Мир вне времени 3 страница

Пускай Аш и рекомендовал себя нечувствительным мрачным мизантропом, однако тот факт, что каридкотские принцессы оказались далеко не дурнушками, добавил приятной остроты ситуации, хотя он не рассчитывал видеться с ними часто, так что их наружность не имела особого значения. Но все же сознание, что он сопровождает двух очаровательных молодых особ, а не «толстомордых неряшливых девиц», какими рисовал их в своем воображении, привнесло во все происходящее романтический оттенок и даже придало некую чарующую привлекательность шуму, грязи и неудобствам огромного лагеря. И Аш неспешным шагом вернулся к своей палатке, напевая себе под нос старую детскую песенку, в которой говорилось о даме, ехавшей к Банбери-кросс «с кольцами на пальцах и бубенцами на щиколках», и вспоминая имена легендарных красавиц, чьи истории описаны в «Раджастхане» Тода[37]: четырнадцатилетней Хамеду, супруги Хамаяна; прелестной Падмини, «прекраснейшей на свете», чья роковая красота стала причиной первого и самого страшного разграбления Читора; Мумтаз-Махал, «Жемчужины Дворца», в память о которой скорбящий муж воздвиг беломраморное чудо Тадж-Махал. Наверное, Уолли все-таки прав и все принцессы действительно прекрасны.

Слишком заинтересованный невестами, Аш окинул лишь беглым взглядом всех остальных присутствующих, на иных из которых стоило бы обратить внимание. А поскольку на следующий день они собирались закончить переход на окраине городка, где размещался маленький британский гарнизон, он поехал вперед, чтобы переговорить с командиром, и в тот вечер больше не видел почти никого из своих подопечных, ибо начальник гарнизона пригласил его на обед.

В отличие от Уолли хозяин дома считал, что британскому офицеру, получившему такое задание, какое поручили Ашу, можно только посочувствовать, о чем он и сообщил, когда они пили портвейн и курили сигары после обеда.

– Признаться, я вам не завидую, – сказал начальник гарнизона. – Слава богу, мне вряд ли когда-нибудь поручат подобное дело! Должно быть, почти невозможно жить среди такого множества туземцев, не попадая впросак по двадцать раз на дню, и, честно говоря, я не представляю, как вам это удается.

– Вы о чем? – недоуменно спросил Аш.

– Да об этих кастовых делах. С мусульманами трудностей не возникает: они не придают особого значения тому, в чьем обществе едят и пьют или кто готовит и подает пищу, и у них мало религиозных табу. Но индусы со своими кастами зачастую создают самые ужасные проблемы. Они настолько связаны различными замысловатыми правилами, традициями и ограничениями, налагаемыми на них религией, что чужак среди них должен держаться как Агаг[38], чтобы ненароком не оскорбить их или не поставить в неловкое положение. Признаться, я нахожу это чертовски сложной проблемой.

Дабы проиллюстрировать изъяны кастовой системы, начальник гарнизона поведал длинную историю про одного сипая, который был ранен в битве и оставлен на поле боя, сочтенный за мертвого, но потом очнулся и много дней брел по джунглям, еле живой от голода, в горячечном жару, с помраченным от жажды рассудком. В конце концов он повстречал маленькую девочку, пасшую коз, и она дала несчастному молока, которое, несомненно спасло ему жизнь. В скором времени он случайно наткнулся на нескольких солдат из своего полка, и они доставили его в ближайший госпиталь, где он пролежал в тяжелой болезни много месяцев, прежде чем выписался и вернулся к своим служебным обязанностям. Через несколько лет он получил отпуск для поездки домой и по прибытии туда рассказал свою историю. Отец сипая моментально заявил, что, судя по описанию, девочка могла принадлежать к касте неприкасаемых, а коли так, значит, его сын осквернен и не может оставаться в родном доме, потому что своим присутствием оскверняет его. Никакие доводы не возымели действия, и не только семья, но и все жители деревни отвернулись от него как от парии и нечистого. И лишь после дорогостоящих обрядов (за проведение которых жрецы потребовали у него все накопленные за жизнь сбережения до последней аны) он был объявлен «очищенным» и получил разрешение снова войти в родной дом.

