НА РАСПУТЬЕ 4 страница

Балкыбекский съезд быстро шел к концу. Начальники вскоре уехали, народ тоже стал разъезжаться. Абай со своими друзьями направился в Байкошкар. В тот же день и в ту же сторону тронулись и Жиренше с Уразбаем. Догнав Абая, они подхлестнули коней и, обогнав его на расстояние полета стрелы, поехали впереди отдельно.

После того резкого разговора, когда он обругал их, Абаю не представлялось случая поговорить с ними и объясниться. Он ударил своего саврасого и крупной рысью нагнал их. Но едва он поравнялся с ними, оба, молча переглянувшись, пустили коней вскачь и быстро вынеслись вперед.

— Вот как?.. Понимаю! — крикнул им вслед Абай. Задержав коней, они обернулись. Жиренше злобно выкрикнул:

— Вот так и будет! Хватит!

— Понимаешь — тем лучше! — добавил Уразбай.

И они снова поскакали вперед, кипя от злобы. Абай задержал коня, с горечью глядя вслед тому, кого называл другом. Он понимал, что между ними началась вражда.

Такежан и Майбасар возвращались со съезда, окруженные целой толпой. Здесь тоже, не смолкая, ругали Абая. От Жиренше они уже знали о сорока отборных конях, обещанных Бараком.

— Мог вернуться и с почетом и с табуном, а возвращается и без почета и без коней, — негодовал Такежан. — Все обычаи нарушил, судил, как русский начальник… Да и тот не сумел бы так унизить честь наших предков…

Но такого мнения держались только аткаминеры Тобыкты. Ни керей, ни сыбанцы Абая не осуждали. Они приняли его решение и заявили обоим оязам: «С решением согласны, мы помирились». Жумакан и Барак от всего Сыбана, а Тойсары и Богеш — от Керея составили «мировую» и, приложив к ней свои печати, вручили начальникам. Они оценили Абая как человека новых мыслей, смело ломавшего старые казахские обычаи.

— Слова его — добрые. В них исцеление для народа. С этим человеком весь округ считаться будет, — говорили примирившиеся.

По дороге, ведущей из Акшокы в Семипалатинск, ехала повозка с откинутым верхом, запряженная тройкой. На козлах сидел Баймагамбет и, пользуясь прохладой осеннего утра, то и дело погонял саврасых, бежавших крупной рысью. В повозке, обитой изнутри красным сафьяном, сидели Абай и его трое детей: Абиш, Магаш и Гульбадан. На бледном обычно, худеньком лице Абиша играл яркий румянец оживления. Он беспрерывно расспрашивал отца о предстоящей ему новой жизни:

— Где мы будем жить в городе, отец? У казахов или у русских?.. Вместе все трое будем жить?.. Лучше я буду жить отдельно у русских и учиться один!..

— Вот еще! Это я буду жить одна в русской семье! Там будет такая же девочка, как я, и я скорее вас выучусь! — со смехом перебивала Гульбадан, вообще говорившая гораздо смелее братьев. Оттеснив в сторону Магаша, она лежала, положив голову на колени отца. Абаю нравилась решительность девочки и ее жизнерадостность, не изменившая ей даже при первой разлуке с матерью. Пощекотав ее подбородок, он ласково ответил:

— Беззаботная моя, золотая!.. Ты, пожалуй, храбрее всех братьев, ты будешь жить отдельно… Отдам тебя в руки образованной русской женщине, которая тебе матерью будет. Всех вас хорошо устрою! Теперь и сам часто буду жить в городе, с вами буду. Для меня нет ничего важнее вашего ученья.

Он обеими руками обнял детей и крепко прижал их к себе. Магаш давно уже сидел молча, задумавшись: разлука с домом огорчала его больше, чем остальных. Абай, желая рассеять грусть мальчика, притянул его к себе и весело попросил:

— А ну-ка спой, Магаш, начинай, запевай песню!

Магаш был очень доволен, что отец обратился именно к нему. Тонкие губки его заиграли улыбкой, открывая белый ряд мелких зубов.

— А какую, отец? — оживился он, обнимая Абая. — только я начинать не буду, боюсь, напутаю, начинай ты сам!

Гульбадан отлично поняла намерение отца и сама начала шутить с братом:

— Ну вот! Только скажут: «Стой!» — Магаш и упрется: «Пусть кто-нибудь начинает!»—весело вмешалась она. — Он совсем как жеребенок, что все назад пятится!

