Конец ознакомительного фрагмента. 2 страница. – Да кашку пшеничную, – снова махнула рукой девочка

– Что ты ела, Лия?

– Да кашку пшеничную, – снова махнула рукой девочка. – Папа выменял у фермеров пшенички. Так что сытая я, отобедала.

Потом она опустилась на диван. Положила маленькие кулачки на колени и опустила голову.

– Я и в самом деле – рыба малоумная, Птицелов. Ты же сердишься на меня, да?

Заныло в груди у Птицелова. Присел он рядом с Лией, обнял за плечи. Покусанная рука ныла, а ранки, оставленные зубами девочки, сочились.

– Что там стряслось, чихалка? У проплешины? Как ты очутилась в эдакой дали?

Лия молчала долго. Потом обронила:

– Я не понимаю…

Эта полуправда вызвала какой‑то болезненный резонанс в чуткой ко лжи душе Птицелова.

– Успокойся, худышка. Я не сержусь. Просто расскажи, как так получилось.

– Я не понимаю, Птицелов! – повысила она голос и сразу закашлялась.

Он погладил ее сутулую спину.

– У нас в деревне… ну, там где я жил раньше… – начал Птицелов через силу. – Мы никак не называли их… Говорили – Неназываемые.

И все понимали, что это значит.

Лия нахмурилась.

– Это означало, что… если дать им имя, то они станут частью нашей жизни, – продолжил Птицелов. – А так Неназываемые – лишь сон. Кошмар, который приходит с ночью да развеивается поутру. А если кто‑то на следующий день не находил своего ребенка, то… Что ж. Кому‑то следовало крепче запирать дверь.

– Птицелов! – отозвалась Лия. – Но ведь я – не ребенок! Мне четырнадцать лет! Иные замужем в мои годы!..

Птицелов обнял девочку. Ощутил щекой, как мягок платок на ее голове.

Я боюсь наступления зимы, – хотелось сказать ему, – потому что зимой, быть может, придется уйти. Ведь больше незачем будет оставаться здесь. Не для кого.

– Бошку рассказал, что и у вас, случается, дети пропадают.

– Глупый! Детей упыри утаскивают, – сказала Лия. Сняла с плеча руку Птицелова, привстала. – Давай, лучше чаю тебе сделаю. Не к ночи разговоры эти. Как бы беды не накликали.

– Человек… – проговорил Птицелов, его неожиданно начало трясти. – Высокий… С лицом темным… И топор, что ли, в руках держит. Я видел!

– А, это… Это – Темный Лесоруб, – ответила Лия почти нежно. – Так люди смертушку в наших краях кличут. – Она поставила помятый чайник на чугунную печурку. Зашумела, забулькала сразу же горячая вода. – Ходит по ночам улицами. Заглядывает в окна. Как женишок.

– Смерть? – подпрыгнул Птицелов. – Ходит по ночам? Так не бывает!

Он‑то знал, что смерть путешествует на армейских грузовиках. Смерть прячется в головах солдат, заставляя их нажимать спусковые крючки автоматов. Это смерть быстрая, беспощадная, гремящая и плюющая огнем.

А есть еще другая смерть – та, что таится в Стеклянной Плеши. Медленная, ленивая. Тихая‑тихая.

Для этих смертей – что ночь, что день.

Есть еще Неназываемые, которые уводят детей в лес. Зачем, правда, непонятно.

– Вот и Колдун говорит, что Лесоруб – никакая не смерть, – Лия наморщила лоб, вспоминая слова Колдуна. – Лесоруб – не смерть, – проговорила важно. – Лесоруб – иная жизнь. Только некоторым такая жизнь хуже погибели.

Она плеснула в кружку заварки, залила кипятком.

– Смерть – не смерть. Жизнь – не жизнь. Ты совсем меня задурила, чихалка! – признался Птицелов. – Я знаю лишь то, что видел своими глазами. Этот Лесоруб, Лия, был у Плеши. И ты – ты! – ему улыбалась!

– Какой ты шумный, Птицелов. Не кричи, а то мне больно внутри. Выпей лучше чаю. И… и уходи. Ночь уже, упыри вышли на охоту.

