знако­мые нам кристаллы растут на деревьях, вместе с тем и наибо­лее древние териоморфные представления не забыты, по не сохранились в таком многообразии, как в Египте. Уже выше указывалось, что обитатели царства мертвых имеют птичье оперение.

11. Античность. До сих пор мы шли в рассмотрении нашего материала по частностям, начиная с тех, которые появились раньше, и кончая теми, которые появились позже. Мы рассмот­рим еще одни пример комплексных, сложных представлений, не разделяя их на составные части. В качестве примера мы возьмем античность. Мы увидим, что отдельные слагаемые этих представлений имеются и в сказке. Это послужит лишним до­водом в пользу историчности сказочных представлений. Исто­ричен не только каждый элемент в отдельности, исторична их пестрота, их логическая несовместимость и противоречивость.Разнообразие греческих представлении доходит до хаотич­ности. Строгого, исторически обоснованного исследования их еще нет. Такая хаотичность не раз давала скептическим умам древности пищу для насмешек. Здесь достаточно сослаться па «Лягушек» Аристофана, где изображен совершенно невозмож­ный иной мир с перевозчиком Хароном. Переправляющиеся гребут в такт кваканью лягушек. Точную топографию этого мира и всю несуразность его пытался вывести из комедии Ра-дермахер¹⁶. В греческих представлениях фольклорист найдет мало для себя нового. Здесь и горы — Олимп, и подземное цар­ство— Лид, и острова блаженных, и подводное царство Посей­дона, и сад Гесперид с золотыми яблоками. Ссылаясь на Груп­пе, Радермахср находит, что золотая окраска яблок доказы­вает, что сад Гесперид некогда лежал под землей. Сам он склонен думать, что золото здесь признак сказочного богатст­ва ¹⁷. Оба объяснения в свете наших сравнительных материалов неправильны. Мы должны считать подтвержденным другое мнение, мнение Дитериха: «Сад всегда мыслился в связи с солнцем и солнечным богом; он находился там, где оно всхо­дит пли, по более распространенным представлениям, где оно заходит, па крайнем западе¹⁸. Такая множественность уже есть начало падения, разложе­ния. Такое разложение создает благоприятную почву для воз­никновения сказки. Весь миф о Геракле, добывающем яблоки Геспсрнд, очень близок к сказке о молодильных яблоках, при­чем сказка даже архаичнее, сохранив за яблоками их магиче­ское действие, тогда как в мифе о Геракле они своего рода „диковинка". Нельзя не отмстить только красоты и живой пре­лести некоторых из греческих представлений. Греки, по-види­мому, первые, которые внесли в иной мир музыку, не магиче­скую музыку флейт и барабанов, а обыкновенную человеческую музыку, что потом держится во всей Европе, от «Аленького цветочка» до ангелов, играющих на скрипках и трубящих у подножья Марин. Остров мертвых полон звуков,— говорит Дптерпх.— В этом городе большинство жителей кифаристы... Также на острове блаженных у Лукиана слышится игра на струнах, п флейта, и хвалебные песни, и даже листья деревь­ев, движимые ветром, шелестят песнями... Геспериды, сторо­жащие солнечный сад, исстари называются светлогласыми, пе­вицами» ^|9. Здесь вспоминается «поющее дерево» наших сказок. Из всего комплекса греческих представлений мы выделим только одну деталь: золотую окраску. Здесь прежде всего вспоминается дворец Гелноса. Он описывается, как стоящий на прекрасных столбах, он блестит золотом и драгоценными кам­нями. Верхушки его разделаны слоновой костью, двери сияют серебром. Здесь интересно то, что он стоит на столбах, так же, как и в русской сказке. Очевидно это — подпирающие не­бесный свод колонны. Припомним Геракла, держащего па сво­их плечах небесную сферу. Весь род Гелноса, по наблюдениям Днтериха, «легко узнается по блеску глаз, который, подобно золотому лучу, исходил от лица». Это, конечно, уже поздней­шая рационализация. Эта золотистость присуща богам, умер­шим и посвященным. Пифагор, чтобы доказать свою поспя-щениость и божественность, утверждал, что у него золотые конечности, и при случае показывал золотое бедро²⁰. Мы вспо­минаем нашего героя «по колено ноги в золоте, по локоть ру­ки в серебре» (Лф. 283). Золотое лицо, золотая корона, ипмб, сияние — все это ведет свое начало отсюда. Отсюда же объ­ясняется, что золото применялось в заупокойном культе не только Греции, но и в других странах. Так, даосисты утверж­дают, что тот, кто глотает золото или жемчуг, не только уд­линяет свою жизнь, но и обеспечивает существование тела после смерти, предохраняя его от разложения. Штернберг за­метил, что в Китае покойнику кладут в рот золото²¹. Возвра­щаясь опять к античности, укажем, что римские императоры осыпали себе лицо золотой пылью²². Этим объясняются и ми­кенские золотые маски покойников. То, что в Китае золото кладут в рот всем, а в Риме осыпают золотой пылью свое ли­цо императоры, указывает на происходящую в этих представ­лениях эволюцию. Уже в Греции имеются представления о ми­ре праведных и нечестивых. Золото становится достоянием только праведных. Так, в Апокалипсисе Павла подробно опи­сывается место праведных как золотой город²³.

Все это в достаточной степени объясняет, откуда идет мо­тив желания иметь золотые диковинки. Это — утратившие свою магическую функцию предметы из потустороннего мира, дающие долголетне и бессмертие. Яблоки эту функцию сохра­нили, всякие «уточки-золотой хохолок» ее утратили.

Таким образом мы видим, что сказка сохранила различные слои, различные отложения в представлениях о тридесятом царстве: в ней мы видим и древнейшие охотничьи элементы, и элементы раннеземледельческие, и нозднеземледельческие и соответствующие им формы социального строя и быта.

Задание 3

Глава IX НЕВЕСТА

Дата добавления: 2015-05-08