Всегда говори «всегда» – 3 1 страница

Татьяна Устинова, Ольга Степнова

Всегда говори «всегда» – 3

Татьяна Витальевна Устинова Ольга Юрьевна Степнова

Таиланд вдруг стал тюрьмой…

Роскошной, ласковой, красивой тюрьмой.

Хотя сначала казался сказкой.

Он замучил жарой, духотой, экзотикой, а главное – вопиющим бездельем.

Безделье и тягучая лень – вот, пожалуй, национальный колорит Таиланда, и Ольга этого хлебнула с лихвой, став его пленницей, заложницей и безмолвной жертвой.

День начинался изматывающей жарой и ею же заканчивался, переходя в душную, вязкую ночь.

В первый месяц Ольге нравилась эта жара. Ей все нравилось после суетной, холодной и высокомерной Москвы – роскошный дом с бассейном, в котором они поселились с Сергеем, безмолвные слуги, непривычно острая тайская еда, экзотические фрукты, обилие свободного времени, нега, в которую неизбежно загоняло безделье, солнце, пальмы, лазурное море…

Потом все это немного приелось, и все чаще вспоминалась Москва – с ее пробками, гололедом, ветром, перепадами температур и бесчисленным количеством дел, которые нужно успеть переделать, но они придают жизни смысл, тонус и яркие перспективы.

В Таиланде жизнь замерла, как змея на солнце.

А главное – Сергея почти никогда не было дома. Он приезжал поздно вечером – очень усталый, но довольный, что строительство отелей идет хорошо, и уезжал рано утром, наспех позавтракав, – слегка отстраненный и уже озабоченный предстоящими встречами, переговорами и посещениями объектов…

Для Барышева Таиланд не стал тюрьмой по одной простой причине – у Сергея здесь было дело, за которое он болел всей душой, и оно занимало все его мысли и время. Сергей не замечал ни жары, ни духоты, и Ольге иногда казалось – он и ее с Петькой не особо‑то замечает… Ее это не обижало, она знала, что такое болеть душой за важный проект. Она понимала – пройдет сложный организационный период, все устаканится, встанет на свои рельсы, и Сергей будет прежним – внимательным, заботливым, понимающим.

А пока…

Ольга пыталась занять себя заботой о маленьком Петьке, рисованием, шопингом, домашними хлопотами. Правда, шопинг надоедал быстрее, чем солнце, домашних хлопот не получалось – в доме сновали бесчисленные слуги, которые делали всю работу, а Петьку из рук не выпускала добросовестная тайская нянька.

Оставалось рисование, и Ольга писала акварелью и маслом бесчисленные тайские пейзажи и натюрморты, похожие друг на друга, как туристические буклеты, – пальмы, море, безоблачное голубое небо, экзотические фрукты, живописно разложенные на серебряном блюде…

Утром она вынесла этюдник во двор дома, устроилась под зонтом перед бассейном и твердо решила – хватит слащавых пейзажей и натюрмортов, сегодня нарисую портрет. Эти тайские лица такие загадочные.

Ольга хотела позвать няньку в качестве модели, но… вдруг схватила сангину и быстрыми штрихами начала рисовать по памяти портрет Костика… А потом – Миши и Маши…

На глаза навернулись слезы.

Господи, кто бы знал, как сильно она за эти полгода соскучилась по детям, оставленным в Москве с няней, чтобы не прерывать учебу в спецшколе. Кто бы знал, как рвет душу эта разлука, как ей хочется их обнять, каждому нашептать на ухо какие‑нибудь нежные глупости.

Костик, мой медвежонок маленький…

Машунь‑лапунь, принцесса, красавица…

Мишка, как же ты вырос, скоро папу перегонишь, богатырь…

Портреты получились схематичными, но точными, с характерными чертами детей, узнаваемыми и родными.

