Лев Николаевич Толстой Собрание сочинений в двадцати двух томах Том 6. Война и мир 3 страница

- Законы, религия... На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли

сделать этого! - сказала Элен.

Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не

приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества

Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.

Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных

праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был

представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими

глазами, обворожительный m-r de Jobert, un jésuite à robe courte,

^[7] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках

музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и

об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною

католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m-r

Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер

пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience;

^[8] но на другой день m-r de Jobert пришел один вечером к Элен и с

того времени часто стал бывать у нее.

В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на

колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой

обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом

рассказывала, она почувствовала что-то вроде дуновения свежего ветра,

которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grâce.

^[9]

Потом ей привели аббата à robe longue, ^[10] он

исповедовал ее и отпустил ей грехи ее. На другой день ей принесли ящик, в

котором было причастие, и оставили ей на дому для употребления. После

нескольких дней Элен, к удовольствию своему, узнала, что она теперь вступила

в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и

пришлет ей какую-то бумагу.

Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание,

обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных,

утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она

носила все это время белые платья с белыми лентами), - все это доставляло ей

удовольствие; но из-за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей

цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более

умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно

в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу

иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать

деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции,

которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии

состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний

соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с

духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой

мере ее брак связывает ее.

Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен

была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо

откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и

белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой

улыбкой на губах, мирно - восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка

на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно

улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные

щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя,

очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен

мастерством своего дела.

Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении

значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку,

который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение

брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое

должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от

него. Что вы совершили этим? Péché véniel или péché

mortel? ^[11] Péché véniel, потому что вы без дурного

умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы

в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается

надвое: первое...

- Но я думаю, - сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей

обворожительной улыбкой, - что я, вступив в истинную религию, не могу быть

связана тем, что наложила на меня ложная религия.

Directeur de conscience ^[12] был изумлен этим постановленным

перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной

быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами

умственными построенного здания аргументов.

- Entendons nous, comtesse, ^[13] - сказал он с улыбкой и стал

опровергать рассуждения своей духовной дочери.

Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки

зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они

опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.

И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить

это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что

первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство

получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное

лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от

живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в

том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж,

подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки

колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно,

было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но,

напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим

близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и

принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.

По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет

развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие

восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился

слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за

кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени

это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на

это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на

высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких

было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии,

которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно

выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот,

очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и

усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою

глупость и неумение жить в свете.

Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в

Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо

выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья

Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым

голосом сказала ей:

- У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь,

что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во

всех...... так-то делают. - И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным

грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла

через комнату.

На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на

шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и

шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась

вся соль сказанного.

Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он

говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда

ему случалось видеть свою дочь.

- Hélène, j'ai un mot à vous dire, - говорил он ей,

отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. - J'ai eu vent de certains

projets relatifs à... Vous savez. Eh bien, ma chère enfant, vous

savez que mon cœur de père se réjouit do vous savoir... Vous

avez tant souffert... Mais, chère enfant... ne consultez que votre

cœur. C'est tout ce que je vous dis. ^[14] - И, скрывая всегда

одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.

Билибин, не утративший репутации умнейшего человека и бывший

бескорыстным другом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у

блестящих женщин, друзей-мужчин, никогда не могущих перейти в роль

влюбленных, Билибин однажды в petit comité ^[15] высказал

своему другу Элен взгляд свой на все это дело.

- Ecoutez, Bilibine (Элен таких друзей, как Билибин, всегда называла по

фамилии), - и она дотронулась своей белой в кольцах рукой до рукава его

фрака. - Dites moi comme vous diriez à une sœur, que dois-je

faire? Lequel des deux? ^[16]

Билибин собрал кожу над бровями и с улыбкой на губах задумался.

- Vous ne me prenez pas en расплох, vous savez, - сказал он. - Comme

véritable ami j'ai pensé et repensé à votre affaire.

Voyez vous. Si vous épousez le prince (это был молодой человек), - он

загнул палец, - vous perdez pour toujours la chance d'épouser l'autre,

et puis vous mécontentez la Cour. (Comme vous savez, il y a une

espèce de parenté.) Mais si vous épousez le vieux comte, vous

faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand... le

prince ne fait plus de mésalliance en vous épousant, ^[17]

- и Билибин распустил кожу.

- Voilà un véritable ami! - сказала просиявшая Элен, еще раз

дотрогиваясь рукой до рукава Билибипа. - Mais c'est que j'aime l'un et

l'autre, je ne voudrais pas leur faire de chagrin. Je donnerais ma vie pour

leur bonheur à tous deux, ^[18] - сказала она.

Билибин пожал плечами, выражая, что такому горю даже и он пособить уже

не может.

"Une maîtresse-femme! Voilà ce qui s'appelle poser

carrément la question. Elle voudrait épouser tous les trois à

la fois", ^[19] - подумал Билибин.

- Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? - сказал он,

вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным

вопросом. - Согласится ли он?

- Ah! Il m'aime tant! - сказала Элен, которой почему-то казалось, что

Пьер тоже ее любил. - Il fera tout pour moi. ^[20]

Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.

- Même le divorce, ^[21] - сказал он.

Элен засмеялась.

В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности

предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно

мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый

близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она

советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и

вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно,

и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику

казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.

Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня

рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.

Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.

- Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене... - сказала

старая княгиня.

- Ah, maman, ne dites pas de bêtises. Vous ne comprenez rien. Dans

ma position j'ai des devoirs, ^[22] - заговорилa Элен, переводя

разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась

какая-то неясность в ее деле.

- Но, мой друг...