– Ну спасибо, – буркнул Птицелов. Потом встрепенулся: – А может, я…

– Уходи‑уходи, – Лия вымученно улыбнулась. – И папа тебе рад не будет.

– Но… я…

Зима идет. Не доживет до зимы. Уйду отсюда.

– Ладно. И чаю не попил…

Птицелову сны снились редко. И чаще всего он был им не рад. Лучше бы они не снились вовсе.

Всякий раз Птицелов оказывался в разоренной гвардейцами деревне. Он спешил уйти в лес, но что‑то не давало ему это сделать. Он возвращался к могиле и принимался раскапывать ее руками. В голове стучала одна мысль: похоронил мать живой! А ведь положил ее и отца на самое дно! Летели вверх комья земли, ухали ночные птицы, шумел лес. Он копал, копал, копал. Но тел не было – только какой‑то мусор: пакеты, мокрый картон, пустые бутылки, объедки, среди которых копошились черви. А потом словно рябь проходила по могиле, Птицелов не успевал ничего понять, как розовая младенческая ручка с тремя похожими на гусеницы пальцами уже сжимала его ладонь…

Но в эту ночь ему приснилось нечто необычное.

Огромное, ярко освещенное помещение. Света столько, что в нем можно потеряться, как в тумане. И отовсюду слышится детский плач. Куда ни поверни голову, куда ни отступи. Никуда не деться.

Затем его позвали.

– Птицелов!

Силуэт Лии мелькнул в световой дымке и канул в никуда.

– Лия!

Дверь вышибли.

А ведь он всегда запирал ее на засов!

Упыри, подумал Птицелов. Своего ружья у него не водилось, для охоты ему каждый раз одалживал Бошку. Поэтому под матрацем Птицелов держал мясницкий тесак – немного ржавый и чуть‑чуть гнутый, но острее бритвы.

Спрыгнул с лежанки, выставил тесак перед собой.

Потом медленно положил тесак на пол, выпрямился. Поднял руки.

Дядька Киту целился в него из двустволки. Кривое лицо мутанта было красно и снова как будто собиралось развалиться на половины.

– Где она, Птицелов?

Глава вторая

– Вот здесь он ее ждал! – сказал Бошку, тыча корявым пальцем в траву.

Птицелов наклонился, внимательно осмотрел указанное место, но ничего особенного не заметил, только неглубокие отверстия в земле, вроде тех, что оставляют медведки.

– Не вижу, – пробормотал Птицелов.

– Да вот же, вот! – Бошку присел и стал совать палец в норки медведок. – Его это следы, видишь? На ходулях он, понял?!

– И впрямь, – проговорил Киту. – Ямки через весь пустырь тянутся.

Теперь и Птицелов увидел, что «норок» слишком много. Двумя неровными рядами они огибали оплавленный памятник, тянулись вдоль улицы и исчезали в кустарнике, который рос на обширном пустыре, где раньше был оперный театр. Иногда ямки пересекались едва заметными следами босых ног. Эти отпечатки узеньких, почти детских ступней Птицелов узнал сразу.

– Убью, гада! – прорычал Киту, взводя курки дедовского дробовика.

– Если догонять, то сейчас, – рассудил Бошку. – Не могли они далеко уйти. Думаю, не дальше болот.

– Идем, – сказал Птицелов, потирая рукавом лезвие тесака.

– Сейчас, – отозвался Бошку. – Только Хлебопека с Колотуном свистну…

Он вставил пальцы в лягушачий свой рот и оглушительно свистнул. Из‑под полуобрушенного свода собора вырвалась стая нетопырей, заполошно заметалась в белесых сумерках и потянулась к лесу.

Хлебопек и Колотун появились не сразу. Зевая и почесываясь, подбадривая друг дружку тычками, они вылезли из подвала бывшей парикмахерской, вооруженные, готовые к походу.

Бошку придирчиво оглядел свое воинство: два тесака, два ружья, один лук. Годится.

– Куда идем? – осведомился Хлебопек, подслеповато озираясь.