– И все это только потому, – сказал начальник гарнизона в заключение, – что когда-то бедняга, обезумевший от тяжелых ран и жажды, находившийся при последнем издыхании, принял чашку молока из рук ребенка, предположительно принадлежавшего к касте неприкасаемых. Очевидно, ему следовало предпочесть мучительную смерть малой вероятности осквернения. Ну что вы на это скажете? И уверяю вас, история совершенно правдива: один мой родственник услышал ее от самого сипая. Она просто показывает, с чем нам приходится сталкиваться в этой стране. Впрочем, полагаю, вы и сами уже узнали это.

Аш узнал это много лет назад. Но он не стал говорить этого, а сказал лишь, что, по его мнению, фанатичное почитание буквы закона и навязчивый страх осквернения распространены главным образом среди жрецов (которые извлекают из них выгоду) и представителей средних слоев общества. Знать в меньшей степени одержима таким страхом, а принцы крови, уверенные в своем превосходстве над людьми низшего происхождения, обычно считают себя вправе толковать общепринятые правила в соответствии со своими прихотями – несомненно, подбодренные сознанием, что, если они выйдут за границы дозволенного, им достаточно заплатить браминам, и те оправдают их в глазах богов.

– Дело здесь не в широте взглядов и терпимости, – сказал Аш. – Просто они твердо верят в богоданное право монархов, что неудивительно, если вспомнить, что многие княжеские династии убеждены в своем происхождении от того или иного бога – или от солнца, или от луны. А когда веришь в такое, ты обязательно чувствуешь себя не совсем таким, как остальные люди, и можешь позволить себе поступки, каких представители менее благородных и древних родов никогда не посмеют совершить.

– Возможно, вы правы, – согласился начальник гарнизона. – Но, должен признать, я незнаком ни с одним из правящих князей. Еще портвейна?

Разговор перешел на охоту и лошадей, и Аш вернулся в свою палатку далеко за полночь.

Назавтра с утра пораньше зарядил дождь и подул крепкий ветер, и потому Аш смог поспать подольше: при таких погодных условиях лагерь снимался с места позже обычного. Из-за скверной погоды он снова лишился возможности уделить достаточное внимание своим многочисленным спутникам, которые, в отличие от него, спасаясь от дождя, кутались в плащи или одеяла, скрывавшие лица. Впрочем, Аш не беспокоился на сей счет – позже у него будет времени с избытком– и с великим удовольствием рысил себе по дороге в молчании. Даже перспектива провести день в мокром седле, низко наклонив голову, чтобы спрятать лицо от порывистого ветра, яростно треплющего мокрый плащ, и хлестких дождевых струй, казалась бесконечно предпочтительнее унылого прозябания за письменным столом в равалпиндской конторе. Почти полное отсутствие всякой бумажной работы являлось, по мнению Аша, одним из главных преимуществ нынешней его миссии; второе же заключалось в том, что любые вероятные проблемы скорее всего окажутся знакомыми и будут отличаться от проблем, часто возникавших на полковых дурбарах, лишь по степени важности, но не по существу, а потому справиться с ними не составит труда.

Но здесь он ошибался, и вечером того самого дня ему предстояло столкнуться с проблемой не только незнакомой, но и в высшей степени трудноразрешимой. И потенциально чрезвычайно опасной.

В том, что он оказался совершенно не готов к ней, был виноват главным образом он сам, хотя недостаточно подробные переговоры по делу между военным штабом в Равалпинди и командующим корпуса разведчиков вкупе с недостаточно обстоятельными инструкциями со стороны политического департамента и болезнью окружного инспектора тоже могли сыграть свою роль. Но именно изначальное пренебрежительное отношение Аша к возложенной на него миссии, воспринятой им как необходимость выступить «в роли пастушьей собаки и провожатого для двух неряшливых девиц и кучки визгливых женщин», привело к тому, что он допустил ошибку, какую часто совершал в младших классах школы, – не счел нужным сделать домашнее задание.

