Часть I. Постфеминизм в контекстах 1 страница

Глава 1. После феминизма.

Прежде чем преступить к изучению содержания термина «постфеминизм», важно обратиться к семантической конструкции, связанной с «пост» феминизмом. Приставка «пост» долгое время находилась в центре теоретического анализа (в особенности в ее отношении с постмодернизмом, постструктурализмом и постколониализмом), но как только она столкнулась с таким социально-политическим феноменом как феминизм, она сразу обрела определенного рода дурную славу. Огромное количество разногласий и множество значений термина «постфеминизм» вызваны неопределенным и сомнительным статусом приставки «пост», чье значение заключает в себе огромное количество противоречий. Сторонники и противники постфеминизма размышляли об использовании этой приставки, спорили о соответствующем ее применении к пониманию и практикам феминизма. Основным объектом этих дебатов является вопрос о том, чего достигает добавление этой приставки (если достигает), что происходит с перспективами и целями феминизма в этом процессе, и каких результатов может достичь странный гибрид «пост-феминизма».

Множество исследователей стремились раскрыть значение приставки «пост» именно в ее соотношении с феминизмом. Даже если структура слова «постфеминизм» отсылает к нарративу прогрессивного развития во времени после феминизма, направление и значение приставки «пост» остается непроясненным. «Пост» может применяться, чтобы обозначить разлом, например, по мнению Амелии Джонс: «что же такое «пост», как не обозначение своего рода завершения – временного понимания стоящего за ней как оконченного, завершенного, устаревшего»[1]. С этой перспективы термин постфеминизм получает смертоносные и даже убийственный коннотации, так как он провозглашает конец феминизма – феминизм становится «бездомным и беспочвенным», «ушедшим, минувшим, мертвым»[2]. К примеру, как раз об этом и говорят некоторые некрологи феминизму, появившиеся в СМИ и политических манифестах, провозглашая если не смерть, то как минимум избыточность феминизма. В этом контексте постфеминизм сигнализирует об устарелости феминизма, - или, в какой-то степени, о завершении определенной стадии в истории феминизма, изменении понимания отношений мужчины и женщины, женщины и женщины. К постфеминизму обычно взывает поколение юных феминисток, он призван показать, что «мы больше не во второй волне феминизма»[3]. Результатом понимания изменений внутри феминизма стало некоторое число ожесточенных собственнических конфликтов и пререканий, часто называемый в семейных терминах конфликтом матерей и дочерей.

Еще один взгляд на значение приставки «пост» - ее генеалогическая интерпретация. Этот подход предпочитают сторонники другого «пост» производного — постмодернизма; и здесь эта приставка понимается как часть процесса происходящей в настоящее время трансформации. Как пишут в своих аналитических работах по теории постмодерна Бест и Кельнер, «пост» обозначает «зависимость от, неразрывную связь с тем, после чего оно следует»[4]. В этом смысле, «постовость» феминизма не обязательно подразумевает его отторжение и уничтожение, а обозначает его продолжение в рамках постфеминизма. Третья, и наверное более проблематичная интерпретация, относит «пост» к сомнительной переходной позиции, определяемой обратной зависимостью и независимостью от феномена, который за приставкой следует. Эту точку зрения принимает Линда Хатчен, обнаруживая парадокс в сердце «пост», где «он не обозначает ни простой или радикальный перелом... ни прямое продолжение... это и все это, и ничто из этого»[5]. Сара Гамбл формулирует эту идею так: «приставка «пост» не всегда необходимо отсылает нас к тому, откуда мы пришли.»[6] Наоборот, ее траектория смущающе неясна, поэтому невозможно и даже излишне предлагать единственное определение любого «пост» термина, так как подобная восстановительная стратегия уменьшает критический потенциал, двусмысленность и противоречивость приставки.

