От экспрессивности к ее истокам 5 страница

что во всех областях деятельности каждый индивид получает индекс своих способностей, приблизительно так, как ставят оценки на экзаменах по разным предметам в школе. Дадим, например, тому, кто превосходно делает свое дело, индекс 10. А тому, чьи успехи сводятся только к наличию единствен­ного клиента — индекс 1, так чтобы можно было поставить 0 кретину. Тому, кто сумел заработать миллионы (неважно, хо­рошо это или плохо), мы поставим 10, а зарабатывающему ты­сячи франков — 6. Тому, кто едва не умирает с голоду, поста­вим 1, а помещенному в приют для неимущих — 0. Женщи­нам-политикам, таким, как Аспасия при Перикле, Ментенон при Людовике XIV, Помпадур при Людовике XV, завоевав­шим благодарность могущественных людей и игравшим роль в управлении общественными делами, мы поставим 8 или 9. По­таскухе, только удовлетворяющей чувства этих людей и не оказывающей никакого воздействия на общественные дела, поставим 0. Ловкому жулику, который обманывает людей и не попадает под уголовный кодекс, мы поставим 8, 9 или 10 в зависимости от числа простофиль, которых он заманил в свои сети, и количества денег, которые он выманил у них. Нищему мелкому жулику, крадущему столовые приборы у трактирщи­ка и вдобавок схваченному за шиворот жандармами, мы пфта-вим 1, Такому поэту, как Мюссе, — 8 или 9 в зависимости от вкусов. Рифмоплету, от которого бегут люди, слыша его соне­ты, поставим 0. Шахматистам можно присваивать более точ­ные индексы, основываясь на количестве и качестве выигран­ных партий. И „так далее для всех сфер деятельности... Таким образом, "мы составим класс тех, у кого самые высокие индек­сы в их сфере деятельности, и назовем это элитой. Для цели, которой мы задаемся, равным образом подошло бы любое другое название или даже простая буква алфавита» (ibid., § 2027, 2031). Следовательно, эта дефиниция, согласно пра­вилу паретовского метода, объективна и нейтральна. Не нуж­но искать глубокого метафизического или морального смысла понятия элиты, речь идет об объективно постигаемой социаль­ной категории. Нет необходимости задаваться вопросом о том, подлинна или поддельна элита и кто имеет право быть в ней представленным. Все это пустые вопросы. Элиту составляют те, кто достоин хороших оценок в конкурсе жизни или вытя­нул счастливые номера в лотерее «общественной» жизни.

Парето практически не пользуется широким определением, цель которого сводится лишь к введению узкого определения правящей элиты, объединяющей небольшой круг тех преуспе­вающих индивидов, которые выполняют политические и обще­ственные руководящие функции: «Для исследования, которым мы занимаемся — исследования устойчивости общества, —

полезно разделить этот класс на две части. Мы выделим тех, кто прямо или косвенно играет заметную роль в правительст­ве; они составят правящую элиту. Остальные образуют непра­вящую элиту. Например, известный шахматист, конечно, вхо­дит в элиту. Столь же несомненно, что его талант в шахматах не предоставляет ему возможности оказывать влияние на пра­вительство, и, следовательно, если при этом не задействуются его другие качества, он не входит в правящую элиту. Любов­ницы абсолютных монархов или очень могущественных поли­тиков часто входят в элиту благодаря либо красоте, либо уму. Но лишь часть из них, обладающая особыми способностями в сфере политики, будет играть определенную роль в управле­нии. Итак, мы располагаем двумя слоями населения: 1. Ниж­ний слой, класс, непричастный к элите; мы не будем пока вы­яснять влияние, которое он может оказывать на правительст­во. 2. Высший слой, элита, делящаяся надвое: (а) правящая элита; (Ь) неправящая элита» (ibid., § 2032—2034)⁷.

Парето уточняет далее, что «тенденция к персонификации абстракций или даже только приданию им вида объективной реальности такова, что многие люди представляют себе правя­щий класс почти как отдельное лицо или хотя бы как конкрет­ную единицу, которую они наделяют единой волей, и полага­ют, что, действуя логично, она реализует программы. Так, на­пример, многие антисемиты представляют себе семитов, а многие социалисты — буржуазию» (ibid., § 2254). Разумеется априори по крайней мере ничего подобного нет. В свою оче­редь «правящий класс неоднороден» (ibid.).

