Часть вторая. Пока спутник не зашел за горизонт 7 страница

Солонин положил ладонь на микрофон и шепнул мне: не звонил, ждал нашего звонка.

— И вот, Алекпер, мы стали свидетелями, как приехали несколько человек на машинах. Их следы остались возле дома, их можно увидеть сейчас... Так вот они вошли туда и потом уехали. Я зашел после них. Подслушки появились. По­нимаешь?

Солонин умолк, слушая, что говорит Алекпер. Выражение его лица было непроницаемым. Я сидел, боясь шелохнуться.

— Нет, Алекпер, дорогой, я оставил все как есть... В самом деле? Ты знаешь, я очень опасал­ся, что ты мне не поверишь. До свидания. Спо­койной ночи... хотя уже утро.

Витя отключил аппарат.

— Хочу в гостиницу, — сказал он. — Под душ — и в постель. Сегодня с меня хватит. Я не двужильный.

— Наверное, пришлось расстаться с кое-каки­ми иллюзиями? — спросил я. — Это бывает. До сих пор все шло по твоему сценарию.

Он кивнул, повернулся к рулю и завел мотор. Посыпал снег. Машина ехала сквозь мириады снежинок, которые залепляли стекло, и «дворни­ки» с трудом с ними справлялись.

Я думал о том, что в этой истории чем дальше, тем темнее.

Как и о чем говорить завтра с Деларой? Она «вспомнит» адрес и с очаровательной улыбкой предложит нам проехаться до «гнездышка». И мы поедем, делая вид, что никогда там не были.

А что делать с видеозаписью адюльтера госпо­жи Мансуровой?

На Витю смотреть жалко. Чем ему приходится заниматься? Для этого ли его готовили у Питера Реддвея, чтобы гонять здешних рэмбо да подгля­дывать за амурными сценами в подобных «гнез­дышках»?

И главное — нас засветили. Наверняка. И будут делать вид, что ничего не знают, просто будут за нами без передышки следить с подачи прекрасной госпожи Амировой. А мы тоже будем делать вид, что ни о чем не догадываемся. И по-прежнему смотрим с обожанием на прекрас­ную даму, восхищаясь ее достоинствами.

Не подвел бы Алекпер... Он-то не сможет скрьггь, что ему кое-что стало известно, как бы ни притворялся. Женщины такие вещи секут сразу.

— Что вы все-таки об этом думаете? — Соло­нин прервал молчание.

— Пока ничего не приходит в голову, — отве­тил я.

— По сути, мы с вами разоблачены, — сказал он. — Причем начиная с того самого приема во французском посольстве. И о каждом нашем шаге кто-то знает. А это значит...

— Даже не хочу думать, что это может озна­чать! — вспылил я. — Но с другой стороны, если бы были какие-то последствия, мы бы их уже почувствовали. Тебе не кажется?

— Просто кто-то еще не придумал, что с нами делать, — сказал Витя. — Следят за нашими переговорами, по возможности нащупывают наши связи.

— Значит, не все так мрачно, — сказал я. — Теперь мы об этом хоть знаем.

— А что тут знать. Пора рвать когти, пока каж­дому из нас не перерезали глотку, как Новрузу.

— В общем и целом мы свою миссию можем считать законченной, — не стал я с ним спо­рить. — Но рвать когти, как ты выразился, зна­чит — показать, что нам все стало известно. Но если мы, не раскрывая цели нашего пребывания, будем продолжать копошиться на данной терри­тории, отыскивая деловую выгоду, мы еще смо­жем принести кое-какую пользу отечеству.

— Какую? — спросил, поморщившись, Витя.

— Мы уже это обсуждали, — ответил я. — Есть интересы России, в том числе наши плен­ные в Чечне. Что мы с тобой тут полезного со­вершили? Застукали пару дамочек, наставлявших мужьям рога и вешающих лапшу на уши возлюб­ленным? Разве можно с этим возвращаться?

Солонин молчал. Потом не выдержал, остано­вил машину, вылез и очистил стекла от снега. Мотор ровно урчал, «дворники» с новой силой носились туда-сюда.

