Часть вторая. Великий разрушитель 2 страница

– Андре! – кричал я в отчаянии. – Это же я, Эли! Андре! Он сумел вырваться и побежал. Я нагнал его, еще сильнее рванул к себе. В исступлении я готов был бить его, рвать ногтями, кусать, целовать, облизать слезами, только бы это вернуло его в сознание. Он должен узнать меня, должен вспомнить себя и друзей – лишь это одно я отчетливо понимал в ту минуту, когда, хрипя от ярости, тряс его. Андре, страдальчески закрыв глаза, бессильно метался в моих руках. Он вдруг побледнел, а длинные огненные кудри – единственное, что сохранилось от старого Андре, – то закрывали, то освобождали лицо, вспышками пламени проносились перед моими затуманившимися зрачками, это одно я видел с ясностью: кудри Андре не проносились, а вспыхивали. Орлан и два телохранителя, бесстрастные, стояли в стороне. Я оставил Андре и подскочил к Орлану. Я был готов броситься на него. Он не шевельнулся.

– Подлые уроды! – крикнул я. – Что вы сделали с Андре? Зачем его лишили разума? Ответ Орлана прозвучал так торжественно и скорбно, что, вероятно, лишь это удержало меня от рукопашной схватки:

– Великий не хотел лишать его разума. В бешенстве я поднес свою руку ко рту и прикусил ее, чтобы внешней грубой болью перебить внутреннее терзание. Еще лучше было бы заплакать в голос, проклиная судьбу и врагов и себя, взывая о прощении, ибо сам я больше всех людей виноват был в нынешнем состоянии друга. Но на слезы мне не хватило сил, сухое отчаяние палило меня. И я продолжал кусать руку, чтоб хоть этим перебороть себя. Андре, согбенный, жалко покачивающий головой, уже не старался убежать, хоть я и не держал его больше. А неподалеку равнодушно-неподвижные возвышались три призрачно похожих на людей нечеловека. Внезапно до меня донесся тихий голос, Андре монотонно пел, покачиваясь в такт туловищем, словно пел нелепую свою песенку не голосом, а каждым движением тела:

Жил-был у бабушки серенький козлик, Ах, серенький козлик, ах, серенький козлик…

Пел он тоненько и жалобно, никогда прежде я не слыхал у Андре такого голоса. Я повернулся к Орлану:

– Чего вы хотите от меня?

– Человек Андре поступает в твое распоряжение, адмирал Эли, – сказал Орлан.

– Идем, Андре, – сказал я и потянул его за рукав. Я снова шел за Орланом, а позади покорно плелся Андре.

В помещение, где находились друзья, я вошел спокойно. К нам кинулся Камагин и в ужасе отпрянул. Он мало общался с Андре, но узнал его сразу. Ромеро, побелев, подскочил к Андре. Трость Ромеро – он даже в плену не расставался с нею – со стуком упала на пол среди наступившей вдруг тишины.

– Андре! – прервал молчание страшный шепот Ромеро. – Эли!.. Вы понимаете?

– Да, – сказал я горько. – Телесная оболочка осталась, духа нет. Ромеро взял Андре за руку. Теперь он говорил так спокойно, будто они встретились после недолгой разлуки и ничего с Андре не произошло.

– Здравствуй, Андре. У нас тебе будет хорошо, мы твои старые друзья. Идем, идем! Он тихонько тянул и подталкивал Андре, тот, покачивая багрово-красными локонами, медленно шел – без охоты, без сопротивления, без понимания… Мой взгляд пересекся с отчаянным взглядом Мэри. Я хотел вздохнуть, но не хватило силы. Надо было напрячь мускулы, раскрыть рот, я не сумел ни того, ни другого. Кровь жарко бросилась в лицо. Мэри положила руку мне на плечо – я судорожно глотнул воздуха.

– Забавно, – проговорил я, силясь улыбнуться. – Вроде кратковременного паралича.

– Присядь, – сказала Мэри. Я примостился к сыну. Я старался не поворачиваться в ту сторону, где сидел Андре, окруженный товарищами. Похожие на желоб нары неожиданно оказались удобными, на них можно было покачаться, как в гамаке. Астр со страхом смотрел на меня. Ему наконец удалось улыбнуться.

– Наши постели, кажется, покоятся на силовых опорах, – сказал я, только сейчас разглядев, что они висят в воздухе. – Почему ты не играешь, Астр? Я видел, как ангелы помогали тебе нести игрушки, а одного пегаса, хитрец, ты навьючил, как верблюда.