Вина лежала на нем одном. Он просто-напросто не потрудился ничего узнать об истории и связях княжества, принцесс которого собирался эскортировать на бракосочетание, а начальство в Равалпинди не снабдило Аша никакой информацией, полагая, что окружной инспектор мистер Картер введет его в курс дела, и никак не предвидя, что приступ малярии помешает упомянутому джентльмену сделать это. В результате Аш приступил к выполнению своих обязанностей в состоянии блаженного неведения, ни сном ни духом не догадываясь о грядущих трудностях. Даже известие, что младший брат махараджи в самый последний момент решил присоединиться к свите и будет путешествовать с ними, не произвело на него особого впечатления. В конце концов, почему бы ребенку не сопроводить своих сестер на свадьбу? Он не придал присутствию юного Джхоти никакого значения и, один раз вежливо справившись о здоровье мальчика, напрочь о нем забыл. Но в тот вечер, после наступления темноты, один из слуг явился к Ашу с сообщением, что принц полностью оправился от недомогания и желает увидеться с ним.

Дождь несколько часов назад закончился, и небо снова было ясным, когда Аша, одетого по такому случаю в парадную форму, снова провели через шумный, освещенный фонарями лагерь к расположенной неподалеку от шатра принцесс палатке, возле которой стоял вооруженный древним тулваром стражник и ждал зевающий слуга, готовый ввести посетителя к высокой особе. Снаружи на железном шесте висел один-единственный фонарь «молния», и, войдя в палатку, Аш на мгновение зажмурился, ослепленный ярким светом полудюжины европейских ламп, которые обычно использовались с шелковыми или бархатными абажурами, но сейчас стояли неприкрытые на низких столиках, выстроенных полукругом перед грудой подушек, где сидел пухлый бледный мальчик.

Несмотря на полноту и бледность, он был красивым ребенком, и щурившийся от света Аш внезапно вспомнил Лалджи, каким он увидел его в первый день своего пребывания в Хава-Махале. Мальчик был примерно того же возраста, что и Лалджи в ту пору, и – насколько Аш помнил ювераджа – походил на него, точно родной брат. Хотя Лалджи значительно уступал в привлекательности этому ребенку и уж точно не поднялся бы на ноги, дабы поприветствовать гостя, как сделал Джхоти. Сходство между ними заключалось главным образом в одежде и выражении лица, ибо Лалджи тогда был одет в похожий наряд и тоже казался мрачным, раздраженным – и очень напуганным.

Аш низко поклонился в ответ на приветствие мальчика и подумал при этом, что, если все принцессы (согласно утверждению Уолли) прекрасны, остается лишь сожалеть, что все юные принцы непременно одутловаты, раздражены и напуганы. Во всяком случае, все, каких он встречал прежде.

Абсурдность этой мысли вызвала у него улыбку, и он все еще продолжал улыбаться, когда выпрямился и… посмотрел прямо в лицо, которое даже сейчас, по прошествии многих лет, узнал мгновенно, оцепенев от потрясения, – лицо мужчины, стоявшего сразу за маленьким принцем и всего в трех шагах от него самого, чьи прищуренные глаза имели все то же коварное, все то же жутковатое холодно-оценивающее и злобное выражение, столь хорошо знакомое Ашу в далекую пору, когда их обладатель был любимым придворным Лалджи и шпионом нотч.

Это был Биджу Рам.

Улыбка на лице Аша застыла, превратившись в окаменелую гримасу, и сердце у него подпрыгнуло и забилось неровно. Быть такого не может! Наверное, он ошибается! Однако он знал, что не ошибается. И в следующий миг отчетливо понял, почему мальчик по имени Джхоти напомнил ему Лалджи: просто Джхоти приходился Лалджи либо родным, либо двоюродным братом.