— Мне наши потуги напоминают их рабо­ту, — кивнул он на «дворники». — Не успеваем очиститься от одной швали, как набегает новая...

— Философ, — сказал я. — Спиноза. А ты как хотел? Так и придется поддерживать динамичес­кое равновесие между законом и преступностью, не давая ей выйти из-под контроля. Или ты хо­чешь одним махом всех убивахом?

Витя, похоже, был в отчаянии. В голосе его слышалось страдание.

— Освободили Алекпера, потом Делару, а это, быть может, входило в чьи-то планы. Поэтому у нас все так легко и получилось.

— Ты не привык к неудачам, — сказал я. — К ним и не надо привыкать, а то вся жизнь пока­жется бессмыслицей. И все же не забывай — не­удачи иногда хорошо учат.

Утром мы дозвонились до госпожи Амировой. Она говорила с Витей радушно. Я слушал их раз­говор с параллельного аппарата.

— Адрес? Ах да... Сейчас посмотрю. Знаете, у меня, мистер Майкл, такие вещи в памяти поче­му-то не задерживаются. Я имею в виду цифры. Хотя зрительная память в порядке. Например, помню, как вы храбро защищали меня от моих похитителей. Почему вы молчите?

Я положил руку на Витино запястье. Спокой­но. Не сорвись. Держи себя в руках.

— Я занимался бы этим каждый день, — ска­зал Витя проникновенно. — Спасать прекрасных дам — это наслаждение.

— Вам даже не нужна благодарность? — за­смеялась она. — Вы настоящий рыцарь, господин Кэрриган! Про таких когда-то писали ро­маны.

— Например, Дон Кихот, — подсказал Соло­нин, и я снова положил свою руку на его.

— Только спокойно... Не сейчас, — произнес я одними губами.

— Ну... Дон Кихот не вполне удачное сравне­ние, — сказала он. — Уж скорее — Ричард Льви­ное Сердце.

— Не возражаю, — сказал Витя. — Я здесь, как в крестовом походе. Освобождаю Гроб Гос­подень.

Я не удержался и фыркнул. Крестоносец!

— Мне надо собраться, — сказала Делара, — позвонить Алекперу... Вы же не будете против его присутствия?

Мы переглянулись. Конечно, мы не против.

— По времени это когда будет? — спросил Витя.

— После двух часов дня позвоните... — Она зевнула.

Торговаться бесполезно. Полдня псу под хвост. Но, возможно, оно того стоит. Ведь столь­ко всего может проясниться.

Мы приехали за ней около трех. Машина Алекпера с охраной уже стояла возле ее дома.

Алекпер сидел в ней безучастный, слегка кив­нул нам, словно не собирался вылезать из маши­ны. Должно быть, этого требовал этикет. Не будет же он являться к своей любовнице прямо домой. Однако это не мешало ждать ее под окна­ми. Восток, одним словом.

Делара вышла сияющая, нарядная, протяги­вая к нам руки и как бы не замечая автомобиля возлюбленного. Тоже этикет.

Все чин-чинарем, приехали вчерашние изба­вители — как ей не радоваться.

Она села рядом со мной. Алекпер со своими ребятами поехал следом за нами. Она пару раз оглянулась назад. Возможно, ей хотелось пере­сесть к нему. Но чего нельзя, того нельзя.

Я старался не оглядываться назад, на машину Алекпера, и не думать о том, что он сейчас там испытывает.

Мы подъехали к знакомому домику в саду. Делару не удивило, что Солонин ни разу не спро­сил у нее о том, как проехать. Как будто так и надо. Ее везут — значит, знают, зачем и куда.

Я иногда поглядывал на нее. Интересно, как она это разыграет...

Вошли в дом. Включили свет.

— Ах, как я давно здесь не была! — сказала она и упала в большое мягкое кресло. Мы молча смотрели на нее. Ложь в красивой упаковке. По- другому и не скажешь...

— Что вы так на меня смотрите? — спросила она, подняв брови. — Смотрите же, ищите то, что хотели... Не представляю, что тут может быть кроме дорогих для меня вещей...

