Марсель Пруст (Marcel Proust) 1871—1922

В поисках утраченного времени (A la recherche du temps perdu)

Цикл романов (1913-1927)

I. ПО НАПРАВЛЕНИЮ К СВАНУ (Du cote de chez Swann)

Время ускользает в краткий миг между сном и пробуждением, В те­чение нескольких секунд повествователю Марселю кажется, будто он превратился в то, о чем прочитал накануне. Разум силится определить местонахождение спальной комнаты. Неужели это дом дедушки в Комбре, и Марсель заснул, не дождавшись, когда мама придет с ним проститься? Или же это имение госпожи де Сен-Ау в Тансонвиле? Значит, Марсель слишком долго спал после дневной прогулки: один­надцатый час — все отужинали! Затем в свои права вступает привы­чка и с искусной медлительностью начинает заполнять обжитое пространство. Но память уже пробудилась: этой ночью Марселюне заснуть — он будет вспоминать Комбре, Бальбек, Париж, Донсьер и Венецию.

В Комбре маленького Марселя отсылали спать сразу после ужина, И мама заходила на минутку, чтобы поцеловать его на ночь. Но когда приходили гости, мама не поднималась в спальню. Обычно к ним за­ходил Шарль Сван — сын дедушкиного друга. Родные Марселя не до­гадывались, что «молодой» Сван ведет блестящую светскую жизнь, ведь его отец был всего лишь биржевым маклером. Тогдашние обыва­тели по своим воззрениям не слишком отличались от индусов: каждо­му следовало вращаться в своем кругу, и переход в высшую касту считался даже неприличным. Лишь случайно бабушка Марселя узнала об аристократических знакомствах Свана от подруги по пансиону — маркизы де Вильпаризи, с которой не желала поддерживать дружес­ких отношений из-за твердой веры в благую незыблемость каст.

После неудачной женитьбы на женщине из дурного общества Сван бывал в Комбре все реже и реже, однако каждый его приход был мукой для мальчика, ибо прощальный мамин поцелуй приходи­лось уносить с собой из столовой в спальню. Величайшее событие в жизни Марселя произошло, когда его отослали спать еще раньше, чем всегда. Он не успел попрощаться с мамой и попытался вызвать ее запиской, переданной через кухарку Франсуазу, но этот маневр не удался. Решив добиться поцелуя любой ценой, Марсель дождался ухода Свана и вышел в ночной рубашке на лестницу. Это было не­слыханным нарушением заведенного порядка, однако отец, которого раздражали «сантименты», внезапно понял состояние сына. Мама провела в комнате рыдающего Марселя всю ночь. Когда мальчик не­много успокоился, она стала читать ему роман Жорж Санд, любовно выбранный для внука бабушкой. Эта победа оказалась горькой: мама словно бы отреклась от своей благотворной твердости.

На протяжении долгого времени Марсель, просыпаясь по ночам, вспоминал прошлое отрывочно: он видел только декорацию своего ухода спать — лестницу, по которой так тяжко было подниматься, и спальню со стеклянной дверью в коридорчик, откуда появлялась мама. В сущности, весь остальной Комбре умер для него, ибо как ни усиливается желание воскресить прошлое, оно всегда ускользает. Но когда Марсель ощутил вкус размоченного в липовом чае бисквита, из чашки вдруг выплыли цветы в саду, боярышник в парке Свана, кув­шинки Вивоны, добрые жители Комбре и колокольня церкви Свято­го Илария.

Этим бисквитом угощала Марселя тетя Леония в те времена, когда семья проводила пасхальные и летние каникулы в Комбре. Те­тушка внушила себе, что неизлечимо больна: после смерти мужа она не поднималась с постели, стоявшей у окна. Любимымее занятием было следить за прохожими и обсуждать события местной жизни с кухаркой Франсуазой — женщиной добрейшей души, которая вместе с тем умела хладнокровно свернуть шею цыпленку и выжить из дома неугодную ей посудомойку.