– Мне не до игр, отец, – сказал он грустно. На это я не нашел ответа. Астр был еще мал, чтоб узнать, что такое настоящая человеческая свобода, но неволю познал рано. Я не буду забегать вперед, в моем рассказе еще найдутся черные главы и без того, чтоб непрерывно вспоминать одно плохое.

– Играй! – сказал я настойчиво. – Играй, веселись, проказничай. Плюнь им в лицо весельем, разгневай их беззаботностью, ничто ведь не будет им так приятно, как наша скорбь. Лиши их этой мрачной радости! Такое понимание обстановки, вероятно, еще не являлось ему на ум.

– Я буду играть, – пообещал он. – Ты будешь доволен, отец! – Он вскочил и отошел. Не знаю, сколько я сидел, молчаливый, рядом с молчаливой Мэри, пока не почувствовал стеснения, словно опять кругом стало исчезать пространство. Подняв голову, я повстречался с холодным взглядом немигающих глаз Орлана. «Машина с глазами!» – с омерзением подумал я. Он не был призраком, каким почудился вначале, но мало чем отличался от отвратительного живого робота. Еще отвратительнее были его спутники.

– Великий зовет тебя, – объявил Орлан. Вокруг стали собираться пленные.

– Зачем я понадобился твоему повелителю?

– Он скажет сам.

– Такая тайна, что нельзя ни с кем поделиться ею?

– Тайны нет. Великий предлагает человечеству братский союз. Если бы Орлан сообщил, что разрушители собираются нас освободить, я был бы поражен меньше. Все, что мы успели узнать о зловредах, делало мысль о союзе с ними противоестественной. До меня донеслось возмущенное восклицание Камагина. Я сказал Орлану:

– У вас, похоже, решения принимает единолично властитель, а у нас она коллективны. Отойди, пока мы посовещаемся. Не исключено, что товарищи не разрешат идти к твоему властителю.

– Не идти ты не можешь.

– Не идти я всегда могу. Другой вопрос, что вы способны доставить меня силой. Но насилие – неудачное начало для проектируемого вами братства… Разрушители отошли. Для живых машин они держали себя, в общем, прилично. Я попросил настроить дешифраторы на мое мозговое излучение – совещаться будем мысленно. Непосвященному наше собрание должно было представляться странным: молчаливые люда уставились глазами в пол, словно прислушиваются к чему-то, совершающемуся у каждого внутри. Лишь Камагин, временами импульсивно дергавшийся, нарушал гармонию оцепенения, да из-за спин сидевших ближе ко мне доносилось унылое бормотание Андре, он все вспоминал дряхлого козлика. Я приказал себе не вслушиваться в его голос – и не вслушивался. Я начал с того, что титул властителя – Великий разрушитель – не свидетельствует ни о его доброте, ни о широком разуме. Впрочем, о «доброте» разрушителей мы знаем еще с Сигмы. Властитель врагов обратился с предложением о братстве не к Эли Гамазину, адмиралу Большого Галактического флота, штурмующего его звездные заграждения, хотя ничто не мешало ему и тогда высказать такой проект, – нет, он вступает в переговоры со своим пленником, над жизнью которого властен, – можно, естественно, усомниться в честности его намерений. И на каких принципах основать союз человека, творца и всеобщего помощника, с разрушителем и тираном? Совместно покорять еще свободные народы? Рука об руку истреблять еще не истребленное, разрушать еще не разрушенное? Обратить в своих врагов всех звездных друзей человечества, высокомерно объявив их недочеловеками и античеловеками? Отказаться от союза с неведомыми нам пока галактами, так разительно похожими на нас самих и внешне, и по обращению с другими разумными существами? Не лучше ли презрительно игнорировать обращение властителя и, возможно, заплатив за такую дерзость нашими жизнями, дать ему ясное представление о воле и намерениях человека? Едва я закончил, как, опережая других, донеслась возбужденная мысль Камагина:

– Никаких переговоров с преступниками! Всей силой воли, всем остающимся оружием!

– Единственное, чем мы еще владеем – наши маленькие жизни, – вставил Ромеро.

– Значит, отдать наши маленькие жизни! – Камагин вскочил. Ему лишь с трудом удалось не прокричать об этом вслух.

