У людей-детей

КАМАЛА

Часть вторая.

С каждым шагом на своем пути Сиддхартха узнавал что-нибудь новое -- ибо

мир принял теперь в его глазах совсем иной вид, и все в нем очаровывало его

сердце. Он видел, как солнце вставало над покрытыми лесом горами и

опускалось за пальмами отдаленного морского берега. Ночью он видел на небе

стройное движение звезд и серповидный месяц, плывший, как ладья, по синеве

неба. Видел деревья, звезды, животных, облака, радуги, скалы, травы, цветы,

ручьи и реки, видел, как сверкала на кустах утренняя роса, как синели и

белели отдаленные высокие горы. Птицы распевали, пчелы жужжали, ветер

колыхал серебристые рисовые поля. Все это, со всем своим многообразием и

пестротой, существовало всегда. И раньше светили солнце и луна, шумели реки

и жужжали пчелы. Но раньше все это было для Сиддхартхи лишь мимолетным и

обманчивым видением, мелькавшей перед его глазами завесой, на которую надо

смотреть с недове рием, которая на то и существует, чтобы быть сорванной и

уничтоженной мышлением, так как она не была сущностью, так как сущность

пребывала по ту сторону доступного, зримого, видимого. Теперь же его

раскрывшиеся глаза останавливались на всем, что лежало по эту сторону; они

видели и познавали видимое, искали родины в этом мире, не искали сущности

вещей, не стремились в потусторонний мир. И как прекрасен мир, когда глядишь

на него таким образом -- так просто, так по-детски, без всяких исканий!

Прекрасны месяц и звезды, прекрасны ручьи и берега, леса и утесы, козы и

золотые жуки, цветы и бабочки. Как славно, как чудесно ходить по свету, с

детской ясностью и бодростью во взгляде, с душой, раскрытой для всего

близкого, чуждой недоверия! Не так палило теперь солнце голову, иначе

прохлаждала лесная тень, иной вкус имели вода в ручье и цистерне, бананы и

дыни. Короткими казались дни и ночи; каждый час быстро мелькал, словно парус

на море, а под парусом плыло судно, наполненное сокровищами, наполненное

радостью. Сидд хартха видел целое племя обезьян, куда-то перебиравшееся под

высоким сводом леса, по самым верхним ветвям, слышал их дикое похотливое

пение. Сиддхартха видел, как баран преследует овцу и овладевает ею. Он

видел, как в поросшем тростником озере охотится терзаемая вечерним голодом

щука, как в страхе убегает от нее молодая рыба, выскакивая из воды, сверкая

на воздухе чешуей. Силой и упорной страстью веяло от быстро расходившихся

кругов, поднятых на воде стремительным преследованием охотника. Все это

всегда было, да он-то ничего не замечал -- он был слишком далек от всего

этого. Но теперь его интересовало все, что его окружало, он сам был частицей

окружающего мира. Через его глаза проносились и свет, и тень, месяц и звезды

проходили через его сердце.

Дорогой Сиддхартха припоминал все то, что пережил в саду Джетавана;