Общества отличаются природой своих элит, и особенно правящих элит. Действительно, все общества обладают не­коей особенностью, которую моралист может расценить как достойную сожаления, но которую социолог обязан конста­тировать: ценности сего мира распределяются неравномерно, еще более неравномерно распределяются престиж, власть или почести, связанные с политическим соперничеством. Это неравное распределение материальных и моральных ценно­стей возможно потрму, что в конечном счете меньшинство управляет большинством, прибегая к двум типам средств: си­ле и хитрости. Масса поддается руководству со стороны элиты, потому что последняя располагает силой или ей уда­ется убедить большинство, т.е. более или менее постоянно вводить его в заблуждение. Законное правительство — то, которому удается внушить управляемым, будто их интересы, долг или честь требуют послушания меньшинству. Различе­ние двух средств управления — силы и хитрости — это па­рафраз знаменитого противопоставления Макиавелли львов и лис. Политические элиты, естественно, подразделяются на

два семейства, одно из которых заслуживает быть названым семейством львов, ибо оно отдает явное предпочтение наси­лию, другое — семейством лис, поскольку оно тяготеет к изворотливости.

Теорию социальной гетерогенности и элит, развитую в «Трактате по общей социологии», следует сопоставить с те­орией распределения доходов, изложенной в нескольких ра­ботах, в том числе в «Курсе политической экономии» и «Со­циалистических системах». В первой Парето разъясняет, что кривая распределения доходов может быть представлена прямой, уравнение которой выглядит так: log N = log A— a log ч. Здесь ч — размер дохода, N — количество людей с одинаковым или превышающим х, А и а — константы, определяемые в соответствии с наличной статистикой, а со­здает наклон на оси ч линии логарифмов. На графике двой­ного логарифмического масштаба, где представлены доходы, превышающие средний, снижение наклона а обозначает на­именьшее неравенство доходов". Однако все статистические ряды, главным образом фискального происхождения, по мне­нию Парето, показывают, что во всех странах наблюдается почти одинаковое значение, близкое к 1,5. Одна и" та |ке формула распределения доходов применима, следовательно, ко всем странам. Парето комментирует: «Эти результаты по­разительны. Совершенно невозможно считать их случайны^ ми. Несомненно, есть причина того, что распределение дохо­дов напоминает некую кривую. Форма этой кривой, по-види­мому, слабо зависит от разных экономических условий,. А.к. результаты почти одинаковы для всех стран, экономические условия которых так же различны, как условия Англии, Ир­ландии, Германии, в итальянских городах и даже в Перу» ("Cours d'économie politique", § 960). И дальше: «Неравенст­во распределения доходов, очевидно, зависит гораздо боль­ше от самой природы человека, чем от экономической орга­низации общества. Глубоких изменений этой организации было бы недостаточно для модификации закона распределе­ния доходов» (ibid., § 1012). Наблюдаемое распределение доходов, конкретизирует, в частности, Парето, есть неточное отражение социальной гетерогенности, т.е. неравного рас­пределения евгенических свойств. Точным ^отражением оно стало бы при нормальной подвижности разных слоев в об­ществе, на деле же оно зависит одновременно и «от распре­деления качеств, позволяющих людям разбогатеть, и от рас­положения препятствий, противодействующих раскрытию этих способностей» ("L'Addition au Cours d'économie politique", t. II, p. 418). В «Социалистических системах» Па­рето излагает свою мысль кратко и ясно: «Мы показали, что

кривая распределения доходов отличается замечательной ус­тойчивостью, она меняется незначительно, хотя сильно пре­ображаются обстоятельства времени и места, при которых ее наблюдают. Это положение, вытекающее из фактов, под­тверждаемых статистикой, на первый взгляд удивляет. Впол­не вероятно, что своим происхождением оно обязано рас­пределению психологических особенностей людей и тому факту, что пропорции сочетания капиталов не могут быть любыми» ("Les Systèmes socialistes", t. I, p. 162). Парето за­ключает, что нижние расходы могут возрасти, а неравенство доходов — уменьшиться лишь при условии роста богатства относительно количества населения. «Проблема роста благо­состояния бедных классов скорее проблема производства и сохранения богатства, чем распределения. Наиболее верное средство улучшения положения бедных классов — сделать так, чтобы богатство росло быстрее населения» ("Cours d'économie politique" §103 6).

