Техника и практика психоанализа 22 страница

Некоторое количество отыгрывания вовне неизбежно при любом анализе. Частично это происходит из-за того, что аналитик атакует невротические защиты, и, следова­тельно, поощряет разрядку аффектов и побуждений па­циента извращенным способом. Это способствует про­рыву действий. Кроме того, сам перенос является пере­живанием вновь, повторением прошлого и, таким обра­зом, мобилизует побуждения из прошлого, которые могут выразиться в поведении и действиях. Однако отыгрывание вовне будет также вызываться неправиль­ным обращением с переносом, в особенности при неус­пехе анализа негативного переноса. Огрехи в дозировке, выборе подходящего времени, также при интерпретации часто ведут к отыгрыванию вовне. Реакции переноса аналитика по отношению к пациенту также вызывают

отыгрывание вовне. Однако тенденция к актуализации вместо воспитания будет возникать тогда, когда невер­бальный или превербальный материал пытаются выра­зить во время анализа, или на подступах к травмати­ческому материалу.

Отыгрывание вовне всегда является сопротивлением, хотя оно может служить временно и некоторым полез­ным функциям. Это защита против воспоминания, это защита против обдумывания, это противодействие инте­грации обдумывания, воспоминания и поведения и, следовательно, противодействие структуральным изме­нениям Эго. Вместе с тем некоторые формы отыгрыва­ния могут служить и конструктивным целям. Я имею здесь в виду временное, спорадичное отыгрывание вовне, которое может иметь место при разрушении ригидных, ингибированных защит. Этот тип отыгрывания следует отличать от привычного отыгрывания вовне, вновь и вновь вводящего в силу старое. Иногда также отыгры­вание может быть формой пробного воспоминания, пер­вой пробной попыткой вспомнить (Екстейн и Фридман, 1957). В этом смысле это окольный путь к воспомина­нию. Мой клинический опыт показывает, что то воспо­минание, которое вновь вводится в силу, является эк­ранным воспоминанием (Гринсон, 1958а). Искажения, свойственные отыгрыванию, всегда происходят в на­правлении исполнения желания. Открыто действия про­являются в содержании сновидения, попытке исполне­ния желания (Левин, 1955). В конечном счете, отыгры­вание является формой невербальной коммуникации; несмотря на эти функции сопротивления, это также дви­жение в сторону достижения объекта (Вирд, 1957; Грин­сон, 1959а). Это может быть и криком о помощи (Вин­никот, 1956а).

Отыгрывание является единственной специфической формой невротической актуализации, которая может иметь место и вне анализа. Его следует отличать от пе­реживания вновь и симптоматического действия, хотя это и не всегда возможно клинически. При пережива­нии вновь наблюдается простое повторение — дублика­ция прошлого события. Здесь нет искажения, поэтому переживание вновь легко приводит к воспоминанию. Обычно оно происходит в состояниях изменения Эго, под влиянием интенсивных эмоций или наркотиков и

т. д. Симптоматические действия не являются хорошо организованными и согласованными; они ощущаются как странные, чуждые Эго; они представляют собой провал функционирования Эго. События прошлого здесь сильно искажены, и возможно восстановление только какого-то фрагмента события при симптоматическом действии. Позвольте мне проиллюстрировать простыми примерами отыгрывание вовне, переживание вновь и симптоматическое действие.

Миссис К.* заканчивала каждый свой сеанс тем, что, встав, она снимала бумажную салфетку, которая была подложена под ее голову на подушке. Идя к двери, она комкала ее в руке, заботясь о том, чтобы я ее не увидел. Затем она бросала ее в мусорную корзину за моим столом, когда проходила мимо него или прятала ее в свою сумочку. Все это продолжалось так искусно, что у меня было впечатление, что пациентка надеется, что эти действия ускользнут от моего внимания. Когда я указал ей на это ее поведение, миссис К. с готовно­стью признала его, но, казалось, была удивлена, что я спрашиваю об этом. Ее отношение было: разве все не делают так? Она чувствовала, что ее реакции были са­моочевидны с точки зрения обычного этикета. Она про­должала делать так, несмотря на мои попытки понять нижележащий смысл этого.