– Я за переговоры! – сообщил рассудительный Осима. – Умереть всегда успеется. Но раз адмирал будет говорить от имени человечества, пусть не забывает, что за ним стоит вся мощь человеческая. Мы в плену, но человечество свободно!

– Пригрозить Великому крахом его величия! – поддержал Петри Осиму. – Стукнуть кулаком по столу! Пусть снимает рогатки со звездных проходов в скопление. Полное прекращение космического разбоя, другой основы быть не может.

– Пусть освободит нас и вернет захваченный звездолет, – добавила Мэри.

– Короче, разрушители должны капитулировать, – хладнокровно подвел итоги Ромеро. – И этот результат, которого мы не сумели добиться объединенной мощью человечества, должен быть получен действием речи адмирала. Неплохая программа, и я поддерживаю ее, хотя сомневаюсь в исполнимости. Я не спешил обнародовать свои соображения и сказал только:

– Принципы, вызвавшие войну с разрушителями, остаются обязательными для нас и в плену. Лишь на их основе возможно соглашение. После этого я сообщил Орлану, что согласен на встречу. У выхода мне встретился Лусин, возвращавшийся от своих крылатых друзей. Лусин еще не знал об Андре и сразу не обратил внимания на старческую фигурку, склонившуюся на нарах, но до меня донеслось тоскливое бормотанье: «Серенький козлик, серенький козлик…» Выходя, я услышал звонкий возглас Астра:

– Скорей возвращайся, отец! Я улыбнулся ему.

Великий разрушитель был еще больше похож на человека, чем Орлан, а еще менее «человечен», чем тот. Он был, прежде всего, огромен, почти четырех метров роста, но то, что делало Орлана подобным призраку, во властителе было рельефней. Непропорционально маленькая голова гнездилась на непропорционально длинной шее. На голове сверкали огромные глаза, жадно распахивался и прикрывался огромный рот. И оттого, что лицо властителя тоже было безносым, оно казалось скорее змеиной мордой, а не лицом. «Не образ, а образина человека», – сформулировал я впечатление от облика властителя. Он смотрел на меня светящимися глазами. Это не метафора – из глазниц исторгался трассирующий свет: он оконтуривал меня фосфоресцирующими глазами. Я сперва сравнил его с Орланом, у того окраска кожи показывала настроение. Властитель старался пугать собеседников, для этого, возможно, сверкание глаз подходило больше, чем озаренность лица. Властитель тяжко восседал на помосте вроде трона. Для меня сиденья приготовлено не было. Я опустился на пол и скрестил ноги. В обширном зале мы были вдвоем.

– Ты знаешь, что я хочу предложить вам союз? – не то спросил, не то установил Великий разрушитель. Он разговаривал сносным человеческим языком.

– Знаю, – ответил я, – но, прежде чем говорить о союзе, я должен задать несколько вопросов.

– Задавай. – Он, как и Орлан, не признавал нашего вежливого обращения на «вы». Я подчеркивал холодным «вы», что дружественности между нами нет.

– Вы похожи на человека и говорите по-человечески. Но мы даже отдаленно не родня.

– Я принимаю любой облик, какой захочу, лишь бы он был биологически возможен. Я облекся в человекоподобие, чтоб тебе было удобнее.

– Я предпочел бы ваш естественный вид. Мне было бы приятней, если бы вы меньше походили на меня. Он разъяснил, что смена образа – дело хитрое. Изготовление новой оболочки требует немалого времени. И вообще он не злоупотребляет своей свободой трансформации. Про себя я порадовался: если смена облика непроста даже для властителя, то появление псевдолюдей среди нас в ближайшее время не грозит. Было несколько мелочей, смущавших меня, и раньше, чем переходить к основному, я коснулся их:

– Наш звездолет был глухо задраен, но Орлан появился в нем. Как он это сумел?

– Появился не он, а его изображение, сфокусированное в звездолет. Разве вы не применяете передачу изображений?

– Применяем – в видеостолбах. Но там силуэта-картинки… Осима же разбил пальцы об изображение Орлана.

– Вы, очевидно, передаете только оптические характеристики, а мы и другие свойства – твердость, теплоту, даже электрическую напряженность. Все очень просто. Я должен был признать – да, просто.

– Есть еще вопросы?

