Тридцать километров к северу от Москвы 1 страница

Москва

Тот же день

Стол был разбит, кровать перевернута, матрас разрезан на кусочки, подушки вспороты, а доски пола сорваны. Тем не менее обыск, которому подверглась квартира Анатолия Бродского, не дал никаких результатов, которые могли бы подсказать, куда он подевался. Лев присел на корточки перед камином и принялся исследовать его содержимое. Пепел еще сохранял форму писем, которые сложили стопкой и подожгли. Он поворошил его стволом пистолета, надеясь отыскать какой-нибудь уцелевший кусочек. Но пепел лишь рассыпался ровной горкой — все бумаги сгорели дотла. Предатель сбежал. И виноват в этом был он, Лев. В своем отношении к этому человеку, которого он совершенно не знал, он истолковал сомнения в его пользу. Решив, что тот невиновен, он допустил ошибку, которую мог сделать только зеленый новичок.

Пусть лучше пострадают десять невиновных, чем один шпион избежит наказания.

Он позволил себе пренебречь основополагающим принципом их работы: презумпцией вины.

Приняв на себя всю тяжесть ответственности, Лев не мог не думать о том, что если бы он не потерял целый день, занимаясь несчастным случаем, повлекшим за собой смерть ребенка, то не упустил бы Бродского. Встречи и разговоры с родственниками, пресечение на корню нелепых слухов — неподходящее занятие для старшего офицера МГБ. Вместо того чтобы лично вести наблюдение за подозреваемым, он позволил отстранить себя от непосредственного участия в операции, улаживая личные дела своих подчиненных. Ему не следовало соглашаться на это. В своем благодушии он недооценил угрозу, которую представлял собой этот человек, Анатолий Бродский. Это была первая серьезная оплошность Льва с тех пор, как он стал сотрудником органов госбезопасности. И он прекрасно знал, что у очень немногих офицеров оставалась возможность совершить вторую.

Поначалу дело не слишком занимало его: Бродский был образованным человеком, неплохо владевшим английским языком, регулярно общавшимся с иностранцами. Это могло служить основанием для повышенной бдительности, но, как заметил Лев, этот человек был уважаемым ветеринарным врачом в городе, где его коллег можно было пересчитать по пальцам одной руки. В конце концов, должны же были иностранные дипломаты водить к кому-то своих кошечек и собачек. Более того, Бродский служил в Красной Армии полевым хирургом. Его происхождение и история жизни были безупречными. Судя по записям в его личном деле, он пошел на фронт добровольцем и, несмотря на то что с формальной точки зрения не имел квалификации врача и до той поры лечил лишь больных и раненых животных, работал в нескольких полевых госпиталях и был дважды представлен к награде. Должно быть, подозреваемый спас несколько сотен жизней.

Майор Кузьмин легко угадал, какого рода сомнения обуревают его подчиненного. Во время войны сам Лев несколько раз лежал в полевых госпиталях, так что сейчас он считал подозреваемого кем-то вроде товарища по оружию. Кузьмин напомнил Льву, что сентиментальность способна помешать человеку увидеть правду. Именно тот, кто выглядел наиболее достойным доверия, заслуживал сильнейшего подозрения. Лев воспринял его замечание как вариант знаменитого афоризма Сталина: «Доверяй, но проверяй».

Слова Сталина получили следующую интерпретацию: «Проверяй тех, кому доверяешь».

Поскольку тех, кто не внушал доверия, проверяли с не меньшей тщательностью, чем тех, кто доверием пользовался, то некоторое подобие равенства, по крайней мере, было соблюдено.

Долг следователя заключался в том, чтобы соскрести слой невиновности и обнаружить под ним преступление. Если вина все-таки не обнаруживалась, значит, они скребли недостаточно глубоко и тщательно. В случае с Бродским вопрос заключался не в том, встречаются ли с ним иностранные дипломаты потому, что он был ветеринаром, а в том, не стал ли подозреваемый ветеринаром для того, чтобы иностранные дипломаты могли не таясь встречаться с ним? Почему он открыл свой врачебный кабинет в нескольких минутах ходьбы от американского посольства? И почему — вскоре после того, как он его открыл, — сразу несколько сотрудников посольства обзавелись домашними любимцами? И наконец — почему домашние животные, принадлежащие иностранным дипломатам, требовали к себе повышенного внимания по сравнению с теми, которые принадлежали рядовым гражданам? Кузьмин первым подметил комичность ситуации, и именно она и внушила ему подозрения. Безобидность происходящего вполне могла оказаться блестящим прикрытием. Такое впечатление, что сотрудников МГБ выставили на посмешище. Более серьезное преступление трудно было себе представить.