Ольга глянула на часы – Мишка и Маша сейчас собираются в школу с углубленным изучением языка, Костик останется дома с няней – у него вторая смена… Няня займется с ним уроками, а потом отведет в гимназию. А вечером придет Надя и…

…Устроит веселый кавардак с бурными играми, криками, беготней по комнатам и всяческими придумками, от которых няня схватится за сердечные капли и будет бормотать о «сумасшествии» Надьки, о «недопустимой перевозбудимости» Костика…

После детдома Костик долго оттаивал, Ольга над ним тряслась, но Надя, глядя на это, однажды заявила:

– Хватит вести себя с ребенком, как с больным!

И научила Костика делать из стручков акации свистульки. И свистеть в них.

Ольга чуть с ума не сошла потом от этого свиста, но признала, что сын погибшей подруги Зои уже не травмированный ребенок, а нормальный пацан. И перестала с ним сюсюкать…

Ольга схватила мобильный и позвонила Надежде. Сил не было, как хотелось поговорить с ней о детях, о погоде в Москве, о жутких пробках, о своей тайско‑райской тюрьме, о том, как она мечтает о жареной картошке и соленых огурцах вместо опостылевших нойны и питахайи и мокром снеге вместо надоевшего палящего солнца.

У подруги жизни, конечно же, был занят телефон. Зная Надьку, Ольга поняла, что ближайшие два часа звонить ей бесполезно…

Она вздохнула, нажала отбой. Хотела позвать тайскую няню, чтобы та ей попозировала, но, передумав, снова схватила телефон.

«Дозвонюсь, во что бы то ни стало, – решила Ольга. – Даже если придется непрерывно звонить два часа…»

Надя набирала Ольгу уже пятнадцать минут, но ее телефон был все занят и занят.

«Нет, ну с кем она так долго болтать может, – с раздражением подумала Надя, – там ведь по‑русски никто ни бум‑бум, а Ольга по‑английски только – «плиз», «сори» и «о’кей»!

Все равно дозвонюсь», – упрямо решила Надя, сбрасывая и вновь повторяя вызов.

За окном хлопьями валил снег, небо затянули тяжелые свинцовые тучи, и настроение было под стать этому хмурому дню – хоть плачь!

Димка‑маленький всю ночь протемпературил, а Димка‑большой психовал из‑за тендера на крупный рекламный заказ и не соображал вообще ничего – что сын болеет, что она извелась одна дома от безделья, от вынужденного заточения в стенах квартиры и… от ревности, будь та неладна.

Тендер тендером, а видела она этих заказчиц в мини, с томными взглядами. Да и агентские дамочки крутятся, крутятся возле Грозовского – как кошки вокруг сметаны, стараясь привлечь его внимание разрезами и декольте. Тьфу…

А тут – кухня, спальня, детская, халат, тапки и… жгучая ревность, которая, как зубная боль, отравляет жизнь, не давая ничем насладиться – ни прогулками с сыном, ни покупками, ни готовкой всяких вкусностей, которые Димка любит, ни обустройством квартиры, ни бездельем, в конце концов… Не так уж часто в ее жизни случались моменты, когда не нужно нестись на работу.

Пожалуй, это первый такой момент и был.

Но отсутствие работы – а домашние дела Надя работой никогда не считала – неожиданно для нее самой обернулось подозрительностью и желанием застукать Димку «с поличным». Надрать бы какой‑нибудь фифе шевелюру, а Грозовскому отвесить пощечину и… успокоиться. И дальше заниматься ребенком и домом… Никуда он не денется, Димка. Он любит ее и Дим Димыча, любит так, что все эти мини, разрезы и декольте – просто отвлекающе‑раздражающие моменты.

Но для профилактики надо бы с этими моментами разобраться.

От таких мыслей Наде иногда становилось стыдно, но они все равно появлялись – по нескольку раз в день. А то и ночью, когда Димка невинно спал рядом, уткнувшись в ее плечо.