Помимо сложности с трактовкой приставки «пост», этот термин содержит в себе еще одну проблему: корень постфеминизма, феминизм сам по себе никогда не имел принимаемого всеми значения, в сравнении с которым можно соизмерить выгодные и/ или неудачные стороны его пост-ответвления. Как подчеркивает Жеральдин Харрис, феминизм никогда не имел «единственной, четко определенной общей идеологии», или сосредотачивался вокруг «политической партии или центральной организации, или лидеров или согласованной политики, или манифеста, или был бы хотя бы основан на согласованном принципе коллективного действия»[7]. В лучшем случае, можно сказать, что у феминизма есть несколько рабочих значений, которые всегда соотносятся с определенными контекстами, специфическими проблемами и персональными практиками. Он существует и на личностном, и на абстрактном уровне, имея дело со специфическими проблемами. Его сторонниками являются различные индивиды, в то время как сам феминизм пропагандирует универсальную политику равенства всех женщин. Феминистки одновременно и объединены своим интересом к общей концепции справедливости, и расколоты за счет различных целей и персональных практик, которые сформированны определенной концепцией справедливости, к которой они стремятся. В таком случае, предположение, что существует, или существовал, монолитный легко (и продолжительно) идентифицируемый «феминизм», противоречит его конкурирующим пониманиям, различным социальным и политическим программам, четко различающимся по вопросам расс, сексуальности, классов и других типов социальной дифференциации. Таким образом, мы не можем просто вернуться к прошлому, когда феминизм предположительно имел стабильное значение и единство, к мифическому времени до «вторжения определенного энергичного и агрессивного сорняка [постфеминизма] в здоровый сад феминизма»[8].

С этой перспективы попытка зафиксировать определенной значение постфеминизма выглядит бесполезной и даже ошибочной, так как каждая артикуляция сама по себе является определительным актом, который реконструирует значение феминизма и свое собственное отношение к нему. Не существует оригинального и аутентичного постфеминизма, содержащего в себе ключ к его определению. Также не существует и надежного и единого источника, из которого этот подлинный постфеминизм мог бы сформироваться. Постфеминизм осмысляется в отношении к сети возможных трактовок и взаимосвязей, которые допускают множество чтений. Таким образом, постфеминизм зависим от контекста, его следует оценивать динамически через отношения между его различными манифестациями и контекстами. Он существует и как модное журналистское словечко, и как теоретическая установка, и как более обобщенная аура и атмосфера конца 20го начала 21го века – то, что Гилл называет постфеминистской чувствительностью – которая характеризуется рядом противоречий и затруднительных положений в общественной, культурной, политической, академической и дискурсивной сфере. Вместо того, чтобы привязать постфеминизм к специфической контекстуальной и эпистемологической рамке, его следует искать в точках пересечения СМИ, потребительской культуры, нео-либиральной политики, постмодернистской теории и, конечно же, феминизма.

Отдельным пунктом спора является коммерческая притягательность постфеминизма и его последствия функционирования в рамках потребительской культуры. Они рассматриваются многими исследователями как «распродажа» феминистских принципов и его дополнительное применение в качестве маркетингового механизма. Подобные идеи и обвинения всплывают на поверхность в процессе изучения массовых постфеминистских стандартов – например Женской Силы или молодежной женской прозы, которые сочетают силу женского веселья и женской дружбы с прославлением (в основном розовых) продуктов потребления и изобретения потребительской группы «деток» и «цыпочек». Главным результатом этой популяризации и коммерциализации стал «свободный рыночный феминизм», работающий в рамках капитализма и основанный на «конкурентном отборе, а не на социальных условиях, поставленных против женщин в целом»[9]. В самых жестких оценках это приводит к восприятию постфеминизма как ретрогрессивного, антифеминистского протеста, который лишает силы выгоды и социальные трансформации, привнесенные феминистским движением.