Марсель обожал летние прогулки по окрестностям Комбре. У семьи было два излюбленных маршрута: один назывался «направле­нием к Мезеглизу» (или «к Свану», поскольку дорога проходила мимо его имения), а второй — «направлением Германтов», потом­ков прославленной Женевьевы Брабантской. Детские впечатления ос­тались в душе навсегда: много раз Марсель убеждался, что по-нас­тоящему его радуют лишь те люди и те предметы, с которыми он столкнулся в Комбре. Направление к Мезеглизу с его сиренью, боя­рышником и васильками, направление в Германт с рекой, кувшинка­ми и лютиками создали вечный образ страны сказочного блаженства. Несомненно, это послужило причиной многих ошибок и разочарова­ний: порой Марсель мечтал увидеться с кем-нибудь только потому, что этот человек напоминал ему цветущий куст боярышника в парке Свана.

Вся дальнейшая жизнь Марселя была связана с тем, что он узнал или увидел в Комбре. Общение с инженером Легранденом дало маль­чику первое понятие о снобизме: этот приятный, любезный человек не желал здороваться с родными Марселя на людях, поскольку пород­нился с аристократами. Учитель музыки Вентейль перестал бывать в доме, чтобы не встречаться со Сваном, которого презирал за женить­бу на кокотке. Вентейль не чаял души в своей единственной дочери. Когда к этой несколько мужеподобной на вид девушке приехала по­друга, в Комбре открыто заговорили об их странных отношениях. Вентейль несказанно страдал — возможно, дурная репутация дочери до срока свела его в могилу. Осенью того года, когда наконец умерла тетя Леония, Марсель стал свидетелем отвратительной сцены в Монжувене: подруга мадемуазель Венгейль плюнула в фотографию покой­ного музыканта. Год ознаменовался еще одним важным событием:

Франсуаза, поначалу рассерженная «бездушием» родных Марселя, со­гласилась перейти к ним на службу.

Из всех школьных товарищей Марсель отдавал предпочтение Блоку, которого в доме принимали радушно, невзирая на явную пре­тенциозность манер. Правда, дедушка посмеивался над симпатией внука к евреям. Блок рекомендовал Марселю прочесть Бергота, и этот писатель произвел на мальчика такое впечатление, что его завет­ной мечтой стало познакомиться с ним. Когда Сван сообщил, что Бергот дружен с его дочерью, у Марселя замерло сердце — только необыкновенная девочка могла заслужить подобное счастье. При пер­вой встрече в тансонвильском парке Жильберта посмотрела на Мар­селя невидящим взглядом — очевидно, это было совершенно недоступное создание. Родные же мальчика обратили внимание лишь на то, что госпожа Сван в отсутствие мужа бесстыдно принимает ба­рона де Шарлю.

Но величайшее потрясение испытал Марсель в комбрейской цер­кви в тот день, когда герцогиня Германтская соизволила посетить бо­гослужение. Внешне эта дама с большим носом и голубыми глазами почти не отличалась от других женщин, но ее окружал мифический ореол — перед Марселем предстала одна из легендарных Германтов. Страстно влюбившись в герцогиню, мальчик размышлял о том, как завоевать ее благосклонность. Именно тогда и родились мечты о ли­тературном поприще.

Лишь спустя много лет после своего расставания с Комбре Мар­сель узнал про любовь Свана. Одетта де Креси была единственной женщиной в салоне Вердюренов, куда принимались только «вер­ные» — те, кто считал доктора Котара светочем премудрости и вос­торгался игрой пианиста, которому в данный момент оказывала покровительство госпожа Вердюрен. Художника по прозвищу «маэ­стро Биш» полагалось жалеть за грубый и вульгарный стиль письма. Сван считался завзятым сердцеедом, но Одетта была совсем не в его вкусе. Однако ему приятно было думать, что она влюблена в него. Одетта ввела его в «кланчик» Вердюренов, и постепенно он привык видеть ее каждый день. Однажды ему почудилось в ней сходство с картиной Боттичелли, а при звуках сонаты Вентейля вспыхнула на­стоящая страсть. Забросив свои прежние занятия (в частности, эссе о Вермеере), Сван перестал бывать в свете — теперь все его мысли по­глощала Одетта. Первая близость наступила после того, как он попра­вил орхидею на ее корсаже — с этого момента у них появилось выражение «орхидеиться». Камертоном их любви стала дивная музы­кальная фраза Вентейля, которая, по мнению Свана, никак не могла принадлежать «старому дураку» из Комбре. Вскоре Сван начал безум­но ревновать Одетту. Влюбленный в нее граф де Форшвиль упомянул об аристократических знакомствах Свана, и это переполнило чашу терпения госпожи Вердюрен, всегда подозревавшей, что Сван готов «дернуть» из ее салона. После своей «опалы» Сван лишился возмож­ности видеться с Одеттой у Вердюренов. Он ревновалее ко всем мужчинам и успокаивался лишь тогда, когда она находилась в обществе барона де Шарлю. Услышав вновь сонату Вентейля, Сван с тру­дом сдержал крик боли: не вернуть уже того прекрасного времени, когда Одетта безумно его любила. Наваждение проходило постепен­но. Прекрасное лицо маркизы де Говожо, урожденной Легранден, на­помнило Свану о спасительном Комбре, и он вдруг увидел Одетту такой, как она есть — не похожей на картину Боттичелли. Как могло случиться, что он убил несколько лет жизни на женщину, которая ему, в сущности, даже и не нравилась?