Ольгин телефон был занят и занят. Через час должна была прийти няня, и Надя спокойно могла поехать к Костику. Она хотела забрать его на несколько дней к себе, но Дим Димыч заболел, и пришлось ограничиться подарками – вертолетом с радиоуправлением и игрой в авиашоу.

Костик Надины визиты воспринимал с восторгом – с ней можно творить все, что запрещает няня, – играть в звездные войны и съедать три мороженых подряд. И необязательно говорить «тетя», можно просто – Надя, потому что «тети» так весело не кричат и не носятся наперегонки по комнатам…

– Нет, ну с кем она так долго болтает в Таиланде, – вслух возмутилась Надя, снова услышав короткие гудки. – Будто премьер‑министр какой‑то!

Она положила трубку на подоконник и с тоской посмотрела на снежную пелену за окном.

А Грозовский, наверное, сейчас совещание проводит… И много красивых коленок нацелены на него хищно и вызывающе. И подведенные глаза смотрят на его тонкий профиль и изысканный фас, отыскивая хоть какую‑то брешь в Димкиной безусловной любви к жене и сыну, прикидывая, как бы украсть хоть кусочек его души, его тела и ласки…

Телефон так неожиданно и весело запиликал, что Надя, выдернутая из своих невеселых мыслей, вздрогнула.

– Да я ж тебе обзвонилась уже! – взорвался в трубке пронзительный Надькин голос. – С кем ты болтаешь там целый час?! С кем можно в Таиланде болтать? С попугаями?!

– Так я тебя набирала! – Ольга умудрилась вклиниться в тираду подруги и засмеялась – таким родным и знакомым показалось ей Надькино возмущение.

– А я тебя!

Они захохотали вместе, как всегда хохотали из‑за какой‑нибудь ерунды.

– Ну, как ты там? – спросила Надежда, и Ольге почудилась грусть в ее голосе.

– Жарища жуткая, – вздохнула она и тут же опять засмеялась. – То есть по здешним меркам даже ничего, вроде как прохладно считается… Зима все‑таки! Но мы просто плавимся, а местные в свитера кутаются. Полгода уже прошло – а все никак не привыкну…

– То есть ты там совсем замучилась, бедная, – усмехнулась Надя.

– Да нет, почему замучилась… – Ольга посмотрела на свой мольберт, на бассейн, играющий бликами, и села в шезлонг под высокой пальмой. – Совсем не замучилась. Бананы всякие на голову падают, если под пальмой сидеть. Я, кстати, под ней сейчас и сижу…

– Отсядь, – засмеялась Надя. – А то еще по голове жахнет! Бананом‑то! А у нас минус двенадцать… Снегу намело, холодно.

В Надькином голосе теперь отчетливо прозвучала грусть, и Ольга ясно представила, как она стоит у окна и смотрит на серое небо, заснеженную улицу, закутанных прохожих.

– И темнеет рано, – вздохнула Надя. – День коротюсенький, только встанешь, уж и ложиться пора… Скучаю я по тебе, подружка. И что вас занесло на край света? Чего вам в Москве‑то не сиделось?!

– Ты ж знаешь, Сережа просто одержим этим проектом…

– Да понимаю я, понимаю. Только от этого‑то не легче…

Ольга опять посмотрела на пальму, на лазурную воду бассейна, на портреты детей на мольберте и почувствовала, как ее накрывает волна ностальгии и тоски – по детям, по Надежде, по работе… По дому, наконец, где каждая вазочка и диванная подушка, каждая шторка и безделушка придуманы и куплены с любовью и напоминают или о сиюминутном порыве, или о продуманной, выношенной дизайнерской идее…

– Наденька! Думаешь, я не скучаю?! Да я тут извелась совсем, на стену скоро полезу… Дел никаких. Дом красивый, большой, но чужой! Рисовать пытаюсь… так, больше от скуки.