Но понимание постфеминизма как вероломной копии феминизма, или хуже, «ритуального осуждения» которое представляет феминизм «старомодным»[10], является проблематичным по следующим причинам: оно предполагает разграничение между более «аутентичным» и чистым феминизмом с одной стороны, и сомнительным, обычно коммерциализированным постфеминизмом с другой; оно перенимает одностороннее чтение «пост», и косвенно «пост» феминизм обозначает антифеминизм; оно замалчивает некоторые из пересечений и противоречий, которыми характеризуются контексты постфеминизма, таким образом исключая интерпретативные возможности постфеминизма. На мой взгляд, следует принимать более специфицированную и продуктивную интерпретацию приставки «пост» и ее отношение к феминизму, таким образом структура постфеминизма предстает как объединение нескольких часто конкурирующих между собой дискурсов. Таким образом плюрализм и «загрязненность» постфеминизма являются признаком склонного к противоречиям позднего модернизма и изменений в социо-культурной среде, которые характеризуются запутанными дискурсивными и контекстуальными взаимосвязями. К примеру, при пересечении пересечения феминизма с массовой культурой/политикой всплывает несколько вопросов: что подразумевает под собой категория массового феминизма? Может ли феминизм одновременно быть политическим и массовым? Есть ли у феминизма возможность влиять на социальные процессы с тех пор как он стал товаром? Какой род политики может появиться у «нации репрезентаций», где изображение в медиа является главенствующим (Клейн)? В связи со ссближением феминизма с рядом антифундаменталистских движений, включая постмодернизм и постколониализм, встают проблемы трансформации категорий идентичности, гендера и действия, доступных индивидам в культурном пространстве, не ограниченном строго зафиксированной иерархией и универсальными концепциями истины и знания. С этой точки зрения, дискуссия о том, как «пост» влияет на феминизм, также обязательно повлечет за собой размышление о современных формах действия и конструирования идентичности.

Границы постфеминистских отсылок включают в себя концептуальные и семантические связи не только с феминизмом, но и с другими социальными, политическими, культурными и теоретическими сферами, такими как потребительская культура, массовые СМИ и неолиберальный дискурс, которые могут противоречить феминизмому. Следовательно, понять постфеминизм возможно только в контексте общества, культуры, науки и политики. В этих контекстах постфеминизм обретает разнообразные и иногда даже противоречивые значения; к примеру, часто предполагается, что постфеминизм как описательная массовая категория концептуально посредственен и более консервативен чем теоретические версии, ассоциирующиеся с постмодернистскими трактовками категории идентичностей. Также не следует устанавливать четкие границы между научным и медийным локусами постфеминизма. Как говорит Генз: «это различение сигнализирует о нежелании вовлекаться в плюралистичность постфеминизма, и подходит только как отказ от убеждения в том, что постфеминизм все еще легко категоризуется и включает четко определенные блоки»[11].

Тот факт, что постфеминизм невозможно отделить подобным образом и определить окончательно и точно, указывает на его интердискурсивность и интерконтекстуальность, которые принимают ризоматическую форму. Патриша Манн предлагает полезное описание, определяя постфеминизм как «пограничный дискурс», который «ведет нас к пределам того, что мы знаем, и воодушевляет выходить за него»; «Постфеминизм это культурная граница, получающаяся в результате перелома предыдущей структуры социальной организации, которая продолжает существовать только в различной степени беспорядке»[12]. Для Манн позиция постфеминизма является ненадежной, рискованной задачей, которая пытается уловить качество нашего социального, культурного и политического опыта в контексте более общих процессов женского социального освобождения. Получается, что постфеминизм предстает как «взгляд, полный риска», который преступает границы феминистской аудитории и допускает коллаж из конкурирующих и конфликтующих форм действия» и «разнообразных субъективных позиций»[13].

Но размышления о многообразии и лиминальности постфеминизма все-таки предполагают наличие четких пространственно-временных границ: его течения и манифестации появляются в западном обществе конца 20-го века. Это общество характеризуется распространением медиа образов и коммуникативных технологий, неолиберальной, потребительской идеологии, изменением характера политической активности. В современной потребительской культуре осознание свободы часто непосредственно связано с возможностью приобретать, с человеческой деятельностью, санкционированной потреблением товаров и услуг. Более того, постфеминизм часто критикуется за его классовый, возрастные, расовые и (в какой-то степени) сексуальные исключения, в соответствии с чем идеальный постфиминистский субъект предстает как белая гетеросексуальная девушка среднего класса. Цитируя перцепт – приманку «феминизм для всех», Айвон Таскер и Диан Негра считают, что «постфеминизм во многом несовместим с идеей открытого общества, в котором все члены оцениваются в соответствии с их особыми собственными идентичностями» [14]. Но в рамках постфеминизма был разработан целый ряд теорий, объектом которых не является белая молодая гетеросексуальная женщина, относящаяся к среднему классу.

