Марина Струкова 8 страница

Так было бы, не прорвись мы на Базу, но теперь торжественная сдача этого края НАТО сорвалась. Потому что База заминирована, потому что ещё, когда она строилась, когда губернатор ещё лгал, что это учебный центр для заброшенной нынче молодёжи, шатающейся по закоулкам с бутылками пива и косяками, хотя знал, знал… по приказу Акаёмова его люди – по виду простые работяги, гастарбайтеры с Беларуси в замурзанных спецовках, вместе с мешками цемента подвезли туда взрывчатку...

- Солдат должен уметь ждать, - эту фразу Акаёмова я повторяю, когда жду чего-то, будь это очередь на вокзале или последние минуты перед штурмом. А ещё: «Если не можешь спасти весь народ, спаси хотя бы часть его».
Натовцев всё равно разместят где-нибудь. Всё равно они будут готовы наброситься через границу на непокорную Белорусь. Но героизм иррационален. Как и любовь.
На что надеялся Мисима, когда захватывал Генштаб?… Мы просто выполняем свой долг. И это нам действительно в кайф! Я вынул из-за ремня пистолет, беретту. Она лежала на моей ладони изящная, сверкающая, совершенная, я обожал её как рыцарь Роланд свою спату «Дюрандаль». Скоро она станет вещественным доказательством, и будет валяться в пыльном гробу сейфа, а потом отправиться в странствие по чужим рукам, будет принадлежать моим врагам. Я погладил ледяную спящую красавицу:

- Прощай, малышка.

И у меня нет иного выбора, кроме Вечности, которую берут с оружием в руках.
Самураи могли целым отрядом покончить с собой по приказу командира или вслед за ним. Надеюсь, из какого-то другого мира Акаёмов сейчас видит, что я не отступил. Я не бездарь, Павел Анатольевич. Мы – на Базе, вся Россия смотрит на нас. И враги ничего не могут сделать с «кучкой маргиналов».
Звонит моя мобила, незнакомый голос:

- С вашим другом Германом хочет поговорить мать, она сейчас у ворот Базы.

Если я откажусь передать это Герке, меня представят монстром.

- Здесь твоя мать.

Он теряется.

- Хочет встретиться с тобой, даже не знаю, что посоветовать…

- Господи, зачем? – Он кривит губы, - принесла нелёгкая…
Он берёт мой мобильник, мы стоим рядом и я слышу разговор.

- Герочка, послушай маму. Одумайся, тебя простят. Я иду за тобой.

- Она идёт за мной. – С печальной иронией сообщает нам Анархист.

- Тут не детский сад, откуда может забрать мама. – Говорю я. Мне звонит со второго этажа Стас:

- К нам пропустили какую-то бабу.

Ну да. На первом этаже, на одном из мониторов мы видим круглолицую женщину в светлом пальто, идущую к зданию.

Мне вспоминается тактика татаро-монгол, которые впереди своих наступающих туменов гнали захваченных пленников, надеясь, что у русских дружинников не поднимется рука на соплеменников.

- Послушай. Герман, жёстко, конкретно скажи ей, чтобы оставила в покое. Иначе угодит под пули.

- Что, что я скажу?! – Кричит он. – Ты думаешь, она поймёт?

- Ты думаю, Евангелие читал.

- Читал.

- Христос сказал примерно так: кто идёт за мной, оставь своих ближних. Будешь сопли распускать, она вообще не отойдёт дверей.

- Я выйду туда, - говорит Анархист.

- Тебя снайпер снимет.

- Да пошел ты.

В эту минуту взрывается здание, мимо которого проходит Геркина мать – первая казарма у ворот, где оставался один из наших пленников. Второй ещё здесь, раненый, но живой.

На мониторе мы видим, как она падает. Я отшвыриваю Германа от двери – он рванулся на помощь. Женщина поднимается и упрямо продолжает путь. Дверь теперь не забаррикадирована. Она толкает её и вот уже среди нас. Светлое пальто в грязи, глаза наполнены слезами. Она бросается к Анархисту и обнимает его. Я уже решил, что Герман для нас потерян, у него было лицо проштрафившегося школьника. И отчеканил, чтобы дошло до его раскисшего мозга:

- Хочешь – проваливай. За забором ждут менты. Сначала тебя отпиздят. Потом бросят в камеру к чурбанам. Потом загонят в лагерь пожизненно. Точка.