Марсель никогда не поехал бы в Бальбек, если бы Сван не расхва­лил ему тамошнюю церковь в «персидском» стиле. А в Париже Сван стал для мальчика «отцом Жильберты». Франсуаза водила своего пи­томца гулять на Елисейские поля, где играла девичья «стайка» во главе с Жильбертой. Марселя приняли в компанию, и он полюбил Жильберту еще сильнее. Его восхищала красота госпожи Сван, а хо­дившие о ней толки пробуждали любопытство. Когда-то эту женщи­ну звали Одетта де Креси.

III. У ГЕРМАНТОВ (Le cote de Guermantes)

Семья Марселя Переселилась во флигель Особняка Германтов. Детские грезы словно бы ожили, но никогда еще граница между Сен-Жерменским предместьем и остальным миром не казалась юноше такой непреодолимой. Марсель пытался обратить на себя внимание Герцогини, подстерегая каждый ее выход из дома. Франсуаза также проявляла большой интерес к «нижним», как она называла хозяев дома, и часто толковала о них с соседом — жилетником Жюпьеном. В Париже Марсель пришел к выводу, что снобизм является неотъем­лемым признаком человеческой натуры: во все времена люди жаждут Приблизиться к «сильным мира сего», и порой это стремление пре­вращается в манию.

Мечты Марселя обрели плоть, когда он получил приглашение от маркизы де Вильпаризи. Магический круг Германтов разомкнулся перед ним. В ожидании этого важнейшего события Марсель решил навестить Робера де Сен-Лу, полк которого квартировал в Донсьере.

Сен-Лу по-прежнему был поглощен страстью к своей актрисе. Эта женщина вращалась в интеллектуальных кругах: под ее влиянием Робер стал яростным защитником Дрейфуса, тогда как другие офице­ры в большинстве своем обвиняли «изменника».

Для Марселя пребывание в Донсьере оказалось благотворным. Из­мученный безответной любовью к герцогине Германтской, он обнару­жил на столе у Робера карточку «тетушки Орианы» и стал умолять друга замолвить за него словечко. Робер согласился без лишних слов — правда, пылкая рекомендация племянника не произвела на герцогиню никакого впечатления. А Марсель испытал одно из силь­нейших потрясений своей жизни, когда Робер наконец представил ему свою любовницу. Это была Рахиль, «Рахиль, ты мне дана», кото­рую Марсель и за человека-то не считал. В доме терпимости она от­давалась всего за двадцать франков, а теперь Сен-Лу бросал ей тысячи за право быть истерзанным и обманутым. Подобно Свану, Сен-Лу бил не способен понять подлинную сущность Рахили и жестоко стра­дал из-за женщины, стоявшей гораздо ниже его как по развитию, так и по положению в обществе.

На приеме у маркизы де Вильпаризи главной темой для разгово­ров стало дело Дрейфуса, расколовшее страну на два лагеря. Марсель увидел в нем очередное подтверждение текучести и изменчивости че­ловеческой натуры. Госпожа Сван превратилась в ярую антидрейфусарку, когда поняла, что это лучший способ проникнуть в Сен-Жерменское предместье. А Робер де Сен-Лу объявил Марселю, что не желает знакомиться с Одеттой, поскольку эта потаскушка пы­тается выдать за националиста своего мужа-еврея. Но самый ориги­нальный подход продемонстрировал барон де Шарлю: поскольку ни один еврей не может стать французом, Дрейфуса нельзя обвинять в измене — он всего лишь нарушил законы гостеприимства. Марсель с интересом отметил, что слуги проникаются воззрениями своих хозя­ев: так, его собственный дворецкий горой стоял за Дрейфуса, тогда как дворецкий Германтов был антидрейфусаром.