Глава 2. Феминистские корни и начала постфеминизма

Чтобы обнаружить интерпретативную открытость и многоликую природу постфеминизма, нужно проанализировать связь между «пост» и «феминизмом», приставкой и корнем. Отношения между феминистским и постфеминистским дискурсом разнообразны и разлики. Вопреки правилам, постфеминизм определяется по-разному и ассоциируется и с антифеминистским протестом, и с профеминистской третьей волной, и с движением «Женская Сила», которое не принимает в серьез феминистскую политику, и с коммерческими «трендовыми» интерпретациями феминизма, и с научным постмодернистским феминизмом. Казалось бы, что между этими формами существуют непререкаемые противоречия, создающие сложности в изучении этого явления как целого.

Хотя как культурный феномен и дискурсивная система постфеминизм начал осмысливаться лишь в конце 20го века, интересно отметить, что первые ссылки на него начали появляться гораздо раньше, в начале века, после того, как суфражистское движение добились права голоса для женщин. Как пишет Нэнси Котт в «Осонованиях современного феминизма»:

«Уже в 1919 группа литературных радикалов в Гринвич Вилэдж... основала новый журнал, основной постулат которого гласил, что «сейчас нас интересуют люди, а не мужчины и женщины». Они стремились к тому, чтобы моральные, социальные, экономические и политические стандарты не имели ничего общего с полом, обещая быть «за-женщин, но не против мужчин», и называли эту позицию постфеминизмом»[15].

Это первичное упоминие постфеминизма основывалось на предположительном успехе и достижениях первой волны феминистского движения, достигшего высшей точки в среде суфражисток, и здесь «пост» понимается в терминах эволюции как прогресс в идеях феминисток. Но все же справедливо сказать, что эта манифестация постфеминизма начала 20-го века не проявилась и не развилась каким-либо особым материализованным образом, она забылась в том числе и из-за важных исторических последствий, таких как результаты Первой и Второй Мировых Войн, и не существовала до начала 1980-х, когда можно встретить следующее значительное упоминание термина «постфеминизм». На этот раз в центр внимания культуры постфеминизм принесла массовая пресса, где он, в основном, обсуждался как пример реакции на феминизм второй волны и его коллективную активистскую политику. Постфеминизм, обозначающий в этом случае пост-феминизм второй волны, стал сигналом поколенческого сдвига в феминистском сознании и в его понимании социальных отношений между мужчинами и женщинами, находясь по ту сторону традиционной феминистской политики и его предполагаемой угрозы гетеросексуальным отношениям.