Он не мог быть Нанду в силу своего возраста. Но у нотч было еще двое сыновей, и впоследствии она вполне могла родить еще нескольких. Или это сын Лалджи?.. Да нет, вряд ли. Значит, двоюродный брат или племянник? Сын или внук одного из братьев прежнего раджи Гулкота?..

Аш осознал, что несколько присутствующих начинают смотреть на него с любопытством, но в прищуренных глазах Биджу Рама нет ни тени узнавания. Обычное коварство – да. И злоба. А оценивающее выражение, вероятно, просто означало, что Биджу Рам пытается определить степень важности нового сахиба и прикидывает, придется ли ему угождать, – ибо ни при каких обстоятельствах он не смог бы узнать в этом сахибе конюшонка, много лет назад спасшего жизнь ювераджу Гулкота.

Аш с усилием отвел глаза и принялся отвечать на вежливые вопросы маленького принца. Вскоре сердце у него забилось ровно, и он смог окинуть беглым взглядом палатку, проверяя, нет ли там еще кого из знакомых. Таких оказалось по меньшей мере двое. Но все равно опасность разоблачения не грозила Ашу, поскольку никто в Гулкоте, кроме Кода Дада (а тот никогда никому не сказал бы), не мог знать, что сын Ситы в действительности являлся ангрези. Ничто не связывало мальчика Ашока с капитаном Аштоном Пелам-Мартином из корпуса разведчиков, и между ними было мало сходства. Но вот Биджу Рам не изменился. Правда, он заметно растолстел и начал седеть, и морщины у него на лице, появившиеся от разгульного образа жизни еще в молодые годы, стали глубже – но и только. Он остался таким же холеным, щеголеватым и коварным, и он по-прежнему носил подвеску с огромным бриллиантом в одном ухе. Но почему он здесь и в каком родстве состоит юверадж Гулкота с десятилетним Джхоти? И кого или чего боится маленький мальчик?

Аш слишком часто видел страх, чтобы не узнать его сейчас. Все признаки страха были налицо: расширенные, лихорадочно блестящие глаза и быстрые взгляды, постоянно бросаемые налево-направо и через плечо; напряженные мышцы и резкие, нервные повороты головы; непроизвольная дрожь рук и судорожно сжатые кулаки.

Именно так в свое время выглядел и Лалджи, с полным на то основанием. Но этот мальчик не наследник престола. Он всего лишь младший брат махараджи, а потому едва ли кто-нибудь может желать ему зла. Скорее всего, он просто сбежал из дворца, чтобы присоединиться к свадебной процессии против воли старших, и только теперь начал сознавать последствия своей выходки.

«Возможно, он просто избалованный мальчишка, который зашел слишком далеко и боится крепкой взбучки, – подумал Аш. – И если он действительно сбежал без спроса, бьюсь об заклад, что по наущению Биджу Рама… Я должен разузнать побольше о его семье. Обо всех родственниках. Мне следовало сделать это раньше».

Маленький принц принялся представлять присутствующих, и Аш поприветствовал Биджу Рама и обменялся с ним несколькими формальными фразами, приличествующими случаю, прежде чем перешел к следующему человеку. Через десять минут встреча завершилась, и он зашагал в полумраке через лагерь, слегка дрожа – не только потому, что ночной воздух показался холодным после жаркой, слишком ярко освещенной палатки. Аш глубоко, прерывисто вздохнул, испытывая такое облегчение, будто минуту назад вырвался из ловушки, и со стыдом обнаружил, что ладони у него ноют там, где остались глубокие следы от ногтей: он лишь сейчас заметил, что все это время крепко стискивал кулаки.

Той ночью палатка Аша стояла под баньяном ярдах в пятидесяти от границы лагеря, за скоплением палаток поменьше, где размещались его личные слуги. Проходя мимо них, он передумал посылать за одним из каридкотских секретарей, так как увидел Махду, курящего кальян на свежем воздухе, и сообразил, что старик наверняка уже успел разведать всю информацию о правящей династии Каридкота, какой располагает любой житель этого княжества. Махду любил сплетничать, а поскольку он вступил в общение со многими людьми, незнакомыми Ашу, он явно узнал такие вещи, которые не принято рассказывать сахибам.

