Ф. Энгельс конгресс экономистов

Как известно, здесь имеется несколько адвокатов, чиновников, врачей, рантье, купцов и т. д., которые под вывеской Ассоциации в защиту свободы торговли (подобной той, которая существует в Париже) преподают друг другу азы политической экономии. Последние три дня минувшей недели эти господа были на верху блаженства. Они проводили свой великий конгресс величайших экономистов всех стран, они испытывали невыразимое наслаждение, слушая экономические истины уже не из уст какого‑нибудь г‑на Жюля Бартельса, Ле Арди де Больё, Фадера, то бишь Федера^{87}, или иной неведомой знаменитости, нет, они слушали их из уст самих столпов науки. Они были счастливы, они были в восторге, они утопали в блаженстве, они были на седьмом небе.

Но сами столпы науки были гораздо менее счастливы. Они ожидали, что борьба будет легкой, а она оказалась для них весьма суровой; они воображали, что придут, увидят и победят, а оказалось, что победа была одержана ими лишь при голосовании, в то время как в прениях они уже на второй день были основательно разбиты, а на третий день только с помощью интриг избежали нового, еще более решительного, поражения. И если их утопавшая в блаженстве публика не замечала всего этого, то им самим пришлось это больно почувствовать.

Мы присутствовали на конгрессе. Мы и раньше не испытывали особенного почтения к этим столпам науки, ученость которых заключается главным образом в том, что они с крайней невозмутимостью постоянно противоречат друг другу и самим себе. Надо, однако, признать, что после этого конгресса у нас исчез последний остаток уважения, которое мы могли еще каким‑то образом питать к тем, чьи письменные и устные высказывания нам раньше были менее известны. Признаться, мы были поражены тем количеством пошлостей и нелепостей, тем количеством всему миру известных банальностей, которые нам пришлось выслушать. Признаться, мы не ожидали, что у мужей науки не найдется ничего лучшего, кроме тех азбучных истин политической экономии, которые, может быть, и новы для 7 – 8‑летних детей, но которые взрослым людям, особенно членам Ассоциации в защиту свободы торговли, должны были бы, по всем предположениям, быть известны. Но эти господа лучше нас знали своих слушателей.

Наилучшим образом вели себя на конгрессе англичане. Они являются наиболее заинтересованными людьми в этом деле; открытие континентальных рынков они принимают близко к сердцу; вопрос о свободе торговли – для них жизненный вопрос. Они это достаточно ясно показали: они, которые никогда, при иных обстоятельствах, не употребляют другого языка, кроме своего английского, здесь – в интересах своей возлюбленной free‑trade^{88} – снизошли до выступлений на французском языке. Это ясно показывает, как сильно затрагивает это дело их кошелек. Французы выступали как абстрактные идеологи и ученые фантазеры. Они ни разу не блеснули ни французским остроумием, ни оригинальностью мысли. Однако они по крайней мере говорили на хорошем французском языке, а в Брюсселе его редко можно услышать. – Голландцы были скучны и назидательны. Датчанина, г‑на Давида, совсем невозможно было понять. Бельгийцы играли скорее роль пассивных слушателей, или в лучшем случае выступали на уровне своей национальной промышленности, специализирующейся по имитациям. И, наконец, немцы, за исключением Веерта, выступавшего скорее в качестве англичанина, чем немца, составили partie honteuse^{89} всего конгресса. Им следовало бы в этом отношении присудить пальму первенства, если бы в конце концов у них не отбил ее для своей нации один бельгиец.

Первый день. Общая дискуссия. Ее открыли бельгийцы в лице г‑на Федера; всем своим выступлением, своей манерой держаться и говорить он демонстрировал то подчеркнутое щегольство, которое с таким отвратительным чванством дает о себе знать на улицах и в местах для прогулок Брюсселя. Г‑н Федер начал с пустых фраз и едва добрался до элементарнейших азбучных истин политической экономии. Мы не станем тратить на него столько времени, сколько он отнял у нас своей бесконечной водянистой похлебкой.