Хлебопек страдал куриной слепотой, но по лесу мог ходить и с закрытыми глазами, знал там каждую травинку.

– Вон у него дочку увели, – кивнул Бошку на Киту. – А у него, значит, подружку, – кивок в сторону Птицелова.

– Лию! – ахнул Колотун.

– Жалко ее, хорошая была девка, – заключил Хлебопек.

– Ты брось ее хоронить, – накинулся на него Птицелов. – Жива ведь еще!

– Да я чего? Я ничего, – забормотал Хлебопек.

– Пойдемте, сынки, а? – проговорил Киту, заглядывая охотникам в глаза. – Может, догоним еще?

– Догоним, – рассудительно откликнулся Бошку. – Отчего не догнать…

Они двинулись вдоль цепочки следов. Пересекли площадь, углубились в кустарник на пустыре. За пустырем начинался лес, который по привычке именовали Императорским парком. От настоящего парка остались лишь редкие деревья. Все остальное заросло карликовыми уродцами с жесткой листвой. По весне уродцы цвели алым цветом. Сейчас цветов не было. Откуда они возьмутся – осенью‑то?

Охотники шли споро. Птицелов старался не отставать, но ему приходилось приноравливаться к шагу старика Киту, который ковылял, опираясь на дробовик. Да и у самого Птицелова бок побаливал, не шибко разгонишься. Но о боли он не думал. Сейчас в мыслях у него была только Лия, которая не хотела жить. И потому, даже дома сидя, ждала…

Птицелов споткнулся, столь поразительна была осенившая его догадка.

Но разве это возможно? Сидеть и ждать, когда появится Лесоруб?..

Птицелов покрепче сжал тесак: только бы добраться до этой твари…

Лес совсем поредел и отступил от тропы. Сама тропа стала шире и прямее, поднимаясь в гору. И покрывала ее теперь не палая листва, а мерцающая в сумеречном свете пыль.

Дядька Киту рассказывал как‑то, что за Императорским парком начинается дорога, которая, если достаточно долго идти, обязательно приведет к Норушкиному карьеру. Когда‑то в нем добывали мел для строительства. А перед самой войной мел добывать перестали, и в карьере поселились норушки. Их было видимо‑невидимо. Больше, чем сейчас нетопырей. Сам Киту знал об этом лишь по рассказам матери, которая девчонкой любила с подружками бегать к карьеру, глазеть на птиц. После бомбежек, чумной эпидемии, нашествия упырей и других бед в те места перестали ходить даже охотники. Незачем. Вряд ли там осталось вообще что‑либо живое, тем более съедобное.

А потом с Севера понаехали солдаты и штатские. Понавезли каких‑то машин громадных, решетчатых столбов. День и ночь над карьером стояла пыль и дым коромыслом. Местных не подпускали и на пушечный выстрел. Проныры‑разведчики сказывали, что машинами этими дырку в земле пробивали. Глубокую‑преглубокую. Но когда Отцов на Севере скинули, дырку долбить перестали. А штатские и солдаты разбежались.

И вот теперь следы человека с топором, совершенно отчетливо различимые в белой пыли, вели именно к Норушкиному карьеру.

– Вот он! – вдруг шепотом крикнул Бошку, останавливаясь.

Шедший следом Хлебопек сослепу ткнулся ему в спину.

«Где? Где? Где?» – наперебой забормотали Колотун, Птицелов и Киту.

– Да вот же он! – прошипел Бошку, указывая на темный силуэт впереди.

Странный человек с непропорционально маленький головой стоял неподвижно, странно кособочась, вытянув тощую руку поперек тропы.

– А ну‑ка…

Киту оттеснил Птицелова в сторонку, вышел вперед, вскинул дробовик, прицелился. Несколько секунд он плавно водил стволами вверх‑вниз, потом опустил ружье и сплюнул под ноги.

– Слепошарый ты, Бошку, – с досадой сказал он. – Хуже Хлебопека… Виселица это, понял!

– И впрямь виселица, – сказал Колотун. – Эх, Бошку, Бошку…

Все загомонили разом. Бошку невнятно оправдывался. Киту, Колотун и Хлебопек наперебой его попрекали.