Таким образом, идея постоянства общественного строя имеет экономическое основание. Не вдаваясь в детальное об­суждение закона Парето, я все-таки сделаю две оговорки. Со­всем не очевидно, что в социалистических обществах прежняя формула всегда приемлема. Даже если бы она была таковой, общественный строй не характеризуется адекватно одной лишь кривой распределения богатств и доходов.

Теория правящих элит близка к тезисам, предложенным немного ранее Парето другим итальянцем по имени Гаэтано Моска. В Италии разгорелся неистовый спор. Использовал ли Парето идеи Моска в большей степени, чем требовало приличие, ссылаясь на него несколько меньше, чем требова­ла справедливость⁹. Теория правящих элит Моска менее психологична и более политизирована. По его мнению, лю­бая политическая элита характеризуется формулой правле­ния, приблизительно соответствующей тому, что мы называ­ем идеологией легитимности. Формула правления, или поли­тическая формула: — это идея, с помощью которой правя­щее меньшинство оправдывает свою власть и старается убедить большинство в ее легитимности. В социологии Паре-то разные политические элиты характеризуются главным об­разом относительным избытком остатков первого и второго классов. Лисы — это элиты, богато одаренные остатками первого класса, они предпочитают хитрость и изворотли­вость и стремятся поддерживать свою власть пропагандой, увеличивая число политико-финансовых комбинаций. Эти элиты свойственны так называемым демократическим режи­мам, которые Парето именовал плутодемократическими.

Еще сегодня у некоторых авторов встречается интерпрета­ция перипетий политики с точки зрения остатков первого или второго классов. Жюль Монро незадолго до замены Четвер­той республики Пятой объяснял, что политический класс Чет­вертой республики страдал от излишка остатков первого клас­са и для восстановления устойчивости во Франции необходи­мо было содействие приходу к власти элиты, которая обладала бы более многочисленными остатками второго класса, реже прибегала бы к хитрости и чаще к силе¹". (После того как львы предоставили независимость Алжиру — сделали то, в чем Ж. Монро подозревал лис Четвертой республики, — этот паретовец перешел в оппозицию.)

Четыре переменные величины позволяют, таким образом, понять движение общества: интересы, остатки, производные и социальная гетерогенность. Эти имеющие исключительно важное значение четыре переменные, от которых зависит движение общества, взаимозависимы. Формула взаимозави­симости противостоит положению — которое считается мар­ксистским — о детерминации общественных процессов эко­номикой. Она означает, что каждая переменная воздействует на три остальные или находится иод влиянием трех других. Интерес воздействует на остатки и производные согласую реальной корреляции, выявленной историческим материализ­мом. Но остатки и производные, чувства и идеологии тожа воздействуют на поведение и экономику, наконец, социаль­ная гетерогенность, т.е. соперничество элит и борьба массы с элитой, затрагивает интересы и в свою очередь влияет на них. В результате нет детерминации системы переменной ве­личиной, есть детерминация системы обоюдными воздействи­ями переменных^{1 1} .

Противоположность между Паретовои и Марксовои теори­ями, по крайней мере в том виде, как понимал Парето, наибо­лее обнаруживается в Паретовои интерпретации того,»что Маркс называл классовой борьбой. В частности, Парето не­двусмысленно утверждает в «Социалистических системах», что Маркс прав и классовая борьба — фундаментальная вели­чина всей истории.