На одном из сеансов я смог добиться некоторого ус­пеха, когда попросил ассоциировать к «испачканной салфетке» (пеленка, подгузник), которую она стара­лась скрыть от меня. Это привело к болезненным вос­поминаниям о стыде, связанном с мастурбацией. Пове­дение с салфетками продолжалось. В конце концов, мы начали анализировать ее ужасный стыд ануса, той части ее тела, которую она должна была скрывать всеми воз­можными способами. Она не могла очищать свой ки­шечник, когда кто-то посторонний был в доме из-за страха, что ее могут услышать, либо запах выдаст ее. После стула она проводила значительное время в ван­ной для того, чтобы сделать все, чтобы ничего не стало известным. Я отметил, что она действовала с бумажной салфеткой так, как будто она обнаруживала туалетную деятельность, которую она должна была скрывать.

Тогда она привела множество воспоминаний о фана­тизме своей матери по поводу туалета и чистоты в ван­ной комнате. Только тогда она смогла оставить бумаж­ную салфетку на подушке в конце сеанса.

Миссис К. отыгрывала вовне в конце каждого се­анса: я чистоплотная девушка, которая поступает таким образом, что, наверняка, никто другой не видит ее туа­летной деятельности. Никто не должен знать, что я за­нимаюсь этим. Неправда, что я делаю также грязные вещи, нет никаких улик. Это связанная, хорошо органи­зованная, целенаправленная группа действий, осознан­ная и Эго-синтонная, служащая для отрицания ее прош­лой приятной туалетной деятельности, которую она не может вспомнить. Короче говоря, это форма отыгры­вания.

Во время второй мировой войны я назначил пуле­метчику бомбардировщика В-17, только что вернувше­муся из боя, внутривенно инъекцию пентотала. Он стра­дал от бессонницы, ночных кошмаров, тремора, обиль­ного потоотделения и явно выраженной реакции ис­пуга. У него было 50 боевых вылетов, но он не осо­знавал каких-то проблем, связанных с тревогой, и не­охотно рассказывал о бое. Он согласился принять пен­тотал, потому что сказал, что это все равно, что вы­пить, и, кроме того, это означает, что ему не нужно будет говорить более с другими офицерами. Как только он получил около 5 мл в вену, он прыгнул на кровать, вырвал иглу из руки и начал кричать на высокой ноте: «Они придут в четыре часа, они придут в четыре часа, взять их или они возьмут нас, тех сукиных сынов, взять их. О, бог, взять их, взять их. Они придут сюда снова в час, взять их, ублюдки, взять их, о бог, я ранен, я не могу двигаться, взять их, взять их, кто-нибудь, помогите мне, я ранен, я не могу двигаться, помогите мне, о вы, ублюдки, помогите мне, взять их, взять их».

Пациент кричал и визжал так в течение двадцати минут с глазами, полными ужаса, и пот струился по его лицу. Его левая рука сжала правую, которая повисла, как плеть. Он дрожал мелкой дрожью, был напряжен. В конце концов, я сказал: «Все, Джо, я взял их, я взял их». Он повалился на кровать и провалился в глубокий сон.

На следующее утро я увидел его и попросил его пересказать интервью с пентоталом. Он робко улыбнулся и сказал, что вспоминает пронзительные крики, но все очень смутно. Я рассказал ему, что он говорил о бое, когда его правая рука была повреждена и что он кри­чал: «взять их, взять их». Он прервал меня: «О, да, к вспомнил, как мы шли назад из Швейнфурта, и они напали на нас, они начали подходить в 4 часа, а затем в час, мы уничтожили их зенитками, и т. д.»

Пациент мог с легкостью вспоминать прошлое собы­тие, которое он пережил вновь под действием пентотала. Воспоминание было неискаженным и приемлемым, что типично для переживания вновь.

Теперь я хотел бы процитировать следующий при­мер как пример симптоматического действия. Один из моих пациентов, мужчина средних лет, не мог сидеть в моей комнате ожидая. Он растерянно стоял в углу до тех пор, пока я не открывал дверь, в свой кабинет, и тогда он немедленно шел ко мне. Это поведение при­чиняло ему страдание, он знал, что оно странно, кроме того, он был подавлен страхом, когда пытался при­сесть в комнате ожидания. Похожие реакции были у него и в других комнатах ожидания, и он их обычно маскировал, приходя позже либо уходя и входя вновь под тем или иным предлогом. Это стало более заметно, когда он начал регулярно приходить на сеансы, и я на­чал анализировать его тенденцию приходить позднее.