Птицелов подошел к виселице.

Столб с перекладиной. На верхушке столба продырявленная солдатская каска, которую они приняли за голову. С перекладины свисает обрывок веревки.

Птицелов вернулся к товарищам.

– Эй, вы, – сказал он. – Хватит трепаться. Идти надо!

Те замолчали, повернулись к нему, уставились, будто впервые видели.

– Раскомандовался, – проворчал Бошку, все еще раздосадованный своим промахом. – Видали мы таких командиров…

– Охотнички, – не остался в долгу Птицелов. – Если мы перед каждым столбом стойку будем делать, не догоним гада.

– Столбом, – передразнил его Хлебопек. – Что бы ты понимал, сосунок… Да на столбе этом отцов и братьев наших вешали.

– Знамо, вешали, – сказал Киту. – Для острастки, чтоб носу своего не совали в Норушкин карьер…

– Э‑э, погодьте, – всполошился Колотун. – Так туда, значит, нельзя?! Так что ж мы…

– Дочку мою туда увели, – проворчал Киту и, сильно прихрамывая, поковылял вперед.

На такой высоте Птицелов еще не бывал. Раньше все по лесам да по болотам с пустырями бродяжничал, а настоящие горы были далеко. Теперь же все было как на ладони: позади – призрачные развалины города, среди которых ютился поселок мутантов, слева раскинулись болота – мертвая черная жижа. Справа – тускло отблескивающая Стеклянная Плешь. Впереди смутно белели меловые утесы. Где‑то там среди них скрывался Норушкин карьер. Туда, если верить дырчатым следам, Темный Лесоруб увел Лию. А скорее всего – унес. Ее следы давно уже пропали.

Поначалу преследователей пропажа следов похищенной девочки даже обрадовала. Решили, что охотник за детьми отпустил добычу. Кинулись искать по кустам, выкликали Лию, да все без толку. Трусоватый Колотун предложил вернуться. Дескать, дома уже сидит девка, а мы тут шаримся. Но на Колотуна накинулись Хлебопек с Киту.

Соображаешь, что мелешь?! Если бы она домой пошла, мы б ее сто раз встретили!

Птицелов резонно заметил, что и одного раза было бы достаточно и что, скорее всего, Лесоруб подхватил Лию на руки: ведь она не ахти какой ходок.

Мутанты поохали, покряхтели, почесались и согласились: да, не ходок девка. Неча время терять, идти надо. И пошли. Но чем выше забирались они в предгорья, тем медленнее переставляли ноги. Утомились, а главное – страшно им стало. Никак виселицу забыть не могли. Да и самого похитителя опасались.

У них, конечно, супротив его топора ружья, да тесаки, да лук со стрелами, а все‑таки боязно. Лесоруб ведь.

Птицелов, чтобы подбодрить их, затянул песню – единственную, какую знал:

У мертвецов пустые глаза,

Сжатые белые зубы,

Их не тревожат ни гром, ни гроза,

Только – посмертные трубы,

Что призовут из безвестных могил

Всех, кто загинул без вести,

Без поминания – всех, кто любил,

Жил и сгорел в этом месте…

Допеть он не успел. Тычок в незаживший бок заставил его умолкнуть.

– Нашел о чем распевать, чужак! – прошипел Бошку. – Накличешь на нашу голову…

– Кого? – удивился Птицелов.

– Кого‑кого, – пробурчал мутант. – Непогребенных, вот кого!

– А чего их бояться, – сказал Птицелов. – Под развалинами непогребенных этих… до самой Столицы частокол можно выстроить…

– Понимал бы что, – не унимался Бошку. – Одно слово – чужак!

– Да ты не обзывайся, объясни толком…

Бошку поозирался боязливо, затем потянулся к уху Птицелова лягушачьими губами.

– Те, кто под развалинами, не опасны, – прошептал он. – Дома они у себя померли, понял?! Все равно что погребены, как положено. Принц‑герцог, когда с нами жил, над ними даже отходную читал, заместо священника…

А непогребенные – это те, кто на дороге этой сгинули. Или в болотах, или там, где Плешь сейчас… Понял?