И послала нежный взгляд Алекперу. Тот смот­рел в сторону, скрестив руки на груди. То, что она говорила с нами по-русски, его ничуть не трогало.

— Ваша мама русская? — спросил я ее, когда молчание затянулось.

— Один из моих дедушек русский, а мама ук­раинка... Да не все ли равно! Я иногда так тоскую по деревне, где бывала в детстве! Столько лет прошло, вы не представляете... И вообще, меня радует все, что связано с Россией. И потому я так обрадовалась, когда поняла, что вы русские.

— Кто еще этому обрадовался? — спросил я.

Приоткрыв рот, она растерянно посмотрела

на меня.

— Чему обрадовался? — не поняла она. — Что вы русские?

— Да, — сказал я. — Именно так. Кто еще узнал благодаря вам, что мы из России?

— Никто, — она пожала плечами, — клянусь вам... Алекпер, дорогой, что происходит?

— Об этом я хотел бы узнать от тебя, доро­гая, — произнес Алекпер, сумрачно поглядев на нее.

— Вы меня в чем-то подозреваете? — спроси­ла она. — Вы же сами говорили, будто наши раз­говоры здесь прослушивали. И таким образом узнали, когда и где мы встретимся с Алекпером... Я ничего не понимаю. Вы же хотели их найти, эти устройства...

Ее глаза наполнились слезами. Голос дрожал. И чем правдоподобнее это выглядело, тем отвра­тительнее я себя чувствовал.

— Так ищите, ищите! Что вы так на меня смотрите? — Она встала, сверкая глазами. — Или отвезите меня обратно!

— Почему бы вам, госпожа Делара, не поис­кать эти устройства самой? — сказал Солонин.

— Мне? — Она прижала руки к груди. — Я должна их искать?

— Я вам помогу, — кивнул Солонин. — Одно вы найдете в той вазе из-под цветов... загляните, не стесняйтесь. Только протяните руку.

Она боязливо сунула руку в вазу, лицо ее дрогнуло, и вытащила «жука»...

— Вот видите? — Она положила его на стол.

— Другое устройство вы найдете, если протя­нете руку под абажур, — продолжал Витя. — Нет, левее, еще левее...

Она вытащила оттуда точно такого же «жука» и осторожно положила рядом с первым.

— Боже... сколько же их еще? — вздохнула она. — Но теперь вы убедились?

— Да, — сказал я. — Безусловно... Странно, что вы не хотите узнать, откуда мистеру Кэрригану известно о том, где они находятся?

— В самом деле... — прошептала она. — Я ни­чего не понимаю... Вы сами их туда положили?

— У нас алиби, Делара, — сказал Витя. — Когда похищали Алекпера, я был в Германии. Мистер Косецки в Москве. А вы были здесь.

— Хотите сказать, что я их поставила? — Она играла свою роль до конца. И надо сказать, дела­ла это мастерски.

— Зачем? — спросил я. — Эти устройства по­ставили этой ночью, чтобы доказать вашу непри­частность.

— Не понимаю, чего вы от меня хотите! — простонала она и упала в кресло. Ее лицо пошло, что называется, пятнами.

— Могу подсказать, где еще их найти, — ска­зал Витя. — Кстати, они не работают. У них, как только что сказал мой друг, иное назначение. Так подсказать, где остальные? В ванной — под вы­ключателем, в спальне — под настольной лам­пой... Будете смотреть?

Она покачала головой. Ее губы мелко дрожа­ли. Она зарыдала, закрыв лицо руками.

— Они меня запугали... — сказала она. — Я вовсе не думала, что они пойдут на это. Я умолял а их не трогать Алекпера. Но я уже не могла... понимаете, не могла... Они угрожали выкрасть мою дочь... Алекпер ее знает. Я просто запуталась во всем этом!

— Ты уверен, что «жучки» не подключены? — спросил я Витю. — Нас сейчас никто не слышит?

Он ответил:

— Еще вчера проверил... Но поглядеть можно, на всякий случай.

— Сразу надо было смотреть, — проворчал я.

Делара испуганно смотрела на нас, как бы не

понимая, что происходит.

Алекпер по-прежнему молчал и ни на кого не смотрел.