На трибуну поднялся г‑н Воловский, профессор и т. д. из Парижа. Этот самодовольный и поверхностный краснобай, офранцуженный польский еврей, сумел соединить в себе отрицательные качества всех трех наций, не восприняв ни одной из их положительных черт. Своей заранее составленной, полной неожиданных софизмов речью г‑н Воловский вызвал огромный энтузиазм. Однако, к сожалению, эта речь не была его собственным произведением; она была скомпилирована из «Экономических софизмов» г‑на Фредерика Бастиа[116]. Бурно аплодировавшая брюссельская публика об этом, разумеется, не знала. – Г‑н Воловский выразил сожаление, что оппонировать ему будет немецкий протекционист и что французские протекционисты упускают, таким образом, инициативу из своих рук. За это он был наказан. В заключительной части своей речи г‑н Воловский выглядел в высшей степени комично. Он стал разглагольствовать о трудящихся классах, которым он сулил золотые горы от свободы торговли и от имени которых с лицемерной яростью напал на протекционистов. Да, вопил он, стараясь взять самые высокие патетические ноты, да, эти протекционисты, «эти люди, у которых вот здесь, в сердце» (при этом он хлопал себя по своему круглому брюшку) «нет ни капли сочувствия к трудящимся классам», – эти протекционисты мешают нам осуществить наши заветные мечты и помочь рабочим выбраться из нищеты! Но увы, его гнев был слишком притворным, чтобы произвести хоть какое‑нибудь впечатление на немногих присутствовавших на галерке рабочих.

Г‑н Риттингхаузен из Кёльна, представитель германского отечества, зачитал бесконечно скучную речь в защиту покровительственной системы. Он выступал как истинный немец. С самой плачевной миной он жаловался на скверное положение Германии, на бессилие ее промышленности и буквально умолял англичан, чтобы они все же дозволили Германии защитить себя от их обременительной конкуренции. Как же вы, милостивые государи, говорил он, хотите ввести у нас свободу торговли, хотите, чтобы мы свободно конкурировали со всеми нациями, когда у нас до сих пор чуть ли не повсюду сохранились цехи, когда мы и сами совершенно не можем свободно конкурировать друг с другом?

Г‑ну Риттингхаузену отвечал г‑н Бланки, профессор, депутат и прогрессивный консерватор из Парижа, автор жалкого сочинения по истории политической экономии[117]и других плохих работ, главный столп так называемой «французской школы» в политической экономии. Это хорошо упитанный, весьма подтянутый человек, с выражением лица, представляющим собой отвратительную смесь напускной строгости, елейности и филантропии, кавалер Почетного легиона, cela va sans dire^{90}. Г‑н Бланки говорил в высшей степени живо, но в его речи было в высшей степени мало живой мысли, и это, конечно, должно было импонировать брюссельским сторонникам свободы торговли. Сказанное им было, впрочем, в десяток раз никчемнее того, что им ранее было написано. Мы не будем задерживаться на этих фразах.

Затем выступил д‑р Боуринг, радикальный член парламента, наследник мудрости Бентама и хранитель его скелета[118]. Сам он – своего рода бентамовский скелет. Заметно было, что выборы уже миновали; г‑н Боуринг более не считал нужными уступки народу и выступал как истый буржуа. Он бегло и правильно говорил по‑французски, с сильным английским акцентом, подкрепляя эффект своих слов самой энергичной и забавной жестикуляцией, какую только нам приходилось когда‑либо видеть. Г‑н Боуринг, представитель наикорыстнейшей английской буржуазии, заявил, что пора, наконец, отбросить эгоизм и начать связывать свое собственное благополучно с благополучием своих ближних. Разумеется, была приведена старая экономическая «истина», гласящая, что с миллионером можно заключить больше сделок, а следовательно и больше на нем заработать, чем с владельцем какой‑нибудь тысячи талеров. – В заключение последовал восторженный гимн посланцу неба – контрабандисту.

После него выступил г‑н Дюшато, председатель валансьеннской Ассоциации для поощрения национального труда, который, в ответ на вызов Воловского, защищал французскую покровительственную систему. Он очень спокойно и весьма четко повторил общеизвестные положения протекционистов, совершенно справедливо полагая, что их одних достаточно, чтобы отравить господам фритредерам настроение в течение всего конгресса. Это был безусловно лучший оратор дня.

