Искусство в настоящем и прошлом. В Европе страстным желанием жить не прибегая к фразе или, точнее, нежеланием видеть в фразе осно- ву жизни

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

в Европе страстным желанием жить не прибегая к
фразе или, точнее, нежеланием видеть в фразе осно-
ву жизни. Вера в вечность искусства, благогове-
ние перед сотней лучших книг, сотней лучших по-
лотен—все это казалось естественным для старо-
го доброго времени, когда буржуа почитали своим
долгом всерьез заниматься искусством и литерату-
рой. Ныне же искусство не рассматривают больше
в качестве «серьезного» дела, а предпочитают видеть
в нем прекрасную игру, чуждую пафоса и серьезности,
и посвящать себя искусству считает вправе только
тот, кто по-настоящему влюблен в искусство, кто
испытывает наслаждение от его непостижимых из-
лишеств, от неожиданностей, случающихся с ним;
наконец, кто сознательно и щепетильно подчиняется
правилам, в соответствии с которыми делается ис-
кусство; наоборот, расхожая банальность о веч-
ности искусства ничего не проясняет и никого не
удовлетворяет. Положение о вечности искусства не
представляется твердо установленным положением,
которым можно пользоваться как абсолютно истин-
ным: проблема эта в высшей степени деликатная.
Пожалуй, только священникам, не вполне уверенным,
что их боги существуют, простительно укутывать их
удушающим туманом возвышенных эпитетов. Искус-
ство ни в чем таком не нуждается,—ему необходим
яркий полдень, точность языка и немного доброго
юмора.

Попробуем проспрягать слово «искусство». В на-
стоящем оно означает одно, а в прошедшем времени—
совсем другое... Дело не в умалении достоинств искус-
ства иных времен. Они никуда не деваются. Но даже
если их превеликое множество и они на самом деле
прекрасны, все равно это искусство кажется нам чем-то
застывшим, монохромным, непосредственно не свя-
занным с нашей жизнью, то есть как бы заключенным
в скобки и превратившимся уже не в действительное,
а в квазиискусство. Если мы воспринимаем это превра-
щение как утрату, причиняющую боль, то только по-
тому, что не осознаем грандиозного выигрыша, приоб-
ретаемого наряду с этой утратой. Решительно отсекая
прошлое от настоящего, мы позволяем прошлому воз-
родиться именно как прошлому. Вместо одного изме-

рения, в котором вынуждена проходить наша жизнь,
то есть измерения настоящего, мы получаем два изме-
рения, тщательно отделенные друг от друга не только
в понятии, но и в чувственном восприятии. Благодаря
этой операции человеческое наслаждение расширяется
безгранично, поскольку по-настоящему зрелой стано-
вится историческая восприимчивость человека. Когда
было принято считать, что старое и новое—одно и то
же, тогда жизненный пейзаж казался монотонным.
Наше сегодняшнее существование все более характери-
зуется множащейся до бесконечности многоразлично-
стью жизненных перспектив, их подлинной бездонно-
стью, ибо глубоким и сущностным становится наше
видение мира; любой период прошлого по отношению
к предшествующему периоду мы рассматриваем те-
перь как новое жизненное начинание. А обусловливает
новое видение наше умение замечать за далеким еще
более далекое, наше отречение от близорукости, от
обыкновения засорять сегодняшнее вчерашним. Чисто
эстетическое наслаждение, о котором можно говорить
только в терминах настоящего, ныне дополняется гра-
ндиозным историческим наслаждением, стелющим на
излучинах исторического времени свое брачное ложе.
Это и есть подлинное volupte nouvelle³, которого Пьер
Луи домогался в годы своей юности.

Так что не стоит противиться тому, что здесь гово-
рится; правильнее было бы освободиться от предубеж-
дений и попытаться осознать проблему во всей ее
многосложности. Надо избавиться от иллюзорного
представления, будто положение дел в художественной
области сегодня—как, впрочем, в любое другое вре-
мя—зависит только от эстетических факторов. И лю-
бовь и ненависть к искусству обусловливаются всей
совокупностью духовных обстоятельств времени. Так
и в нашем отношении к искусству прошедших времен
свой солидный голос подает то целостное представле-
ние о его исторической значимости, которое рождается
в далеких от искусства зонах нашей души.

Следует ясно сознавать, что, глядя на гору, мы
в состоянии видеть лишь ту ее часть, которая, как
принято говорить, возвышается над уровнем моря,
тогда как намного большей является масса горы, нахо-
дящаяся ниже этого уровня. Так и картина открывается

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

зрителю не целиком, а только той своей частью, кото-
рая выступает над уровнем представлений эпохи. Кар-
тина выставляет напоказ одно только лицо, тогда как
ее торс остается погруженным в поток времени, неумолимо влекущий ее в небытие.

Таким образом, отделение искусства прошлого от
искусства настоящего времени не есть дело вкуса. По
существу, неспособность воспринимать Веласкеса как нечто устаревшее, а, напротив, обыкновение переживать «археологическое» удовольствие от созерцания его полотен означает одновременно также неспособность подступить к тайнам эстетического. Утверждая это, я не хочу сказать, что духовная дистанция между
старыми художниками и нами всегда остается оди-
наковой. Например, называемый здесь Веласкес явля-
ется одним из наименее «археологических» художни-
ков. Правда, добираясь до причин этого, мы обнару-
живаем, что данное свойство его живописи обязано
скорее ее недостаткам, чем достоинствам.

Удовольствие, рождаемое в нас восприятием ис-
кусства прошлого, является удовольствием, кото-
рое доставляет нам в большей мере жизненное, не-
жели эстетическое содержание этого искусства, тог-
да как из современного нам искусства мы воспри-
нимаем преимущественно эстетическое, а не жиз-
ненное.

Радикальнейший отрыв прошлого от настоящего
есть факт, который суммарно характеризует наше вре-
мя, возбуждая при этом смутное подозрение, что
именно он повинен в каком-то особенном чувстве тре-
воги, переживаемом нами в эти годы. Неожиданно мы
ощутили себя еще более одинокими на нашей земле;
мертвые умерли не в шутку, а всерьез и окончательно,
и больше они ничем не смогут помочь нам. Улетучи-
лись последние остатки духа преемственности, тради-
ции. Модели, нормы и правила нам больше не служат.
Мы принуждены решать свои проблемы без активной
помощи прошлого, в абсолютном актуализме, будь то
проблемы искусства, науки или политики. Европеец
остался одиноким, рядом с ним нет тех, кто «ушел
в реку» истории; подобно Петеру Шлемилю⁴, европеец
потерял собственную тень. Это именно то, что случа-
ется, когда наступает полдень.

ВОССТАНИЕ МАСС

Дата добавления: 2015-05-09