По возвращении домой Марсель узнал, что бабушке очень плохо. Бергот порекомендовал обратиться к известному невропатологу, и тот убедил близких, что болезнь бабушки вызвана самовнушением. Мама очень кстати вспомнила о тете Леонии, и бабушке было предписано побольше гулять. На Елисейских полях с ней случился легкий удар — Марселю показалось, будто она отбивается от невидимого ангела. Правильный диагноз ей поставил профессор Э. — это была безна­дежная стадия уремии.

Бабушка умирала мучительно: билась в конвульсиях, задыхалась, страдала от невыносимой боли. Ей давали морфий и кислород, делали прижигания, ставили пиявки и довели до того, что она попыталась выброситься из окна. Марсель страдал от своего бессилия, а жизнь тем временем продолжалась: родственники вели разговор о погоде, Франсуаза заранее снимала мерку для траурного платья, а Сен-Лу вы­брал именно этот момент, чтобы послать другу гневное письмо, явно инспирированное Рахилью. Только Бергот, который сам был серьезно болен, проводил в доме долгие часы, стараясь утешить Марселя. Мертвое лицо бабушки, словно бы преображенное резцом скульпто­ра-смерти, поразило Марселя — оно было юным, как у девушки.

Герцог Германтский выразил соболезнования родным Марселя, и вскоре молодой человек получил долгожданное приглашение в дом своих кумиров. Тем временем Робер де Сен-Лу окончательно порвал с Рахилью и помирился с другом. В жизнь Марселя снова вошла Альбертина, сильно изменившаяся и повзрослевшая после Бальбека. От­ныне можно было надеяться на телесную близость, которая принесла Марселю несказанное наслаждение — он словно бы освободился от всех своих тревог.

Несомненно, Германты составляли совершенно особую породу людей, и теперь Марсель мог приглядеться к ним поближе, выделяя присущие каждому черты. Герцог постоянно изменял жене: в сущ­ности, он любил только один тип женской красоты и находился в вечном поиске идеала. Герцогиня славилась остроумием и высокоме­рием. Но самым загадочным из всех был брат герцога — барон де Шарлю. Уже на приеме у маркизы де Вильпаризи он пригласил юношу к себе, но этому воспротивилась крайне встревоженная хозяйка дома. По просьбе Сен-Лу Марсель все-таки зашел к барону, ко­торый внезапно обрушился на него, обвиняя в коварстве и небреже­нии. Разъяренный Марсель, не смея поднять руку на человека старше себя, схватил лежавший на стуле цилиндр и стал его рвать, а затем растоптал ногами. Де Шарлю неожиданно успокоился, и инцидент был исчерпан.

Два месяца спустя Марсель получил приглашение от принцессы Германтской и сначала подумал, что это злая шутка — салон пре­красной принцессы представлял собой вершину Сен-Жерменского предместья. Марсель попытался расспросить герцога, но тот отмах­нулся от его просьбы, не желая попасть в неловкое положение. У гер­цога Марсель встретил Свана, который выглядел совершенно больным. На приглашение поехать в Италию он ответил, что до лета не доживет. Герцог, собиравшийся на костюмированный бал, был чрезвычайно раздосадован «бестактностью» Свана — в данный мо­мент его волновало лишь то, что герцогиня надела красные туфли к черному платью.

Мамаша Кураж и ее дети (Mutter Courage und ihre Kinder)

Хроника из времен Тридцатилетней войны (1939)

1. Весна 1624 г. Армия шведского короля собирает солдат для похода на Польшу. Фельдфебель и вербовщик признают только войну учре­дителем общественного порядка и цивилизации. Где нет войны, какая там мораль: каждый бредет куда хочет, говорит что хочет, ест что хочет — ни приказа, ни пайка, ни учета!

Два парня вкатывают фургон матушки Кураж, маркитантки Вто­рого Финляндского полка. Вот что она поет: «Эй, командир, дай знак привала, / Своих солдат побереги! / Успеешь в бой, пускай снача­ла / Пехота сменит сапоги. / И вшей кормить под гул орудий, / И жить, и превращаться в прах — / Приятней людям, если люди / Хотя бы в новых сапогах. / Эй, христиане, тает лед, / Спят мертве­цы в могильной мгле. / Вставайте! Всем пора в поход, / Кто жив и дышит на земле!»