Примерно через год мы раскрыли следующие детер­минанты его страха, связанного с сидением в комнате ожидания: быть найденным сидящим означало — быть «пойманным» сидящим, что означало обнаружить его мастурбирующим. Он мастурбировал, сидя в туалете, будучи мальчиком, и вскакивал сразу же, как только слышал, что кто-то приближается, из страха, что мо­гут войти. На двери ванной комнаты у них дома не было задвижки. Сидеть, когда я стою, означает, что он ма­ленький, а я — большой, при этом он чувствовал, что я могу угрожать ему физическим насилием. Более того, его отец настаивал на том, чтобы он вставал на ноги, когда взрослые входили в комнату, и теперь он запозда­ло подчинялся. Он взбунтовался против отца, уже бу­дучи подростком, и чувствовал вину, когда отец умер от удара. Он обнаружил своего отца сидящим на стуле так, как будто он дремлет, и только потом, к своему

ужасу, обнаружил, что тот в коме. Следовательно, вста­вание означает, что он жив, а сидеть означает быть как отец — мертвым. Кроме того, сидеть означало принять феминную позицию во время уринации, и он должен стоять в моем присутствии для того, чтобы показать: видите, я — мужчина.

Здесь мы видим пример того, как чуждая Эго, стран­ная деятельность осуществляется против воли пациента; то, что он вынужден делать это, является симптомати­ческим актом. Анализ исследует множество историчес­ких событий, которые являются сконденсированными, искаженными и символизированными в этой деятель­ности. В ясных случаях отыгрывание вовне, пережива­ние вновь и симптоматические действия являются легко отличными друг от друга. В клинической практике не­часто удается увидеть чистые формы, здесь приходится иметь дело с некоторой смесью этих трех разновидно­стей невротической актуализации. Давайте теперь вер­немся к нашему исследованию отреагирования реакций переноса.

3.841. Отыгрывание в аналитическом окружении

Самая простая форма отыгрывания реакций пере­носа имеет место, когда отыгрывание вовне направлено на что-то в аналитическом окружении. Фрейд приводил пример пациента, который вел себя вызывающе и кри­тически по отношению к своему аналитику и не мог вспомнить такого типа поведения в своем прошлом. Он не только чувствовал такие эмоции по отношению к аналитику, но и действовал, основываясь на них, отка­зываясь говорить, забывая свои сновидения и т. д. Он действовал на основании своих эмоций, вместо того, чтобы рассказывать о них; он актуализировал часть прошлого вместо того, чтобы вспомнить ее (Фрейд, 1914, с. 150). Более того, пациент не только не осознает не­уместность своих реакций, но обычно чувствует справед­ливость своего поведения. Отыгрывание вовне, как мы уже говорили, является Эго-синтоничным.

Позвольте мне проиллюстрировать это следующим примером. Сорокалетний музыкант пришел для прохож­дения анализа, потому что он страдал от хронической бессонницы, колита, заторможенности при работе. Когда

я смог дать ему первый сеанс утром, в восемь часов, он исполнил замечательный спектакль, посвященный на­чалу сеанса. Прежде всего, я смог услышать, как он входит в холл, потому что он возвестил о своем прибы­тии, громко сморкаясь, как труба, каждую ноздрю от­дельно и неоднократно. Когда он вошел в комнату для, лечения, он весело и музыкально пожелал доброго утра. Затем энергично и спокойно он снял свой жакет и по­весил его на стул. Он обошел кушетку, сел и, все еще спокойно жужжа, начал освобождать свои карманы. Сначала он вынул из задних карманов бумажник и носо­вой платок, которые были положены на стол сбоку; за­тем ключи и мелочь из других карманов и кольцо с пальца. Затем, с громким вздохом, он согнулся и снял свои ботинки, аккуратно поставив их бок о бок. Затем он расстегнул верхнюю пуговицу своей рубашки, осла­бил узел галстука и, с явным вздохом освобождения, лег на кушетку, повернулся на бок, положив сложенные ладони между щекой и подушкой, закрыл глаза и за­молчал. Затем, через несколько мгновений, он начал очень тихо говорить.