Все рассмеялись, даже Баймагамбет. Магаш смущенно спрятал лицо в подушку, но засмеялся и сам. Абиш вступился за него:

— Ты думаешь, раз жеребенок пятится, так он и вперед не бежит? Откуда тебе это знать, ты же верхом не ездишь!

Тут и Магаш быстро поднял голову:

— Куда ей жеребенок, она и на овце ездить не сумеет! А вот мой тай,[170]который все пятится, летом на байге пять раз первым приходил, вот как!

И совсем развеселившись, он повернулся к Абаю:

— Начинай песню, отец!

Абай запел «Козы-Кош», и дети стали подпевать ему.

Поездка длилась два дня. Абай то пел, то рассказывал детям сказки или заставлял Абиша и Гульбадан самих рассказывать то, что они знали. Когда путников начинал одолевать сон, они все, не исключая и Баймагамбета, снова затягивали песню. Так они добрались наконец до города.

По совету Михайлова, Абай отдал Магаша и Гульбадан в училище. Учиться они должны были в разных школах — мужской и женской, но жить Абай устроил их вместе в одной русской семье, которую рекомендовал Андреев. С Абишем Михайлов посоветовал поступить иначе. Абиш уже знал арабскую грамоту, отличался понятливостью и большой любознательностью. Занимаясь в ауле с толмачом и постоянно разговаривая с ним по-русски, он уже хорошо понимал русский язык, но для начальных классов был по годам велик. Поэтому его поселили отдельно у образованных людей, которые могли и совершенствовать его в русской речи, и следить за его общим воспитанием. В школу его не отдавали, Абай нашел для него опытного домашнего учителя.

С первых же дней Михайлов принял близкое участие и в самом Абише и в вопросах его воспитания и дал Абаю еще один совет:

— Ваш старший сынок, Ибрагим Кунанбаевич, по-моему, способен учиться серьезно. Вы не огорчайтесь, что он немного перерос… Пожалуй, оно даже и лучше, что он приехал сюда, уже получив кой-какие знания на родном языке. Может быть, именно теперь ему и будет легче перейти к ученью на другом языке. Послушайтесь меня: пусть за эту зиму ваш Абдрахман хорошенько подготовится с учителем, а на будущую—определите его в школу, только не у нас в Семипалатинске: в Тюмени учебные заведения гораздо лучше наших. У меня там есть хорошие знакомые, может жить у них. Лето он пусть проводит в степи, а зимой живет в городе и получает русское воспитание. Если его не подведет здоровье, будем надеяться, что в будущем и в Питер его снарядим, в университет!

Абай горячо поблагодарил Михайлова, который, как настоящий друг, заботился о его детях гораздо больше, чем все друзья и родственники в ауле. Советы его Абай принимал не задумываясь.

Они беседовали в просторном кабинете Михайлова. Уже начинало темнеть. Из внутренних комнат к ним вышла молодая женщина, держа в руках настольную лампу. У нее было нежное круглое лицо, пышные русые волосы и большие синие глаза. Абай впервые видел ее в этом доме, — обычно, когда друзья встречались, в квартире была одна только Домна, выполнявшая домашнюю работу.

Женщина скромно поздоровалась с гостем. Михайлов поднялся ей навстречу, взял из рук ее лампу и, поблагодарив, подвел к Абаю и ласково обратился к ней:

— Познакомьтесь, Лизанька, это мой друг Ибрагим Кунанбаевич. — И, заметив на лице Абая недоумение, слегка покраснел и засмеялся. — Знакомьтесь, Ибрагим Кунанбаевич, моя жена — Елизавета Алексеевна.

Абай растерялся. Он не знал, как принято у русских поздравлять в таких случаях.

— Что же вы скрывали, Евгений Петрович? Ведь я ничего не знал… Желаю вам счастья… — неуверенно заговорил он.

Эта женщина ничуть не была похожа на петербурженок и москвичек, которых Абай изредка встречал в домах начальства или у Акбаса. Она казалась самой обыкновенной местной жительницей, каких Абай ежедневно видел на улицах Семипалатинска. Во всех ее движениях и в обращении с мужем и с гостем сквозила застенчивость. Она побыла в комнате лишь несколько минут и вышла, тихая и неторопливая. Михайлов тут же рассказал Абаю короткую историю своей женитьбы.