Родом она баварка, и настоящее ее имя Анна Фирлинг, а прозви­ще Кураж она получила за то, что ни под бомбами, ни под пулями никогда не бросала свой фургон с товаром. Дети ее — сыновья и немая дочь Катрин — настоящие дети войны: каждый имеет свою фамилию, и отцы их — солдаты разных армий, воевавшие под зна­менами разных вероисповеданий, — все уже убиты или сгинули не­известно куда.

Вербовщик интересуется ее взрослыми сыновьями, но Кураж не хочет, чтобы они шли в солдаты: кормится войной, а войне платить оброк не хочет! Она начинает гадать и, чтобы напугать детей, устраи­вает так, что каждый из них получает бумажку с черным крестом — метку смерти. И мошенничество становится зловещим пророчеством. Вот уже вербовщик ловко уводитее старшего сына Эйлифа, пока ма­тушка Кураж торгуется с фельдфебелем. И ничего не поделаешь: надо поспевать за своим полком. Двое ее оставшихся детей впрягаются в фургон.

2. В 1625—1626 гг. мамаша Кураж колесит по Польше в обозе шведской армии. Вот она принесла каплуна повару командующего и умело торгуется с ним. В это время командующий в своей палатке принимает ее сына, храбреца Эйлифа, который совершил геройский подвиг: бесстрашно отбил у превосходящих сил крестьян несколько быков. Эйлиф поет о том, что говорят солдаты своим женам, матуш­ка Кураж поет другой куплет — о том, что жены говорят солдатам. Солдаты толкуют о своей храбрости и удаче, их жены — о том, как мало значат подвиги и награды для тех, кто обречен на гибель. Мать и сын рады неожиданной встрече.

3. Прошли еще три года войны. Мирная картина бивака потре­панного в боях Финляндского полка нарушается внезапным наступле­нием императорских войск. Мамаша Кураж в плену, но она успевает заменить лютеранское полковое знамя над своим фургоном на като­лическое. Оказавшийся здесь полковой священник успевает сменить пасторское платье на одежду подручного маркитантки. Однако импе­раторские солдаты выслеживают и хватают младшего сына Кураж, простака Швейцеркаса. Они требуют, чтобы он выдал доверенную ему полковую казну. Честный Швейцеркас не может этого сделать и должен быть расстрелян. Чтобы спасти его, надо заплатить двести гульденов — все, что мамаша Кураж может выручить за свой фургон. Надо поторговаться: нельзя ли спасти жизнь сына за 120 или за 150 гульденов? Нельзя. Она согласна отдать все, но уже слишком поздно. Солдаты приносят тело ее сына, и мамаша Кураж должна теперь ска­зать, что не знает его, ей же надо сохранить по крайней мере свой фургон.

4. Песня о Великой капитуляции: «Кое-кто пытался сдвинуть горы, / С неба снять звезду, поймать рукою дым. / Но такие убеж­дались скоро, / Что усилья эти не по ним. / А скворец поет: / Пере­бейся год, / Надо со всеми в ряд шагать, / Надо подождать, / Лучше промолчать!»

5. Прошло два года. Война захватывает все новые пространства. Не зная отдыха, мамаша Кураж со своим фургончиком проходит Польшу, Моравию, Баварию, Италию и снова Баварию. 1631 г. Побе­да Тилли при Магдебурге стоит мамаше Кураж четырех офицерских сорочек, которые ее сердобольная дочь разрывает на бинты для ране­ных.

6. Близ города Ингольштадта в Баварии Кураж присутствует на похоронах главнокомандующего императорских войск Тилли. Полко­вой священник,ее подручный, сетует, что на этой должности его способности пропадают втуне. Солдаты-мародеры нападают на немую Катрин и сильно разбивают ей лицо. 1632 г.

7. Мамаша Кураж на вершине делового успеха: фургон полон новым товаром, на шее у хозяйки связка серебряных талеров. «Все таки вы не убедите меня, что война — это дерьмо». Слабых она уничтожает, но им и в мирное время несладко. Зато уж своих она кормит как следует.