Изучив собранные материалы и отдав должное выводам своего наставника, Лев решил, что вместо немедленного ареста подозреваемого они организуют за ним слежку. Он рассудил, что, если данный гражданин является шпионом, у них появится возможность выяснить, с кем он поддерживает контакты, а уже потом одним махом взять всех. Хотя он не признавался в этом самому себе, арест без достаточных оснований вызывал у него отвращение. Это было одно из тех сомнений, которые он носил в себе на протяжении всей своей профессиональной карьеры. Хотя, конечно, он провел множество арестов, зная только имя гражданина, его адрес и то, что он кому-то не внушал доверия. Вина подозреваемого становилась доказанной, как только он попадал под подозрение. Что касается улик, то они появлялись в ходе расследования. Но Лев больше не был бессловесной пешкой, которая лишь выполняла полученные распоряжения, и решил воспользоваться обретенной властью, чтобы поступить по-другому. Он был следователем. И он решил провести следствие по всем правилам. Он практически не сомневался в том, что в конце концов арестует Анатолия Бродского, ему всего лишь нужны были доказательства — реальные улики, а не просто умозрительные гипотезы. Короче говоря, он хотел провести арест с чистой совестью.

Во время круглосуточной слежки Лев взял на себя дневную смену, сопровождая подозреваемого с восьми утра до восьми вечера. На протяжении трех дней он не замечал ничего необычного. Подозреваемый работал, обедал и отправлялся домой. Словом, производил впечатление благонадежного гражданина. Не исключено, что именно это впечатление полнейшей невиновности и усыпило бдительность Льва. Поэтому, когда сегодня утром его вызвал к себе раздраженный Кузьмин, вкратце посвятил его в историю с Федором Андреевым, рассказав о гибели мальчика и истеричной реакции на нее, и распорядился немедленно уладить положение, он не стал возражать. Вместо того чтобы настоять на своем и заявить, что у него есть более важные дела, он согласился. Теперь, задним числом, собственное поведение представлялось ему верхом недальновидности. Как горько и неприятно было ему сознавать, что, пока он увещевал родственников и утешал детей, его подозреваемый, этот предатель, совершил побег, выставив Льва на посмешище. Сотрудник, которому поручили вести наблюдение, в силу собственной глупости не нашел ничего необычного в том, что за весь день в ветеринарном кабинете не побывало ни одного посетителя. Только к вечеру агент всполошился и вошел внутрь под видом клиента. И обнаружил, что птичка упорхнула. Окно в задней комнате было распахнуто настежь. Подозреваемый мог улизнуть в любое время, но, скорее всего, это произошло еще утром, вскоре после того, как он пришел на работу.

Когда об этом доложили Льву, тому стало не по себе: он незамедлительно позвонил майору Кузьмину домой и попросил о встрече. Теперь у Льва имелись железные доказательства вины, которые он так искал, зато не было самого подозреваемого. К его удивлению, начальник выглядел удовлетворенным. Поведение подозреваемого стало очередным подтверждением его теории: главным в их деле было не доверять никому. Если в голословном обвинении содержался хотя бы один процент правды, лучше было считать его целиком справедливым, нежели отмахнуться от него вовсе. Лев получил приказ поймать предателя во что бы то ни стало. Он должен был не спать, не есть, не отдыхать, пока этот человек не окажется у них в следственном изоляторе, где — как самодовольно заметил Кузьмин — ему нужно было находиться еще три дня назад.