Аш остановился возле старика и сказал приглушенным голосом:

– Пойдем поговорим в моей палатке, ча-ча, мне нужен совет. Возможно, ты сумеешь сообщить мне много полезного. Давай руку. Я понесу кальян.

В палатке Аша висел фонарь «молния» с прикрученным фитилем, но он предпочел сесть снаружи, под узким навесом в густой тени баньяна, откуда открывался вид на широкую равнину, тускло освещенную звездами. Махду удобно устроился на корточках, а Ашу, облаченному в стесняющую движения парадную форму, пришлось удовольствоваться складным стулом.

– Что ты хочешь знать, бета?[39] – спросил старик, используя обычное в прошлом обращение, крайне редко употребляемое в последнее время.

Аш ответил не сразу. С минуту он сидел молча, прислушиваясь к бульканью кальяна и приводя в порядок свои мысли. Наконец он медленно проговорил:

– Прежде всего я хочу знать, какая связь существует между махараджей Каридкота, чьих сестер мы сопровождаем на бракосочетание и чей брат путешествует с нами, и неким раджой Гулкота. Такая связь есть, я уверен.

– Ну разумеется, – удивленно ответил Махду. – Это один и тот же человек. Владения махараджи Каридкота граничили с владениями его двоюродного брата, раджи Гулкота, и, когда махараджа умер, не оставив наследника, раджа отправился в Калькутту и заявил самому лат-сахибу о своих притязаниях на земли и титул брата. Поскольку он приходился покойному самым близким родственником, его требование было удовлетворено, и два княжества объединились в одно, которое переименовали в Каридкот. Как так вышло, что ты этого не знаешь?

– Просто я слепец… и дурак! – Аш говорил почти шепотом, но в нем слышалась глубокая горечь, поразившая Махду. – Я страшно разозлился, когда понял, что для генералов в Равалпинди это задание всего лишь предлог, чтобы отослать меня подальше от моих друзей на границе, и даже не потрудился задать какие-то вопросы и хоть что-то выяснить. Хоть что-то!

– Но какая тебе разница, кто они такие, это княжеское семейство? Какое тебе дело до них? – спросил старик, встревоженный странным тоном Аша.

Махду не знал истории про Гулкот. Полковник Андерсон посоветовал держать ее в тайне на том основании, что чем меньше людей будет знать о прошлом Аша, тем лучше, ведь жизнь мальчика зависела от того, насколько основательно затеряются его следы. Ашу запрещалось упоминать о своей жизни в Гулкоте при Махду или Ала Яре, и он не желал ничего рассказывать сейчас. Вместо этого он сказал:

– Человек должен располагать всей возможной информацией о людях, находящихся на его попечении, чтобы… случайно не оскорбить их по неведению. Но сегодня я понял, что не знаю ровным счетом ничего. Даже того… Когда умер старый раджа, Махду? И кто такой этот старик, которого мне представили как его брата?

– Рао-сахиб? Он всего лишь сводный брат, года на два старше. Будучи сыном наложницы, он не мог унаследовать престол, который перешел к младшему сыну, рожденному рани. Но Рао-сахиб всегда пользовался любовью и уважением в семье. Что же касается раджи, то есть махараджи, то он умер года три назад, кажется. И именно его сын, брат наших раджкумари, сейчас восседает на престоле.

– Лалджи, – прошептал Аш.

– Кто?

– Старший сын. Это его «молочное» имя. Но ведь ему сейчас должно быть…

Аш осекся, внезапно вспомнив, что окружной инспектор назвал махараджу Каридкота «еще совсем мальчиком, которому и семнадцати не исполнилось».