ученье, которое он слышал там, божественного Будду, прощание с Говиндой,

разговор с Возвышенным. Вспоминалось ему каждое слово, сказанное им Будде, и

с изумлением он заметил, что высказывал тогда мысли, которых, в сущности,

еще не сознавал хорошенько. Ведь он сказал Гаутаме, что его, Будды,

сокровище и тайна не в учении, а в том невыразимом и непередаваемом словами,

что им когда-то пережито было в минуту просветления. Но ведь он затем именно

и идет теперь в мир, чтобы пережить подобное же самому; да он уже и сейчас

начал переживать это. Самого себя он должен теперь переживать. Правда, давно

уже он знал, что его Я -- есть Атман, что оно той же вечной субстанции, как

и Брахма. Но никогда на самом деле он не находил этого Я, потому что хотел

уловить его в сеть мысли. Если, бесспорно, не тело было этим Я, и не игра

чувств, то им не были также ни мысль, ни ум, ни заимствованная от других

мудрость, ни таким же путем приобретенное искусство выводить заключения,

ткать из продуманного новые мысли. Нет, и мир мыслей принадлежит еще

потустороннему, и нет никакой пользы убивать случайное "Я" чувств, чтобы

взамен усиленно питать случайное "Я" мыслей и приобретаемого от других

знания. И то, и другое -- как мысли, так и чувства -- прекрасные вещи, за

которыми одинаково скрывается истинный смысл всего. И к тем, и к другим надо

прислушиваться, играть ими, ничего в них не следует ни презирать, ни

переоценивать, а во всем подслушивать звучащие в глубине тайные голоса. И он

решил вперед стремиться лишь к тому, что внушал его внутренний голос,

задерживаться там, где советовал его голос. Почему Гаутама когда-то, в тот

великий час, сел именно под деревом Бо, где его осенило откровение? Потому

что он услышал голос -- в его собственном сердце раздался этот голос --

повелевавший ему искать отдыха под этим деревом. И он не отдал предпочтения

умерщвлению плоти, жертвоприношениям, омовениям или молитвам, не предпочел

еду и питье, сон и грезы -- он послушался голоса. Так именно повиноваться --

не приказу жизни, а внутреннему голосу, быть всегда готовым идти на его

призыв -- вот что хорошо и необходимо; ничто иное не является необходимым.

Ночью, когда он спал в соломенной хижине, принадлежавшей перевозчику

через реку, Сиддхартхе приснился сон: перед ним стоял Говинда, в желтом

одеянии аскета. Лицо Говинды было печально. Печально он спросил: "Зачем ты

покинул меня?" Тогда он обнял Говинду, обхватил его руками, но когда он

прижал его к груди и поцеловал, то почувствовал, что перед ним не Говинда, а

женщина. Из платья этой женщины выставлялась наружу полная грудь, а он,

Сиддхартха, лежал у этой груди и пил. Сладко и крепко было молоко из этой

груди. От него исходили ароматы мужчины и женщины, солнца и леса, животных и

цветов, аромат всевозможных плодов, всяческих наслаждений. Оно опьяняло,

дурманило. Когда Сиддхартха проснулся, через дверь хижины видно было

поблескивание бледной реки, а из лесу громко и звучно доносился призыв совы.

Как только занялся день, Сиддхартха попросил хозяина-перевозчика переправить

его на другой берег. Тот перевез его через реку на своем бамбуковом плоту.

Красным светом мерцала широкая река на утреннем солнце.

-- Прекрасная река! -- заметил Сиддхартха своему спутнику.

-- Да,-- сказал перевозчик,-- это прекрасная река, я люблю ее больше

всего. Часто я прислушиваюсь к ней, часто заглядываю ей в очи, и всякий раз

чему-нибудь научаюсь от нее. Многому можно научиться у реки.

-- Благодарю тебя, милостивец,-- сказал Сиддхартха, выйдя на берег.--

Мне нечем заплатить тебе за гостеприимство и переправу. Я бездомный

скиталец. Я сын брахмана и самана.

-- Я и сам догадался, кто ты,-- сказал перевозчик,-- и не ждал от тебя

ни платы, ни иного вознаграждения. Ты оплатишь мне в другой раз.

-- Ты думаешь? -- весело спросил Сиддхартха.

-- Уверен. Вот еще одно, что я узнал от реки: все возвра щаются. И ты,

самана, вернешься сюда. А теперь прощай. Да будет твоя дружба мне наградой.

Вспоминай меня всегда, когда будешь приносить жертвы богам.

С улыбкой они попрощались друг с другом. С радостным чувством

Сиддхартха думал о дружбе и приветливости пере возчика. "Он совсем как

Говинда,-- думал Сиддхартха, улыбаясь. Все, кого я ни встречаю на своем

пути, похожи на Говинду. Все благодарны, хотя сами имеют право на

благодарность. Все почтительны, все готовы стать друзьями, охотно повинуются

и мало думают. Похожи на детей люди!"