Герман вырвался из цепких объятий родительницы.

- Мама, уходи. У меня нет семьи, у меня есть только соратники.

- Сыночек, тебя обманули. Мальчик мой, тебя втянули, заставили. Они поплатятся. – Она с ненавистью обводит нас мокрыми глазами.

- Это мой выбор. Убивал врагов, буду убивать и мне это в кайф. Я всегда хотел в Чечню, а вы меня из ВУЗа в ВУЗ гоняли. Я воевать хотел…

- Что ты говоришь? Ты пьян? Ты принимал наркотики? – Она оборачивается ко мне. – Тимур, я же тебя помню, ты хороший мальчик. Скажи Гере, чтобы одумался. Сдайтесь. Я найду хорошего адвоката. Вас же кто-то использует, вы должны жить. Такие молодые, у вас всё впереди.

Я морщусь:

- Действительно, Гера, вернись, тебе опять «ниссан» купят.

- Купят! – Восклицает женщина, приняв слова всерьёз. – Конечно, деточка, папа на всё готов!

- Отвали, сука! – Вдруг вырывается у Германа. - Ты для меня ничего не значишь. Я ненавижу тебя! Врубилась?

Самое ужасное, что они могут сделать сейчас - собрать наших законопослушных родственников и притащить к воротам базы. Родственники – свидетели нашего детства – наших ошибок, слабостей, глупостей. Болезненные матушки, для которых мы всё ещё беспомощные младенцы, тупые сестрицы, косящиеся на мускулистых омоновцев, трусливые братцы, слабовольные папаши. Вся эта слезливая дряблая орда будет осаждать нашу последнюю крепость жалостью и ужасом, на радость врагам. Тащить с вершины в болото, где вольготно дремать в тёплой грязи.

- Что ты говоришь! – Она зарыдала.

Игорь берёт её за локоть, выталкивает на улицу. Я смотрю на монитор, наблюдаю, как она возвращается, спотыкаясь, к воротам, исчезает из виду.
На одном из мониторов возникают несколько фигур в камуфляже.

- Стас, там омоновцы у ангаров. - Говорит Игорь, поднимаясь на второй этаж.

Кто-то должен позвонить на очередной мобильник, прикрепленный к взрывчатке.

- Сейчас подойдут поближе, - говорит Стас.

На мониторе вспышка, огненный клубок, камуфляжные фигурки распластались на земле.

- Там горючее. – Говорит мрачный Анархист.

- Не переживай из-за матери. Ты всё правильно сделал. Если будет вспоминать сына последней сволочью, то ей будет легче забыть тебя. Мне так кажется. – Замечаю я.

- Ты прав, легче стало. Камень с души. Словно с цепи сорвался. Помню, мать кричала мне - семилетнему, после драки: «И не нарывайся, ты обречён быть жертвой».

- Плюнь! Ты герой. О нас триллеры будут снимать.

- С вами будет говорить депутат Госдумы… - Орёт мегафон за воротами.
Фамилию депутата мы не расслышали – то ли Ноткин, то ли Поткин, то ли Водкин.

Он заходит в ворота, подняв руки, пожилой, бледный, с залысинами на желтоватой голове, уже увереннее спешит к двери.

- Обыщи его, Игорь.

- У меня нет оружия…

- Кто тебя знает… - Игорь небрежно обыскивает.

- Каковы ваши требования?

- Кажется, на наших сайтах всё ясно сказано. То, что их сразу заблокировали, не имеет значения, обращение уже скопировали на тысячи форумов.

- Вам предлагают сдаться добровольно, это будет учтено при вынесении приговора.

- Правда? – Делает круглые наивные глаза Мёртвый Анархист.

- Разумеется, - подтверждает чиновник. – Хотя то, что вы убили граждан иностранного государства – тяжелое преступление.

- Значит, если добровольно, годам к пятидесяти выйдем?

- Вы помните, что произошло с моджахедами, захватившими Норд-Ост? – Вопросом на вопрос отвечает эта крыса.

- Помним! Они стали шахидами.

- Они сдохли, как собаки, ничего не добившись.

- Знаете, что сделал Мисима, когда захватил Генштаб? – Щурится Анархист.

- Что за Мисима?

- Да он не знает, не мечи бисер, - бросаю я.

- Насколько понимаю, вы – русские патриоты.