– И вопросы и разъяснения. Я сообщил, что облечен властью для войны, но не для союза. Если он собирается затрагивать проблемы, интересующие все человечество, то во всяком случае та часть человечества, что находится неподалеку, то есть все мои товарищи, должна участвовать в обсуждении. Он возразил: если транслировать нашу беседу, его подданные тоже услышат ее. Мне это безразлично, сказал я. Он заметил, что я разговариваю тоном победителя, а не побежденного. Я указал, что нужно различать разговоры и переговоры: разговаривает он со своими пленными, но в переговоры вступает со всем человечеством – стало быть, нужно ему привыкать к тону, который свободное человечество изберет для переговоров. Он объявил, что для начала удовольствуется соглашением со мной, а не со всем человечеством. Я поинтересовался, имеет ли он в виду одного меня или с товарищами. Он имел в виду всех нас. В таком случае, без информации, передаваемой всем, не обойтись, стоял я на своем. Ему внове был такой дерзкий тон. Не худо приучаться к любому тону, повторил я, и можно начать с меня. Уже не один пленник представал перед ним – и у всех тряслись поджилки, ибо он волен в их жизни и смерти. У меня, возможно, тоже трясутся поджилки, но волен он лишь в физическом моем существовании, а не в помыслах и желаниях, добивается же он того, чтоб мы возжелали дружбы с ним, трясущиеся поджилки вряд ли способствуют таким желаниям. И вообще – мучить пленников он способен, ограничиваясь своими обычаями и на своем языке, но завоевать их дружбу надо на их языке и согласно их обычаям. После этого я отказался от дальнейшего разговора и замолчал, вызывающе глядя на него. Он тоже молчал – и немалое время. Я имел возможность убедиться, что старинное выражение «глаза его метали молнии» – отнюдь не гипербола. Впечатление было такое, будто меня ослепляют вспышками прожекторов.

– Хорошо, пусть наша беседа транслируется, – сказал он потом. – Но если мы не договоримся, я должен буду показать своим подданным, как расправлюсь с упрямцами.

– Я отдаю себе в этом отчет, – сказал я спокойно. Я очень волновался. В ту же минуту дешифратор донес ко мне возбужденные голоса друзей. Они, позабыв об осторожности, не мыслями, а словами обсуждали мое положение. Я прервал их разноголосый хор приглашением послушать мою беседу с Великим разрушителем. Наступило удивленное молчание, потом Ромеро торжественно проговорил одну из своих любимых напыщенных фраз: «Начинайте, адмирал, мы все превратились в слух». Еще я услышал смятенное восклицание Лусина: «Какой ужас, Эли, какой ужас!» – я понял, что оно относится не ко мне, а к Андре.

– Приступим? – предложил Великий разрушитель. Голос его гремел угрожающе. Приняв человеческий облик, он не усвоил человеческого обхождения. Для дружеских переговоров такой зычный рев был, по меньшей мере, нетактичен.

Он признавал наши успехи. Внешне мы похожи на старых его противников, галактов. Разрушители, столкнувшиеся с нами в Плеядах, так и докладывали на базу: «Видим галактов, возьмем их в плен». Война с галактами, длившаяся бездну времени, подошла к завершению. Галакты блокированы на оставшихся у них планетах. Вся их надежда ныне на то, что их оставят в покое, – напрасная надежда, он объявляет это твердо. Но люди оказались неожиданно иными. Они сумели рассеять в Плеядах флот разрушителей, а в Персее взорвали одну из мощно оснащенных планет. Ему, Великому разрушителю, пришлось запретить своим кораблям выход на галактические дороги, захваченные людьми. Зато тем прочнее он укрепился в своем звездном скоплении. Здесь его мощь опирается на шесть первоклассных крепостных планет, оснащенных сверхмощными механизмами для искривления внутреннего звездного пространства. Нет в мире силы, способной прорвать воздвигнутую им ограду.

– Мы ее, однако, взорвали, – возразил я. – Я говорю о полете трех наших кораблей.

– Вам повезло: в момент вторжения вдруг ослабели защитные механизмы Третьей планеты. Больше это не повторится.

– Если вы не хотели нашего вторжения, то почему же не выпустили нас обратно? – немедленно поинтересовался я. Он прогремел:

– К переговорам это отношения не имеет. Важно, что вы захвачены нами, а не победили нас. Что мы захвачены, я отрицать не мог. Великий разрушитель повторил, что кое в чем мы превзошли разрушителей, зато многое у нас несовершенно, словно мы на заре цивилизации. Если обе наши звездные цивилизации объединятся, ничто не сможет им противостоять. Меня поразило, до чего ограничено его мышление.