Словно в подтверждение ее слов из дома вышел Сонтхи, кажется, так его зовут, с подносом, на котором стоял стакан апельсинового сока и лежали опостылевшие фрукты, названия которых Ольга так и не выучила.

– Ты там ремонт, что ли, не можешь начать? – серьезно спросила Надежда. – Обои свеженькие наклеить или плитку в ванной на свой вкус поменять?!

– Да что ты! – засмеялась Ольга, глядя, как слуга, почтительно кланяясь, ставит поднос на маленький столик перед шезлонгом. – Ничего я не могу! Мне пальцем пошевелить не дают. Тут столько слуг… Я их даже сосчитать не могу, не говоря уже о том, чтобы имена запомнить. Спасибо, – сказала она по‑тайски слуге, который пятясь и кланяясь отходил от нее. Ольга даже испугалась, что он упадет в бассейн, но Сонтхи в самый последний момент изменил курс и так же – спиной вперед – зашел в дом, поклонившись в последний раз с особым усердием.

Первое время Ольгу такая почтительность пугала, потом смешила, а сейчас приводила в замешательство, и она все не знала, как – жестами или на плохом английском – объяснить слугам, что не надо ей исступленно кланяться и подобострастно пятиться, словно она может запустить чем‑то в спину.

– Видела бы ты меня сейчас, – шепотом сказала Ольга, будто опасаясь, что тайские слуги поймут ее русский. – Чувствую себя шемаханской царицей… С ума сойти можно!

– Я смотрю, ты уже и язык тайский освоила.

– Нет, это я так, два‑три слова, и все. А вообще – ни бум‑бум! Язык такой, что собственный сломать можно.

– И как же ты там общаешься?

– Как, как! С переводчиками… Ой, Надюшка, умру я тут от безделья.

– Нет уж, пожалуйста, не умирай. Ишь ты! Слуги ее одолели! С жиру ты, подруга, бесишься.

Они опять расхохотались вместе – и этот общий хохот был так же важен для них, как и разговор.

Созванивались они часто – болтали о ерунде и всегда забывали сказать что‑то важное, потом перезванивали, но все равно не получалось рассказать все, что хотелось.

Ольга перевела дух и сделала глоток сока…

– Надя, дети как? Ты к ним когда ездила?

– Лучше всех твои дети! Позавчера была, сегодня опять собираюсь.

– Здоровы?! А Костя? Как он там, бедненький?

– Оль, сколько тебе говорить можно, что никакой он не бедненький!

– Ну да, Машка с Мишкой уже большие, а он первоклашка… Справляется?

– Под моим чутким руководством не только справляется, но и пятерки получает. Позавчера математику ему объясняла. Так объясняла, что оба со стула упали, – засмеялась она.

– Спасибо тебе, Надюш! Мало тебе забот, так еще за город к моим мотаешься.

– Оль, это ерунда, мне же приятно с детьми возиться, ты знаешь. Только с тобой нам всем было бы еще приятней. Хоть намекни, когда возвращаешься…

– Ой, не знаю… – вздохнула Ольга, залпом допив сок. – О возвращении пока речи нет. Сережа в это строительство столько вложил! По‑моему, все, что у нас есть. Это очень для него важно. Представляешь, огромная сеть отелей по всему побережью.

– Как всегда – горит на работе? – усмехнулась Надежда.

– На этот раз как‑то особенно сильно, – с грустью призналась Ольга. – Я его совсем не вижу. С утра до ночи в офисе.

– Мой тоже горит, – буркнула Надя. – Работа у него только на уме, а я все одна дома сижу.

– Как одна?

– Нет, с Дим Димычем, конечно. А Димочка все время в агентстве… Один.

– Господи, да почему же один?! – опять не поняла Ольга. – Куда все делись‑то?