Но Маркс, по мнению Парето, не прав в двух отношениях. Во-первых, неверно считать, будто классовая борьба опреде­ляется исключительно экономикой, т.е. конфликтами, вытека­ющими из собственности на средства производства; обладание государством и военной силой также может стать первопри­чиной противоречия между массой и элитой. Яркое впечатле­ние оставляет место из «Социалистических систем»: «Многие думают, что, если бы можно было найти рецепт устранения «конфликта между трудом и капиталом», исчезла бы и классо-

вая борьба. Эту иллюзию разделяет многочисленный класс тех, кто путает форму с содержанием. Классовая борьба — лишь форма борьбы за жизнь, а то, что именуют «конфликтом между трудом и капиталом», — лишь форма классовой борь­бы. В средние века можно было думать, будто с исчезновени­ем религиозных конфликтов в обществе наступит мир. Религи­озные конфликты были только формой классовой борьбы; они исчезли, по крайней мере отчасти, и их заменили социальные конфликты. Представьте себе, что утвердился коллективизм, что «капитала» больше нет; ясно, что в таком случае больше не будет конфликта с трудом, но это будет означать, что исчезла только одна форма классовой борьбы; ее заменят другие. Воз­никнут конфликты между разными слоями трудящихся социа­листического государства, между «интеллектуалами» и «неин­теллектуалами», между разными типами политиков, между ни­ми и их подчиненными, между новаторами и консерваторами. Действительно ли есть люди, не шутя полагающие, будто с на­ступлением социализма полностью иссякнет источник обще­ственных новшеств? Будто фантазия людей не породит уже новых проектов, будто интерес не побудит некоторых принять эти проекты в надежде занять более весомое место в обще­стве?» ("Les Sistèmes socialistes", t. II, p. 467—468).

Кроме того, Маркс не прав, считая, что нынешняя клас­совая борьба в главном отличается от той, какая наблюда­лась на протяжении веков, и что возможная победа проле­тариата положит ей конец. Классовая борьба в современную эпоху в той мере, в какой она оказывается борьбой между пролетариатом и буржуазией, закончится не диктатурой про­летариата, а господством тех, кто говорит от имени пролета­риата, т.е. привилегированного меньшинства, элитой, подо­бной элитам прошлого и тем, что придут за ними. По Паре-то, немыслимо, чтобы борьба меньшинства за власть могла изменить установившееся с незапамятных времен движение общества и привести к существенно иному состоянию. «В наше время социалисты отлично усвоили, что революция конца XVIII в. просто поставила у власти буржуазию на ме­сто прежней элиты,, и даже преувеличили значительно силу притеснения при новых хозяевах, но они искренне считают, будто новая элита политиков будет крепче держать свои обещания, чем те, которые сменяли друг друга до сих пор. Впрочем, все революционеры последовательно провозглаша­ют, что прошлые революции в конце концов заканчивались только надувательством народа, что подлинной станет та ре­волюция, которую готовят они. «Все до сих пор происходив­шие движения, — говорится в «Манифесте Коммунистиче­ской партии», — были движениями меньшинства или совер-

.шались в интересах меньшинства. Пролетарское движение есть самостоятельное движение огромного большинства в интересах огромного большинства». К сожалению, эта по­длинная революция, которая должна принести людям безоб­лачное счастье, есть лишь вводящий в заблуждение мираж, никогда не становящийся реальностью. Она похожа на золо­той век, о котором мечтали тысячелетиями. Постоянно ожи­даемая, она теряется в туманном будущем, всегда ускользая от своих приверженцев в тот момент, когда им кажется, что она у них в руках» (ibid., t. I, p. 60—62).

По Парето, наиболее важное историческое явление — это жизнь и смерть правящего меньшинства, или — если восполь­зоваться иногда употребляемым им термином — аристократий. «История, — согласно знаменитой формуле Парето, — клад­бище аристократий» ("Traité de sociologie générale", § 2053). «История обществ есть большей частью история преемствен­ности аристократий» ("Manuel d'économie politique", chap. VII, § 115). Общественная история есть история преемственности привилегированных меньшинств, которые формируются, бо­рются, достигают власти, пользуются ею и приходят в упадок, чтобы быть замененными другими меньшинствами. «Этот фе­номен новых элит, которые в ходе непрерывной циркуляции возникают из нижних слоев общества, достигают высших cj|p-ев, расцветают, а затем приходят в упадок, разрушаются и ис­чезают, представляет собой одно из следствий истории, кото-^ рое необходимо учитывать для понимания великих историче­ских движений» ("Les Systèmes socialistes", t. I, p. 24). Социолог должен задаваться вопросом о том, почему аристок­ратии или правящие меньшинства чаще всего столь неустойчив вы и непродолжительны.

