Прояснение целей и намерений

Другая важнейшая задача терапевта в начале сессии – понять как собственные намерения, так и намерения пациента, равно как и контр-намерения. Для этого нужно задать вопрос о них самому себе и попросить пациента сделать то же самое. Слишком часто между пациентом и терапевтом возникают проблемы и недоразумения, потому что они не согласовали своих целей. В результате пациент считает, что терапевт не понимает его и приносит ему больше вреда, чем пользы; а терапевт утверждает, что пациент «сопротивляется».

Например, женщина приходит ко мне и описывает совершенно нездоровые отношения с мужем. Она утверждает, что ее цель: «Остаться с мужем и найти с ним общий язык». В это время какая-то часть моей души протестует. Она хочет сказать: «Я считаю, что вам надо бросить этого подонка».

Вместо того, чтобы пытаться навязать пациентке мое мнение или подавить свою собственную реакцию и заставить себя принять точку зрения пациентки, Я осознаю и использую свое контр-намерение, так же, как я осознаю и использую симптомы пациентки. Не обязательно облекать контр-намерение в слова – я просто замечаю его, позволяю ему оставаться и расширяю сознание, чтобы включить это контр-намерение в контекст лечебного процесса.

Иногда следует открыто продемонстрировать контр-намерение пациента до начала сессии. Я работал с молодым человеком 27 лет, который употреблял наркотики с 14 лет. Он сменил около дюжины терапевтов перед тем, как обратиться ко мне. Его декларируемой целью было: «Я хочу завязать с наркотиками». Я не поверил ему и прямо заявил ему об этом. Он начал доказывать мне, почему он хочет вылечиться от наркомании, а я доказывал ему, почему ему не нужно этого делать, Накокец через 45 минут он сказал: «А знаете, какая-то часть во мне действительно не хочет расставаться с наркотиками». Когда он! осознал как свое намерение, так и контр-намерение, у нас появился материал для нормальной работы. Вместо того, чтобы заниматься излечением от наркотической зависимости, используя синдром абстиненции, – на что он, скорее всего, выдал бы реакцию: «Убирайтесь к чертям, я вовсе не собираюсь слезать с иглы!» – я просто позволил существовать одновременно обеим частям его личности, связанным обоим частям его личности связанным с наркоманией.

Хорнер определяет намерение как «высшую и мощнейшую силу; все рождается из намерения». Буддисты считают, что намерение предшествует мысли и чувству; они уподобляют его созидательном импульсу. В Випассане следует сначала наблюдать за намерениями, затем уже за движениями тела, мыслями и словами.

Эриксон рассказывает в присущей ему неподражаемой манере; как он использовал намерение в юмористическом контексте. Он был в гостях и ожидал своей очереди, чтобы поблагодарить хозяйку за прекрасный обед. Он послушал, что говорили другие гости, и решил провести эксперимент. Когда подошла его очередь, он сказал учтивейшим и любезнейшим тоном, что выражает свое восхищение великолепным обедом – особенно блюдом из лошадиныххвостов; не будет ли она любезна дать ему рецепт этого блюда? «О, разумеется! воскликнула хозяйка. – Я с огромным удовольствием дам вам рецепт!» Отсюда Эриксон делает вывод, что слова далеко не так важны, как намерение, скрытое за ними, и тон, которым они произносятся.

В терапии намерение имеет первостепенное значение. Лишь после того, как все намерения и контр-намерения выяснены, терапевт и пациент могут начать совместную работу. Прояснение намерений и целей создает контекст для изменений; если не создать для изменений подходящей среды, они не смогут произойти,

Если я, будучи терапевтом, осознаю свои контр-намерения по отношению к пациенту, – мне следует позволить свободно течь потоку реакций и ассоциаций. Если я откажусь признавать какую-то свою часть, тогда я утрачу свою свободу и спонтанность и научу пациента вытеснять какие-то части его личности, считающиеся неприемлемыми.

Допустим, во время сеанса я почувствовал злость. Если я сопротивляюсь этой злости, я тем самым посылаю пациенту сообщение на бессознательном уровне: «Злиться нехорошо». Если я сопротивляюсь своей растерянности, когда не знаю, что делать дальше, – я сообщаю пациенту, что ему также следует сопротивляться собственной растерянности и чувству беспомощности. Поэтому я позволяю себе осознавать все мысли, чувства, ассоциации, эмоции и контр-намерения, возникающие в моей душе; поступать иначе – значит, загрязнять окружающую среду.

Не только пациенту нужно расширять собственный внутренний контекст, – терапевту это необходимо в той же степени. Я должен научиться позволять себе испытывать любые чувства, реакции и ассоциации, не отождествляясь с ними.