Лев потер воспаленные глаза. Он ощущал неприятный холодок в груди. В лучшем случае он выглядел наивным, в худшем — некомпетентным. Он недооценил своего оппонента, и сейчас на него вдруг накатил приступ несвойственного ему гнева, да такой, что ему захотелось врезать ногой по перевернутому столу. Но Лев быстро взял себя в руки. Он давно приучил себя держать свои чувства в узде и не показывать никому. В комнату вбежал кто-то из младших офицеров, демонстрируя свое рвение и желание помочь. Лев взмахом руки отослал его прочь. Ему нужно было побыть одному. Он постарался успокоиться, глядя, как идет за окном снег, укрывая город белым покрывалом. Лев закурил сигарету и выпустил в стекло струйку дыма. Итак, что произошло? Очевидно, подозреваемый засек кого-то из сотрудников, ведущих за ним наблюдение, и понял, что пора уносить ноги. То, что он жег документы, означало, что он стремился уничтожить улики, свидетельствующие о его шпионской деятельности или нынешнем местонахождении. Лев не сомневался, что Бродский заранее продумал план бегства и способ покинуть страну. И он должен был найти хотя бы фрагмент этого плана.

В соседней с ветеринаром квартире обитала пожилая чета. Обоим перевалило за семьдесят, и они жили вместе со своим женатым сыном, его женой и двумя детьми. В двух комнатах размещалась семья из шести человек — вполне обычное явление. И сейчас все шестеро сидели в ряд на кухне, а за их спинами в целях устрашения молча стоял один из младших офицеров. Лев видел, что все они отдают себе отчет в том, что оказались замешанными в преступлении постороннего человека. Он видел страх на их лицах. Постаравшись отогнать от себя эти мысли, не имеющие отношения к делу, — один раз он уже поддался сентиментальности, которая дорого ему стоила, — он подошел к столу.

— Анатолий Бродский — предатель. Если вы станете оказывать ему содействие хотя бы тем, что ничего не скажете мне, то превратитесь в его сообщников. Сейчас вам предстоит доказать свою верность идеалам нашего государства. А вот нам вашу вину доказывать не придется. В данный момент она подразумевается сама собой.

Пожилой мужчина, дед, вне всякого сомнения, наученный горьким опытом выживания, поспешил поделиться с ним всем, что знал. Подражая Льву в выборе слов, он сообщил, что сегодня утром предатель отправился на работу чуть раньше обычного, с тем же саквояжем, что и всегда, в том же самом пальто и шляпе. Не желая быть обвиненным в уклонении от содействия следствию, дед пустился в предположения о том, где предатель может пребывать сейчас. Лев чувствовал, что все это — лишь досужие догадки, и ничего более. Старик закончил свою филиппику тем, что все члены его семьи не доверяли своему соседу Бродскому и презирали его, а единственным человеком, который питал к нему симпатию, была Зинаида Морозова, дама, живущая этажом ниже.

Зинаида Морозова, чьи годы приближались к шестидесятилетнему рубежу, дрожала как осиновый лист — факт, который она безуспешно пыталась скрыть непрерывным курением. Лев обнаружил ее стоящей подле дешевой репродукции знаменитого портрета Сталина, висевшей прямо над камином. Пожалуй, она считала, что портрет защитит ее. Лев не потрудился представиться или предъявить служебное удостоверение, сразу же обрушив на нее град вопросов, намереваясь сбить с толку и запутать.

— Почему вы состояли в хороших отношениях с Анатолием Бродским, если все остальные жильцы дома не любили его и не доверяли ему?

От неожиданности Зинаида поперхнулась дымом; столь наглая ложь заставила ее забыть об осторожности.

— Все в доме любили Анатолия. Он был хорошим человеком.

— Бродский — шпион. И вы называете его «хорошим»? Предательство вы считаете добродетелью?

Слишком поздно заметив свою ошибку, Зинаида сделала безнадежную попытку оправдаться:

— Я всего лишь хотела сказать, что он старался не шуметь. И был очень вежлив.

Подобная характеристика, произнесенная запинающимся голосом, не имела к делу никакого отношения. Поэтому Лев пропустил ее мимо ушей. Он вынул из кармана блокнот и крупными буквами записал ее неосторожные слова.

ОН БЫЛ ХОРОШИМ ЧЕЛОВЕКОМ.

Лев выводил буквы разборчивым почерком, чтобы она ясно видела, что он пишет: а он списывал в расход следующие пятнадцать лет ее жизни. Этих слов было более чем достаточно, чтобы осудить ее за пособничество. Ее ждал суровый приговор и ярлык «политической заключенной». В ее возрасте у нее не было шансов выжить в ГУЛАГе. И ему необязательно было вслух произносить эти угрозы. Они были общеизвестны и без того.

Зинаида отошла в угол комнаты и затушила сигарету, о чем тут же пожалела, и принялась дрожащими пальцами извлекать из пачки новую.