– Угу, – отозвался Птицелов. – Только чего их бояться, все одно – мослы да черепушки…

– Старики сказывают, – вклинился в разговор Хлебопек, – души непогребенных в упырей вселились. Думаешь, почему их упырями кличут?! То‑то! Упыри и есть. Не погребли их по обряду, не отпели даже. Вот они и лютуют теперь.

– А по‑моему, байки все это, – сказал Птицелов. – Бабские суеверия… Упыри – это всего лишь большеголовые мутанты. И ничего больше. Так, говорят, сам Колдун считает…

– Сам он мутант большеголовый, – непочтительно отозвался Киту. – Помнится, принц‑герцог говорил, что упыри до Гриба были обычными псами. Преданными, понятливыми, ласковыми… А после – в них словно бес вселился. Лаять и хвостами вертеть разучились. Зато бурчат теперь, почти по‑человечески. Ушлые стали, любой капкан обойдут за версту…

И человечиной не брезгуют, сам знаешь…

– А куда это подевался, ваш принц‑герцог? – спросил Птицелов, чтобы сменить тему. – Только и слышу: принц‑герцог то, принц‑герцог сё, а самого в глаза не видал…

– Уехал он, – откликнулся Бошку. – Как Башни сломались у северян, так и уехал. В Столицу подался.

– Что же это он, благодетель, бросил вас, что ли?

– Не трепи, чего не знаешь, – окрысился вдруг Колотун. – В Столицу он подался, тебе говорят, у новых властей за нас, сирых, просить. Помощь чтоб какую, пилюль, жратвы, одежонки подбросили чтоб…

– И давно?

– Да перед самым твоим приходом отбыл.

– Давненько, – заключил Птицелов. – Может, и забыл уже о вас… сирых.

– Как щас перетяну по хребтине! – вмешался дядька Киту. – Не знаешь ты принца‑герцога, а вякаешь! Ничего он не забыл! Ходит там, пороги обивает, болезный, медальками своими бренчит, ради нас старается… Думаешь, северяне из‑за мутантов‑выродков так сразу все дела свои бросят?! Как же, держи карман шире!

– Ничего я не думаю, – огрызнулся Птицелов. – Что я, северян не видел?

– Не видел, так увидишь, – невпопад ото‑звался Бошку. – Тихо!

Гортанные возгласы, переходящие в подвывание и нечеловеческий хохот, нарушили тишину ночи. Они раздавались то тут, то там – со всех сторон сразу.

Мутанты остановились, сгрудились, выставив оружие, до рези в глазах всматриваясь в полумрак.

– Так тебя перетак, – заныл Бошку. – Накликал беду, мясоед тебя задери… Говорил же, не тревожь непогребенных, мутант шестипалый…

– Отобьемся, – не слишком уверенно заявил Птицелов.

– Как же, отобьешься ты от них ночью, – пробурчал Киту, половчее перехватывая дробовик чешуйчатыми ручищами. – Ночью для них, людоедов проклятых, самая охота…

– На дороге они нас точно порвут, – рассудил Хлебопек. – К скалам надо отступать.

– И верно, – поддержал дружка Колотун. – Заберемся повыше, не достанут.

Теснясь и подталкивая друг друга, они двинулись к ближайшему утесу. Почти человеческие выкрики и почти звериный вой раздавались все чаще, но казалось, что издали. Может, упыри просто пугали людей? Насмехались над ними на упырьем своем языке, а нападать и не думали?

Как бы не так. Мутанты успели пройти лишь несколько шагов, и путь им преградили серые тени. Упыри двигались бесшумно, и стало понятно, что бормотание, вой и хохот, что доносились отовсюду, были лишь звуковой завесой. Обычная тактика «большеголовых мутантов»…

Киту вскинул ружье и не целясь пальнул по ближнему зверю. Двустволка ахнула дуплетом. Эхом отозвались скалы, заодно подхватив жалобный визг раненого упыря. Ружье дядьки Киту было заряжено самодельными патронами, начиненными самодельной же картечью. Убойная штука. Только перезаряжать долго… Киту достал из сумки новые патроны, переломил ружье, но зарядить не успел. Откуда‑то сверху – надо думать, с ближайшего утеса – на него обрушился упырь.