Ждать Витю пришлось недолго.

— Все отключено, — сказал он, вернувшись.

— Итак, хотелось бы знать, Делара, кто еще что-то узнал о нас с вашей помощью? — спро­сил я.

Она все еще казалась испуганной.

— Наверное, я последняя дура... Но клянусь, о вас никто меня не спрашивал. И я ничего не рассказывала. Только об Алекпере спрашивали. Я даже не предполагала, что кто-то этим восполь­зуется. Меня просили кое-что узнать у него... Говорили, будто это на пользу делу для нашей республики. Я ответила, что увижу Алекпера за­втра и обо всем спрошу. Меня просили сказать, когда точно произойдет встреча, поскольку ин­формация была нужна немедленно. Я и сказала: как обычно. Мы встретимся там, где всегда. Кля­нусь своей дочерью, я не предполагала, что они его похитят! И когда это случилось, я спросила их... Они только пожимали плечами. Говорили о чеченцах, о какой-то третьей силе. И я поверила, что так оно и есть.

Она умоляюще посмотрела на Алекпера.

— Кто они, — спросил он по-русски, — и что они хотели от тебя услышать? Ведь я тебе почти ничего не говорил. Мы раз и навсегда договори­лись: о делах — ни слова. Помнишь?

— Да, дорогой, но все же ты кое-что расска­зывал. Про дележ добычи или раздел продукции, уже не припомню... — Она опустила голову и очень тихо произнесла: — Это все, что я могу вам сказать.

Володя шел в общей похоронной процессии, стараясь незаметно разглядеть присутствующих. Народу было много. Большое количество цветов и венков. В это время на этом же кладбище — неподалеку — хоронили Анатолия Чердынцева. Провожающих там было мало, все шедшие за его гробом поглядывали на пышные похороны той, в чьих объятьях его застрелили.

Снег валил с самого утра. От ворот кладбища до вырытой могилы идти было далеко. Гроб Елены Томилиной несли ее муж и Гоша Козлачевский. Они шли впереди. Сзади гроб придер­живали телохранители — Аркадий и Тимур. Они были самые надежные и сильные, все другие, пристраивающиеся с боков, больше старались от­метиться в глазах будущего губернатора, скользи­ли, едва не падая, и быстро менялись.

Гоша был недоволен. Двигался крупными ша­гами, задавая темп, так что за ним еле поспевали, и что-то недовольно выговаривал директору, ша­гавшему с ним рядом.

— Что, ближе места не нашлось? Я тебя про­сил как человека... — донеслось до Володи.

— Ничего не мог поделать, — оправдывался тот. — Родственники возражали. Там у нее ба­бушка похоронена. Ну что я мог? Что?

— Надо было ко мне обратиться, — сердито говорил Гоша. — Небось яма, где воды по коле­но... А Чердынцева где? Почему они за нами

г идут? Я же предупреждал, чтобы в разное время.

— Да хватит тебе... — вмешался Томилин. — Не до этого.

— Тоже мне, горем убитый, — с издевкой ска­зал Гоша.

Могила оказалась вырытой в низине. И как ' предполагал Гоша, была полна воды, покрытой тонким ледком.

— Нет, так не пойдет, — взбрыкнул Гоша. — А у Чердынцева где? На пригорке?

— Перестань... — сказал Томилин. — Не нужно затевать скандал в такую минуту.

— В какую такую минуту? — вытаращил на него глаза Гоша. — Ты что, милый, хочешь ее в эту лужу положить? Чердынцева — сюда!

Священник с крестом, готовившийся сказать свое напутствие, покачал головой.

— Не дело могилы менять, Георгий Семено­вич, — сказал он.

— Сам знаю, что дело, а что не дело... Придер­жи! — Он уступил свой угол гроба Коноплеву.

И зашагал, расталкивая встречных, туда, куда направлялась похоронная процессия с гробом Чердынцева.

Фрязин обратил внимание на реакцию окружающих. В основном все безропотно ждали. Мать погибшей всхлипывала, ее поддерживали под руки сестры Елены в черных платочках. Все молча стояли и чего-то ждали.