— Я не знаю, куда уехал Анатолий, но мне известно, что семьи у него нет. Его жена погибла на войне. Сын умер от туберкулеза. У него редко бывали посетители. Насколько я могу судить, друзей у него тоже было мало…

Она умолкла. Анатолий был ее другом. Они много вечеров провели вместе, за ужином с выпивкой. Одно время она даже тешила себя надеждой, что он полюбит ее, но Анатолий не проявлял к ней мужского интереса. Он так и не оправился от потери жены. Увлекшись воспоминаниями, она подняла глаза на Льва. Но на того ее взгляд не произвел ни малейшего впечатления.

— Я хочу знать, где он. Меня не интересуют ни его погибшая жена, ни сын. История его жизни меня не интересует тоже, если только она не имеет отношения к его нынешнему местонахождению.

На карту оказалась поставлена ее жизнь — и у нее оставался один-единственный способ выжить. Но могла ли она предать мужчину, которого любила? К ее удивлению, решение далось ей намного легче, чем она того ожидала.

— Анатолий был довольно замкнутым человеком. Однако он все-таки иногда получал и отправлял письма. Обычно он просил меня отнести их на почту. Он регулярно писал кому-то в деревню Кимово. Это к северу от города, по-моему. Как-то он обронил, что там у него живет друг. Имени этого друга я не помню. Это правда. Больше я ничего не знаю.

Голос женщины был преисполнен вины. И хотя на лице у нее не отражались обуревавшие ее чувства, Лев нутром чуял, что она выдала ему самую сокровенную тайну. Он вырвал из блокнота страничку с порочащим ее текстом и протянул ей. Она приняла его как плату за предательство. В ее глазах он прочел презрение. Но это ничуть его не обеспокоило.

Название глухой деревушки к северу от Москвы — тонкая и ненадежная ниточка. Если Бродский действительно был шпионом, то разумно было бы предположить, что его укрывают люди, на которых он работал. В МГБ давно были убеждены в существовании сети подпольных явочных убежищ, контролируемых зарубежными спецслужбами. Предположение о том, что связанный с иностранцами предатель обратится за помощью к своему личному другу — колхознику, — противоречила его статусу иностранного шпиона. Тем не менее Лев был уверен, что заполучил ту самую ниточку, за которую стоит потянуть. Он отмел в сторону все несообразности: его работа состояла в том, чтобы поймать этого человека. И пока что у него была единственная улика. Колебания и так обошлись ему слишком дорого.

Он поспешил к припаркованному на улице грузовику и принялся перечитывать собранные материалы дела, чтобы найти хоть что-либо, связанное с деревушкой Кимово. От этого занятия Льва отвлек его заместитель, Василий Ильич Никитин. Тридцатипятилетний Василий, будучи на пять лет старше Льва, в свое время был одним из самых перспективных офицеров МГБ. Безжалостный и упрямый, он хранил верность одному лишь Министерству государственной безопасности. В глубине души Лев был убежден, что подобная верность вызвана отнюдь не патриотизмом, а карьеризмом. В самом начале своей карьеры следователя Василий прославился тем, что донес на своего единственного брата, который нелицеприятно отозвался о Сталине. Очевидно, тот отпустил какую-то шуточку в адрес вождя. В тот момент брат был навеселе, празднуя собственный день рождения. Василий настрочил рапорт, и брат получил двадцать лет лагерей. Этот арест сыграл Василию на руку, пока через три года брат не сбежал, убив при этом нескольких охранников и лагерного врача. Его так и не поймали, и двусмысленность этого инцидента камнем повисла на шее Василия. Не прилагай он отчаянных усилий к поимке беглеца, его карьера могла на том и закончиться. Вместо этого он лишь попал в немилость. Лев знал, что теперь, не имея больше братьев, на которых можно донести, его заместитель изыскивает другие способы вернуть себе былое расположение начальства.

Только что закончив обыск ветеринарного кабинета, Василий был чрезвычайно доволен собой. Он протянул Льву скомканный листок бумаги, который, по его словам, обнаружил завалившимся в щель за задней стенкой выдвижного ящика письменного стола предателя. Вся остальная корреспонденция была сожжена, как и в квартире, но это письмо подозреваемый в спешке пропустил. Лев прочел его. Оно было от друга, который приглашал Анатолия приезжать к нему в гости в любое время. Адрес был смазан, но название города читалось четко — Киев. Лев сложил письмо и протянул его своему заместителю.