– Ну, в смысле, без меня! Ты ж знаешь, как он к этому относится. Запретил мне работать. – Тут в Надькином голосе промелькнула все‑таки какая‑то гордость, но ее тут же снова сменила грусть, которую Ольга заметила еще в самом начале разговора. – Вот я сижу, и глупости всякие в голову лезут…

– Какие глупости? – рассмеялась Ольга.

– Ну, всякие. Как он там? Ты ж знаешь, какая там обстановка…

– И какая обстановка?

– Нездоровая.

Ольга захохотала, представив, как Надя подходит к зеркалу и, тряхнув рыжей гривой, критически рассматривает свою роскошную полную фигуру, не вписывающуюся в банальные модельные параметры.

– Ну, чего ты смеешься? – обиделась Надя. – На Димочку прям все вешаются…

– Да кто вешается‑то, Надь… – хохотала Ольга, не в силах остановиться.

– Бабы, конечно, кто еще?

– Ну, Надька, он так тебя любит, что других баб в упор не видит уже давно! Не узнаю я нашего Димку‑плейбоя! А ты, вместо того чтобы это оценить, глупости говоришь!

– И вовсе не глупости! И не надо меня успокаивать. Он, может, и не смотрит ни на кого, а они вешаются! – Ольге даже показалось, что Надька топнула ногой. – Стервы, – добавила подруга.

– Ну, не смеши ты меня, Надь! Ну, сколько можно?! Смотри! Свихнешься!

– Чего это я свихнусь…

– От ревности, говорю, свихнешься!

– Оль, давай не будем. – Надин голос задрожал, и в нем послышались слезы.

Ольга поняла, что перегнула палку своим смехом и несерьезным отношением к ее тревогам и страданиям.

– Все, все, не буду, прости! – поспешно извинилась она. – Ну, целую тебя. Пока.

– Пока, пока! – весело откликнулась Надя. – Завтра позвоню.

– Только если занято будет, значит, я тебе звоню. Трубку положи и жди, а то опять два часа будем созваниваться, – улыбнулась Ольга.

– Нет, это ты положи и жди!

– Ну, хорошо, я постараюсь. Хотя и не обещаю.

Ольга нажала отбой и еще минуту сидела, ничего не замечая вокруг, словно бы находясь в Москве, в другой жизни, где идет снег, где холодно и короткие дни.

– Мама! – вернул ее в действительность голос сына.

Ольга увидела, что тайка – коренастая и улыбчивая – подводит к ней за руку Петьку. Петька ковылял, ускоряясь при виде матери и рискуя упасть, несмотря на крепкую руку няни.

– Петенька! – бросилась к нему Ольга. – Иди ко мне, мой маленький, иди к маме, иди скорей!

Она подхватила сына на руки, прижалась губами к пухлой щечке и вдруг поняла – Таиланд не тюрьма. Нет, это маленький кусочек ее счастливой жизни, о котором потом она не раз вспомнит с нежностью и теплотой, и даже будет скучать по этой жаре, этим кланяющимся слугам и большому комфортному дому…

* * *

Мечты имели обыкновение сбываться.

Так в ее жизни сложилось.

Она хотела жить в жаркой стране – и живет.

Хотела иметь красный кабриолет – и имеет.

Хотела стать классным переводчиком и работать в крупной компании – и…

Впрочем, это не главное, чего она хотела.

Главная мечта пока не осуществилась. Но Оксана знала – все ее мечты имеют обыкновение сбываться. Потому что иначе не может быть. Потому что она – везунчик. И никто ей это не нагадал и не предсказал – она сама это знает.

Ей всегда везло и должно везти.

Сначала судьба сделала подарок Оксане самим фактом ее появления на свет. Мамочке было пятнадцать лет, и она не сразу сообразила, что время прерывания нежелательной беременности безвозвратно упущено. Родители мамочки попытались исправить ошибку и уже договорились с частным врачом за немалую сумму, но в последний момент узнали, что отец ребенка, которого они планировали привлечь к уголовной ответственности, – сын крупного городского чиновника.