Г‑н Юарт, член парламента, отвечал ему на почти непонятном французском языке, повторяя плоские и избитые фразы Лиги против хлебных законов[119], которые в Англии давным давно хорошо известны чуть ли не каждому уличному мальчишке.

Лишь порядка ради следует упомянуть г‑на Кампана, представителя общества сторонников свободы торговли в Бордо. Все, что он говорил, настолько ничтожно, что не запомнилось ни единого слова.

Полковник Томпсон, член парламента, свел весь вопрос к простому случаю: в некоем городе извозчики брали 1¹/₂ франка за поездку. И вот появляется омнибус, который берет за ту же поездку 1 франк. Таким образом, скажут извозчики, из торгового оборота изымаются ¹/₂ франка с каждой поездки. Так ли это? Куда денутся эти ¹/₂ франка? Да пассажир‑то ведь купит себе на них что‑нибудь другое – паштетов, пирожных и т. д. Значит, ¹/₂ франка все же попадут в торговый оборот, а потребитель будет иметь при этом больше пользы. Так обстоит дело с протекционистами, берущими под свою защиту извозчиков, и с фритредерами, стремящимися ввести омнибус. Добрый полковник Томпсон забывает только, что конкуренция очень скоро сведет на нет этот выигрыш потребителя и ровно столько, сколько он выгадал в одном случае, она отнимет у него в другом.

В заключение выступил г‑н Дюнуайе, государственный советник из Парижа, автор многочисленных произведений, в том числе книги «О свободе труда»[120], где он обвиняет рабочих в крайне неумеренном деторождении. Он говорил резким тоном государственного советника, высказав все же сущие пустяки. Г‑н Дюнуайе – жирный и пузатый мужчина, с лысым черепом и красной, по‑собачьи вытянутой вперед физиономией; он, очевидно, не терпит никаких противоречий, но далеко не внушает того страха, какой мог бы внушать. О его дешевых выпадах против пролетариата г‑н Бланки выразился так: «Г‑н Дюнуайе высказывает народам те же суровые истины, какие Вольтер и Руссо преподносили в минувшем веке монархам».

На этом общая дискуссия была закрыта. Прения же по отдельным вопросам – в течение второго и третьего дня – мы осветим в ближайшем номере[121].

Написано Ф. Энгельсом между 19 и 22 сентября 1847 г.

Напечатано в «Deutsche‑Brusseler‑Zeitung» № 76, 23 сентября 1847 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

К. МАРКС ПРОТЕКЦИОНИСТЫ, ФРИТРЕДЕРЫ И РАБОЧИЙ КЛАСС [122]

Протекционисты никогда не защищали мелкую промышленность, собственно ручной труд. Разве в Германии д‑р Лист и его школа когда‑либо требовали покровительственных пошлин для мелкой льняной промышленности, ручного ткацкого производства, ремесел? Нет, когда они просили покровительственных пошлин, то они делали это лишь для того, чтобы вытеснить ручной труд машинами, заменить патриархальное производство современным. Одним словом, они хотят расширить господство буржуазии, и особенно господство крупных промышленных капиталистов. Они зашли так далеко, что объявили упадок и гибель мелкой промышленности, мелкой буржуазии, мелкого земледелия, мелких крестьян хотя и прискорбным, но неизбежным явлением, необходимым для промышленного развития Германии.

Кроме школы д‑ра Листа, в Германии – этой стране школ – существует еще и другая школа, которая требует не просто покровительственной, а настоящей запретительной системы. Глава этой школы г‑н фон Гюлих написал весьма ученый труд по истории промышленности и торговли[123], который переведен также на французский язык. Г‑н фон Гюлих – искренний филантроп, он серьезно заботится об охране ручного труда, национального труда. Прекрасно! Что же он сделал? Он начал с опровержения д‑ра Листа; доказав, что в системе Листа благосостояние рабочего класса есть только обманчивая видимость, пустая, громкая фраза, он выдвинул затем со своей стороны следующие предложения:

1. Запретить ввоз иностранных промышленных изделий.

