Кружево

Христя

Последние слезы

Баба-Яга

Художник

Бедуин

За Мертвым морем – пепельные грани

Чуть видных гор. Полдневный час, обед.

Он выкупал кобылу в Иордане

И сел курить. Песок как медь нагрет.

За Мертвым морем, в солнечном тумане,

Течет мираж. В долине – зной и свет,

Воркует дикий голубь. На герани,

На олеандрах – вешний алый цвет.

И он дремотно ноет, воспевая

Зной, олеандр, герань и тамарикс.

Сидит как ястреб. Пегая абая

Сползает с плеч… Поэт, разбойник, гикс.

Вон закурил – и рад, что с тонким дымом

Сравнит в стихах вершины за Сиддимом.

20. VIII.08

Открыты окна. В белой мастерской…

Открыты окна. В белой мастерской

Следы отъезда: сор, клочки конверта.

В углу стоит прямой скелет мольберта.

Из окон тянет свежестью морской.

Дни все светлей, все тише, золотистей –

И ни полям, ни морю нет конца.

С корявой, старой груши у крыльца

Спадают розовые листья.

28. VIII.08

Хрустя по серой гальке, он прошел

Покатый сад, взглянул по водоемам,

Сел на скамью… За новым белым домом

Хребет Яйлы и близок и тяжел.

Томясь от зноя, грифельный журавль

Стоит в кусте. Опущена косица,

Нога – как трость… Он говорит: «Что, птица?

Недурно бы на Волгу, в Ярославль!»

Он, улыбаясь, думает о том,

Как будут выносить его – как сизы

На жарком солнце траурные ризы,

Как желт огонь, как бел на синем дом.

«С крыльца с кадилом сходит толстый поп.

Выводит хор… Журавль, пугаясь хора,

Защелкает, взовьется от забора –

И ну плясать и стукать клювом в гроб!»

В груди першит. С шоссе несется пыль,

Горячая, особенно сухая.

Он снял пенсне и думает, перхая:

«Да-с, водевиль… Все прочее есть гиль».

Гулкий шум в лесу нагоняет сон –

 К ночи на море пал сырой туман.

Окружен со всех с четырех сторон

 Темной осенью островок Буян.

А еще темней – мой холодный сруб,

 Где ни вздуть огня, пи топить ее смей,

А в окно глядит только бурый дуб,

 Под который смерть закопал Кощей.

Я состарилась, изболелась вся –

 Десять сот годов берегу ларец!

Будь огонь в светце – я б погрелася,

 Будь дрова в печи – похлебала б щец,

Да огонь – в морях мореходу весть,

 Да на много верст слышен дым от лык…

Черт тебе велел к черту в слуги лезть,

 Дура старая, неразумный шлык!

<1906–1908>

Изнемогла, в качалке задремала

Под дачный смех. Снесли небеса.

Зажглась звезда. Потом свежее стало.

Взошла луна – и смолкли голоса.

Текла и млела в море полоса.

Стекло балконной двери заблистало.

И вот она проснулась и устало

Поправила сухие волоса.

Подумала. Полюбовалась далью.

Взяла ручное зеркальце с окна –

И зеркальце сверкнуло синей сталью.

Ну да, виски белеют: седина.

Бровь поднята, измучена печалью.

Светло глядит холодная луна.

<1906–1908>

Христя угощает кукол на сговоре –

За степною хатой, на сухих бахчах.

Степь в горячем блеске млеет, точно море,

Тыквы светят медью в солнечных лучах.

Собрались соседки к «старой бабе» Христе,

Пропивают дочку – чай и водку пьют.

Дочка – в разноцветной плахте и в монисте,

Все ее жалеют – и поют, поют!

Под степною хатой, в жарком аромате

Спелого укропа, возятся в золе

Желтые цыплята. Мать уснула в хате,

Бабка – в темной клуне, тыквы – на земле.

<1906–1908>

Весь день метель. За дверью у соседа

Стучат часы и каплет с окон лед.

У барышни-соседки с мясоеда

Поет щегол. А барышня плетет.

Сидит, выводит крестики и мушки,

Бледна, как снег, скромна, как лен в степи.

Темно в уездной крохотной избушке,

Наскучили гремучие коклюшки,

Весна идет… Да как же быть? Терпи.

Синеет дым метели, вьются галки

Над старой колокольней… День прошел,

А толку что? – Текут с окна мочалки,

И о весне поет дурак щегол.

1906–1908

Дата добавления: 2015-06-04