Роль социальной мобильности и коммуникации

В первом приближении можно было бы выделить три процесса, играющих решающую роль в подобного рода трансформации: (1) социальный и/или политический кризис старого порядка, характеризующийся новыми горизонтами и уровнями напряженности; (2) возникновение разногласий между влиятельными группами населения; (3) утрата веры в традиционные нравственные системы, а кроме того, упадок религиозного авторитета, даже если это касалось только малого числа интеллектуалов (но не считая тех, которые находились под влиянием рационализма Просвещения, а также представителей иных раскольнических течений). В целом нам ясно, что будущие исследования должны будут уделить больше внимания этим разнообразным аспектам кризиса, а также тому, насколько патриоты были способны или готовы дать своей реакции на эти аспекты национальное - а не просто социальное или политическое - выражение. Если на данном этапе определенные группы интеллектуалов начинали проводить по-настоящему националистическую агитацию, то впоследствии это приводило национальное движение к критической фазе В. Однако отсюда автоматически не следовало рождения новой нации, для формирования которой требовались еще и другие условия. Поскольку мы еще должны поставить вопрос: при каких обстоятельствах такая агитация способствовала в итоге успешному переходу к массовому движению фазы С, способному полностью воплотить в жизнь национальную программу?

Ученые в области социальных наук выдвигали различные теории, чтобы объяснить подобную трансформацию, но они едва ли могут нас удовлетворить, поскольку не соответствуют эмпирическим данным. Например, Эрнест Геллнер самым тесным образом связывает рост "национализма" с функциональными потребностями индустриализации [6]. Тем не менее большинство национальных движений в Европе родились как раз до появления современной промышленности и, как правило, проходили решающую в своем развитии фазу В до всякого соприкосновения с ней, причем многие из них, кстати сказать, в преимущественно аграрных условиях. Но если подобные изъяны характерны для большей части социологической литературы, то мы, с другой стороны, не можем просто ограничиться индуктивными описаниями, столь любимыми историографами традиционалистского толка. Поэтому давайте рассмотрим два фактора, по-разному обозначаемых разными авторами, но по существу своему являющихся объектами некоторого согласия в данной сфере. Приняв словарь Карла Дойча, мы можем назвать эти факторы социальной мобильностью и коммуникацией [7]. В этом пункте ситуация кажется на первый взгляд сравнительно однозначной. Мы можем подтвердить, что в большинстве случаев члены патриотических групп принадлежали к профессиям с довольно высокой вертикальной мобильностью и в них никогда не преобладали рекруты из групп с низкой социальной мобильностью, вроде крестьян. Таким образом, высокий уровень социальной мобильности, по-видимому, служил благоприятным условием для принятия патриотических программ на фазе В. И все бы шло хорошо, однако, к сожалению, нам известно, что это также часто способствовало успешному выдвижению тех же самых групп наверх и принятию их в ряды правящей нации. Сходным образом и социальная коммуникация, как способ передачи информации о действительности и о подходах к ней, безусловно, сыграла важную миссию в приближении современного капиталистического общества, и если мы проанализируем занятия патриотов, то придем к выводу, что их национальная агитация была в первую очередь обращена к тем членам недоминантных этнических групп, которые имели возможность пользоваться наилучшими каналами подобного рода коммуникации. Территориальный анализ дает тот же самый результат: регионы с наиболее развитой сетью коммуникаций были в наибольшей степени восприимчивы к подобной агитации. Поэтому нам кажется оправданной точка зрения Дойча, согласно которой рост национальных движений (он имел в виду национализм) происходил бок о бок с прогрессом социальных связей и мобильности, которые также развиваются не сами по себе, а в рамках более всеобъемлющей трансформации общества [8].

Тем не менее необходимо сопоставить эту гипотезу с исторической реальностью, по крайней мере в двух экстремальных случаях. Как одну из таких крайностей нам следует взять пример района Полесья в Польше в период между первой и второй мировыми войнами - области с минимальной социальной мобильностью, очень слабо связанной с рынком и малограмотной. Когда во время переписи 1919 года ее жителей спросили об их национальности, большинство из них дали незамысловатый ответ: "Тутошние мы" [9]. Такая же картина преобладала в Восточной Литве, Западной Пруссии, Нижних Лужицах и разных регионах Балкан. Но как обстоит дело в противоположном случае? Могут ли интенсивный рост коммуникации и высокий коэффициент мобильности считаться причинами успеха на фазе В? Никоим образом, поскольку опыт таких земель, как Уэльс, Бельгия, Британия или Шлезвиг, напротив, показывает, что эти факторы вполне могут сочетаться со слабой восприимчивостью населения к национальной агитации в условиях, когда решающее значение имеет вызревающий конституционный порядок.

Дата добавления: 2015-05-29