8. В томже году в битве при Лютцене погибает шведский король Густав-Адольф. Мир объявлен, и это серьезная проблема. Мир грозит мамаше Кураж разорением. Эйлиф, смелый сын мамаши Кураж, продолжает грабить и убивать крестьян, в мирное время эти подвиги сочли излишними. Солдат умирает, как разбойник, а многим ли он отличался от него? Мир между тем оказался очень непрочен. Мама­ша Кураж вновь впрягается в свой фургон. Вместе с новым подруч­ным, бывшим поваром командующего, который изловчился заменить слишком мягкосердечного полкового священника.

9. Уже шестнадцать лет длится великая война за веру. Германия лишилась доброй половины жителей. В землях, когда-то процветав­ших, теперь царит голод. По сожженным городам рыщут волки. Осе­нью 1634 г. мы встречаем Кураж в Германии, в Сосновых горах, в стороне от военной дороги, по которой движутся шведские войска. Дела идут плохо, приходится нищенствовать. Надеясь выпросить что-нибудь, повар и мамаша Кураж поют песню о Сократе, Юлии Цеза­ре и других великих мужах, которым их блестящий ум не принес пользы.

У повара с добродетелями не густо. Он предлагает спасти себя, бросив Катрин на произвол судьбы. Мамаша Кураж покидает его ради дочери.

10. «Как хорошо сидеть в тепле, / Когда зима настала!» — поют в крестьянском доме. Мамаша Кураж и Катрин останавливаются и слушают. Потом продолжают свой путь.

11. Январь 1936 г. Императорские войска угрожают протестант­скому городу Галле, до конца войны еще далеко. Мамаша Кураж от­правилась в город, чтобы взять у голодных горожан ценности в обмен на еду. Осаждающие между тем в ночной тьме пробираются, чтобы устроить резню в городе. Катрин не может этого выдержать: влезает на крышу и изо всех сил бьет в барабан, до тех пор пока ее не слы­шат осажденные. Императорские солдаты убивают Катрин. Женщи­ны и дети спасены.

12. Мамаша Кураж поет колыбельную над мертвой дочерью. Вот война и забрала всех ее детей. А мимо проходят солдаты. «Эй, возь­мите меня с собой!» Мамаша Кураж тащит свой фургон. «Война уда­чей переменной / Сто лет продержится вполне, / Хоть человек обыкновенный / Не видит радости в войне: / Он жрет дерьмо, одет он худо, / Он палачам своим смешон. / Но он надеется на чудо, / Пока поход не завершен. / Эй, христиане, тает лед, / Спят мертве«цы в могильной мгле. / Вставайте! Всем пора в поход, / Кто жив и дышит на земле!»

А. Б. Шамшин

Добрый человек из Сычуани (Der gute Mensch von Sezuan)

(В сотрудничестве с Р. Берлау и М. Штеффин)

Пьеса-парабола (1941)

Главный город провинции Сычуань, в котором обобщены все места на земном шаре и любое время, в которое человек эксплуатирует че­ловека, — вот место и время действия пьесы.

Пролог. Вот уже два тысячелетия не прекращается вопль: так дальше продолжаться не может! Никто в этом мире не в состоянии быть добрым! И обеспокоенные боги постановили: мир может оста­ваться таким, как есть, если найдется достаточно людей, способных жить достойной человека жизнью. А чтобы проверить это, три вид­нейших бога спускаются на землю. Быть может, водонос Ван, первым встретивший их и угостивший водой (он, кстати, единственный в Сычуани, кто знает, что они боги), достойный человек? Но его кружка, заметили боги, с двойным дном. Добрый водонос — мошен­ник! Простейшая проверка первой добродетели — гостеприимст­ва — расстраивает их: ни в одном из богатых домов: ни у господина Фо, ни у господина Чена, ни у вдовы Су — не может Ван найти для них ночлег. Остается одно: обратиться к проститутке Шен Де, она ведь не может отказать никому. И боги проводят ночь у единствен­ного доброго человека, а наутро, распрощавшись, оставляют Шен Де наказ оставаться такой же доброй, а также хорошую плату за ночлег:

ведь как быть доброй, когда все так дорого!