Сначала я смотрел на это представление молча, ка­залось невероятным, что мой пациент проделывает все это всерьез. Затем, когда я осознал, что он не осозна­ет неуместности своего поведения, я решил попытаться, понять так точно, как только возможно, что это озна­чает, прежде чем я конфронтирую его. Было очевидно, что это отыгрывание вовне было каким-то образом свя­зано со сборами ко сну. Медленно я начал осознавать, что он вводит в силу сборы ко сну своих отца и матери, в которых я был одним из родителей, а он был либо вторым родителем, либо самим собой, когда он был ребенком. Его прошлое было полно воспоминаний об ужасных битвах между отцом и матерью в спальне, которые будили и ужасали его. Эти битвы проис­ходили примерно через четыре часа после того, как он, будучи ребенком, ложился спать, и его теперешняя бес­сонница характеризовалась просыпанием через четыре часа после засыпания. Он отыгрывал со мной вовне: а) как бы он хотел, чтобы его родители смирно спали вместе и б) как он фантазировал, будучи ребенком, как бы он спал с кем-нибудь из родителей.

Когда я попытался обрисовать ему его отношение к

столь странному способу начинать сеанс, он был возму­щен. В этом нет ничего особенного или странного, или того, на что стоит обращать внимание. Он только по­пытался расслабиться и свободно ассоциировать; ведь я же говорил ему в начале анализа, что все, что ему следует делать, так это расслабиться и попытаться го­ворить все, что бы ни пришло ему в голову. Итак, теперь он расслаблен. Верно, что он чувствует что-то, похожее на сои, но только в отношении самой ранней части сна. Затем он неохотно признал, что, когда я заговорил с ним, уже ближе к концу сеанса, он действительно по­чувствовал эту дисгармонию и даже вторжение. Он также осознает, что в силу какой-то странной причины ему нравится этот ранний сеанс. Он едва ли сможет вспомнить то, что говорил он, и то, что говорил я. Тогда я сказал ему, что это связано с тем фактом, что он пришел на сеанс для того, чтобы продолжить спать со мной. Он разделся так, будто собирался лечь в постель, и лег на кушетку с закрытыми глазами и блаженным выражением, потому что чувствовал, что мы спим вместе, и это был тот самый мирный сон, которого он должен был желать для отца и матери или для него самого и кого-нибудь из родителей. До этого момента в анализе пациент мог вспомнить только свою ненависть по отно­шению к родителям за их постоянные баталии по но­чам или свою завистливую ревность и сексуальные же­лания заменить отца или мать на их двуспальной кро­вати. Мои интерпретации о мирном сне были первым шагом в реконструкции преэдиповых желаний пациента по отношению к его отцу и матери» (Левин, 1955).

В процитированных случаях пациент имел чувства по отношению к аналитику, которые он не описал и о которых не рассказывал, но осуществлял в действии. Одна тайком убирала кусочек бумаги, другой вел себя дерзко, третий засыпал. Во всех трех случаях кусок про­шлого вводился в силу, но пациент не мог вспомнить его и неохотно анализировал свою деятельность.

В конечном счете, оказывалось, что эта деятельность является искажением прошлого события, действие всегда есть попытка исполнения желания. Пациент отыгры­вал вовне с аналитиком то, что он желал бы сделать в прошлом. По моему клиническому опыту, отыгрывание вовне всегда является актуализацией прошлого желания, которое первоначально не могло быть выполнено. Тогда отыгрывание вовне является запоздалой попыткой исполнения желания.

Отыгрывание вовне в рамках аналитического сеанса может не ограничиваться определенным эпизодом или единичным событием, но может проходить через дли­тельные периоды анализа. Я наблюдал пациентов, в осо­бенности кандидатов, которые отыгрывали роль «хоро­ших» пациентов и которые пытались дать мне роль «со­вершенного» аналитика. Это может продолжаться меся­цами и даже годами, пока аналитик не осознает опреде­ленной беспомощности и ограниченности анализа. Тогда задача будет состоять в том, чтобы показать это пове­дение как сопротивление и защиту и раскрыть нижеле­жащую враждебность. Я наблюдал аналогичную ситуа­цию у пациентов, которые поддерживали в себе уверен­ность, что они являются моими фаворитами. Мой вось­мичасовой спящий пациент относился к их числу. Он сознательно полагал, что был моим фаворитом, и, ког­да я интерпретировал это как его желание и потреб­ность, отвечал, что знает, что согласно моей фрейдистской клятве я обязан держать в секрете свои истинные чув­ства. Когда я делал интерпретацию, которую любой другой пациент воспринял бы болезненно, он, бывало, реагировал, восхищаясь моей проницательностью и на­слаждаясь, за другого, моим предполагаемым триум­фом. Он любил анализ, и, более всего, ему нравилось быть анализируемым мною. Он чувствовал, что мы представляем собой превосходную комбинацию, он и я, — я, с моим мозгом, и он, с его воображением. Даже хотя его симптомы не изменились и он достиг необхо­димого инсайта, ему доставлял наслаждение анализ. Я энергично указывал ему, снова и снова, что он, как кажется, пришел не для того, чтобы пройти анализ, а для того, чтобы актуализировать доставляющее наслаж­дение чувство быть фаворитом. Медленно он начал вспоминать и рассказывать о том, как он был фавори­том матери и отца, а затем было обнаружено, что эти воспоминания были экраном против горького разочаро­вания в обоих родителях.