– Нет-нет. Это сын не от первой жены, а от другой. Младший сын. Старший погиб за несколько лет до кончины отца. По слухам, он играл с обезьянкой на крепостной стене, сорвался с нее и разбился насмерть. Это был несчастный случай, – сказал Махду, а потом тихо добавил: – По крайней мере, так говорят.

«Несчастный случай!» – подумал Аш. Такой же несчастный случай, какой едва не произошел раньше. Не сам ли Биджу Рам столкнул ювераджа со стены? Или Панва, или… Бедный Лалджи! Аш содрогнулся, представив последний момент леденящего ужаса и долгое, долгое падение с крепостной стены на скалы внизу. Бедный Лалджи… бедный маленький юверадж. Значит, они все-таки расправились с ним и нотч победила. Именно ее сын Нанду – испорченный, невоспитанный ребенок, истошно вопящий, когда его выдворяли из приемного зала во время визита в Гулкот полковника Бинга, – именно он сейчас был махараджей нового княжества Каридкот. А Лалджи умер…

– Похоже, эта семья претерпела много бедствий в последние годы, – задумчиво проговорил Махду, посасывая чубук кальяна. – Старый махараджа тоже расшибся насмерть. Мне сказали, он охотился с соколом, когда его лошадь вдруг понесла и сорвалась в глубокое ущелье. Все решили, что лошадь укусила пчела. Чрезвычайно прискорбно для его новой жены… Я упомянул, что незадолго до смерти он взял еще одну жену? Ну да, четвертую, а первые две умерли. Говорят, она была молода и очень красива, дочь богатого заминдара…

Кальян снова забулькал, и этот звук показался Ашу злобным хихиканьем с явственными коварными нотками.

– По слухам, – тихо продолжал Махду, – третья рани пришла в бешенство и грозилась наложить на себя руки. Но ей не пришлось этого делать, ибо муж вскоре погиб и молодую жену сожгли вместе с ним на погребальном костре.

– Сати? Но ведь этот обычай запрещен, – резко сказал Аш. – Это противозаконно.

– Возможно, мой мальчик. Но князья по-прежнему ни с чем не считаются: во многих княжествах они творят что хотят, и об этом всегда становится известно слишком поздно. Девушка обратилась в пепел задолго до того, как кто-либо смог вмешаться. Похоже, старшая рани тоже рвалась присоединиться к ней на костре, но служанки заперли ее в комнате, откуда она не могла выбраться, и послали за сахибом из политического департамента, который как раз тогда находился в отлучке и потому не успел приехать вовремя, чтобы запретить младшей рани стать сати.

– Весьма удобно для старшей рани, которая, полагаю, взяла в свои руки реальную власть в Каридкоте, – сухо заметил Аш.

– Пожалуй, – согласился Махду. – Что довольно странно, ведь, по слухам, раньше она была танцовщицей в Кашмире. Однако более двух лет она являлась истинной правительницей княжества и умерла в звании махарани.

– Она умерла? – воскликнул Аш, потрясенный.

Почему-то такое казалось невозможным. Он никогда даже не видел Джану-рани, но она имела огромное влияние в Хава-Махале, и у него просто в голове не укладывалось, что этой неистовой, безжалостной женщины, полностью подчинившей себе раджу и замышлявшей убить Лалджи и самого Аша, больше нет в живых. Все равно как если бы сам дворец-крепость рухнул, ибо она казалась неуязвимой.

– А тебе рассказали, как это случилось, ча-ча?

Мудрые старые глаза Махду блеснули в слабом свете от кальяна, когда он искоса взглянул на Аша и тихо проговорил:

– Она поссорилась со своим старшим сыном и в скором времени скончалась – поела отравленного винограда.

У Аша перехватило дыхание.

– Ты имеешь в виду… Нет! В жизни не поверю! Только не родную мать!

– Разве я сказал, что это сделал он? Нет-нет! – Махду испуганно помахал ладонью, словно отгоняя от себя напасть. – Разумеется, был проведен талаш[40], и в ходе его выяснилось, что она сама отравила виноград, намереваясь избавиться от полчищ ворон в саду, и, видимо, по невнимательности оставила несколько ягод на собственном блюде…

Кальян снова коварно захихикал, но Махду еще не закончил.