При подобном подходе постфеминизм можно проинтерпретировать как критический процесс омоложения феминизма, появившегося после важных и организованных стадий (или волн) феминистской активности и политики, и здесь он понимается как постреволюционный из-за своего разрыва с коллективной мобилизацией, которая характеризовала первую и вторую волны. Как предполагает Джули Эвингтон, «мы были не «пост» феминизма, а «пост» одной исторической фазы его политики»[16]. Постфеминизм вдохновляет феминизм на понимание собственной историчности, «отсчет своей собственной темпоральности, которая не просто иммитирует великий модернистский нарратив прогресса». Он приписывает историческую специфичность второй волне феминизма по причине, о которой Шарлот Брансдон говорит: «почему феминизм 70-х должен иметь копирайт на феминизм в целом?»[17]. В этом хронологическом смысле термин «постфеминизм» используется для описания критической позиции по отношению к феминизму женского освобождения, выражающий и достижения, и проблемы современной феминистской политики. Любопытная позиция постфеминизма может, соответственно, прочитываться как здоровая редакция феминизма, как знак того, что женское движение продолжает находиться в процессе трансформации и изменения себя. Именно это и подразумевает Энн Брукс в ее переформулировке постфеминизма как феминизма, «достигшего совершеннолетия», перешедшего в уверенное тело теории и политики, представляющего плюрализм и различия»[18]. Феминизм несомненно претерпел множество значительных изменений со времен расцвета второй волны в 1960-70х: концептуальная трансформация из «споров вокруг равенства в споры вокруг различий»; отрыв от коллективной, активистской политики; увеличивающаяся популяризация и господство феминизма; а также появление нового поколения женщин, которые меняют цели и идентичность движения»[19]. Эти межпоколенные отношения характеризуются связью, но также, с необходимостью, и разрывом и различиями, так как молодые женщины, осознающие феминизм в 1980 и 90-х, встроены в уже измененные социальные, культурные и политические контексты и климат. Нэнси Уиттьер объясняет, что «точно также, как связи между политическими поколениями вырастают из структурных и социальных отношений, и различия, имеющие почву в изменении социальных структур и культурных контекстов, организуют жизни женщин разных времен»[20]. Не удивительно, добавляет Уиттьер, что это «постфеминистское поколение» имело другой опыт и взгляды, нежели «старые феминистки», которые приобрели свое мироощущение и самоощущение в другую эру»[21].

Важно, что для поколения женщин/феминисток пост-семидесятых, феминизм существует не только как какая-то возможная борьба, в меньшей степени как политическое и социальное движение, но также и как особая позиция идентификации, или, в худшем случае, стереотип, наиболее ярко выраженный в иконической фигуре скучной суфражистки, лишенной чувства юмора. Это отрицательное представление о феминизме во многом вызвано детяельностью несочувствующих СМИ, которые долгие годы распространяли образ агрессивной, мужеподобной и фанатичной феминистки; а также к неприятию радикальным феминизмом практик женственности и красоты. Многие женщины, достигшие совершеннолетия в атмосфере второй волны выступили против образа женщин – сторонниц движения за свои права, воспринимаемый ими как неадекватный и ограниченный, и они приняли постфеминизм, в особенности те его формы, которые принимают женственность и сексуальность в качестве одной из основ женской деятельности и самоидентификации, так как это «не только полезнее, но и веселее»[22]. В этих обстоятельствах постфеминизм понимается как «новое и улучшенное понимание феминизма», феминизм, подходящий для нового тысячелетия.

Понимание постфеминизма только как самокритики недостаточно. Как замечает Линн Эллис, «возбуждающий миф о новых началах и пересмотре» маскирует то, что постфеминизм «функционирует как химера, или даже как заносчивый, не верно представляющий и переделывающий смыслы феминистской политики, и ослабляет весь феминизм, и всю его долгую и разнообразную историю, опуская его до карикатурной версии феминизма 70-х»[23]. В некоторых критических исследованиях «пост» - состояние феминизма понимается как нашествие женского тела и порочная попытка подорвать и саботировать женское движение. В частности, так считают исследователи и критики протестной культуры 80-х, которая превратила феминизм в грязное словечко, ассоциируемое с некоторыми женскими кризисами и затруднениями, начиная от стресса из-за необходимости работать и одиночества, заканчивая сумасшествием и психозами. Но постфеминистское восприятие феминизма гораздо сложнее и тоньше, чем просто переписывание или модернизация. В различных своих манифестациях постфеминизм выражает несколько отношений к феминизму начиная от полного удовлетворения до враждебности, от восхищения до отрицания. В самых осуждающих случаях считается, что постфеминизм не правильно истолковывает и классифицирует феминизм, видя в нем монолитное, архаичное, биполярное и непродуктивное для опыта современной женщины движение. Чтобы противопоставить себя предполагаемо унифицированной и старомодной феминистской организации, некоторые постфеминистки доходят до искажения и уменьшения разнообразия феминизма. Другие версии постфеминизма продвигают и усиливают свои связи с предшествующими формами феминизма и открывают «возможность нахождения и понимания феминизма в тех местах и таким образом, которые значительно отличаются … от более ранних форм»[24]. С этой точки зрения, постфеминизм является признаком расширения поля феминистских проблем и интересов, говоря словами Миши Кавки, «постфеминизм предоставляет фокусные точки для формулирования своего значения … и сегодняшних приверженцев феминизма»[25].