I. Боги оставили Шен Де тысячу серебряных долларов, и она ку­пила себе на них маленькую табачную лавку. Но сколько нуждаю­щихся в помощи оказывается рядом с тем, кому улыбнулась удача:

бывшая владелица лавки и прежние хозяева Шен Де — муж и жена, ее хромой брат и беременная невестка, племянник и племянница, старик дедушка и мальчик, — и всем нужна крыша над головой и еда. «Спасенья маленькая лодка / Тотчас же идет на дно. / Ведь слишком много тонущих / Схватились жадно за борта».

А тут столяр требует сто серебряных долларов, которые не запла­тила ему прежняя хозяйка за полки, а домовладелице нужны реко­мендации и поручительство за не слишком респектабельную Шен Де. «За меня поручится двоюродный брат, — говорит она. — И за полки расплатится он же».

II. И наутро в табачной лавке появляется Шой Да, двоюродный брат Шен Де. Решительно прогнав незадачливых родственников, умело вынудив столяра взять всего двадцать серебряных долларов, Предусмотрительно подружившись с полицейским, он улаживает дела своей слишком доброй кузины.

III. А вечером в городском парке Шен Де встречает безработного летчика Суна. Летчик без самолета, почтовый летчик без почты. Что ему делать на свете, даже если он прочел в пекинской школе все книги о полетах, даже если он умеет посадить на землю самолет, точно это его собственный зад? Он как журавль со сломанным кры­лом, и нечего ему делать на земле. Веревка наготове, а деревьев в парке сколько угодно. Но Шен Де не дает ему повеситься. Жить без надежды — творить зло. Безнадежна Песня водоноса, продающего воду во время дождя: «Гром гремит, и дождик льется, / Ну, а я водой торгую, / А вода не продается / И не пьется ни в какую. / Я кричу: «Воды купите!» / Но никто не покупает. / В мой карман за эту воду / Ничего не попадает! / Купите воды, собаки!»

И Шен Де покупает кружку воды для своего любимого Ян Суна.

IV. Возвращаясь после ночи, проведенной с любимым, Шен Де впервые видит утренний город, бодрый и дарящий веселье. Люди се-1^»дня добры. Старики, торговцы коврами из лавки напротив, дают милой Шен Де в долг двести серебряных долларов — будет чем рас­платиться с домовладелицей за полгода. Человеку, который любит и надеется, ничто не трудно. И когда мать Суна госпожа Ян рассказы­вает, что за огромную сумму в пятьсот серебряных долларов сыну по­обещали место, она с радостью отдает ей деньги полученные от стариков. Но откуда взять еще триста? Есть лишь один выход — об­ратиться к Шой Да. Да, он слишком жесток и хитер. Но ведь летчик должен летать! Интермедш. Шен Де входит, держа в руках маску и костюм Шой Да, и поет «Песню о беспомощности богов и добрых людей»:

«Добрые у нас в стране / Добрыми не могут оставаться. / Чтобы до­браться с ложкою до чашки, / Нужна жестокость. / Добрые беспо­мощны, а боги бессильны. / Почему не заявляют боги там, в эфире, / Что время дать всем добрым и хорошим / Возможность жить в хорошем, добром мире?»

V. умный и осмотрительный Шой Да, глаза которого не слепит любовь, видит обман. Ян Суна не пугают жестокость и подлость:

пусть обещанное ему место — чужое, и у летчика, которого уволят с него, большая семья, пусть Шен Де расстанется с лавкой, кроме ко­торой у нее ничего нет, а старики лишатся своих двухсот долларов и потеряют жилье, — лишь бы добиться своего. Такому нельзя дове­рять, и Шой Да ищет опору в богатом цирюльнике, готовом женить­ся на Шен Де. Но разум бессилен, где действует любовь, и Шен Де уходит с Суном: «Я хочу уйти с тем, кого люблю, / Я не хочу обду­мывать, хорошо ли это. / Я не хочу знать, любит ли он меня. / Я хочу уйти с тем, кого люблю».

VI. В маленьком дешевом ресторане в предместье готовятся к свадьбе Ян Суна и Шен Де. Невеста в подвенечном наряде, жених в смокинге. Но церемония все никак не начнется, и бонза посматрива­ет на часы — жених и его мать ждут Шой Да, который должен при­нести триста серебряных долларов. Ян Сун поет «Песню о дне святого Никогда»: «В этот день берут за глотку зло, / В этот день всем бедным повезло, / И хозяин и батрак / Вместе шествуют в кабак / В день святого Никогда / Тощий пьет у жирнбго в гостях. / Мы уже не в силах больше ждать. / Потому-то и должны нам дать, / Людям тяжкого труда, / День святого Никогда, / День святого Ни­когда, / День, когда мы будем отдыхать».