Гоша поднялся наверх. Там еще продолжалась работа, из могилы вылетали комья земли.

Володя тоже стал подниматься туда, наверх.

— Ну все, все... — Гоша совал деньги в руки матери покойного. — Что было, то было... И не забудьте, что из-за вашего сына ее убили. Но забудем, забудем... У вас священника нет? Вот наш и отпоет. Я сам ему заплачу. А вы... — Он присел перед могилой на корточки, глядя вниз на могильщиков. — Вы о чем там думаете, а? Хотите с убитой горем матери еще по стольнику содрать?

Они что-то ответили, но их слов Володя не разобрал. Только комья из могилы полетели бы­стрее.

— Даю пять минут, — вполголоса сказал Гоша, выпрямившись. — Или будете рыть могилу себе. Мое слово вы знаете...

Гроб с телом Чердынцева понесли к могиле, предназначенной Елене. И гробы с телами лю­бовников встретились, почти столкнулись в тес­ноте кладбища, покачнулись на руках тех, кто их удерживал.

— Господи... что он вытворяет! — простонал едва слышно Томилин.

Гоша был несколько растерян. Смотрел со стороны на то, что происходило. Елена и Чердынцев снова были рядом.

— Ну подай чуть назад, дай пройти! — сказал Гоша. — Наклони немного...

Гроб с телом Чердынцева опустили ногами вниз, и его голова качнулась вниз, как если бы он поклонился своей последней любви, уступая ей дорогу.

Наконец гробы разминулись. Елену понесли наверх, на пригорок, Чердынцева опустили возле бывшей ее могилы.

Все переглядывались, перешептывались, не­одобрительно поглядывая на Гошу.

А мать Чердынцева горько, в голос заплакала, и священник, начав было службу, вынужден был смолкнуть.

— Ты и после смерти нам покоя не даешь... — сказал Томилин Гоше.

— Помолчал бы... — прошипел, оглядываясь по сторонам, Гоша. — То труба тебе моя подо­зрительна, то похороны не такие... Я за все запла­тил! И за похороны твоей жены тоже! И ты теперь для нее никто! — Он уже кричал, распаляясь. — Я еще узнаю, кто их пришил...

И пошел вслед за гробом Елены наверх, где спешно заканчивали рыть могилу.

Томилин с ненавистью смотрел ему в спину. И вдруг вздрогнул, ощутив тяжесть чьей-то руки, опустившейся на его плечо.

— Слушай, что ты всем недоволен? — спро­сил его Тимур. — Все тебе не так, все тебе мало... Такую женщину хороним! Жену свою, которую тебе Гоша, как родному, доверил, не уберег. И еще чего-то выступаешь... Нехорошо, дорогой. Очень нехорошо... Иди, не стой, простись с ней. Такая красивая, молодая была... Вай, Аллах, что делается...

Володя Фрязин задержался возле гроба Чердынцева. Здесь же стоял Аркадий, телохранитель Томилина. Он печально смотрел на Чердынцева, и губы его шевелились, как если бы он читал молитву. Друзья, подумал Володя, переживает. Забыл даже про своего хозяина. И смотрит так грустно. А вот Тимуру хоть бы что, никаких эмо­ций, видно, привык хоронить. Спокоен, деловит, не отходит от хозяина ни на шаг.

Мать Чердынцева плакала, только она смот­рела сейчас на сына, а все другие следили за другими похоронами, где плакали громче и венки были пышнее.

Гроб с телом Чердынцева опустили в могилу, но он встал на образовавшийся лед, который чуть слышно треснул, но не поддался.

Могила не принимала тело. Вода через трещи­ну постепенно заливала лед. Могильщики пере­глянулись и стали бросать вниз замерзшие комья глины. Лед продолжал потрескивать.

Мать погибшего с ужасом смотрела, как лед наконец раскололся и гроб сначала одним углом, потом другим косо съехал под воду.

Она закричала, забилась в руках таких же оди­ноких, несчастных старух.

Аркадий все стоял, будто впав в забытье, не двигаясь с места. Кто-то его Позвал. Очнувшись, он торопливо стал подниматься наверх, к другому плачу, более многоголосому и сильному.