— Я ведь совсем надавно женился, неожиданно для себя, без всяких сложных рассуждений. Она — девушка из скромной местной семьи, не получила ни нужного образования, ни воспитания… Вот вы обучаете Абиша, а я ей стараюсь дать домашнее образование… Воспитать ее и сделать своим равным другом — мой долг…

О крупном событии своей жизни он рассказывал с какой-то неловкостью, будто стесняясь. Абай не стал расспрашивать подробнее, и Михайлов тотчас заговорил о своем возвращении на службу в областную канцелярию.

На этот раз Абай жил в городе очень долго. Однажды он приехал в дом Тинибая, где не был с самого приезда, и остался ночевать у Макиш. Та упрекнула брата за долгое отсутствие и шутливо напомнила ему, что раньше, когда здесь была Салтанат, он появлялся чаще. Имя Салтанат вызвало в Абае светлые воспоминания об их удивительной дружбе, и он сказал, медленно роняя слова:

— Салтанат… Чудная Салтанат… Как она была хороша!.. Такой драгоценности я не встречал среди наших девушек.. — И, быстро повернувшись к сестре, он спросил: — Расскажи, что с ней стало? Как она живет? Встречалась ты с ней за эти годы?

Макиш начала рассказывать. Абай жадно слушал дорогие для него вести.

Салтанат давно уже замужем за тем, кому она была тогда просватана. Она уже простилась со своей волей, с тех пор ей удалось побывать в городе только этим летом. Она привезла с собой маленького сына. Подруги проводили вместе целые дни. Как-то Макиш повезла свою гостью на Полковничий остров, они взяли в лодку кумыс и еду и провели весь день в задушевной беседе.

Тут Макиш удивила Абая: оказалось, она знала все стихи брата, сочиненные им за эти годы. И тогда, на острове, она все их перечитала и перепела подруге. Салтанат слушала молча, с глубоким волнением, потом, подозвав к себе сынишку, обняла и обратилась к Макиш:

— Жизнь далеко увела меня от моих мечтаний… Дни встреч с Абаем кажутся мне вот таким же островком — тенистым, цветущим, счастливым островком в радостном весеннем убранстве… Блаженные были те недолгие дни… Я покорилась своей участи. Я принадлежу другому, мне не о чем молиться для себя… Но сегодняшний разговор с тобой, милая Макиш, воспоминания, песни Абая — все воскресили во мне. Опять я чувствую прежнюю тоску… Но она не бесплодна: я приношу обет, рожденный ею. Не только сама буду всегда чтить имя Абая, обещаю сделать его дорогим и для своих детей. Да будет моим материнским долгом вырастить их юными верными друзьями Абая, готовыми всегда идти за ним… Это будет последним даром моей дружбы…

Волнение охватило Абая. Слова Салтанат растрогали и умилили его. Он мысленно благодарил сестру за то, что она говорила с Салтанат о нем. Чувствуя в Макиш настоящего, близкого друга, которому легко открыть свою душу, он вслух высказал свои взволнованные мысли:

— Только Салтанат могла сказать так… Она говорила о своем долге — и этим напомнила мне о моем. Я понял ее слова: она хочет, чтоб я создавал такие стихи и песни, которые были бы любимы новым поколением, потомством нашим, ее детьми, были бы дороги им… Она будто сказала мне: «Пусть тропа моя идет за далекими перевалами — лишь бы доходил до меня твой голос…» Я понял, понял тебя, друг несбывшейся мечты моей.

Это были его сокровенные мысли, ответ Салтанат. Он замолчал. Душа его погружалась в мир образов и мыслей, в мерные волны стихов.

Всю осень и первую половину зимы Абай провел в городе: устроив детей учиться, он не мог легко расстаться с ними. Будние дни он проводил в Гоголевской библиотеке; занятия там, которые все больше походили на работу ученого исследователя, очень увлекали его. По вечерам, оставаясь наедине с Баймагамбетом, он пересказывал ему содержание прочитанных книг, главным образом романов. Благодаря этому запас рассказов у Баймагамбета все возрастал.

По субботам Баймагамбет закладывал санки и ехал за детьми Абая. Из одного места он привозил Магаша и Гульбадан, из другого — Абиша. Две ночи и один день дети проводили с отцом. Абай старался ничем не занимать эти вечера, не принимал даже и людей, приехавших из аула. Все время он отдавал детям, беседуя с ними, занимаясь или просто играя, заставляя и Баймагамбета рассказывать им сказки. Порой все вместе они пели какую-нибудь песню, и вечера проходили у них весело и радостно.