3.842. Отыгрывание вовне вне анализа

Молодая замужняя женщина неожиданно вступила» в сексуальную связь во время анализа. Я был убежден, исходя из клинических данных, что это было отыгрыва­ние вовне чувства переноса: пациентка едва знала это­го мужчину, он был совершенно другим, чем те муж­чины, которые ее обычно привлекали. Он был артисти­чен, действовал, как римлянин времен античности, — эти качества привлекали ее. Связь имела место, когда я был вынужден пропустить несколько сеансов для того, чтобы посетить конференцию. Она начала свой анализ с позитивным переносом, который постепенно приобрел эротический и сексуальный оттенок. Это было интер­претировано, и вопрос, казалось, был временно решен. Я вспомнил, что во время ее сильной любви ко мне она описывала меня как профессора и артистическую натуру. Кроме того, однажды она видела сновидение, где я был в римской тоге, и в ассоциации к этому снови­дению рассказала, что я причесываю свои волосы, как римлянин, и она слышала, что мое утешительное имя «Роми». Казалось, ясно, что молодая женщина отыгры­вала вовне свои сексуальные и романтические чувства с молодым человеком. Она делала с ним то, что хотела и не могла сделать со мной. Эти желания были повто­рением глубоко репрессированных чувств, которые она испытывала по отношению к своему отчиму.

Пациент-мужчина в ходе анализа вдруг развил тес­ные отношения со своим терапевтом, мужчиной, кото­рого он никогда не знал в социальной жизни. Теперь пациент часто приглашал его обедать и занимался ин­тимными беседами со своим врачом. Очевидно, его же­лание интимности со мной было отыграно вне анализа. Когда это происходит, желание интимности со мной не выражается на аналитическом сеансе. Это была моя интерпретация этого отыгрывания вовне, которая вер­нула неосознанные желания в анализ (неосознанные по­стольку, поскольку они относились ко мне).

Когда чувства переноса отыгрываются вне анализа, характерно, что побуждения и аффекты, которые оты­грываются, не проявляются должным образом в анали­тической ситуации. Студент в анализе со мной постоян­но критиковал тупость своих учителей, их леность и

глупость. В то же время его чувства переноса ко мне были устойчиво позитивными. Какой-либо враждеб­ный перенос ко мне отсутствовал, но устойчивая враж­дебность к учителям заставила меня осознать, что он отыгрывает вовне свой негативный перенос.

Частой формой отыгрывания вовне является раска­лывание амбивалентного или преамбивалентного пере­носа, когда один аспект отыгрывания вне анализа. Она часто наблюдается у кандидатов. Обычно чуждый Эго перенос выражается каким-то образом вне анализа, и только Эго-синтоничные чувства выражаются по отно­шению к аналитику. Следовательно, враждебные и го­мосексуальные чувства будут находить разрядку по от­ношению к другим аналитикам, тогда как менее беспо­коящие эмоции и побуждения будут направляться на собственного аналитика. Или же раскол будет иметь место на основании: «хороший» или «плохой» аналитик, с какими-то другими аналитиками, имеющими дополни­тельную роль.

Следует помнить, что отыгрывание вовне, которое происходит во время анализа, связано не только с си­туацией переноса. Очень часто будет обнаруживаться, что такое отыгрывание происходило и прежде, до начала анализа. Соактеры в таких ситуациях будут сами пре­вращаться в фигуры переноса (Вирд, 1957). Это будет обсуждаться во втором томе.