Гоша стоял с рухнувшим лицом над раскры­тым гробом и, не отрываясь, смотрел на покой­ницу. Он загородил собой ее мужа, и казалось, это он ее супруг, убитый горем...

Володя поежился. Странные похороны. Зре­лище не для слабонервных. Хоть бы этот Гоша уступил место, дал попрощаться Томилину. Кое- кто уже подсказывает, но Гоша ничего не слышит и не видит.

Но вот Гоша наклонился и поцеловал Елену в лоб. И наконец отошел.

Володя увидел, как Томилин склонился над гробом жены и тут же отпрянул, распрямился и отошел в сторону.

Будто чего-то испугался, подумал Фрязин. Во всяком случае, страха больше, чем горя. Что бы все это значило?

Гоша будто отсутствовал. Томилин, напротив, без конца оглядывался, кивал, принимая собо­лезнования, гладил по плечу несчастную мать по­гибшей супруги, всхлипывал и вздыхал. И при этом дрожал. Дрожал всем телом, словно пережи­вал охвативший его ужас, которому не было конца.

Он не был похож на убийцу собственной жены. Володе казалось, что убийца должен был бы выглядеть иначе. Во всяком случае, на клад­бище это должно было открыться... Сюда бы Александра Борисовича, подумал Володя, он увидел бы все, что надо. И объяснил бы эту дрожь, пронизавшую Томилина.

Он продолжал дрожать и на поминках жены. Гоша хотел от душевной своей широты пригла­сить на поминки и родственников Чердынцева, но Томилин был решительно против.

...Они справляли поминки в огромном зале ресторана гостиницы «Сибирь». Гоша усадил Во­лодю рядом с собой. Приглашенные с удивлени­ем поглядывали на незнакомца.

— Ну что? — время от времени склонялся к нему Гоша. — Кого-нибудь заприметил? Нет?

— Да что я могу заприметить? — пожимал плечами Володя. — Что я, экстрасенс? Вам ну­жно было ясновидящих пригласить.

Гоша махнул рукой.

— Были, приглашал... Только деньги рвать могут прямо из рук. Валюту им подавай. Колдуны бесчестные. Всю душу мне вывернули. Предска­зывали, будто миллиардером должен я стать в этом году. Что смотришь? Не в рублях же... Слу­шай, а что Олежка Томилин, муж ее, такой блед­ный и дрожит?

— Температура у него, — сказал сидевший по другую сторону от Гоши Тимур. — Видишь, пот прошиб. Простудился. Грипп.

— Это он тебе сказал? — спросил Гоша.

— Сам вижу... — усмехнулся Тимур.

В это время зазвонил сотовый. Володя попы­тался встать, чтобы, воспользовавшись случаем, выйти, но Гоша придержал его:

— Сиди. Ты мне будешь нужен... Для экспе­римента.

— Ну слушаю, слушаю... — сказал Гоша. — Что у тебя? Опять что-то не так? У них же недав­но был взрыв в метро, осенью, неужели запамя­товали? Вот люди! Намека не понимают... Ну что с ними делать, прямо не знаю. А кто там опять воду мутит? Мансуров? Он же, ты говорил, в Бутырке. Отпустили на все четыре? Ну что я могу? Придется повторить... Я на прошлой неде­ле был у грузин в посольстве — шашлык, да, все путем... Но это в другой раз. Ты уж сам как-ни­будь... На поминках я..Да, информация у тебя верная. Любимая женщина. Никого так не любил! А вот Мансурову надо бы организовать что-нибудь, чтобы понял... Он думает, я не знаю, кто троллейбусы мне в Москве пытался взры­вать... Думает, я не понял. Людей жалко, вот что. Они-то за что страдают? Я ему, главное, втолковывал уже... Ну ладно, потом, после, говорю! Все-таки поминки. Неудобно.

Он отключил сотовый, посмотрел на притих­ших гостей.