Выход за пределы субличности «терапевт»

Профессия терапевта способствует моему личностному росту не меньше (а может быть, и больше), чем личностному росту пациентов. Мы с ними на равных. К несчастью, чувство равенства не слишком-то распространено в терапии. Обычно нас учат (и даже принуждают) надевать на себя жесткие маски, предназначенные защищать нас во время работы с пациентами.

Один из первых семейных терапевтов Карл Витакер попытался разрушить это противопоставление, введя понятие «взаимного переноса» (в отличие от классических понятий «перенос-контрперенос»). Он утверждал: «Мы все делаем одно и то же – создаем проекции, притворяемся, пытаемся манипулировать, жаждем личностного роста». Сейчас он в своих лекциях призывает аудиторию «стать такими же сумасшедшими, как и пациенты». Самых блестящих результатов Витакер достигал, когда он полностью позволял себе «поделиться собственным безумием».

Возможно, самый лучший способ для психотерапевта расширить свой внутренний контекст – глубоко осознать, что между ним и пациентом нет никакой разницы. На тренингах я предлагаю обсудить эту идею. Я спрашиваю: «Как понять, кто терапевт, а кто пациент?» И отвечаю: «Терапевт – тот, кому платят деньги».

Это обычно вызывает смех, но я вовсе не шучу. Напротив, я совершенно серьезен. Невидимый, но вполне реальный барьер между терапевтом и пациентами – одна из величайших преград на пути к личностному росту любого терапевта.

Все мы знаем, что терапия – больше, чем просто техника; все мы знаем, хотя бы теоретически, что наше бытие, наша сущность гораздо важнее для исцеления, чем любая техника. Полностью присутствовать рядом с человеком, называемым «пациент», – самое лучшее, что я могу сделать для него. Но что это означает на языке психологии?

Как упоминалось выше, в результате полученного нами образования большинство терапевтов склонно создавать субличность «терапевт». Наше существо втискивается в эту субличность, которая одновременно ограничивает нас и служит нам убежищем, – мы можем спрятаться в нее в любой момент. Но мы не можем по-настоящему расти, если мы скрываем свою суть за этой ролью и ведем себя в соответствии с представлениями о том, как должен вести себя, выглядеть, одеваться, разговаривать и т.д. настоящий терапевт. Еще хуже, что мы позволяем этой субличности действовать автоматически, и это играет разрушительную роль в нашей жизни. У каждой субличности есть противостоящая ей субличность, и нам приходится загонять в роль пациента каждого встречного. Если мы создаем субличность «терапевт», то нам требуются пациенты! Друзья, родственники, жена, муж, секретарь – все они воспринимаются сквозь «терапевтические» шоры. Более того – мы пытаемся загнать каждого пациента в рамки той модели, которой нас обучали, совершенно не интересуясь, что за личность скрывается за симптомом. В сущности, отождествление себя с ролью «терапевта» – трансовое состояние, сужающее фокус внимания. Эта роль порой бывает полезна; но, когда терапевт загоняет себя в рамки этой субличности, он ограничивает свои возможности и прекращает собственный личностный рост.

Столь превозносимый «раппорт» часто бывает всего лишь тайным соглашением между терапевтом и пациентом о том, что их субличности будут играть в одну и ту же игру. Если вы придете ко мне в качестве пациента, а я буду играть роль «великого толкователя», – вам придется играть роль «тупого беспомощного пациента», позволяющую мне понять, как много я знаю и как бесценно каждое мое слово. Можно назвать это раппортом.

Терапевты, отождествляющиеся с ролью «всемогущего», часто заглушают собственное чувство беспомощности. «Всемогущий» проецирует роль «беспомощного» на пациента. Если пациент не желает играть этой роли – его называют сопротивляющимся. Терапевты часто пытаются втиснуть пациента в собственную модель, даже не пытаясь понять, кем он является за рамками роли и проблемы.

Если же вы, пациент, не играете по этим неписаным правилам и не соглашаетесь со мной, а вместо этого высказываете мнение, отличное от моего, а то и бросаете мне вызов, – скорее всего я навешу на вас ярлык «сопротивляющегося» или того хуже. Подобно этому, если терапевт отказывается играть роль, которую от него ожидают, – его называют «некомпетентным» или еще хуже.

Мне потребовалось много времени, чтобы научиться быть – а бытие включает в себя также позволение чего-то не знать. Когда я во время терапевтического сеанса захожу в тупик и не знаю, как быть дальше, – я так и говорю. Я концентрируюсь на состоянии незнания и продолжаю дышать. На языке Эриксона, я использую это состояние – но это стало уже не просто техникой, а скорее образом жизни. Эриксонианские принципы прекрасно согласуются с восточным пониманием медитации: принимать все происходящее, не отождествляться с ним, не сопротивляться ему. Наблюдайте... позволяйте, принимайте.

Дата добавления: 2015-05-08