И тогда им пришла идея получше – женить свой скромный бизнес по производству пластиковых стульев на возможностях главы администрации крупного промышленного центра. Чиновник попытался откупиться, но родители малолетней мамочки проявили настойчивость – или свадьба, или тюрьма…

Неожиданно для всех семья получилась счастливой и крепкой – через три года у Оксаны родилась сестра. И это тоже можно было бы назвать везением, если б Оксане не стало казаться, что маленькую Настю все любят сильнее – и родители, и бабушки с дедушками. Сначала она с этим боролась – клеветала на сестру, подставляла ее, а потом решила – и пусть. Пусть Настю любят больше – из этого даже можно извлечь для себя выгоду. Она станет прекрасной Золушкой, недолюбленной, и делающей всю работу по дому, и ждущей своего счастья – ведь вторым большим подарком судьбы была ее внешность…

Оксана с детства знала, что красивее всех, и окружающие подтверждали это сначала возгласами «Ой, какая куколка», а потом и просто молчаливыми восхищенными взглядами.

Красота – это не только пропорции, это в первую очередь магнетизм, и Оксана знала, что вызывает восхищение не только точеной фигуркой, огромными голубыми глазами, темной гривой волос, глянцево‑смуглой кожей и врожденной грацией. Что‑то в ней есть такое, что не дает оторвать глаз… от чего нельзя отказаться… что тянет, не отпускает и даже топит и убивает – как наркотик, как неизлечимая болезнь.

Она вызывала зависимость, пусть нездоровую, от которой при всем желании невозможно избавиться, и Оксане такая власть над людьми нравилась – она давала возможность добиваться всего, не затрачивая много сил, нервов и времени.

Иняз, например, был покорен одним взглядом на декана факультета, который и разговаривал‑то с ней вроде бы на отвлеченные темы – откуда она, о чем мечтает, почему восточные языки, зачем ей карьера переводчика и так далее…

Декан добивался Оксаны все время ее обучения – бросил семью, купил ей квартиру, засыпал подарками, но… Заслужил только пару вечеров с бокалом вина, полуулыбку, скользящий поцелуй в щеку… Она умела ускользать, как луч света. А он, уже тяжело ею больной, не мог ни пригрозить своей властью, ни забыть, ни найти ей замену…

Таких историй было много – Оксана испытывала свою власть над мужчинами, экспериментировала, добиваясь поставленных целей, но сама никогда не влюблялась.

Почему?

В душе стояла маленькая ледяная крепость, и, наверное, она и была основой того наркотического магнетизма, которым обладала Оксана.

Декан тот, к слову сказать, спился, заработал цирроз и умер…

А ледяная крепость помогала ей трезво смотреть на жизнь, делать карьеру и верить в свою исключительность.

Размениваться не хотелось. Ее любовь должна иметь статус президента, доходы олигарха, внешность кинозвезды.

И тогда ее крепость – нет, не рухнет и не растает, – но хотя бы перестанет быть крепостью и гостеприимно распахнет ворота.

Конечно, она мечтала о любви. Но в большей степени как о благополучии и власти над другим человеком, чем о чувстве.

Чувства – это беззащитность. А значит, не для нее. Она привыкла подпитываться чужими эмоциями, брать из них жизненную энергию – пить кровь, одним словом, – с тем только отличием от вампиров, что жертвы сами выстраивались к ней в очередь.

Вот только все были мелковаты. Бедноваты и страшноваты. Ни один не тянул на главную мечту ее жизни, но Оксана знала – мечты сбываются, даже несбыточные, потому что она – особенная.

Впрочем, однажды она все‑таки вышла замуж. Но вспоминать об этом не хотелось…

Ошиблась. Просчиталась. Думала – очередной подарок судьбы, оказалось – злая ухмылка.