– Так уж ничто? Зловреды… виноват, разрушители владеют маленьким районом Галактики, звездные владения людей и того меньше. Не смело ли говорить о всеобщем владычестве? Ответ Великого разрушителя был так неожидан, что я сразу не оценил его значительности.

– Понимаю твой намек. Могущество рамиров, естественно, несравнимо с вашим и нашим. Но рамиры давно покинули скопления Персея и заняты перестройкой ядра Галактики, им не до людей и разрушителей, тем более не интересуют их трусливые галакты. Я выслушал властителя так, словно знал о рамирах куда больше его. Зато дешифратор донес мне гул голосов и движений среди друзей при известии о неведомой нам звездной цивилизации.

– Оставим рамиров, у них хватает своих забот, – сказал я. – Поговорим о принципах предлагаемого вами братства людей и разрушителей.

– Принцип элементарен: объединить в один кулак наше разрозненное могущество.

– Слишком элементарно для принципа. То, что вы сказали, – средство осуществления цели, а не цель.

– Я могу рассказать и о цели.

– Да, расскажите, пожалуйста. Он рассказывал охотно и громогласно, я с удовольствием бы слушал речь потише. Ничего нового он не сообщил о своих целях – те же подлые принципы угнетения слабого сильным, космическое варварство и разбой. Он предлагал нам не содружество, а «совражество» – ненависть ко всему, что будет не «мы». Нужно было быть безмерно упоенным собой, чтоб высказывать людям такой проект. Он не был проницателен, этот Великий разрушитель, с голосом водопада. Я в ответ прочитал наизусть декларацию, принятую на Оре и ставшую впоследствии конституцией Межзвездного Союза. Я услышал возгласы товарищей и на этот раз не рассердился, что они так несдержанно, шумными голосами, а не молчаливыми мыслями, выражают свое одобрение. Верховного зловреда моя программа вывела из себя.

– Ты забыл, где находишься! – прогремел он.

– Хорошо помню! – я весь напрягся. Не он меня, а я его должен был поставить на место. – Я нахожусь в стане жестоких врагов, полностью властных в моей жизни.

– И ты осмеливаешься предлагать мне освободить покоренные народы и завести отвратительную взаимную помощь?

– Без этого немыслимо созидательное существование. Хотите вы или нет, с вами или против вас, но эта принципы пробьют себе дорогу в общениях разумных звездожителей. Ему показалось, что он нащупал слабое мое место и легко возьмет верх в опоре. Логика его была доктринерского склада, в ней отсутствовала важнейшая человеческая черта – широта мысли. Я знал, что наш спор будет неравным, но не тем неравенством, на которое он надеялся.

– Ты сказал – созидательное существование? Чепуха! В мире существует один реальный процесс – разрушение, нивелирование, стирание высот. И мы, разрушители, своей разумной деятельностью способствуем ускорению этого стихийного процесса.

– Разумная деятельность людей иная.

– Значит, она неразумна. Вселенная стремится к хаосу. Разумно и величественно одно – помогать распространению хаоса. Только в хаосе совершенное освобождение от неравенства и несвободы.

– Живые существа стремятся поставить организацию взамен хаоса.

– Стремление отменить хаос – слепо. Оно выражает лишь начальные ступени развития, когда повсеместны неравенства и сложности. Но высший цвет развития – упоительная одноликость всего, восхитительная гибель различий!

– Стремление преодолеть стихию, по-вашему, стихийно? Вы, разрушители, создали самую могущественную организацию, которую знает мир…

– Ты забыл о рамирах, человек.

– Оставим далеких рамиров. Ваша организация, ваш жестокий порядок, ваша чудовищная несвобода для всех…

– Организация создана для увеличения дезорганизации, порядок служит для насаждения беспорядка, а всеобщая несвобода – лишь необходимый временный этап для абсолютного освобождения всех от всего… Мы содействуем, а не противоборствуем глубинным стремлениям природы. Он вел спор с самонадеянностью мещанина, уверенного, что мир исчерпан в его непосредственном окружении. Он был недоучкой, объявившим свое невежество философской системой, ловким софистом, умело сыплющим парадоксы. Разбить его было легко. Я сомневался лишь в одном: поймет ли он, что его разбили? В голосе его грохотало торжество:

– Ты молчишь – значит, признаешь себя побежденным!