Около полудня он пришел в какую-то деревню. На улице, у глиняных

мазанок, возилась детвора. Они играли зернышками тыкв и раковинами, кричали

и дрались, но при виде чужого саманы в испуге разбежались. В конце деревни

дорогу пересекал ручей, а на берегу ручья стояла на коленях молодая женщина

и стирала. Когда Сиддхартха приветствовал ее, она подняла голову и с улыбкой

взглянула на него, причем он заметил, как блеснули белки ее глаз. Он крикнул

ей обычное приветствие странствующих монахов и спросил, как далеко еще до

большого города. Тогда она поднялась с места и подошла к нему. Ее влажные

губы красиво алели на молодом лице. Она стала обмениваться с ним шутками,

спросила, поел ли он и правда ли, что саманы проводят ночи в лесу одни и не

могут иметь при себе женщин. При этом она опустила свою левую ногу на его

правую и сделал такое дви жение, какое делает женщина, приглашающая мужчину

к любовному наслаждению. Сиддхартха почувствовал, как закипает в нем кровь,

и так как в эту минуту ему вспомнился сон, то он смело наклонился к женщине

и коснулся губами темного соска на ее груди. А когда он поднял глаза, то на

ее улыбающемся лице прочел желание, а в сузившихся глазах страстную мольбу.

И Сиддхартхой овладел прилив вожделения. Но так как он ни разу еще не

коснулся женщины, то с минуту помедлил, хотя руки его уже протягивались,

чтобы охватить ее. И в эту-то минуту он с содроганием услышал внутренний

голос, и голос этот сказал: "Нет". И тотчас же улыбающееся лицо молодой

женщины утратило для него все свое очарование, и он увидел лишь влажный взор

охваченной вожделением самки. Ласково потрепал он ее по щеке, повернулся и

проворно скрылся из глаз разочарованной женщины в бамбуковой роще.

В тот же день, еще до наступления вечера, он добрался до большого

города, чему был очень рад, так как теперь его тянуло в общество людей, уже

много времени прожил он в лесах, и крытая соломой хижина перевозчика была

первым за все это долгое время кровом, под которым он проводил ночь. Перед

самым городом, у обнесенной красивой оградой рощи, путнику попалось

навстречу маленькое шествие из нагруженных корзинами слуг и прислужниц.

Среди них в разукрашенных носилках, несомых четырьмя слугами, сидела на

красных подушках под пестрым паланкином женщина -- их госпожа Сиддхартха

остановился у входа в рощу и глядел на шествие -- видел слуг, служанок,

корзины, видел паланкин и сидевшую под ним женщину. Под высокой причес кой

черных волос он увидел очень светлое, очень нежное, очень умное лицо,

ярко-красный, как только что вскрытая смоква, рот, выхоленные и нарисованные

дугой брови, темные глаза, умные и зоркие, светлую длинную шею, выступавшую

из золотисто-зеленой верхней одежды, спокойно лежавшие светлые руки, длинные

и узкие, с широкими золотыми обручами на сгибах.

Сиддхартха видел, как она прекрасна, и сердце его радо валось. Он низко

поклонился, когда носилки приблизились к нему, и, снова выпрямившись,

взглянул на светлое прелестное лицо, на миг заглянул в умные, осененные

высокой дугой бровей глаза, вдохнул в себя аромат неизвестных ему

благовоний. С улыбкой ответила на его поклон прекрасная женщина,-- еще миг,

и она скрылась в роще, а вслед за нею скрылись и слуги.

Чудесное предзнаменование для моего вступления в этот город! -- подумал

Сиддхартха. Его потянуло войти тотчас же в рощу, но он сдержался. Только

теперь дошло до его сознания, как глядели на него слуги и прислужницы при

входе, сколько пренебрежения, недоверия и презрения было в их взглядах.

Ведь я пока еще самана,-- думал он,-- я все еще имею вид аскета и

нищего. Не таким я должен оставаться, не в таком виде я могу вступить в

рощу!

И он засмеялся.

Первого встреченного на дороге человека он расспросил о роще и о том,

кто эта женщина, и узнал, что это загородный сад знаменитой куртизанки

Камалы и что, кроме него, ей принадлежит еще дом в городе.