Причины гибели аристократий, анализируемые Парето, следующие:

1. Многие аристократии, будучи аристократиями военными,
истреблены в битвах. Военные аристократии быстро исче­
зают, потому что их представители вынуждены рисковать
жизнью на полях сражений.

2. Едва ли не общее правило: через несколько поколений ари­
стократии теряют жизнеспособность или способность
пользоваться силой. Нельзя управлять людьми, охотно ска­
зал бы Парето, без некоторой склонности к насилию, к то­
му же не следует путать силу с насилием, которое, как го­
ворил он, часто спутник слабости. Вообще внуки или прав­
нуки тех, кто завоевал власть, с рождения пользовались
привилегированным положением и приобрели остатки пер­
вого класса. Они склонны к интеллектуальным комбинаци-

ям, порой даже к утонченным наслаждениям цивилизован­ного человека, к занятиям искусствами, но теряют способ­ность к поступкам, которых требует общество. Согласно философии Парето, часто именно аристократии, представ­ленные наиболее умеренными и вследствие этого наиболее терпимыми людьми, будучи жертвами своей слабости, уничтожаются восстанием и заменяются жестокой элитой. Французская знать XVIII в. была ослаблена. Она приняла философию гуманистов, умела наслаждаться жизнью, по­ощряла либеральные идеи. Она погибла на эшафоте. Ее ис­чезновение было одновременно прискорбным и справедли­вым, по крайней мере с точки зрения исторической спра­ведливости, требующей от аристократии заниматься своим делом, а не предаваться чувствам, которые, может быть, и достойны уважения, но не способствуют тому, чтобы класс оставался правящим.

«Всякая элита, не готовая сражаться в защиту своего по­ложения, находится в полном упадке, ей ничего не остается, кроме как уступить свое место другой элите, обладающей мужеством, которого ей недостает. Если элита воображает, будто провозглашенные ею гуманные принципы применят к ней самой, это чистая мечтательность: победители прожуж­жат ей уши неумолимыми словами: «горе побежденным». Пока французские правящие классы в конце прошлого века занимались развитием своей «чувствительности», затачивался нож; гильотины. Это праздное и фривольное общество вело паразитический образ жизни, на своих изысканных ужинах рассуждало о необходимости освободить мир «от суеверия и раздавить гадину», не предполагая, что само будет раздав­лено» (ibid., р. 40—41).

3. Главное же заключается в том, что в среде элиты не может быть длительного соответствия дарований индивидов зани­маемым ими социальным позициям. Последние определя­ются" в огромной мере преимуществами, которыми пользо­вались индивиды с самого начала, т.е. позициями, занимае­мыми их родителями. Однако законы наследования гласят: нельзя рассчитывать, что дети тех, кто умел повелевать, на­делены теми же способностями. В элите всегда есть негод­ные для дела люди, но в своей совокупности она состоит из индивидов, обладающих нужными качествами, «Если бы аристократии среди людей напоминали отборные породы животных, в течение долгого времени воспроизводящих примерно одинаковые признаки, история рода человече­ского полностью отличалась бы от той, какую мы знаем» ("Traité de sociologie générale", § 2055).

Каким же образом в этих условиях может поддерживаться общественная стабильность?

По сути дела, любая элита, обнаруживающая в массе людей меньшинство, достойное быть руководством, может на выбор использовать одновременно два способа в изменяющихся про­порциях: провалить кандидатов в элиту, при обычных обстоя­тельствах являющихся революционерами, или абсорбировать их. Последний способ, очевидно, самый гуманный и, может быть, также самый эффективный, т.е. самый удобный, позволя­ющий избежать революций. Английская элита оказалась наибо­лее виртуозной в абсорбации потенциальных революционеров: уже несколько веков она держит открытыми двери для некото­рых, наиболее одаренных из числа тех, кто по рождению не принадлежит к привилегированным классам.

Отстранение допускает разные способы. Самый гуман­ный — ссылка. Согласно одной теории, получившей распрост­ранение в Европе в XIX в., главное достоинство колоний в том, что они предоставляют революционерам возможность по­бега. Еще Ренан в 1871 г. в работе «Интеллектуальная рефор­ма и мораль во Франции» считал, что общества, лишенные пре­дохранительного клапана эмиграции, обречены на внутренние волнения. (В этом отношении значение колоний нельзя пере­оценить.) Он полагал, что в любом обществе есть потенциаль­ные вожди, недовольные порядком, которых следует абсорби­ровать или устранять. Бесчеловечный способ устранения, о чем справедливо пишет Парето, конечно, — убийство. В исто­рии он часто использовался.