- У нас разные политические взгляды, нас объединяет ненависть к натовским агрессорам, - говорит Мёртвый Анархист, - я считаю себя социалистом.

- Я тоже социалист, национал, - говорит Игорь.

Мне нечего сказать, у меня в голове каша из лево- и праворадикальных лозунгов, евразийщины и фашизма, ясно только одно – всех демократов я хочу видеть висящими вдоль большой дороги, на которой валяются натовцы, вмазанные в асфальт траками русских танков. Знаю, что как бы я не выглядел сейчас, через несколько десятилетий биографы опишут меня крутым суперменом, обвешанным оружием. Обо мне напишут стихи и песни. Это перестало быть просто хулиганством. Это перестало быть преступлением. Это сокрушение основ их миропорядка – солдат супердержавы с супероружием мочит кучка маргиналов.

- Иди-ка ты, дядя, куда подальше… - Мёртвый Анархист показывает депутату стволом пистолета в сторону ворот. – Мы пришли сюда умирать, вот и всё. Впрочем, тут никого не лишают свободного выбора.

Я слушаю, что говорят о нас. Для нас главное – резонанс. Мы хотим стать «дурным» примером для всей страны.

«У микрофона Алла Алиева. Главная новость часа. Наш корреспондент побывал на территории захваченной Базы. Там он видел американских миротворцев, расстрелянных русскими нацистами. Звериный оскал русского фашизма – раньше это казалось фразой из бульварной прессы, но теперь мы воочию видим последствия лояльного отношения российской власти к правоэкстремистским организациям. Слово нашему корреспонденту Сергею Звягину:

- Как вы убедились, база действительно заминирована, уже уничтожены несколько строений. Возможно, взрывчатка была завезена туда ещё во время строительства. Её объема достаточно для того, чтобы разрушить даже такие прочные здания как комплекс Базы, где, по словам главного инженера, опоры обработаны веществом, предохраняющим от деформации в случае пожара. Но, по-видимому, террористы были достаточно проинформированы и знали, где следует разместить взрывчатку, чтобы совершить максимальные разрушения. Возможно, к происходящему имеют отношения профессионалы из спецслужб, недовольные политикой государства.

- Сергей, вы разговаривали с террористами?

- Да, Алла. Это несколько молодых людей в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет. Они стараются выглядеть спокойными и уверенными в себе, говорят заученными фразами, но порой их речь звучит сбивчиво. Я бы сказал, что парней просто используют более серьёзные противники демократической системы. Происходящее нуждается в независимом расследовании. Я бы сказал, что они размышляют и колеблются сейчас - фанатиков «Норд-Оста» мне эти ребята не напоминают. Но на них такие же пояса шахидов. Думаю, если власти проявят инициативу и начнут переговорный процесс, трагедии не произойдёт. Мы видим ложное понимание долга перед Родиной. Попытку выступить против глобализационного процесса. Воспитанную патриотической литературой ненависть к Западу. Эти ребята – жертвы, они зомбированы».

Ах, ты гуманист, - думаю с усмешкой.

Единственный родной человек, которого я воспринимаю с симпатией – моя шестилетняя племяшка, дочь брата Юрки. Набираю их телефон, знаю, что сейчас её родители и бабушка на работе.

- Как дела, Вика?

- Хорошо.

- В школу готовишься?

- Да. Мы с бабушкой стих выучили.

- Прочитай. – Говорю я, стоя за косяком двери, наблюдая за пространство двора. Ощущаю в правой руке уже привычную тяжесть автомата, левой прижимаю к уху телефон. Сквозь шум и треск слышу мультяшный голосок, чётко выговаривающий:

- Белеет парус одинокий, в тумане моря голубом. Что ищет он в стране далёкой? Что потерял в краю родном? Играют волны …

И тут телефон отключается. Впрочем, он больше не нужен мне.

Боишься – не делай. Делаешь – не бойся. Психолог напишет, что я хотел привлечь внимание. Но быть не центром толпы, а эпицентром взрыва.

Я не знаю, кто я по-настоящему – фашист, евразиец или коммунист. И почему умереть здесь и сейчас считаю единственно верным? Потому ли, что для меня главное Россия или потому что я склонен к суициду, как сказал Акаёмов? Но мысль о смерти красивой, правильной, страшной вызывала в душе восторг. Бежать нам некуда. Никаких переговоров! Компромисс с оккупантом – убежище крыс.