Теперь я бы хотел привести пример, иллюстрирую­щий комбинацию отыгрывания вовне и симптоматичес­кого действия, сплетающихся с переносом. В течение нескольких сеансов пациент находил недостатки во всем, что бы я ни делал при анализе. Он находил мое мол­чание гнетущим, а мои вмешательства раздражающими и враждебными. На самом деле, он допускал, что ему нравятся аналитические сеансы, однако не тогда, когда я начинаю говорить или не тогда, когда он ожидает, что я научусь говорить. Он мог сказать, когда я собираюсь вмешаться, потому что он мог услышать скрип моего стула или изменение в дыхании. Короткое сновидение и ассоциация к нему дали кое-какие важные ключи для понимания таких его реакций. В этом сновидении кто-то слушает радиокомментатора Габриэля Хетера, голос ко­торого — голос судьбы. Пациент ассоциирует с тем фактом, что этот диктор был отцовским фаворитом и

все были вынуждены слушать этого человека, когда отец приходил домой обедать. Это привнесло воспоминание о том, как менялась атмосфера в доме, когда отец при­ходил домой; он заглушал все. Он портил все веселье в семье, по крайней мере, пациенту. Он всегда мог ска­зать, когда отец придет домой, потому что он всегда приходил домой без двадцати семь и всегда насвисты­вал, подходя к дому. Когда бы пациент ни замечал, что приближается семь часов, или ни слышал свист, он становился раздраженным и враждебно настроенным.

На меня произвело впечатление множество парал­лелей между тем, как пациент вел себя по отношению ко мне и как он реагировал на приход отца домой. Я ин­терпретировал это следующим образом: Пока я молчу во время сеанса и позволяю, тем самым, пациенту гово­рить; пока все это происходит в начале сеанса, пациент наслаждается аналитической ситуацией так, как он на­слаждался пребыванием дома со своей сильно любящей матерью и своими сестрами, что было приятно и напол­нено миром. Примерно за двадцать минут до конца се­анса пациент начинал с неприязнью относиться к пре­рыванию веселья в доме. Скрип моего стула или изме­нение ритма моего дыхания напоминали ему об отцов­ском свисте. Мои интерпретации были как «голос судь­бы», возвращение отца домой, конец всем удовольст­виям пациента, связанным с матерью и сестрами. Па­циент согласился с этой формулировкой, добавив, что, «говоря по правде», он должен признать, что отцовское, возвращение домой причиняло боль только ему: мать и сестры ждали этого.

Этот пример иллюстрирует, как во время аналити­ческого сеанса пациент вновь актуализирует со мной ку­сок своего прошлого, связанного с его семьей. В начале сеанса он был большим болтуном, а я представлял собой спокойных и восхищающихся мать и сестер. Ближе к концу сеанса, когда наступала моя очередь говорить, я становился подавляющим и мешающим отцом. По­скольку эта ситуация была Эго-дистоничной и весьма болезненной для пациента, он работал очень усердно, пытаясь реконструировать и вспомнить события про­шлого, которые лежат за невротической актуализацией.

Как говорилось ранее, все формы невротической ак­туализации могут присутствовать в чистом виде, но

обычно встречаются смеси переживания вновь, симпто­матического действия и отыгрывания вовне. Трудность определяется тем, является ли невротическая актуали­зация Эго-синтоничной или чуждой Эго. Всегда, когда она Эго-синтонична, есть еще дополнительное сопротив­ление. Тогда значительно труднее привлечь на свою сто­рону разумное Эго-пациента, установить рабочий аль­янс и раскрыть или реконструировать нижележащие воспоминания.

3.9. ТЕХНИКА АНАЛИЗИРОВАНИЯ ПЕРЕНОСА

3.91. Общие замечания

Следует заметить, что заголовок этой секции «Техни­ка анализирования переноса», а не «Интерпретация, или умение справляться с переносом». Причина состоит в том, что, хотя интерпретация является решающим ин­струментом для обращения с явлениями переноса в психоаналитической процедуре, другие технические ин­струменты также необходимы. Интерпретация реакций переноса является основным техническим шагом при работе с явлениями переноса; но для того, чтобы эффек­тивно интерпретировать перенос, существуют разно­образные необходимые предварительные шаги. Эдвард Вибринг (1954) подчеркивал тот факт, что, с увеличе­нием наших знаний о психологии Эго, психоаналитик лучше осознает необходимость тщательного прояснения частных психических явлений до того, как он попы­тается интерпретировать их. Феничел (1941) и Крис (1951) также делали ударение на важности ясного де­монстрирования и освещения предмета в ходе рассмотрения, до того как аналитик попытается интерпрети­ровать его неосознанное значение. Как я говорил ранее, демонстрация, прояснение, интерпретация и тщательная проработка психического события могут считаться «анализированием» данного явления.