— Оно написано самим Бродским, а не его другом. Он хотел, чтобы мы нашли это письмо. Он и не собирался ехать в Киев.

Письмо было написано в спешке. Почерк выглядел неровным, плохо подделанным. Собственно, уловка казалась смехотворной, и единственная цель ее состояла в том, чтобы убедить того, кто будет держать письмо в руках, что писал его друг, к которому Бродский может без колебаний обратиться в трудную минуту. Адрес был смазан намеренно, дабы затруднить установление личности жильца и получение доказательств того, что письмо — подделка. Место, где оно было обнаружено, — за задней стенкой выдвижного ящика — тоже было выбрано явно не случайно.

Василий попытался возражать.

— Было бы преступно не отработать киевский след до конца.

Хотя Лев ничуть не сомневался в том, что письмо фальшивое, он задумался над тем, а не отправить ли Василия в Киев в качестве меры предосторожности на случай возможных обвинений в том, что он сознательно проигнорировал найденные улики. Но потом он отказался от этой мысли: если он не сумеет задержать подозреваемого, его карьере придет конец в любом случае, как бы он ни вел расследование.

Он вновь переключил внимание на материалы дела. Из них следовало, что Бродский дружен с человеком по имени Михаил Святославович Зиновьев, демобилизованным из Красной Армии после тяжелейшего обморожения. Он был на грани жизни и смерти, и ему пришлось ампутировать несколько пальцев на ногах, после чего его комиссовали с военной службы. Операцию проводил Бродский. Лев провел пальцем по строчкам, ища адрес его нынешнего места жительства.

Кимово.

Лев обернулся к своим людям, мимоходом отметив кислое и недовольное выражение лица Василия.

— Едем.

15 февраля

Дороги за Москвой были покрыты коркой льда, и, несмотря на то что на колеса грузовика были надеты специальные цепи, они ехали со скоростью не больше двадцати пяти километров в час. Метель кружила вокруг и набрасывалась на них с такой силой, словно была лично заинтересована в том, чтобы Лев не добрался до места назначения. Дворники, прикрепленные к крыше кабины, с трудом очищали от снега лишь крохотные полукружья лобового стекла, обеспечивая минимальный обзор. Видимость не превышала двадцати метров, но грузовик упорно продвигался вперед. Поездка за город в подобных условиях выглядела отчаянным порывом.

Подавшись вперед и разложив на коленях карты, Лев сидел рядом с Василием и их водителем. Все трое были одеты так, словно находились в чистом поле: в шинели, перчатки и меховые шапки. Стальная кабина с металлическими крышей и полом обогревалась лишь горячим воздухом, поступающим от двигателя. Но она, по крайней мере, обеспечивала хотя бы видимость защиты от непогоды. А вот в кузове девять солдат в полном вооружении ехали без всяких удобств. Ветер и снег насквозь продували брезентовый верх грузовиков ЗиС-151. Поскольку температура могла запросто упасть до минус тридцати градусов, в кузове в обязательном порядке устанавливалась дровяная печь, прикрепленная к полу. Впрочем, это хитроумное изобретение способно было обогреть лишь тех, кто сидел в непосредственной близости от него, вынуждая солдат кутаться в шинели и регулярно меняться местами. Льву и самому не раз приходилось ездить в кузове: каждые десять минут двое возле печки неохотно уступали свои места следующим солдатам, перебираясь к заднему борту, в то время как все остальные тоже перемещались на шаг ближе к теплу.

Впервые за все время своей карьеры Лев чувствовал, как среди его подчиненных зреет недовольство. И причиной его служили отнюдь не тяготы службы или недосыпание. Нет, дело было совсем в другом. Скорее всего, причина заключалась в том, что этой поездки можно было избежать. Возможно, они просто не верили, что ниточка под названием «Кимово» приведет их куда-нибудь. Раньше он неоднократно обращался к своим солдатам за поддержкой и всегда получал ее. А сегодня он ощущал исходящее от них сопротивление и даже враждебность. До сих пор он привык получать их только от Василия. Лев постарался отогнать мысли об этом. В данный момент авторитет у подчиненных заботил его меньше всего.