«Вы находитесь на волне радио «Центр». У микрофона Алла Алиева. Мы продолжаем наблюдать за тем, что происходит на захваченной террористами военной базе. По-видимому, боевики-нацисты хотят создать прецедент борьбы с группировкой миротворческих войск, которая будет введена на территорию России для контроля за Белоруссией, лидер которой допускает всё более агрессивные высказывания в адрес Запада и ужесточает закон в отношении либерально-демократической оппозиции. Беларусь грозит превратиться в страну с диктаторским режимом, аналогом сталинизма или фашизма с лагерями для инакомыслящих и репрессивной системой. Нет сомнений в том, что Россия как и другие страны развитой демократии стремится не допустить создания своеобразного Четвёртого Рейха на сопредельной территории и будет сотрудничать с представителями всех государств, заинтересованных в торжестве демократических свобод. Террористы отказались сдаться, и скоро начнётся штурм».

Не думаю, что военные благодарны журналистам за их сорочью болтливость. Военные полагают, что наше обещание взорваться – блеф. Они хотят зачистить Базу от кучки «маргиналов», и широко открыть ворота для натовской сволочи.

- Потом напишут: анализ клеток мозга показал - преступники находились в состоянии алкогольного и наркотического опьянения. По мнению прессы, человек может пожертвовать собой за идею, только нажравшись до посинения или загнав в вену несколько кубов дури. – Сказал я.

- Поэтому неплохо бы вмазать, - заметил Мёртвый Анархист, - раз всё равно они читателей на утку подсадят. У америкосов бар на втором этаже. – Во, что я надыбал… - Он ставит бутылку и высокие красивые бокалы на один из ящиков.

- Будем! – Говорю я, – что за мерзость это виски.

- Обратите внимание, - говорит Игорь, - оружия здесь мало, а бухло есть – уже ассимилировались. «Руси веселие пити, не можем без того быти».
Звякают бокалы. Альянс самоубийц отмечает коллективное сэппуку.

- Я думаю, полная брехня, что многие террористы в миг смерти испытывают оргазм. Знать, что тебя разорвёт в клочки и кончать – надо быть отмороженным мазохистом. Слышали такую фигню? – Спрашивает Анархист.

- Нет, - удивляется Игорь. – А это обязательно?

- Во! Обрадовался! – Хохочет Анархист.

Игорь вертит у виска.

- В книгах про терроризм такое пишут, чтобы мы обывателям казались извращенцами и психами… - поясняю я.

- А при каммунизме всё будет – заебись! Он наступит скоро, надо только ждать, там всё будет прекрасно, всё будет в кайф, там, наверное, вабще не надо будет умирать! – Орёт Мёртвый Анархист.

- Заткнись со своим коммунизмом! В России будет национал-социализм, – парирует Игорь. - Причём радикально-православный.

- Ого! А я, например, – язычник, - возмущается Мёртвый Анархист.

- Если не перевоспитаем – тоже сожжём.

- Долбанулся!

- Если мы патриоты и националисты будем рвать друг другу глотки, враг нас голыми руками возьмёт, - пытаюсь примирит друзей.

- А ты не строй меня, не строй! Приехал из своего Чуркестана и командуешь!

Осознаю, что выплескивается их нервное напряжение, ужас перед будущим, перед небытиём.

- Страшно? – Просто спрашиваю я, озвучивая то, что они боятся высказать, просто панический страх смерти, то, что через минуту превратимся в кровавое месиво. – А как же у чеченов девки себя взрывали? – Я не могу заорать на них: «Заткнитесь!», это просто ни к чему не приведёт, они бросят оружие, пошлют меня и сдадутся спецназу, идейные наши…

У Герки дрожат губы, Игорь тоже на пределе, на фоне которой стоит. До всех всё дошло. И может быть, я не прав, и так нельзя, а нужно – на улицу с поднятыми руками…

- Хорошо, - говорю, - валяйте, в камеры, к парашам, под смех всей своры, которая у ворот торчит с видеокамерами, в дерьмо, к рыдающим мамам, выйдете из зоны старыми пердунами и будете толкать покаянные речуги. Не смейте тогда обо мне упоминать!