Соответственно циклам взаимозависимости обществам, ' следовательно, знакома циркуляция элит — основной аспект того, что Парето называет общим строением общества.

Вследствие невозможности полной гармонии между насле­дуемыми дарованиями индивидов и позициями в иерархии вся­кое общество чревато нестабильностью. Обществу мешают также колебания частоты появления остатков первого и второ­го классов. Если элита была долгое время у власти, она страда­ет от избытка остатков первого класса. Она становится слиш­ком интеллектуальной (это не означает «слишком умной»), на­чинает питать отвращение к силовым приемам и поэтому дела­ется уязвимой. Зародившаяся в массе жестокость мобилизует последнюю против элиты.

Равновесие общества, или состояние, уменьшающее опас­ность революции, предполагает определенный избыток остат­ков первого класса у элиты и еще больший избыток остатков второго класса у массы. Чтобы сохранялся порядок (многие об этом рассуждали по-разному, более цинично и даже, может быть, шокирующе), «народу нужна религия, а правителям —

разум», или, сохраняя стиль Парето, нужно, чтобы у масс бы­ло больше остатков второго и в известных случаях четвертого и пятого классов, а у элиты, нуждающейся в продуктивных поступках, — первого класса.

Однако даже элите сохранение слишком многих остатков первого класса, полная деградация остатков «незыблемости аг­регатов», «социальности» и «целостности личности» не нужно. Действительно, по мере роста остатков первого класса инди­видов все более заботят личные и более эгоистичные интере­сы. Итак, правящий класс, которому нужно ради самосохране­ния обладать разумом, чтобы реагировать на обстоятельства, и способностью приспосабливаться к миру, каков он есть, дол­жен также сохранять чувство долга и сознание общности ин­тересов.

Таким образом, дает о себе знать нечто вроде противоре­чия между склонностью к комбинациям и чувством обще­ственной и моральной солидарности, причем элите необходи­мо и то и другое. Поэтому колебания большей или меньшей продолжительности в истории неизбежны. Период, в течение которого проявляется дух сомнения и скептицизма, внезапно сменяется всплесками остатков второго, четвертого и пятого классов. Оживления остатков второго класса сопровождают гигантские изменения коллективной веры, которые имел в ви­ду Дюркгейм, утверждая, что во времена приступов коллек­тивного возбуждения зарождаются религии. Парето принял бы эту формулу и добавил бы, что история как раз и соткана из бесконечно повторяющихся чередований периодов скепти­цизма и разума и периодов патриотической или религиозной веры. Именно колебания остатков у масс и у элит определяют циклы взаимной зависимости.

Чтобы закончить реконструкцию системы общественного движения, Парето проводит две антитезы в экономической сфере, антитезы между спекулянтами и рантье, а также меж­ду свободной деятельностью экономических субъектов, со­здателей богатства, и бюрократизацией.

Противопоставление спекулянтов и рантье в экономике в некотором смысле соответствует антитезе «лис» и «львов» в политике*2, В самом деле, есть две возможные экономиче­ские позиции — позиция создателей богатства путем комбина­ции или спекуляции и позиция тех, кто желает прежде всего гарантированного сохранения своих ценностей и стремится добиться его путем так называемого надежного размещения капитала. Если бы не девальвации и банкротства, рантье владе­ли бы всем богатством. Су, вложенный под сложные процен­ты со времени рождения Христа, сегодня представлял бы бо­гатство, превышающее все богатство человечества. Значит,

нужно, чтобы время от времени рантье были ограблены. Одна­ко такое не должно происходить слишком часто, чтобы племя рантье, создателей сбережений, не исчезло. На деле общества продолжают содержать людей, которые создают богатства и присваивают его благодаря искусству комбинаций, а также других, которые гоняясь за гарантиями, кончают тем, что ока­зываются жертвами коварства или насилия.