Но ничего, это была страница не из ее жизни. Она ее вырвет, уничтожит и забудет. Впрочем – уже забыла… Уже не помнит. Только иногда удивляется – как ее, такую умную и красивую, угораздило…

Утром она критично осмотрела себя в зеркале – место переводчика и референта генерального директора крупной международной строительной компании «Стройком» оказалось вакантно, – и хотелось выстрелить эффектным своим появлением, убить генерального наповал и с любопытством потом наблюдать, как он будет выковыривать стрелы из своего сердца – с мясом и кровью…

Генеральный там, кстати, говорят, ничего себе. С потенциалом и не урод.

Она устроилась в «Стройком» через кадровое агентство и встречалась пока только с секретарем.

Оксана сняла строгий брючный костюм, переоделась в розовый сарафан с открытой спиной и распустила волосы, собранные в строгую «улитку».

Пусть легкомысленно, зато наповал… Дресс‑код при такой жаре многое позволяет.

Туфли она решила сменить на босоножки, выбирала долго – белые, серебристые, розовые… Остановилась на золотых – шпилька сантиметров двенадцать. «Как бы на голову выше генерального не оказаться, – с усмешкой подумала Оксана. – Они, генеральные, все Наполеоны. Мелкие, щуплые, но с гонором великанов».

Олигарх класса «С» – называла она таких генеральных.

Оксана тряхнула гривой волос, посмотрела в последний раз на себя в зеркало и осталась довольна.

Заглянул хозяин – пожилой таец, – спросил, когда Оксана расплатится за квартиру. Она заверила его, что деньги будут буквально завтра, а когда дверь захлопнулась, с раздражением подумала, что, какой бы красоткой она ни была, зарплаты в «Стройкоме» на покупку коттеджа с бассейном все равно не хватит, даже если десять лет голодать и ходить в обносках.

Она выпорхнула из комнаты, закрыла за собой дверь, прошла на стоянку и села в красный кабриолет – подарок самой себе.

Движок заурчал сыто и ровно, как объевшийся кот, которого гладит хозяйка. Оксана надела темные очки в пол‑лица – ширма, за которой она прятала глаза и душу, – и втопила педаль газа в пол.

Расступитесь все, едет победительница…

И путеводная звезда, и ангел‑хранитель, и дьявол‑искуситель, все у нее в кармане, все на службе…

К офису «Стройкома» она подлетела со скоростью метеора и затормозила в полуметре от группы европейцев, почтительно разговаривавших с тайцами по‑английски.

Европейцы в испуге отпрыгнули от алого капота, тайцы, в силу природной лени, не сдвинулись с места, но побледнели… Когда Оксана вышла из машины, испуг и бледность у тех и других сменились восторгом и восхищением. Она процокала каблуками мимо, чувствуя на себе пожирающие взгляды.

У Барышева было отличное настроение.

Дела шли даже лучше, чем он рассчитывал.

Подрядчики попались толковые, ни со сроками, ни с качеством работ проблем возникнуть не должно. Огорчало только одно – сомнения зама.

Стрельников мужик толковый, надежный, с таким хоть в разведку, хоть в бой, но очень уж осторожный, он отмерял не семь раз – четырнадцать, и все равно не спешил «отрезать», перепроверял, перестраховывался, назначал экспертизы, делал перерасчеты, собирал совещания и выслушивал мнения разных специалистов.

Сергей и сам не любил скоропалительных решений и действий, но скрупулезность и обстоятельность Петра Петровича его иногда раздражали.

И все же Барышев уважал исключительную добросовестность Стрельникова, поэтому убеждал его всегда исподволь, ласково, уговорами, шутками и собственным авторитетом, с которым, что ни говори, Петр Петрович очень считался.

– Вот посмотри, – Сергей разложил на столе чертежи отелей в ортогональной и перспективной проекциях и экспликацию будущих зданий.

Петр Петрович склонился над ними с тем трепетом и почтительностью, с какими всегда изучал любые документы.