2. Ввозимое из‑за границы сырье, как, например, хлопок, шелк и т. д., обложить очень высокими ввозными пошлинами для того, чтобы защитить национальную льняную и шерстяную промышленность.

3. То же следует предпринять и по отношению к колониальным товарам, чтобы местные продукты вытеснили с рынка сахар, кофе, индиго, кошениль, ценные породы дерева и т. д.

4. Установить высокие налоги на машины внутри страны, чтобы защитить ручной труд от машины.

Из этого видно, что г‑н фон Гюлих принадлежит к тем людям, которые принимают эту систему со всеми ее выводами. Но к чему это его приводит? К тому, чтобы воспрепятствовать не только ввозу иностранных промышленных изделий, но и развитию национальной промышленности.

Г‑н Лист и г‑н фон Гюлих воплощают в себе две крайности, между которыми колеблется эта система. Если она стремится покровительствовать прогрессу промышленности, то тогда она прямо приносит в жертву ручной труд, труд вообще; если же она стремится покровительствовать ручному труду, то жертвой оказывается промышленный прогресс.

Вернемся к собственно протекционистам, которые не разделяют иллюзий г‑на фон Гюлиха.

Если бы они говорили с рабочим классом на понятном и откровенном языке, то им следовало бы резюмировать свои филантропические взгляды в следующих словах: лучше подвергаться эксплуатации со стороны своих соотечественников, чем со стороны иностранцев.

Я полагаю, что рабочий класс никогда не удовлетворится таким решением вопроса; нельзя не признать, что хотя оно и весьма патриотично, но носит несколько аскетический и спиритуалистический характер для людей, единственным занятием которых является производство ценностей, материальных благ.

Но протекционисты скажут: «В конце концов мы сохраняем, по крайней мере, общество в его нынешнем состоянии. Хорошо или плохо, но мы обеспечиваем рабочему его занятие и не допускаем, чтобы он был выброшен на улицу в результате иностранной конкуренции». Я не собираюсь оспаривать это заявление, я принимаю его. Сохранение, консервация нынешнего положения является, таким образом, самым благоприятным результатом, которого в лучшем случае могут достигнуть протекционисты. Прекрасно, но ведь для рабочего класса дело идет не о сохранении существующего положения, а о том, чтобы обратить его в нечто совершенно противоположное.

Протекционистам остается еще одна, последняя лазейка: они говорят, что их система вовсе не претендует на то, чтобы служить средством для социальной реформы, но начинать все же необходимо с социальных реформ внутри страны, прежде чем приступать к экономическим реформам в области отношений с другими странами. Система протекционизма вначале была реакционной, затем консервативной, после этого она, наконец, становится консервативно‑прогрессивной. Хотя на первый взгляд эта теория кажется чем‑то весьма соблазнительным, практичным и рациональным, достаточно ясно обнаруживается кроющееся в ней противоречие. Поразительное противоречие! Система протекционизма вооружает капитал одной страны для борьбы с капиталом других стран, она усиливает его для борьбы с иностранным капиталом, и в то же время сторонники этой системы воображают, что якобы этими же средствами можно сделать капитал слабым и уступчивым по отношению к рабочему классу. В конце концов это значит уповать на человеколюбие капитала, как будто бы капитал как таковой может быть человеколюбивым. В общем же, социальные реформы никогда не бывают обусловлены слабостью сильных; они должны быть и будут вызваны к жизни силой слабых.

Впрочем, нам нет необходимости останавливаться на этом. С того момента, как протекционисты признали, что социальные реформы не являются составной частью их системы, не вытекают из нее, а представляют собой особый вопрос, с этого момента они уже устранились от социального вопроса. Поэтому я оставляю протекционистов и перехожу к вопросу о влиянии свободы торговли на положение рабочего класса.

Написано К. Марксом во второй половине сентября 1847 г.

Печатается по тексту издания 1848 г.

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

Напечатано в отдельном издании: «Zwei Reden uber die Freihandelsund Schutzzollfrage von Karl Marx», Hamrn, 1848

Дата добавления: 2015-06-04