По сути феминистская и постфеминистская установки объединяются и переплетаются, создавая динамичные и многообразные контексты, составленные из различных точек зрения и теорий. Однако, эти связи во многих критических исследованиях рассматривались и упускались из внимания в попытке установить бинарные и легко категоризуемые позиции. Многие исследования опирались на упрощенную бинарную структуру, чтобы создать негативное поле, по отношению к которому постфеминизм бы определялся и раскрывал ошибки ортодоксального феминизма; или, наоборот, с настольгией вспоминали о мифическом феминистском прошлом, характеризуемом гомогенным и единым женским движением. Разговор Джэйн Калбфлейч о паре феминизм-постфеминизм показывает эту связь; она анализирует несколько позиций, которые раскрывают различные формулировки постфеминизма и возмещает абстрактный, почти не существующий, потенциал перекрывания, двусмысленность обеих групп и возможность конфликта между ними. Калбфлейч описывает, как «оппозиционная риторика» влияет на поляризацию феминизма и постфеминизма, основанную на допущении, что они абсолютно различны и индивидуальны. В этом смысле постфеминистский обозначает не-феминистскую стадию, которую можно понять как отрицание. Этот разрыв можно позитивно интерпретировать как освобождение от старых и ограниченных условий и подтверждение новых достижений; или его можно прочитать как плачевный упадок и потерю традиционных ценностей и истин. Таким образом, риторика оппозиций принимает форму и анти- и про- постфеминистскую, либо отвергая его как беспринципное движение на половину патриархов, либо принимая его и, таким образом, обсуждая более ранние феминистские движения.

На про-постфеминистской стороне спора находится группа молодых женщин, которые, кажется, ищут что-то за пределами феминизма. Термин «постфеминизм» используется для внушения того, что феминистский проект закончился, либо потому что он был завершен, либо потому что провалился и больше не имеет смысла. Самые известные защитники этой позиции Наоми Волф, Кэти Ройфи, Наташа Уолтер и Рене Денфелд, поддерживают индивидуалистскую и либеральную программу, которая основана на мантре выбора и предполагает, что политические требования первой и второй волны феминизма сейчас удовлетворены (избирательное право, одинаковая зарплата, сексуальное освобождение и т.д.). Утверждается, что «все, что было достигнуто, по факту, передостигнуто» в такой степени, что «феминизм стал неприменим для жизней современных молодых женщин»[26]. Дэнфелд определяет феминизм как «Новое викторианство», которое «стало настолько ограничивающим, насколько пыталось бороться» и является тоталитарным и жестким в поддерживаемых взглядах, которые напоминают те, что были раньше»[27]. Скрытая посылка состоит в том, что феминизм не нужно больше навязывать политически, сейчас он обращается к индивидуальности женщин и их собственному выбору, чтобы укрепить эти фундаментальные общественные изменения. В этом случае значение «пост» приравнивается и к «анти», и к «после».

В то время как мнение Дэнфелд основано на дуалистичной и иерархичной структуре нарратива, как отмечает Дебора Сьегал, этому можно подвести итог: «Долой «плохой» феминизм, да здравствует хороший!»[28], другие, возможно менее враждебные, описания подчеркивают общее разделение между матерями второй волны и дочерьми постфеминизма.

Между «новыми феминистками», отвергающими сковывающий, организованный феминизм в пользу неопределенности и многообразия, и «старыми» приверженками второй волны, держащимися за жесткий феминизм, установилась критическая и временная дистанция. Эта семейная логика является общей и для новых феминисток, которые хотят переформировать и воодушевить феминизм с помощью смыслов 21го века, значимых и, между тем, сексапильных; и «третьей волны» феминисток, которые не обязательно отрицают своих матерей из второй волны, но настаивают на согласовании противоречий и разнообразии.