– Вы опровергаете самого себя, – сказал я.

– Это надо доказать.

– Разумеется. Начинайте обосновывать свое мировоззрение, а я покажу, что из каждой вашей посылки следует вывод, противоположный тому, какой делаете вы.

– Можно и так, – согласился он. – Моим подданным будет полезно лишний раз утвердиться в основах нашей философии, хотя она и без того прочна.

– И людям, и нашим звездным друзьям тоже полезно послушать курс вашей философии, – сказал я, но до него не дошла скрытая угроза этих слов. Начал он, впрочем, оригинально. Вселенная народилась когда-то, как бездна чудовищных различий и очаг непохожих одна на другую сложнейших форм. Пустое пространство – и звездные сверхгиганты, усложненная биологическая жизнь, и аморфная плазма; на этом полюсе торчащий, как пик, всегда индивидуализированный мыслящий разум, на том – скудость разобщенных тупых атомов. Неравномерность и неодинаковость, отвратительное своеобразие всего и во всем, варварство организованных сообществ, тирания порядка, несвобода всевозможных иерархических структур – таким предстает нам начало мира, таким в значительной мере он выглядит и доныне, несмотря на продвинувшееся вперед развитие.

– Но все только начинается со сложности, а идет к простоте, – грохотал он. – Разве, решая задачи, ты не переступаешь от сложного к простому? Разве, познавая природу, ты не теряешься сперва перед бесконечным ее внешним многообразием, а потом лишь распознаешь внутреннюю простоту? И разве нахождение внутренней простоты не является высшей целью познания? Сколь же благородней не познание, а создание простоты, обогащение мира простотой? А какая простота выше всех? Простота примитива, не так ли? Так обогащать мир примитивом, все снова и снова порождать примитив, насаждать примитив! А теперь я спрошу тебя: какой примитив проще и благородней? Хаос – надеюсь, ты не будешь отрицать это? Вот мы с тобой и пришли к логическому выводу, что есть единственная вдохновляющая задача у разумного существа – сеять повсюду хаос! В хаосе освобождать себя от всех связей и подчинений! В хаосе достигать совершенного единения с собой, ибо лишь в нем ты опираешься на одного себя, а на все остальное тебе наплевать! В пространстве, продолжал он, дано шесть направлений, во времени же лишь одно – вперед, только вперед! Вперед к высшей форме существования – стиранию всех различий, растворению всех разнообразий. Таково направление развития в природе, такова цель, поставленная себе разрушителями. Ломать неравномерности и отменять неодинаковости! Уничтожать пустое пространство, чтоб звезды сбегались, образовывали сперва рассеянные, потом шаровые скопления! Нивелировать температуры – одни из звезд выплескивают себя в бешеном потоке энергии, другие, от века темные, возгораются! А главное – обрывать высокомерную жизнь, самую древнюю из космических своеобразий и несвобод, самую тираническую из иерархий порядка, обрывать надменную жизнь, отчаянно и безнадежно сопротивляющуюся всеобщему радостному обезличиванию! Обязательная для всех примитивизация – и распад сложных структур, как лучшая форма примитивизации! Всесторонне, всюду, всегда заменять биологическую естественность искусственностью автоматов, ибо нет ничего сложнее, запутаннее, несвободней естественности, ибо нет ничего примитивней, проще и свободнее хорошо разработанного автомата. Когда-то рамиры, теперь галакты обреченно цепляются за отжившую неодинаковость, вымирающие своеобразия. Поставить и их на пользу истребляющей деятельности разрушителей или покончить с ними со всеми!

– Насколько я вас понял, вы ратуете за искусственность против естественности?

– Ты правильно меня понял. Ибо естественность противоречит разуму! Ибо естественность оскорбляет эстетическое чувство создаваемым ею омерзительным нарушением равенства и гармонии! Любой организм считает себя центром мира: он самостоятелен, он своеобразен, он в себе, для себя! Да как это принять? Как это вытерпеть? Беспардонная, безмерная, возмутительная индивидуализация – вот что породила в мире незаконно распространившаяся биологическая жизнь. Этот чувствует одно, тот – другое, один мыслит так, другой – эдак, кто любит, кто ненавидит, кто равнодушен,

– как, я спрашиваю, снести такую разноликость? Как примиряться с ней? Мы объявили истребительную войну любому своеобразию – и раньше всего, сам понимаешь, любой форме биологичности. В этих серьезнейших философских разногласиях – корень нашей вражды к галактам, отсюда пошла наша война. Должен сказать, что парадоксальность Великого разрушителя была неожиданна для меня. Он не был глупцом, разумеется, но мышление его было уродливо и вздорно, как видения параноика. Я молчал и слушал, обдумывая возражения.