— Даже в такой день покоя не дают. Что за люди! Я грузинам говорю: неужели вам вашего Президента не жалко? Старый уже, вы бы его охраняли получше. Хотите, я вам его охрану ор­ганизую? Но не просто так, за так ничего не бывает. А нет, так и не обижайтесь... Хотели тер­минал нефтяной в Поти строить, представляете? А мне абхазы телефон оборвали: только у них в Сухуми! Да мне не жалко! Но о России я должен подумать, верно? И вот результат — как и чувст­вовал. Чуть ихнего Президента не взорвали. Ма­шину рядом рванули, но ничего, обошлось... Но они хоть с понятием. Больше о терминалах не заикаются.

— Вот люди! — поддакнул Коноплев. — Объ­ясняешь им, объясняешь... Пока по мозгам не получат — никакого понятия.

— Ну, — сказал Гоша, — давайте выпьем! А то с этой политикой и экономикой забудешь, зачем собрались... Ну, пусть земля ей будет пухом.

— Только не чокаться, не чокаться! — закри­чал Коноплев, когда Гоша, забывшись, протянул свою рюмку к рюмке Фрязина.

Володя внимательно смотрел на происходя­щее. Все усиленно работали челюстями, закусы­вая. Только Томилин ничего не ел. Дрожал, сжи­мая посиневшие губы.

— Может, скажешь чего, Олежка? — ласково спросил Гоша Томилина. — Ты, я смотрю, со­всем плохой. Температура?

Тот кивнул утвердительно.

— Может, тебе, Олежка, прилечь? — спросила мать погибшей, участливо глядя на зятя. — Или чаю с малиной?

— Водки ему с перцем! — смеясь, присовето­вал Коноплев.

— Ты где находишься? — цыкнул на него Гоша. — Ну раз желающих нет, скажу я...

Он налил себе водки и встал, следя взглядом, как поднимаются со своих мест остальные.

Гоша смотрел цепким взглядом, будто фото­графировал, кто сам вовремя поднялся, кого при­шлось подталкивать.

— Если бы можно было, я бы с тобой, родная моя, поменялся, — сказал Гоша, и слезы высту­пили на его глазах. Он шумно всхлипнул. — Нет мне без тебя никакой радости от этой жизни! Ничего не осталось! Только проклятое дело да мать Россия! И еще долг — найти того, кто это сделал. И если... если он здесь, среди нас... — в полной тишине он обвел тяжелым взглядом при­сутствующих, — я клянусь тебе, родная, что найду его! И брошу его мерзкое тело к твоим ногам.

Сказал и с размаху ударил опустевшей рюм­кой об пол. И Коноплев тут же это за ним повто­рил. И Тимур.

Томилин рюмку бить не стал. Поставил ее дрожащей рукой на стол, не допитую.

— У нас, Томила, пьют до дна, — сказал Гоша. — Пей,,Олежка, больше нам не видать нашей Еленки...

И заплакал, протянув руки через стол к не­счастному Томилину.

Была уже полночь, когда Мансуров со своей охраной подъехал к дому сына Президента.

Там его ждали. Мансуров жестом остановил охранников, и они снова сели в автомобили.

Мансуров молча отдал свой пистолет секьюрити, встретившим его у входа. Потом в их со­провождении поднялся наверх.

Алекпер ждал его в небольшой гостиной, ус­тавленной мягкой восточной мебелью. В углу ды­мился кальян.

— Прошу, — сказал Алекпер, указав гостю на свободное кресло.

Тот направился к нему и запнулся, увидев в другом кресле знакомого человека.

— Самед Асланович? — сказал Мансуров. — Вы здесь, в Баку?

— А почему по-русски? — усмехнулся Самед. — Это язык межнационального общения, но не национального. Не так ли?

— Я не у себя дома, — почтительно склонился в сторону Алекпера Мансуров. — Здесь принято говорить по-русски, и у меня было время убе­диться в Бутырской тюрьме, куда я попал благо­даря вам, Самед Асланович, что для серьезных

Переговоров этот язык лучше всего подходит.

— Вам пришлось там вести серьезные перего­воры? — Самед продолжал улыбаться.

— И не безуспешные, надо признать, — отве­тил Мансуров. — Потому я сейчас и нахожусь здесь, а мой брат у меня дома.