В ответ, в особенности касаемо анти-постфеминистской стороны, феминистские праматери нападают на своих дочерей за их историческую амнезию и незаконное присвоение феминистского/ семейного наследия. Эта анти-постфеминистская критика определяет феминизм как сексистскую, консервативную, вдохновленную медиа шутку, которая разрушает принципы, лежащие в основе феминистского движения. Появление постфеминизма вызвало не уничтожение сексизма, а его трансформацию в более косвенную и хитрую форму. Постфеминизм изображается как отрицание идеалов второй волны, работающее с патриархальной теорией, применяя феминистские представления о равенстве и действии к не-феминистским целям. В частности, массовые СМИ критикуются за поглощение феминистского языка выбора и полномочий и продажу женщинам иллюзии прогресса, который приводит к еще большему их порабощению и подавлению на более бессознательном уровне.

На самом деле протест постфеминизма не отрицает прав женщин и окончательного равенства, но переопределяет их в терминах либеральной индивидуалистской политики, которая сосредотачивается вокруг выбора стиля жизни и персональных потребительских удовольствий. С этой точки зрения приставка «пост» занимает нелегкую позицию, предполагая вмешательство и присвоение. Эн Брэйсвэйт описывает этот процесс так: «феминизм строго вписан, но так, чтобы его можно было выписать; он и включен, и выключен; его признают и отдают ему дань, принимают и опровергают; и все одновременно»[29].

В основе многих формулировок и оценок самых массовых видов постфеминизма лежат идеи присвоения, слияния и превращения феминизма в продукт потребления.

Но помимо оппозиционной риторики, существует и другая дискурсивная позиция, описывающая отношения между феминизмом и постфеминизмом. Она основывается на противопоставлениях другого типа, стремящихся уничтожить точки пересечения между феминизмом и постфеминизмом. В этом случае постфеминизм противопоставляется какому-либо другому дискурсу (например, постмодернизму или постколониализму), в движении, которое позволяет предполагать нечто общее между феминизмом и постфеминизмом, эффективно устраняя их потенциальные различия. «Риторика включения» отображает поляризацию, в рамках которой пара (пост)феминизма ставится в отношении к другим дискурсивным рамкам. Критическое напряжение между феминизмом и постфеминизмом разряжается таким образом, что два термина объединяются в один и действуют сообща в рамках другой дискурсивной практики.

В частности, этот подход был перенят академическими кругами, называющими постфеминизм «плюралистической эпистемологией, отвечающей на разрушенную универсалистскую модель познания, и таким образом, ее можно поставить в один ряд с постмодернизмом, постструктурализмом и постколониализмом»[30]. В научных кругах постфеминизм определяется как последствие пересечения феминизма с теми анти-фундаменталистскими движениями, где состояние «пост», кажется, указывает на сдвиг в феминистском мышлении и, особенно, в том, как концептуализируется женщина в качестве субъекта феминизма. Постфеминизм используется как теоретический и философский термин, который относится к проблеме поиска единых причин и общих решений субординации женщин, а также отказывается от допущения единой субъективности, универсальнго братства сестер.

Погружение постфеминизма в постмодернистскую критику культуры приводит к риску подавления важности других локусов, особенно его место в общественных спорах о феминизме и современной женщине. Постфеминизм, скорее, существует как массовая описательная категория и научная теоретическая тенденция, а также как политический феномен, превалирующий в Западном обществе позднего модерна.

В конце концов, сложности постфеминизма нельзя объяснить ни с установки на оппозицию, ни на включение. Как и любое «пост» явление, постфеминизм по своей структуре ризоматичен, он плотно переплетается с различнами контекстами, в которых он находится. Поэтому для попытки интерпретации этого явления логичней всего рассматривать каждое конкретное направление постфеминизма именно в тех контекстах, в которые он погружен.

Дата добавления: 2015-05-09