«Он уже никогда не придет», — говорит госпожа Ян. Трое сидят, и двое из них смотрят на дверь.

VII. На тележке около табачной лавки скудный скарб Шен Де — лавку пришлось продать, чтобы вернуть долг старикам. Цирюльник Шу Фу готов помочь: он отдаст свои бараки для бедняков, которым помогает Шен Де (там все равно нельзя держать товар — слишком сыро), и выпишет чек. А Шен Де счастлива: она почувствовала в себе будущего сына — летчика, «нового завоевателя / Недоступных гор и неведомых областей!» Но как уберечь его от жестокости этого мира? Она видит малень­кого сына столяра, который ищет еду в помойном ведре, и клянется, что не успокоится, пока не спасет своего сына, хотя бы его одного. Настало время вновь превратиться в двоюродного брата.

Господин Шой Да объявляет собравшимся, что его кузина и впредь не оставит их без помощи, но отныне раздача пищи без от­ветных услуг прекращается, а в домах господина Шу Фу будет жить тот, кто согласен работать на Шен Де.

VIII. На табачной фабрике, которую Шой Да устроил в бараках, работают мужчины, женщины и дети. Надсмотрщиком — и жесто­ким — здесь Ян Сун: он ничуть не печалится из-за перемены участи и показывает, что готов на все ради интересов фирмы. Но где Шен Де? Где добрый человек? Где та, кто много месяцев назад в дождли­вый день в минуту радости купила кружку воды у водоноса? Где она и ее будущий ребенок, о котором она рассказала водоносу? И Сун тоже хотел бы знать это: если его бывшая невеста была беременна, то он, как отец ребенка, может претендовать и на положение хозяина. А вот, кстати, в узле ее платье. уж не убил ли несчастную женщину жестокий двоюродный брат? Полиция приходит в дом. Господину Шой Да предстоит предстать перед судом.

IX. В зале суда друзья Шен Де (водонос Вая, чета стариков, де­душка и племянница) и партнеры Шой Да (господин Шу Фу и до­мовладелица) ждут начала заседания. При виде судей, вошедших в зал, Шой Да падает в обморок — это боги. Боги отнюдь не всеведу­щи: под маской и костюмом Шой Да они не узнают Шен Де. И лишь когда, не выдержав обвинений добрых и заступничества злых, Шой Да снимает маску и срывает одежду, боги с ужасом видят, что миссия их провалилась: их добрый человек и злой и черствый Шой Да — одно лицо. Не получается в этом мире быть доброй к другим и одновременно к себе, не выходит других спасать и себя не погубить, нельзя всех осчастливить и себя со всеми вместе! Но богам некогда разбираться в таких сложностях. Неужели отказаться от заповедей? Нет, никогда! Признать, что мир должен быть изменен? Как? Кем? Нет, все в порядке. И они успокаивают людей: «Шен Де не погибла, она была только спрятана. Среди вас остается добрый человек». И на отчаянный вопль Шен Де: «Но мне нужен двоюродный брат» — то­ропливо отвечают: «Только не слишком часто!» И между тем как Шен Де в отчаянии простирает к ним руки, они, улыбаясь и кивая, исчезают вверху. Эпилог. Заключительный монолог актера перед публикой: «О пуб­лика почтенная моя! Конец неважный. Это знаю я. / В руках у нас прекраснейшая сказка вдруг получила горькую развязку. / Опущен занавес, а мы стоим в смущенье — не обрели вопросы разрешенья. / Так в чем же дело? Мы ж не ищем выгод, / И значит, должен быть какой-то верный выход? / За деньги не придумаешь — какой! Дру­гой герой? А если мир — другой? / А может, здесь нужны другие боги? Иль вовсе без богов? Молчу в тревоге. / Так помогите нам! Беду поправьте — и мысль и разум свой сюда направьте. / Попро­буйте для доброго найти к хорошему — хорошие пути. / Плохой конец — заранее отброшен. / Он должен, должен, должен быть хо­рошим!»

Дата добавления: 2015-05-29