– Я уже сказал тебе, что нынешний правитель Каридкота претерпел много несчастий? Сначала старший брат, потом отец, а через два года и мать. А до них – один из двух маленьких братьев и сестра, которые все умерли во младенчестве в год, когда холера унесла жизни многих детей, да и взрослых мужчин и женщин тоже. Теперь у махараджи остался только один брат – маленький принц, что находится здесь с нами. И только одна родная сестра, младшая из двух раджкумари, отправленных в такую даль для бракосочетания. А старшая приходится махарадже лишь сводной сестрой – она дочь второй жены его отца, которая, говорят, была чужеземкой.

«Джули!» – подумал Аш, глубоко потрясенный этой мыслью. Так значит, высокая женщина с лицом, прикрытым краешком сари, которую он видел в шатре невест два дня назад, – это та самая малолетняя дочка фаранги-рани, Анджули, заброшенная невзрачная девочка, которую нотч презрительно сравнивала с незрелым плодом манго и все во Дворце ветров называли Каири-Баи. Это была Джули, а он и не знал!

Аш долго сидел в молчании, глядя на звездное небо и оживляя в памяти прошлое, пока лагерь у него за спиной отходил ко сну. Голоса людей и животных постепенно стихли, превратившись в неясный гул, который терялся в шелесте баньяновых листьев, колеблемых дыханием ночного ветра, а кальян Махду ритмично булькал аккомпанементом к монотонному бою далекого барабана и вою шакальей стаи на равнине. Но Аш не слышал этих звуков, он находился далеко отсюда – как в пространстве, так и во времени – и разговаривал с маленькой девочкой на балконе полуразрушенной башни, откуда открывался вид на вечные снега Дур-Хаймы…

Как он мог почти напрочь забыть Джули, когда она составляла столь значительную часть его жизни в Хава-Махале? Нет, он ее не забыл – он ничего не забыл. Просто задвинул ее в дальний уголок памяти и никогда не думал о ней – возможно, потому, что всегда считал ее присутствие в своей жизни чем-то само собой разумеющимся…

Позже той ночью, когда Махду ушел, Аш отпер маленькую жестяную шкатулку, купленную давным-давно на первые карманные деньги. В ней хранились самые дорогие его сердцу предметы: серебряное колечко Ситы, последнее незаконченное письмо отца, часы, подаренные полковником Андерсоном в день их прибытия в Пелам-Аббас, первая пара запонок и дюжина других безделиц. Он перерыл все в поисках чего-то и в конце концов вытряхнул содержимое шкатулки на свою походную кровать. Да, он никуда не делся, маленький плоский квадратик сложенной в несколько раз пожелтевшей от времени бумаги.

Аш поднес крохотный пакетик к лампе, развернул и долго смотрел на предмет, находившийся в нем: кусочек перламутра, являвшийся половинкой китайской фишки в форме рыбки. Кто-то – фаранги-рани? – просверлил дырочку в глазу рыбки и пропустил через нее шелковый шнурок, чтобы носить на шее, как носила Джули. У Джули не было вещи дороже, но все же она подарила единственное свое сокровище Ашу на память и попросила не забывать ее, а он даже не удосужился хоть раз подумать о ней, занятый другими, более важными мыслями. А с отъездом Кода Дада из Гулкота некому стало передавать ему новости о событиях во дворце, потому что никто там – даже Хира Лал – не знал, что сталось с Ашем и куда он подался.

