Старая дева

Картофель

На мотив: «Утренняя заря, утренняя заря!»

Хлеб святой!

Ты приходишь в час крутой.

Ты приходишь волей неба

К людям, в мир, что жаждет хлеба.

Умер ты – вкушай покой!

Во второй строфе он называет картофель

Той частицей, что одна

От Эдема нам осталась,

и так характеризует картофельную болезнь:

Губит ангелов чума!

В третьей строфе Бек советует бедняку надеть траур:

О бедняк!

Траур надевай, коль так.

Для тебя уж все пропало –

Ах, последнего не стало!

Плачь, кто может, пуст очаг.

О печальная страна!

Бог твой умер, ты одна,

Но утешься, край суровый, –

Искупитель к жизни новой

Вновь восстанет ото сна!

Плачь, кто может плакать, вместе с поэтом. Если бы он не испытывал такого же недостатка в энергии, как его бедняк в доброкачественном картофеле, он порадовался бы тому напитку, который получен был прошлой осенью из картофеля, этого бога буржуазии, одного из устоев существующего буржуазного общества. Немецкие землевладельцы и буржуа могли бы без всякого ущерба разрешить петь это стихотворение в церквах.

Бек заслуживает за свое рвение венка из цветов картофеля.

Мы не будем подробно разбирать это стихотворение, так как оно бесконечно длинно и растянулось на девяносто невыразимо скучных страниц. Старая дева, в цивилизованных странах существующая в большинстве случаев только номинально, представляет собой в Германии значительное «социальное явление».

Самая обычная манера социалистически‑самодовольного рассуждения заключается в том, чтобы говорить: все было бы хорошо, если бы только, с другой стороны, не было бедных. Такое рассуждение можно было бы применить к любому предмету. Подлинное содержание его заключается в филантропически‑лицемерном мелкобуржуазном филистерстве, которое полностью приемлет положительные стороны существующего общества и причитает лишь по поводу того, что наряду с этим существует и отрицательная сторона – бедность; филистерство это целиком срослось с современным обществом и желало бы только, чтобы оно продолжало существовать, но без условий его существования.

Бек повторяет это рассуждение в своем стихотворении, часто в крайне тривиальной форме, например, он пишет по случаю рождества:

О день, отрадный всем сердцам,

Вдвойне милей ты был бы нам,

Когда бы этот праздник желанный

Не пробуждал в душе бедного мальчугана

Зависти, первого из грехов:

В окно к богатому товарищу смотрит без слов,

А в сердце его богохульства буря.

Да……………………………………

…… как наслаждался бы слух мои игрой

Детства счастливого в праздничном доме,

Если б тогда же в трущобе сырой

Бедность не мерзла на грязной соломе.

В этом бесформенном, бесконечно длинном стихотворении встречаются, впрочем, отдельные хорошие места, например, изображение люмпен‑пролетариата:

Он каждый день напрасно рыщет,

Еду в зловонных ямах ищет,

Как воробей свой корм дневной,

Он чинит, точит день‑деньской,

Стирает вспухшею рукой,

Тележку тащит, еле жив,

С горой незрелых груш и слив:

«Кто купит? Кто?» – в слезах поет

И для гроша в грязи снует.

И на углу во славу божью

– Ведь в бога свято верит он –

Протягивает руку с дрожью:

Есть против нищенства закон.

Хотя и глух он, и немолод,

Бренчит на арфе в дождь и холод;

Из года в год все песнь одна

Звучит у каждого окна,

И няньку он плясать зовет,

А сам не слышит, что поет;

Он освещает улиц тьму,

Но света нет в его дому.

Он рубит лес и тащит груз,

Но, потеряв к работе вкус,

Стал вором, сводником, ханжой

И пропил совесть и разум свой.

Бек впервые поднимается здесь над уровнем обычной немецко‑бюргерской морали, вкладывая эти стихи в уста старого нищего, дочь которого просит отца отпустить ее на свидание с офицером. Он рисует ей в приведенных выше стихах полную горечи картину положения тех классов, к которым принадлежал бы ее ребенок, и черпает свои возражения непосредственно из условий ее существования, не читая ей при этом – этого нельзя не признать – моральной проповеди.

Дата добавления: 2015-06-04