Раз в неделю Абай заходил на квартиру к Абишу и подолгу беседовал с хозяйкой ее — Анной Николаевной, образованной и умной пожилой женщиной. Также навещал он и дом Екатерины Петровны, матери четверых детей — двоих мальчиков и двух девочек, подходящих по возрасту и Магашу и Гульбадан. Она была вдовой офицера, жила уроками, воспитывая детей, и Абай не раз отправлял ей с Баймагамбетом помимо условленной платы колотых баранов и мешки с мукой.

Кроме своих детей Абай устроил учиться нескольких казахских сирот-ребятишек. Он решил сделать это после одного разговора с Михайловым. Тот рассказал ему, что два года назад пришел приказ «корпуса» из Омска — выделить для ученья в городских школах по одному мальчику из каждой волости. Но никто из родителей послать в ученье детей не пожелал, а нашлись и такие, которые соглашались отдать ребят в школу за выкуп. Словом, когда в аул смог наконец проникнуть слабый луч знания, вековая косность и тут наложила свой запрет. С горькой улыбкой Михайлов заметил, что во всем Семипалатинском уезде не нашлось ни одного человека, который согласился бы послать своего сына в ученье.

Узнав об этом, Абай написал кое-кому из тобыктинцев, на кого имел влияние. Так ему удалось добиться, что один из юных жатаков, Анияр из Чингизской волости, был устроен в интернат. От Молдабая прибыл в школу из Шаганской волости сиротка-киргиз Омарбек. Такежан по его письму прислала из Кзыл-Адырской волости еще одного сироту Курманбая. Кроме того, Абай пристроил и двух ребят из Ералы, сирот-жатаков племени Мамай, определив их в мусульманское медресе. Судьба жатаков продолжала волновать Абая и тут, в городе. «Пусть хоть молодое их поколение озарится лучом света, — думал он. — Может быть, через них и отцы свет увидят… Выучатся, народу пользу принесут…»

Недавно Абай узнал, что скот, отданный беднякам по его решению на Балкыбекском съезде, все же не достался им целиком. Правда, до Ералы весь табун добрался благополучно, но осенью десять коней из тридцати, полученных жатаками, были по одному, по два раскрадены неизвестными ворами. И, хлопоча о детях жатаков, Абай думал: «Пусть хоть кто-нибудь из жатаков получит богатство, которое нельзя расхитить, — знание». Поэтому-то он и старался устроить в ученье именно детей бедняков.

Наступила вторая половина зимы, Абаю пора было возвращаться в аул. В субботу он заставил Баймагамбета целых полдня разъезжать по городу: он вызвал к себе всех маленьких казахов, пристроенных им в школу и живших в разных концах города. Он собрал их у себя, и весь вечер дети распевали песни, затевали игры. Сам он загадывал им загадки, Баймагамбет угощал сказками и прибаутками. Перед ужином, когда ребятишки устали и угомонились, он подозвал к себе и своих детей и гостей.

Он достал листок бумаги, исписанный им еще утром. Дети с недоумением ждали, что будет. Абай громко и внятно прочел им никому еще не известное новое стихотворение:

Мальчиком жил я среди темноты.

Не зная, как ценны ученья плоды.

В вас, дети, — вся радость взрослых людей!

Что нам не далось — берите смелей!

Учись, мой сынок, — завет мой таков —

Для блага народа, не для чинов!

Он несколько раз повторял им эти строки, а потом сказал короткое прощальное слово:

— Дети мои, младшие братья мои! Мы, ваши отцы и старшие братья, похожи на траву, которая пожелтела, не успев вырасти. В свое время мы не получили знаний и теперь горюем об этом. Наука — несбывшаяся наша мечта. Вам я желаю того, о чем сейчас прочитал. Это пожелание вашего старшего брата, пожелание ваших степей, вашего народа, который ждет от вас помощи. Учитесь с одной только целью — стать человеком! Учитесь, чтобы быть полезными своему краю, чтобы быть честными людьми, заступниками за свой народ…

И, помолчав, он закончил:

— Вот что хотел я сказать вам на прощанье. А стихи эти нарочно написал для вас один акын по имени Кокпай.

Всю зиму Абай часто записывал звучавшие в нем слова затаенной мечты — стихи. Но сам он не верил еще в себя как в акына, как в поэта. И требовательная его душа, не уверенная еще в своем даре, скрылась под другим, никому не известным и скромным именем — Кокпай.

Дата добавления: 2015-06-04