– Массаракш! – заорал чешуйчаторукий и покатился в пыль, стараясь стряхнуть с себя матерого зверя.

Упырь не отставал, колдовским образом оказываясь сверху, как бы Киту ни вертелся.

– Сейчас‑сейчас… – лепетал Колотун, бестолково размахивая тесаком. Он никак не мог попасть по упырьей шее.

– Отвали, дурень! – крикнул ему Хлебопек. – Целиться мешаешь…

Колотун оглянулся и ахнул. Хлебопек натягивал тетиву. Куриная слепота не мешала Хлебопеку метко стрелять. Тем более – с двух шагов. Колотун порскнул в сторону.

Дзень! Вжик! Хрясь!

Стрела вошла упырю в бок. По самое оперенье. Киту стряхнул с себя мертвого зверя. Птицелов помог ему подняться. Оглянулся. Бошку добивал прикладом третьего упыря. Больше зверей поблизости не оказалось, но те, что дер‑жались в отдалении, выли теперь не столько насмешливо, сколько угрожающе.

– Щас… попрут… – задыхаясь, проговорил Киту. – Эх вы… вояки…

– А я чо? Я ничо, – забормотал Колотун. – Я б сразу ему башку снес, но он же крутился, как…

– Заткнись, – оборвал его Бошку. – Все с тобой ясно!

– А ты, сам‑то, – буркнул Хлебопек, – чего прикладом‑то? Патроны берег?

– Ага, – осклабился Бошку. – В ближнем бою прикладом сподручнее…

Мутанты замолчали, переводя дух и оглядывая поле боя, которое осталось за ними. Пока – за ними.

– Разделиться нам надо, – предложил Птицелов. – Трое в погоню, остальные прикрывают.

– Дельно! – отозвался Бошку. – Да всем и не прорваться.

– Я остаюсь, – сказал Киту. – Бежать придется быстро, а куда мне с моей ногой… Уж лучше я тут… Пока жив буду, не пропущу ни одной твари.

– Правильно, – согласился Хлебопек. – Я тоже останусь. Колчан битком. Авось до утра продержимся, а там, глядишь, упыри на ночлег свалят.

– Ладно, – проговорил Колотун. – Вы уж постарайтесь, мужики, их не пущать, а?

– Не дрейфь, – отмахнулся чешуйчатой лапой Киту. – А ты, сынок, – обратился он к Птицелову, – найди дочку‑то. Одна она у меня…

– Найду, отец, – пообещал Птицелов.

– Валите отсюда побыстрее, – сказал Хлебопек. – Нам пора оборону занимать.

Он полез на небольшой скальный останец с раздвоенной вершиной. Взобрался, протянул руку Киту. Птицелов с Колотуном подсадили старика.

– Валите, валите! – крикнул Хлебопек сверху.

Ночные сумерки поблекли, и стало видно, как с трех сторон стекаются к мутантам серые тени. Будто грязная река вышла из берегов.

Птицелов, Бошку и Колотун рванули вверх по дороге. Их попытались остановить. Двое молодых упырей метнулись под ноги. Птицелов взял на себя того, что справа. Клацнув зубами, упырь попробовал ухватить мутанта за лодыжку, но промахнулся. И это стоило ему жизни. Тесак у Птицелова был хороший. Им стальной прут перерубить можно, не то что шею. Упырь умер без звука.

Второй вздыбился, как дрессированный, на задние лапы. Бошку прикладом раздробил ему нижнюю челюсть, а неуклюжий Колотун отсек хвост. Захлебываясь черной кровью, зверь покатился в пыль. Булькающий звук, похожий на человечий вопль, огласил окрестности. Но мутанты не прислушивались. Они были уже далеко от места схватки.

Позади раздался выстрел, второй, засвистели стрелы. Жутким похоронным воем отозвались упыри.

Мутанты наддали.