– О, мы знаем, что поставили себе не только вдохновенную, но и трудную цель! – гремел он, все больше воодушевляясь. – Но мы осилим все трудности, сметем все преграды. Нет сейчас в мире работников, столь искусных и трудолюбивых, как мы, это я тебе скажу не хвастаясь. Мы переоборудуем планеты, вычерпываем мировое пространство, строим миллионы городов и заводов! И нам вечно не хватает рабочих рук и мозгов, мы их ищем и захватываем везде, где находим. И вся эта бездна знаний и умений, руки и механизмы, заводы и мозги поставлены на великую космическую вахту – службу расширяющемуся Хаосу, освобождению мира от диктатуры порядка!

– Теперь я понимаю, почему вы именуете себя разрушителями! – сказал я.

– Да, поэтому! – Он с гордостью добавил о себе: – Я ничего не создал, но способен все уничтожать! Надеюсь, я убедил тебя, человек, в исторической справедливости миссии разрушителей во Вселенной? Тогда заговорил я. Властелин разрушителей утверждает, что ничего не создал, но может все уничтожать. Если бы это было правдой, то в глазах человека выглядело бы очень непривлекательно. К счастью, это неправда. Он далеко не все мощен уничтожить, и сама его свирепая деятельность уничтожения несет в себе клеточки созидания, достаточно упомянуть о возводимых ими городах, заводах, звездных крепостях… Ему кажется, что он уравнивает неодинаковости, а если покопаться, он громоздит новые неравномерности. Своеобразие объектов есть сущность мировой гармонии, количество непохожих одна на другую структур нельзя менять по своей прихоти. Создавая тепловую смерть на материальных телах, разрушители пресыщают энергией пространство, начинается обратный процесс – нарождение новых масс вещества, концентрация в них накопленной пространством энергии. Вымывание горных вершин своеобразия – лишь одна сторона развития, другая его сторона

– непрерывное горообразование. Вселенная порождает высоты различий так же постоянно, как и стирает их в серой равнинности одинаковостей. Он утверждает, что Вселенная начала со сложности и идет к простоте. Я утверждаю, что Вселенная идет от сложного к простому и одновременно от простого к сложному. Эти два процесса совершаются рядом. И если разрушителям удастся осуществить одну свою цель – уничтожение пространства (недаром же о них говорят – «сжимающие миры»), то вторая цель

– деградация энергии – станет неосуществимой. Уничтожая одно, они создают другое. Сжатие звезд в скоплениях подготавливает лишь условия для последующего хорошего космического взрыва. Не продукт ли деятельности разрушителей то, что происходит в Гиадах, где светила рушатся в неведомо как разверзшуюся пространственную яму? В этом единственном месте владыка прервал мою речь. Разрушители к процессам в Гиадах отношения не имеют. Возможно, что здесь сказываются результаты стародавней деятельности рамиров. Лишь они, да теперь люди, овладели техникой превращения вещества в пространство, благодаря чему и одержали верх над его эскадрой в Плеядах. Гиады – исключение из правил, стихийно возникшее уродство в гармоническом процессе. Я ухватился за неловкий поворот его мысли. Если исключения возникают стихийно, то, значит, правилом является возникновение исключений. Сами разрушители – одно из таких гипертрофированных исключений среди остальных звездных народов. Порождение жизни, они уничтожают жизнь, но тем и самих себя. Усовершенствуя искусственность, они превращают ее в естественность – и ничего, кроме этого, не добьются. Ибо естественность – окончательный результат всякой совершенствующейся искусственности.

– Так утверждают наши враги галакты, – заметил он. – Но их софистика ненавистна разрушителям, отвергающим парадоксы и признающим лишь строгую логику.

– Я не заметил, чтобы вы отвергали парадоксы. А что до галактов, то мы и раньше были уверены, что галакты – естественные союзники людей.

– А мы естественные враги – так?

– По-моему, да. Он молчал. Он еще не был убежден, что переговоры не удались.

– Не ты ли утверждал, что гармония мира требует единства разрушения и созидания?

Дата добавления: 2015-05-08