По моим наблюдениям для наших фашистов характерны такие черты как истеричность и сентиментальность, и в то же время - обострённое чувство долга. Для современных коммунистов – бюрократизм и осторожность. Для демократов – эгоизм и любовь к грязи. Сейчас передо мной фашисты, и что бы ни думал когда-то Акаёмов, называя меня бездарью, психологию свою, а значит и единомышленников, я знаю. Ударим по чувству долга:

- Сейчас на нас смотрит весь народ, мы контролируем этот исторический момент именно потому, что платим жизнью. От нашего решения зависит, подтолкнём ли целую страну к революции, к противостоянию захватчикам или она останется гнить на радость врагам. Помните, один писатель воспевал волю к жизни. Но воля к жизни есть у любого ничтожества – стремление жрать и размножаться, спрятавшись в своём углу, и сдохнуть – бесславно, бессмысленно, зато дряхлой развалиной. Но у нас есть воля к смерти! Мы способны убить и умереть во имя высших идеалов. И поэтому мы решаем судьбу страны. Мы своим подвигом выводим народ из-под контроля оккупантов, которые решили, что превратили всех в безропотное быдло! Помните, как князь Святослав сказал: «Станем крепко и не посрамим земли Русской!»

- О нас будут писать как о врагах государства и народа, - заметил Игорь.

- Имеем ли мы право действовать от имени общества? Я ведь не могу устроить референдум по поводу того, быть или не быть в России базам НАТО. Остаётся только, глядя в глубину истории, сделать вывод – захватчиков из России всегда гнали. Значит, мы правы. Ведь так же, как я, поступили бы и мои предки.

- На воображение зрителей действуют не факты, а то, какими их представляют зрителям. - Игорь машет рукой и бухает в бокалы ещё по порции вискаря.

Я вспоминаю, как после школы с несколькими одноклассниками мы отправились прыгать с парашютом, прямоугольник люка, куда шагнул, сердце на миг остановилось, ветром резануло по глазам, а потом меня упруго вздернули вверх стропы и падение прервалось, медленно приближалась земля – рыжая, раскаленная степь. И тут же вспомнилась картинка, которую представил после одного рассказа об ассасинах, - как они шагали по приказу с башни, чтобы показать французскому полководцу свою решимость. Аллах Акбар и в Рай…

Я сунул руку в карман и достал значок с коловратом. И когда прикрепил его к уголку воротника, то понял, что наконец готов к последнему шагу. Достичь совершенства не означает – написать гениальную книгу или создать новую религию, основать город или открыть новую звезду. Достичь совершенства это - умереть в бою за свой народ.

- Надо что-то делать, - Игорь взволнован.

- Ты думаешь, мы способны им противостоять? Это не боевик. Мы пришли сюда умирать.

- Интересно, это русский спецназ или пиндосы? – Спрашивает Мёртвый Анархист.

- Не всё ли равно? – Огрызается Игорь. – Даже если русские, это псы режима.

- Мы не будем их убивать. – Говорю я. – Мы должны взорваться вместе с Базой. Пусть власть выглядит палачом, а народ опомнится.

- Валькирия приходит только за тем, кто умер с оружием в руках, - говорит Мёртвый Анархист.

- А что, язычник, твой пистолет не оружие? – Спрашиваю я. Со второго этажа спускаются Малышев и Левин...

Мы - уже люди истории. Я - человек истории. Пьяным блевавший над раковиной в офисе после встречи Нового года, бивший морды соседям по общаге, убогий экспедитор фирмы с зарплатой двенадцать тысяч. Всё равно я - человек истории, потому что вся эта картина будет залита моей кровью, когда погибну за нечто бесплотное, неосязаемое - фантом, миф, идею - стерильно-чистое, безупречное, совершенное. Сегодня миг очищения. Героическая смерть, как и гениальное творение, оправдывает всё.

Я прожил жизнь правильно – несмотря на сомнения, которые предавали. Мои комплексы стали брусками пластида. Мои страхи переплелись проводами «пояса шахида». Я не боюсь будущего – у меня нет будущего. Я не боюсь прошлого – оно станет прошлым героя. Я ни в чём ни оправдываюсь и не от чего не отрекаюсь. Я соединяю клеммы, стоя возле ящика с взрывчаткой. Погибнуть молодым, красиво и не зря – разве это не счастье? Для меня честь умереть за Россию. Моя жизнь ничтожна. Моя Родина бессмертна.

Дата добавления: 2015-05-10