- Ah, maman, comment est-ce que vous ne comprenez pas que le Saint

Père, qui a le droit de donner des dispenses... ^[23]

В это время дама-компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что

его высочество в зале и желает ее видеть.

- Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse

contre lui, parce qu'il m'a manqué parole.

- Comtesse à tout péché miséricorde, ^[24]

- сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.

Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек

не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к

двери.

"Нет, она права, - думала старая княгиня, все убеждения которой

разрушились пред появлением его высочества. - Она права; но как это мы в

нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто", -

думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала

своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором

извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в

единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые

для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.

"Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et

puissante garde. Votre amie Hélène". ^[25]

Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на

Бородинском поле.

Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи

Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до

перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел

дальше, замешавшись в толпы солдат.

Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы

выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день,

вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей

постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в

состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих

обычных условий жизни нигде не было.

Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со

всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были

страдающие, измученные и иногда странно-равнодушные лица, та же кровь, те же

солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще

наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.

Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.

Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на

руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте

тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него

ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл

тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и

стали разводить огонь.

Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него

котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного

и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты

(их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между

собой.

- Да ты из каких будешь? - вдруг обратился к Пьеру один из солдат,

очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели

ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?

- Я? я?.. - сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно

свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. - Я

по-настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на

сраженье и потерял своих.

- Вишь ты! - сказал один из солдат.

Другой солдат покачал головой.

- Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! - сказал первый и подал Пьеру,

облизав ее, деревянную ложку.

Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в

котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он

когда-либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая

большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете

огня, солдаты молча смотрели на него.

- Тебе куды надо-то? Ты скажи! - спросил опять один из них.

- Мне в Можайск.

- Ты, стало, барин?

- Да.

- А как звать?

- Петр Кириллович.

- Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте

солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.

Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на

крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что

его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не

вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним

не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по

городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал

Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.

- Ваше сиятельство, - проговорил он, - а уж мы отчаялись. Что ж вы

пешком? Куда же вы, пожалуйте!

- Ах да, - сказал Пьер.

Солдаты приостановились.

- Ну что, нашел своих? - сказал один из них.

- Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! -

сказали другие голоса.

- Прощайте, - сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому

двору.

"Надо дать им!" - подумал Пьер, взявшись за карман. - "Нет, не надо", -

сказал ему какой-то голос.

В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел

на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.

Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает;

но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум

выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и

порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл

глаза и поднял голову из-под шинели. Все было тихо на дворе. Только в

воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой-то денщик.

Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись

голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был

разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого

двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось

чистое звездное небо.

"Слава богу, что этого нет больше, - подумал Пьер, опять закрываясь с

головой. - О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они... они все

время, до конца были тверды, спокойны...- подумал он. Они в понятии Пьера

были солдаты - те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те,

которые молились на икону. Они - эти странные, неведомые ему доселе они,

ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.

"Солдатом быть, просто солдатом! - думал Пьер, засыпая. - Войти в эту

общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как

скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего

человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я

мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом". И в воображении Пьера

мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в

Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта

происходит в Английском клубе. И кто-то знакомый, близкий, дорогой, сидит в

конце стола. Да это он! Это благодетель. "Да ведь он умер? - подумал Пьер. -

Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я

рад, что он жив опять!" С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов,

Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была

во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он

называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из-за их

крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов

был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен

и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал

(категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре,

о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими

простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были

добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя

их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели

и обнажились.

Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно

свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал

те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и

подернуто блестками росы или мороза.

"Рассветает, - подумал Пьер. - Но это не то. Мне надо дослушать и

понять слова благодетеля". Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни

благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли,

которые кто-то говорил или сам передумывал Пьер.

Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны

впечатлениями этого дня, был убежден, что кто-то вне его говорил их ему.

Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать

свои мысли.

"Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, -

говорил голос. - Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они

просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а

несказанное - золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится

смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было

страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое

трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы

уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? - сказал себе

Пьер. - Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли

- вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! - с внутренним

восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими

словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его

вопрос.

- Да, сопрягать надо, пора сопрягать.

- Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, -

повторил какой-то голос, - запрягать надо, пора запрягать...

Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо

Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца

солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с

отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье

коляски. "Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу

понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял

бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать все?" И Пьер с ужасом

почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было

разрушено.

Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с

известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.

Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через

город.

Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти

виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около

телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства

и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с

ним вместе поехал до Москвы. Дор о гой Пьер узнал про смерть своего шурина и

про смерть князя Андрея.

30-го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился

адъютант графа Растопчина.

- А мы вас везде ищем, - сказал адъютант. - Графу вас непременно нужно

видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.

Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.

Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной

дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников,

явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже

виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она

будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники,

начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля,

так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя

ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с

вверенными им частями.

В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии,

выходил от графа.

Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к

нему, и прошел через залу.

Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых

и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в

комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной

группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером,

они продолжали свой разговор.

- Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни

за что нельзя отвечать.

- Да ведь вот, он пишет, - говорил другой, указывая на печатную бумагу,

которую он держал в руке.

- Это другое дело. Для народа это нужно, - сказал первый.

- Что это? - спросил Пьер.

- А вот новая афиша.

Пьер взял ее в руки и стал читать:

"Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к

нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на

него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и

светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и

готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что

присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с

злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и

деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с

топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы-тройчатки: француз не

тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в

Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее

выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба".

- А мне говорили военные люди, - сказал Пьер, - что в городе никак

нельзя сражаться и что позиция...

- Ну да, про то-то мы и говорим, - сказал первый чиновник.

- А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? - сказал

Пьер.

- У графа был ячмень, - сказал адъютант, улыбаясь, - и он очень

беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А

что, граф, - сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, - мы

Дата добавления: 2015-06-04