– По‑моему, решение очень толковое, – как всегда немного издалека и не очень настойчиво начал Барышев, убеждая заместителя в том, что к работе все готово и нет никаких рисков.

Петр Петрович сменил очки на другие, с более сильными диоптриями, и снова склонился над чертежами, которые видел уже, наверное, в сотый раз. Этот этап означал, что первый порог недоверия чертежи прошли. И теперь им предстояло преодолеть еще более вдумчивый и серьезный подход зама.

– Да, похоже, похоже…

Петр Петрович почти бороздил носом по линиям, казалось, еще немного, и он начнет эти линии нюхать и щупать. Над одной из ортогональных проекций Стрельников завис надолго, и Барышев почувствовал нетерпеливое беспокойство.

– Что? Есть сомнения? – Сергей тоже склонился над чертежом и сделал вид, что внимательно его изучает, хотя знал здесь каждый миллиметр, каждую цифру и штрих.

– Не знаю, не знаю… – Стрельниковский палец, короткий и сильный – скорее палец работяги, чем инженера, – уперся в сочленение перекрытий и несущих колонн. – Вот эти опоры меня смущают. Бетон может не выдержать. Не знаю, не знаю… – Он снова склонился над чертежом и забороздил по нему носом, беззвучно шевеля губами.

Этот этап означал, что чертежам грозят перепроверки и экспертизы.

Барышев вздохнул, но его хорошее настроение не испортилось – это же не зам, а золото. С таким хоть отели строй, хоть крепости – века простоят. Только и строиться им предстоит века, потому что расчеты не один десяток лет проверяться будут…

– Ты не знаешь, а я знаю, – похлопал он Стрельникова по плечу и быстро свернул многострадальные чертежи, которые от тесного общения с Петром Петровичем теперь источали аромат его терпкого парфюма. – Расчеты абсолютно правильны! Сам проверял. Так что бери все это хозяйство и – с Богом!

Барышев улыбнулся – иногда следует проявить свою власть генерального, а то воз не сдвинется с места.

– Когда самолет? – спросил он, давая понять, что вопрос решен и перерасчетов не будет.

Стрельников, погрустнев, сменил очки на прежние и посмотрел на часы.

– Через два часа.

Вот за что еще любил Сергей Стрельникова, так это за армейскую субординацию. Генерал сказал – солдат сделал. Генеральный решил, зам подчинился…

– Так скоро? – расстроился Барышев. – А я хотел тебя в гости позвать. Ну, ладно, в следующий раз. Прилетишь дней на пять хотя бы, все тебе здесь покажу.

Сергей вдруг почувствовал себя очень неудобно перед Петровичем. Он тут царь‑батюшка, решил и постановил, а Стрельникову за свои сомнения перед комиссией Стройнадзора в Москве придется отдуваться.

Поэтому он подмигнул ему и, заговорщицки понизив голос, сказал:

– Да не кисни, не кисни! Смелей! В случае чего вали все на меня.

– Шутить изволите, – невесело улыбнулся Петр Петрович. – Рад, что у босса хорошее настроение. А дней на пять не получится. Кто в лавке‑то останется? Ты тут с концами пропал, а «Стройком», между прочим, присмотра требует. А если уж совсем точным быть – хозяйского глаза.

– Мой глаз здесь сейчас нужен, Петь, здесь, – вздохнул Сергей, все еще чувствуя свою вину перед замом. – Сам ведь знаешь, слишком много на карту поставлено.

– Вот именно, – буркнул Стрельников.

– Ну, не бурчи, не бурчи… А ты у меня на что? Твой глаз не хуже моего будет.

Решительно ничего не могло сегодня испортить настроения Барышеву – ни сомнения зама, ни то, что приходится «включать сатрапа»… Он с нежностью посмотрел на фотографию Ольги с детьми, стоявшую на столе.

– Или я не прав? – весело поинтересовался он у Петровича.

Дата добавления: 2015-06-25