Если его гипотеза была верной и подозреваемый действительно находился в Кимово, Лев считал, что он двинется в путь с рассветом, в сопровождении своего друга или без него, неважно. Лев шел на риск, рассчитывая, что они успеют добраться до деревни вовремя. Он не стал поднимать по тревоге отделение местной милиции в Загорске, ближайшем районном центре, поскольку считал их безнадежными любителями, недисциплинированными и плохо обученными. Подобную операцию нельзя было доверить даже местному отделению МГБ. Уже зная о том, что он объявлен в розыск, Бродский вряд ли сдастся живым. Он будет сражаться до конца. А его требовалось взять живым. Его признание имело огромное значение. Более того, своим побегом он нанес Льву личное оскорбление, и тот намеревался свести с подозреваемым счеты, арестовав его собственноручно. Речь шла не только об уязвленной гордости. И не только о том, что от успеха этой операции зависела его дальнейшая карьера. Последствия могли быть намного более серьезными. Несвоевременное раскрытие столь квалифицированного шпиона могло привести к тому, что Лев сам окажется обвиненным в саботаже. А если он не сумеет еще и схватить его… Ему даже не хотелось думать о том, что будет дальше. Под вопросом окажется его верность идеалам государства.

Проверяй тех, кому доверяешь.

Из этого правила не было исключений, даже в отношении тех, кто его придумал и практиковал.

Если Бродского не окажется в Кимово, если Лев ошибается, то Василий будет первым в очереди тех, кто даст подробные показания о том, как его начальник пренебрег многообещающим киевским следом. Почуяв его уязвимость, и остальные сотрудники управления, подобно волкам, загоняющим раненую жертву, поспешат обвинить его в некомпетентности, а Василий наверняка станет его официальным преемником. В иерархии госбезопасности карьера могла рухнуть за одну ночь. Так что местонахождение предателя было жизненно важным для обоих.

Лев искоса взглянул на своего заместителя, мужчину в равной мере привлекательного и отталкивающего — как если бы его плакатная внешность скрывала прогнившую натуру: лицо героя и сердце труса. На красивом фасаде словно проступали мельчайшие трещинки, видимые в уголках губ, а едва заметная ухмылка, если вы знали, как трактовать ее, свидетельствовала о черных мыслях, скрывавшихся под приятным обликом. Почувствовав, вероятно, что стал объектом пристального внимания, Василий повернулся к нему и улыбнулся тонкой двусмысленной улыбкой. Он был явно чем-то доволен. И Лев моментально понял, что где-то допустил ошибку.

Он сверился с картой. Деревня с населением менее тысячи человек, Кимово представляло собой лишь крошечную точку на бескрайних просторах Советского Союза. Лев заранее предупредил водителя, чтобы тот не полагался на дорожные знаки. Даже при скорости в пятнадцать километров в час такая деревня промелькнет мимо настолько быстро, что не успеешь переключить передачу. Тем не менее, водя пальцем по извилистой линии дороги, Лев не мог избавиться от ощущения, что они проскочили нужный поворот. Они все еще ехали на север, тогда как должны были двигаться на запад. Поскольку в такую метель сориентироваться на местности было практически невозможно, Лев произвел несложные мысленные подсчеты и понял, что они проехали несколько лишних километров в северном направлении. Водитель прозевал поворот.

— Поворачивай обратно!

Лев отметил про себя, что подобный приказ не удивил ни водителя, ни Василия. Шофер пробормотал:

— Но мы не видели съезда с дороги.

— Мы пропустили его. Останови грузовик.

Водитель начал медленно сбрасывать скорость, короткими рывками нажимая на педаль тормоза, чтобы машину не занесло на скользкой трассе. Наконец грузовик остановился. Лев выпрыгнул наружу и стал знаками показывать водителю, как в снежной круговерти развернуть машину, учитывая, что ЗиС-151 занимал почти все дорожное полотно. Им почти удалось задуманное и грузовик уже почти развернулся в обратную сторону, когда водитель, похоже, не обратив внимания на сигналы Льва, слишком быстро и резко подал машину назад. Лев побежал вперед и забарабанил кулаком в дверцу кабины. Но было уже слишком поздно. Правое заднее колесо съехало с дороги и теперь бессильно вращалось в снежном крошеве. Гнев Льва сдерживали зародившиеся у него подозрения в адрес водителя, который продемонстрировал прямо-таки чудовищную некомпетентность. А ведь это Василий выбирал и грузовик, и водителя. Лев рванул на себя дверцу кабины и заорал, перекрикивая рев ветра:

— Вылезай!