– Все! Не могу больше, – прохрипел Колотун, валясь в пыль.

Бошку последовал его примеру. Птицелов протащился еще несколько шагов, но почувст‑вовал, что если немедленно не остановится, ноги откажутся ему служить. Но в пыль он валиться не стал. Надо было осмотреться.

Мировой Свет с каждой минутой становился ярче. Изъявленные норами стены карьера сверкали, как колотый сахар. Дорога плавной спиралью спускалась в искусственную котловину, дно которой скрывалось в тумане. Из тумана торчала проржавленная стрела буровой установки и гигантский ковш шагающего экскаватора.

Птицелов прислушался: ни выстрелов, ни воя упырей. Наступило утро, и бой, видимо, закончился. С тем или иным результатом.

Назад пойдем, подумал Птицелов, посмотрим, что с мужиками сталось. Вдруг выжили?

Он не особенно в это верил. Упырей было много, а выстрелов не слышно давно. Наткнется Лия на обратном пути на останки отца, что тогда будет? Впрочем, для начала надо отыскать саму Лию.

– Эй, Птицелов! – хрипло окликнул его Бошку. – Иди к нам. Перекусим.

Они перебрались на плоские валуны, что окаймляли дорогу. Запасливый Бошку достал из заплечного мешка еду. Разложил на тряпице сыр, мятые помидоры, печеные овощи, ломти хлеба с вяленой олениной. Колотун присовокупил флягу с травяным настоем. У Птицелова жратвы не было, зато он имел в загашнике кое‑что получше. Порылся в карманах, выложил на импровизированный стол плоскую жестяную коробку.

– Что это? – полюбопытствовал Колотун.

Птицелов приподнял крышку и показал содержимое коробки мутантам.

– Табак! – ахнул Бошку. – Где взял?!

– Места знать надо, – усмехнулся Птицелов, доставая аккуратно сложенный газетный лист.

– Эх, покурим!..

Табак в поселке был большой редкостью. Птицелов нашел эту жестянку, когда копался в руинах Публичной библиотеки. Библиотека не пользовалась среди мутантов популярностью. Читать они не умели. Книги брали лишь на растопку, а больше в библиотеке, по их мнению, и взять было нечего. Птицелов придерживался иной точки зрения.

Читать его научил в свое время старик Отту – единственный грамотей в родной деревне Птицелова. Но у самого Отту была всего одна книга, которая называлась «Краткое и весьма нравоучительное жизнеописание славнага императора‑самодержца Кирогу II». И хотя в книге не хватало половины страниц, Птицелов перечитывал ее раз десять.

Придя в поселок мутантов, он первым делом стал рыскать в поисках книг, и ему указали на развалины Публички. Книги там лежали неопрятными заплесневелыми грудами среди куч битого кирпича и щебня. Многие – с обугленными обложками. Бомба, что превратила центральную часть города в руины, взорвалась далеко от библиотеки, но ударная волна смела стены, обрушила внутрь здания великолепный стеклянный купол, которым горожане очень гордились. А световая вспышка подожгла книги. Совсем не сгорели они лишь потому, что были плотно набиты на стеллажах, да так вместе со стеллажами и повалились.

Роясь в книгах, он нашел вход в подвал, где, вероятно, были помещения библиотечных служителей. Время и непогода пощадили эти скромные каморки. В них Птицелов обнаружил массу интересных и полезных вещиц. Там же он и разжился жестянкой с табаком. На скелет владельца в полуистлевшем мундире муниципального служащего Птицелов не обратил внимания. Еще один скелет среди десятков тысяч. Подумаешь!..

Мутанты в два счета разобрались со снедью. Свернули по самокрутке, с наслаждением затянулись медвяным дымком. Что ждет впереди – неважно. Важно, что сейчас выдалась минута покоя, граничащего со счастьем.

Сахарный блеск меловых обрывов вдруг потух. Над краем котловины начали собираться клочковатые тучки, чреватые нудным осенним дождем.

– Как думаешь, Бошку, догоним мы гада? – спросил Птицелов, поглядывая на хмурящееся небо.