— Оставим колкости, Рагим, — сказал Алекпер. — Я решил возобновить с вами контакты, как только убедился, что не вы были причиной моего пленения.

— А кто? — осторожно спросил Мансуров. — Я могу об этом спросить?

— Всему свое время, Рухолла-оглы, — сказал Алекпер. — Вы после Москвы стали похожи на разумного человека.

— Вы мне льстите, — склонил голову Мансу­ров, поглядывая на Самеда, по-видимому, ожи­дая, что тот скажет. — Так о чем вы хотели со мной побеседовать?

— Насчет последних событий... — сомкнул брови Алекпер. — Скажите, вы не могли бы мне объяснить, почему взрывы в нашем метро чере­дуются со взрывами в московских троллейбусах?

— Полагаю, вы это знаете, — сказал Мансу­ров. — В Москве метро лучше охраняется.

Алекпер и Самед переглянулись. Четки в пальцах Самеда замерли.

— А вы полагаете, уважаемый, что лучше бы взрывы устраивать в Московском метро? — спро­сил Самед.

— Туда труднее попасть взрывникам, — отве­тил Мансуров, напряженно улыбаясь. — Лиц кавказской национальности, как известно, там обыскивают. Лиц славянской национальности, вроде украинцев, пока не решаются.

— Не хотите ли сказать, что вы эти взрывы организуете и финансируете? — спросил Самед.

— Нет, но вы так спросили... — уже от всей души улыбнулся Мансуров, — как будто я этим занимаюсь. Я знаю, что вы, Самед Асланович, с детства любите кататься в Московском метро, разглядывая русских женщин. И метро самое лучшее, и девушки самые красивые. Но наше метро — это наше метро, не так ли? И наши люди нам дороги, поскольку это наши люди. И лицам славянской национальности вход в наши подзем­ные дворцы еще не запрещен...

— Как вы полагаете, будет ли в ответ что-то взорвано в Москве? — спросил Самед.

— Я бы посоветовал вам поменьше кататься в общественном транспорте, уважаемый Самед Асланович, — склонив к плечу голову, сказал Ман­суров. — Это мой вам совет. Но не предостереже­ние, поскольку, вопреки тому, что вы обо мне думаете, я взрывами не занимаюсь, как и похи­щением людей, в чем, по вашим же словам, вы недавно убедились...

Он внимательно переводил взгляд с Самеда на Алекпера, чем-то схожих между собой, хотя их родство было весьма отдаленным.

— Речь вот о чем, — сказал Алекпер. — О ваших тесных связях с чеченцами.

— Вы полагаете их предосудительными? — удивился Мансуров. — С какой стати тесные связи с братьями по вере хуже, чем такие же связи с иноверцами?

Ни Алекпер, ни Самед не успели ответить. Двери неслышно распахнулись, и в комнату вошла улыбающаяся девушка с серебряным подносом, на котором возвышался кофейный сервиз.

Мансуров заметно оживился, разглядывая ее. Постарался даже заглянуть ей в глаза, когда она подавала ему этот божественный напиток.

— А что, почтенный Самед Асланович, вы к нам надолго? — спросил он, глядя с сожалением на двери, за которыми скрылась красавица.

— Настолько же, насколько вы задержались в Москве, — ответил Самед, неспешно перебирая четки.

— Благодаря вашему попечению... — снова склонил к плечу голову Мансуров. — Но вы мне все-таки не ответили на мой вопрос.

— Видите ли... — Четки в пальцах Самеда за­мерли, что свидетельствовало о его внутреннем напряжении. — Видите ли, дорогой Рагим, мы постоянно забываем один из важнейших аспек­тов проблемы. Да, чеченцы наши единоверцы, русские много пролили их крови, все так, но мы не можем способствовать созданию прецедента на территории бывшей империи. Существует Ка­рабах, провозгласивший независимость, как и Чечня. Кто живет в стеклянном доме, не должен бросать в соседей камнями, говорят англичане.

— Мудрое изречение, — согласился Мансу­ров. — И я готов был бы с ним согласиться, если бы не существовало иных возможностей вернуть Карабах.

Дата добавления: 2015-05-29