Водитель повиновался. К этому времени и оперативники выпрыгнули из кузова на дорогу, озираясь по сторонам. Они смотрели на Льва с явным неодобрением. Чем, интересно, было вызвано их недовольство — задержкой, самой поездкой или его руководством? Он не мог понять. Лев приказал одному из своих людей сесть за руль, в то время как остальные, включая Василия, принялись выталкивать грузовик из снега. Колесо закрутилось, швыряя грязное снежное месиво на шинели и лица. Наконец цепи вгрызлись в полотно дороги и грузовик с ревом пополз вперед. Лев отправил опозорившегося водителя в кузов. Подобной ошибки было более чем достаточно, чтобы подать на него письменный рапорт. Василий наверняка обещал водителю неприкосновенность, но тот мог рассчитывать на нее только в том случае, если Лев потерпит неудачу. Он мельком подумал: а сколько же еще членов его отряда заинтересованы в его провале? Чувствуя себя совершенно одиноким в окружении собственных подчиненных, он сел за руль. Он сам поведет грузовик. Он сам найдет дорогу. Он привезет их туда, куда они направляются. Нельзя доверять никому. Василий устроился на сиденье рядом с ним, благоразумно предпочитая не раскрывать рта. Лев включил передачу.

К тому времени как они свернули на нужную дрогу, ведущую в Кимово, и покатили на запад, метель стихла. Впереди тускло замаячил шарик неяркого зимнего солнца. Лев ощущал крайнее утомление. Борьба с тяжелым грузовиком и снежными заносами лишила его остатков сил. Руки и плечи у него отчаянно ныли, веки наливались свинцовой тяжестью. Они ехали по центральной части страны, ее полям и лесам. Свернув в неглубокую долину, он вдруг увидел деревню: скопление деревянных изб то рядом с дорогой, то чуть в стороне от нее. Все они выглядели одинаково — прямоугольные срубы с треугольными крышами, как было, наверное, и сто, и двести лет назад. То была старинная Русь: общины возникали вокруг глубоких колодцев с журавлями. Здесь до сих пор жили древние предания, согласно которым хозяева должны были задобрить дворовых, духов подворья, чтобы сохранить домашний скот в целости и сохранности. Здесь родители пугали детей лешими, говоря им, что, если они будут плохо себя вести, те превратят их в деревья. Родители сами в детстве слушали эти сказки и так и не выросли из них; они месяцами вручную шили одежду только для того, чтобы преподнести ее в дар лесным нимфам, русалкам, которые жили на деревьях и могли, если им того хотелось, защекотать неосторожного путника до смерти. Лев вырос в городе, и подобные деревенские суеверия ничего для него не значили, но он никак не мог взять в толк, почему идеологическая революция так и не сумела победить этот примитивный крестьянский фольклор.

Лев остановил грузовик у первой же избы. Из кармана шинели он достал стеклянный пузырек, наполненный грязно-белыми кристаллами неправильной формы, чистым амфетамином — наркотиком, пользовавшимся большой популярностью у нацистов. Он познакомился с ним в ходе боев на Восточном фронте, когда армия его страны теснила захватчиков, обрастая пленными и вместе с ними — некоторыми из их привычек. Он принимал участие в таких операциях, когда об отдыхе не могло быть и речи. И сейчас ему опять предстояла одна из них. Разница заключалась в том, что теперь амфетамин ему прописывал врач из поликлиники МГБ, и он регулярно принимал его, если ему предстояла очередная бессонная ночь. Иногда наркотик бывал просто незаменим, но через сутки после приема наступал полный упадок сил, справиться с которым помогала или новая доза, или глубокий двенадцатичасовой сон. Кроме того, начали проявляться и побочные эффекты: Лев похудел, кожа на лице посерела и натянулась. У него ухудшилась память: мелкие подробности и имена быстро забывались, прошлые аресты и дела сливались в сплошную пелену, и теперь ему приходилось делать заметки, чтобы не упустить ничего важного. Не представлялось возможным установить, стал ли он параноиком в результате приема наркотика, поскольку паранойя превратилась в могучее подспорье, в добродетель, которую следовало лелеять и взращивать. Если амфетамин усиливал ее, значит, тем лучше для амфетамина.

Дата добавления: 2015-06-04