Последняя антитеза — инициативы и бюрократизация —
не совпадает с предыдущей. Парето по образованию инженер
и экономист. Как инженер он наблюдал труд, создающий бо­
гатство; как экономист либерального толка он анализировал
поведение экономических субъектов, которые, отстаивая соб­
ственные интересы, способствуют росту ресурсов. Свободной
инициативе экономических агентов Парето противопоставляет
социальную кристаллизацию и, кроме того, этатистскую и бю­
рократическую организацию. Политические и демагогические
соображения подталкивают государства к вмешательству в
экономику, к национализации предприятий, перераспределе­
нию доходов и, таким образом, к постепенной замене конку­
ренции, потворствующей личной инициативе и росту ее влия­
ния, бюрократическим порядком, постепенно ведущим к кри­
сталлизации. §

По мнению Парето, западноевропейские общества убав­лялись плутократическими элитами, принадлежащими к «се­мейству лис»; они находились под чрезмерным влиянием йн-, стинкта комбинации, и постепенно утрачивали способность прибегать, к силе, необходимой для управления обществами, Он отмечал ростки новых элит, которые чаще пользовались силой и реже хитростью и обновляли формулы легитимно­сти. Парето, несомненно, узнал бы в фашистских или ком­мунистических элитах жестокие элиты из «семейства львов», захватившие власть в тех обществах, которые приходят в упадок. В то же время развитие современных европейских обществ, по Парето, направлено на постепенное расширение бюрократизированной деятельности, на вытеснение свобод­ной инициативы, создающей богатства. В своем развитии ев­ропейские общества приближаются к коллективистской и кристаллизованной экономике. «Византия показывает нам, куда может вывести кривая, по которой движутся наши об­щества» (ibid., § 2612).

Близкой или пока далекой считал Парето бюрократиче­скую кристаллизацию? По правде говоря, в этом отношении его работы противоречивы. Порой эта перспектива представ­ляется отдаленной, в других случаях Парето, кажется, счита­ет, что бюрократическая фаза может наступить быстро¹³. Не­сомненно лишь то, что когда накануне войны 1914 г. Парето

писал «Трактат по общей социологии», он видел зарождающе­еся господство жестоких элит и огосударствленной экономи­ки. Нравится нам эта теория или нет, но трудно не признать в ней долю истины.

«Трактат по общей социологии» и вообще все социологиче­ское творчество Парето нацелено на диагностику так называе­мых демократических обществ, которые он сам к тому же именовал плутодемократическими, чтобы не забывалась их ос­новная черта: связь между политическим классом, или элитой в строгом смысле слова, и руководящими кадрами промыш­ленности и финансов. По Парето, плутодемократические ре­жимы управляются элитами, охотнее пользующимися хитро­стью, чем силой. Он отмечает вместе с тем развитие гуманита-ристских идеологий и расценивает это как опасный излишек для общественного равновесия. Наконец, он отмечает посте­пенное распространение административного управления эко­номикой и относительное сужение сферы частной инициативы и рыночных механизмов. Он видит, что западные общества эволюционируют, подобно Восточной Римской империи, к бю­рократической кристаллизации.

5. Наука и политика

В какой мере Парето удалось в соответствии с нескрывае­мыми замыслами научно исследовать общество? Или, если вспомнить выражение, которым я сам пользуюсь, в какой ме­ре ему удалось логически изучить нелогическое поведение? На этот вопрос сразу напрашивается простой ответ. По мне­нию самого Парето, логически-экспериментальное изучение нелогического поведения^ моральной и политической сторо­ны должно быть нейтральным, свободным от пристрастий и ценностных суждений, ибо не существует логически-экспери­ментального решения проблемы поведения человека. Однако для любого читателя «Трактата по общей социологии» очевид­но, что сочинения Парето перегружены страстями и ценност­ными суждениями^/У Парето свои любимые мишени, скрытые враги, свои объекты атак. Такая позиция, наверно не очень сильно отличающаяся от позиции других социологов, в прин­ципе не согласуется с постоянно провозглашаемым желанием служить объективной и нейтральной науке. Противоречие между афишируемым стремлением к чистой науке и нескры­ваемыми страстями может служить исходным пунктом крити­ки. Как сочетаются его замыслы с практикой?

Дата добавления: 2015-05-31