Причина для вынесения на обсуждение концепции «управления» переносом состоит в том, что психоанали­тик вынужден делать больше, чем просто «анализиро­вать» для того, чтобы должным образом обращаться с переносом. Без всяких сомнений, это утверждение не затушевывает тот факт, что анализ переноса является

существенной характеристикой психоанализа. Однако для того, чтобы сделать психическое событие поддаю­щимся анализу, может оказаться в определенные мо­менты необходимым предпринимать другие процедуры (Е. Вибринг, 1954; Ейслер, 1953; Меннингер, 1953; Гла­ва VI, см. также секция 1.34 и том второй).

Например, поскольку психоаналитическая техника имеет целью содействовать максимальному развитию всех видов реакций переноса и поскольку явления пе­реноса возникают у пациента спонтанно, наша техника должна включать в себя не мешающее, а терпеливое ожидание. Здравое использование ожидания в форме молчания является одним из наиболее важных инстру­ментов, способствующих развитию переноса. Тем не менее, строго говоря, это манипуляция. Молчание ана­литика может помочь пациенту развить и почувствовать с большей интенсивностью реакции переноса. Возможное эмоциональное отреагирование может принести пациен­ту убеждение в реальности его чувства. Однако молча­ние аналитика и эмоциональное отреагирование пациента являются, строго говоря, неаналитическими мерами. Они могут также привести и к травмирующей ситуации и к стойким сопротивлениям, хотя аналитик и «анализирует» их должное время. Только путем анализирования можно решить реакцию переноса и, следовательно, проло­жить путь для других разновидностей и интенсивностей переноса.

Определенную роль в управлении переносом играет внушение или намек, который высказывает аналитик. Мы просим наших пациентов свободно ассоциировать и позволять своим чувствам развиваться спонтанно. Тем самым мы внушаем пациенту, что его чувства являются допустимыми и управляемыми. Наше молчание может также означать для него, что он вынесет определенные чувства, какими бы болезненными они ни были, и что все это приведет к успешному концу. Когда мы спрашиваем пациента, не перескажет ли он свое сновидение, тем самым мы внушаем ему, что он действительно видит сно­видения и может запомнить их. Именно внушение, осо­бенно в начале анализа, когда пациент знает совсем немного о нас и о психоаналитической процедуре, помо­жет пациенту рискнуть пойти с нами дальше. В конеч­ном счете, и те чувства переноса, которые заставляют

пациента поддаваться внушению или манипуляциям, также должны быть проанализированы и разрешены. Для дальнейшего изучения этого вопроса см. работы Чарльза Фишера (1953).

Все это верно также и для других неаналитических вмешательств. Все неавтономные терапевтические влия­ния на пациента должны быть, в конце концов, выведены на сознательный уровень и тщательно проанализирова­ны. Вместе с тем важно осознавать, что неаналитичес­кие меры являются до некоторой степени необходимы­ми и в каждом анализе. Внушение и манипуляция по­пали в немилость в психоаналитических кругах из-за неправильного использования. Они не замещают ана­лиз, они подготавливают к нему или являются дополни­тельными процедурами. Интерпретация сама по себе, «чистый» анализ, является не терапевтической процеду­рой, а инструментам для исследования. Хотя в этой сек­ции фокусируется внимание на анализе явлений перено­са, клинические примеры иллюстрируют и проясняют вза­имоотношения между аналитической и неаналитической техниками. Должное сочетание этих техник и составля­ет искусство психотерапии.

Существует несколько других факторов, которые де­лают анализ персонала таким сложным и таким важ­ным. Во-первых, у явлений переноса есть два прямо противоположных свойства; во-вторых, сам перенос мо­жет стать источникам сильного сопротивления аналити­ческой работе. И, в-третьих, патологические защиты также переносятся, и мы тогда имеем комбинацию про­дукций переноса и сопротивлений переноса одновре­менно.

Дата добавления: 2015-06-04