Прижизненное завещание писателя и авантюриста Феликса Сруля-Рабиновича

Будучи в абсолютной уверенности, что вся история моего восхождения к вершинам известности будет кем-то прочитана, готов и напутствовать его в этом чтении.

Первый вопрос, который возникает у читателя по мере углубления в текст, касается правдивости всей истории, ибо те ее части, которые являются теоретическими, содержат множество реальных фактов: не есть ли это намек, что и моя история правдива и что на земле существуют прототипы — то есть существуем мы? Ответить на это крайне сложно, потому что одного из нас уже нет. Кого? Оставляю этот вопрос без ответа. Достаточно, что есть автор.

Второй вопрос сводится к справедливому желанию знать: есть ли в море чтива книги, написанные тогда еще «нами»? На это ответить проще простого: эти книги существуют, надо только правильно читать то, что по стилю, почерку напоминает процитированное и рассказанное своими словами на этих страницах.

Третий вопрос: будут ли еще книги обоих авторов или хотя бы одного из них? Ответ на этот вопрос зависит не от меня.

Завещание потому и завещание, что в нем содержится некий наказ на случай ухода второго «двойника». А уход этот не за горами, потому что не может долго и безбедно жить человек, который не видит в зеркале своего отражения.

Наказ этот адресован, разумеется, Оле. У нее, само собой, сохранились вторые экземпляры всех рукописей из затонувшего чемодана. Если первую книгу мы запустили, что называется, «при жизни автора», то вторая и третьи книги были ввергнуты в мир уже мною с подачи Оли: умница, она все поняла и сразу же выслала мне по моей просьбе «Анти-Лолиту» и «Сестер Карамазовых». Сейчас она держит паузу, потому что четвертая книга — о ней. А в моем наказе содержится и такое требование: первым должен все читать ее муж. Только он решает, быть или не быть публикации. Вот такое чудачество.

Я уехал в Германию в самый разгар скандала, вызванного публикацией в либерально-демократическом журнале повести Сруля «Стукач». Так они обозвали нашу «Медузу». Красное издательство назвало книгу «Лик Горгоны». И только нормальное и престижное издательство выпустило ее, как надо: «Медуза, или Муза». Оно же выпустило и две другие книги: «Анти-Лолиту» и «Сестер Карамазовых».

Несколько слов о названии первой книги. сначала она называлась «Голова Медузы». Потом просто «Медуза». Потом к ней добавилось «или Муза». Те же буквы, взятые из «Медузы», но намек на антивдохновение. Всё. Следует сказать еще об одной рукописи — повести «Кукла». Эта совсем не «моя» повесть практически не была прописана — вся из фрагментов. Попала она ко мне в жутчайшем виде: изорванная, залитая Бог знает чем, с отпечатками подошв, стаканов и чуть ли не зубов. Сейчас она на моем столе, я тихонечко очищаю ее в прямом и переносном смысле с помощью компьютера, сканера и принтера, недавно приобретенных на гонорары. Ее, повести, очарование, девственная прелесть проступают все более. На полях я нашел и настоящее название: «Я». Хорошее название для последней книги — она и будет последней, что бы ни решили Оля с мужем. Рукопись «Я» передала мне Соня, вы не поверите, в пластиковом мешке, в виде бумажного мусора. В мусоре таился жемчуг. Напечатать ее будет трудно. Она закроет сразу не только все предыдущее, написанное нами, но и такими же, как мы, а такие сейчас и составляют всю писательскую когорту.

Надежда звонит то из Парижа, то из Цюриха. Вероятно, у нее есть или был швейцарский муж. О встрече мы больше не договариваемся.

Соня в Америке, у нее муж — богатый еврейский негоциант. Мать ее жива, отец все время в реанимации или дома, на попечении сиделок и врачей.

На него, тяжелобольного, прямо в больнице было совершено нападение, он чудом выжил.

Для воплощения рукописи в книгу есть все: тексты, чадо, чрево. Под «чревом» я подразумеваю разверстый могильный зев.

Сам я собрался жить долго. Кого же поджидает эта открытая пасть? Нетрудно догадаться.

Я вожу пером по великолепным строчкам «Куклы», правлю и думаю: «Зачем он кинулся... во все тяжкие?» И нахожу ответ: с прекрасным, написанным сердцем, писатель в наши дни обречен. И смотрю на свою руку: стареющая, в морщинах у запястья, хищная, неутомимая рука — рука писателя...

Москва — Мюльхайм, 2000

Дата добавления: 2015-05-29