– Теперь точно догоним, – ответствовал мутант. – Вон его следы. Куда ему деться?

Колотун боязливо покосился на дно котловины, все еще затянутое туманом. Густым, плотным, будто слежался за много лет.

– Как мы его найдем, в этаком молоке? – вопросил Колотун.

– Развиднеется, – лениво отозвался Бошку.

Птицелов глубоко затянулся, обжег губы и сплюнул окурок.

– Идти пора, мужики! – сказал он. – Мы тут лясы точим, а Лия там, может, от страха сама не своя…

Мутанты сразу поскучнели. Начали собираться. Видно, что им страсть как не хотелось спускаться в котловину, где неподвижными клубами стоял странный туман. У Птицелова тоже было тревожно на душе. Что‑то подсказывало ему: не стоит туда идти. Не то чтобы опасно там, а как‑то… неправильно, что ли?.. Не по‑человечески. Но Птицелов помотал головой, вытряхивая непонятно откуда взявшуюся в ней тревожную муть, взял тесак наизготовку и решительно зашагал вниз.

Он шел не оглядываясь. Он знал, что товарищи тащатся следом, так они громко сопели и вздыхали.

Охотнички, думал Птицелов, и как они только к дичи подбираются? Ведь за версту же слышно!

Дорога становилась все круче. Ноги теперь сами несли Птицелова. Последние метры он преодолел почти бегом, но у кромки тумана, который был не совсем туман, а может, совсем не туман, мутант остановился.

Неподвижным этот «туман‑нетуман» выглядел только сверху. Здесь же, на дне карьера, он едва заметно «дышал». Медленно, в едином ритме вздымался и опадал, как исполинская белая грудь спящего великана. Птицелов присел на корточки, коснулся тумана ладонью. Отдернул, будто его током ударило. Поднес руку к глазам. Ладонь была покрыта крохотными каплями, как испариной. И в каждой капельке горела огненная точка. Птицелов посмотрел вверх. Небо затянуто тучами, вот‑вот пойдет дождь, однако капли у него на ладони отражают Мировой Свет. Как это может быть?

– Что это у тебя? – спросил Бошку, глядя Птицелову через плечо.

– Не знаю, – пробормотал тот.

– Упырь меня задери, – проговорил Бошку, – если я туда пойду…

Птицелов покосился на него.

– А как же Лия?

Бошку махнул костлявой лапищей.

– Пропала твоя Лия… И мы в этом проклятом месте пропадем, как пить дать!

– Значит, не пойдешь?

Бошку покачал нечесаной гривой.

– Не обессудь, Птицелов, не пойду… Боязно что‑то.

– А ты, Колотун?

Но Колотун лишь хлопал глазами и пятил‑ся.

– Ладно, – сказал Птицелов, распрямляясь. – Ждите меня… нас здесь.

– Ружжо возьми, – предложил Бошку.

Птицелов отмахнулся: обойдусь, дескать.

Зажмурился. Набрал в легкие побольше воздуху. И шагнул в странный туман, будто в отравленную реку.

Этого Птицелов ожидал меньше всего.

Едва поверхность «тумана‑нетумана» сомк‑нулась над ним, он очутился в… лесу. В самом настоящем лесу, вроде того, что по эту сторону Голубой Змеи.

Впрочем, нет. Таких лесов не осталось больше нигде. Раньше были, старик Отту рассказывал, а теперь – нет.

Высокие деревья с ярко‑желтыми стволами и темно‑зелеными кронами. Сквозь листву пробивается небывалый в Мире бело‑зеленый свет. Играют на разлапистых ветвях папоротников световые пятна.

Птицелов выдохнул пыльный воздух мелового карьера и вдохнул тот, что был здесь, – сладкий, напоенный незнакомыми ароматами, чистый. Его хотелось пить или даже есть. Кромсать сочными ломтями и запихивать в себя сколько влезет.

У Птицелова пошла голова кругом. В какой‑то миг он начисто забыл о том, зачем сюда проник. Засмеялся, как несмышленыш, заметался между истекающими янтарным соком стволами, заорал, как полоумный.

Дата добавления: 2015-05-08