Той ночью Аш почти не спал, и, пока он лежал, глядя в темноту, сотни разных незначительных эпизодов прошлой жизни, забытых с течением лет, оживали в памяти и проносились перед мысленным взором. Ночь фейерверков и пиршеств по случаю рождения сына Джану-рани – Нанду, нынешнего махараджи Каридкота. Имена и лица товарищей по играм на гулкотских улицах – Гопи, Читу, Джаджата, Шоки и других. Смерть маленького мангуста Туку и разговор с Хира Л алом, который советует ему относиться к Лалджи терпимо, ибо он, Ашок, гораздо счастливее своего господина. Вот Джули приносит ему серебряную монетку достоинством в четыре аны и говорит, что им надо начать копить деньги на дом, который они построят в долине Ситы. А вот они вдвоем прячут драгоценную монетку под расшатавшимся камнем в полу Королевского балкона. Они собирались время от времени пополнять свои сбережения, но не получили такой возможности, и сейчас было странно думать, что монетка (если только Джули не забрала ее оттуда позже) по-прежнему лежит под камнем, спрятанная и забытая, – как половинка талисмана, которая долго пролежала на самом дне шкатулки, не попадаясь на глаза и не напоминая о себе…

Звезды уже начали бледнеть, когда Аш наконец заснул, и за мгновение до того, как веки его сомкнулись, в памяти всплыла фраза из какого-то давнего разговора, которую произнес он сам, хотя не помнил, в какой связи.

«Будь я на твоем месте, Джули, я бы никогда не вышел замуж. Это слишком опасно».

«Почему опасно?» – вяло подумал Аш, погружаясь в сон.

– Ахсти! Ахсти! Кхабадар, Премкулли. Шабаш, мера моти… аб ек ор. Бас, бас! Кья курта олоо? Никал-джао! Арре! Арре! Хай! Хай! Хай!..

Многотысячная толпа переходила реку вброд под обычные возбужденные вопли и крики, и, как всегда, одна из повозок застряла на полпути и ее вытягивал слон.

Мулрадж, командовавший контингентом каридкотских войск, поехал вперед с Ашем, чтобы проверить глубину брода, и сейчас они двое спокойно сидели на противоположном берегу, наблюдая с высокого утеса за беспорядочной толпой, перебиравшейся через реку.

– Если они не поторопятся, – заметил Мулрадж, – последние не успеют добраться до берега до наступления темноты. Хай май, как у них все медленно получается!

Аш рассеянно кивнул, по-прежнему не сводя глаз с людей, шлепающих по отмелям или идущих по колено в воде на середине реки. Прошло три дня с тех пор, как он столкнулся нос к носу с Биджу Рамом и узнал, что Каридкот и Гулкот – это одно и то же княжество, и после того вечера он стал внимательнее вглядываться в лица и опознал довольно многих. Среди одних только махаутов он насчитал более пяти знакомых мужчин, прежде служивших в слоновнике Хава-Махала. Были и другие: дворцовые чиновники, саисы, служащие гулкотской армии и несколько слуг и придворных, которые еще четыре дня назад вряд ли привлекли бы его внимание, но теперь, в свете новой информации, внезапно оказались знакомыми.

Даже слон Премкулли, сейчас призываемый своим махаутом к осторожности, был старым другом, которого он много раз кормил сахарным тростником… Последние лучи заходящего солнца засверкали на воде золотым блеском, слепящим глаза, и Аш перестал различать лица людей и повернулся к Мулраджу, чтобы обсудить с ним различные организационные вопросы.

Слуги и попутчики с вьючными животными переправлялись через реку первыми, чтобы успеть поставить палатки, разжечь костры и заняться стряпней. Невесты же с ближайшим своим окружением обычно предпочитали несколько отставать от них, чтобы прибывать на место стоянки ко времени, когда там все будет готово. Сегодня они остановились на привал в роще примерно в полумиле от брода и, зная, что лагерь разобьют на первом же удобном месте за рекой, провели там вторую половину дня в ожидании команды двигаться дальше. Деревья уже кишели птицами, устраивающимися на ночлег в своих гнездах, когда появился посыльный с сообщением, что можно продолжать путь, а пока они собирались, солнце скрылось за горизонтом. В сопровождении тылового отряда примерно из тридцати солдат каридкотской армии они наконец неспешно двинулись дальше и прибыли к броду уже в сумерках.

Дата добавления: 2015-05-26