После этого Сиддхартха вступил в город. Теперь у него была цель.

Преследуя эту цель, он старался втянуться в городскую жизнь, смешивался

с толпой на улицах, останавливался на площадях, отдыхал на каменных ступенях

у реки. К вечеру он подружился с одним подмастерьем цирюльника, которого

впервые увидал за работой в тени лавки, а потом снова встретил молящимся в

храме Вишну и которому он рассказывал историю про Вишну и Лакшми. Ночь он

провел у лодок на берегу реки, а рано утром, прежде чем в лавку цирюльника

явились первые клиенты, он дал подмастерью обрить ему бо-роду, постричь

волосы, причесать и натереть их благовонной мазью. Потом пошел и выкупался в

реке.

Когда вечером прекрасная Камала в носилках направлялась в свою рощу,

Сиддхартха стоял уже у входа и на свой поклон снова получил кивок

куртизанки. Вслед за этим он сделал знак одному из слуг, который шел

последним в ее свите, и попросил его доложить своей госпоже, что с ней

желает говорить молодой брахман. Через некоторое время слуга вернулся,

предложил дожидавшемуся Сиддхартхе последовать за ним, и молча повел его в

павильон, где лежала на диване Камала, после чего оставил их одних.

-- Не ты ли это вчера стоял у входа и кланялся мне? -- спросила Камала.

-- Да, я уже вчера видел и приветствовал тебя.

-- Но ты, кажется, вчера носил длинную бороду и волосы были покpыты

пылью?

-- Совершенно верно, ты очень наблюдательна: ты видела Сиддхартху, сына

брахмана, который оставил свою родину, чтобы стать саманой и в течение трех

лет был таковым. Но теперь я оставил эту дорогу и пришел в этот город. И

первым лицом, встреченным мной перед тем, как я вступил в город, была ты. И

вот что я хотел сказать тебе, придя сюда, о Камала. Ты первая женщина, с

которой Сиддхартха говорит не с опущенным взором. Никогда больше я не стану

опускать глаза, когда встречу на пути прекрасную женщину.

Камала улыбнулась и стала играть веером из павлиньих перьев.

-- И только для того, чтобы сказать мне это, пришел ко мне Сиддхартха?

-- спросила она.

-- Чтобы сказать тебе это и чтобы поблагодарить тебя за то, что ты так

прекрасна. И если тебе благоугодно будет, то я попросил бы тебя, Камала,

быть моей подругой и наставницей, ибо я еще совершенный невежда в том

искусстве, которое ты знаешь в совершенстве.

При этих словах Камала громко расхохоталась.

-- Вот уж не случалось со мной, чтобы пришел самана из лесу и захотел

учиться у меня! Ни разу еще не бывало, чтобы ко мне явился самана с длинными

волосами и со старой рваной повязкой вокруг чресел! Многие юноши приходят ко

мне, бывают между ними и сыновья брахманов, но они являются в прекрасной

одежде, в изящной обуви, с благоухающими волосами и с полными кошельками.

Вот какого рода юноши посещают меня, о самана.

Сиддхартха же ответил:

-- Вот я и получил от тебя первый урок. Да и вчера я уже кое-чему

научился благодаря тебе. Я обрил бороду, причесался и умастил волосы. Мне, о

прекрасная, недостает теперь только немногого -- хорошей одежды и обуви да

денег в кошельке. Знай же: более трудные задачи ставил себе Сиддхартха, а не

такие безделицы, и справлялся с ними. Как же мне не достичь того, что я

вчера поставил себе целью: стать твоим другом и узнать от тебя радости

любви. Ты увидишь, какой я способный ученик, Камала -- я научился более

трудным вещам, чем то, чему должна научить меня ты. Итак, скажи,--

Сиддхартха такой, как он есть -- с умащенными волосами, но без платьев, без

обуви и денег, тебя не удовлетворяет?

Со смехом воскликнула Камала:

-- Нет, почтеннейший, этого мне мало, у него должны быть платья,

прекрасные платья, прекрасная обувь, много денег в кошельке и подарки для

Камалы. Теперь ты знаешь, самана из лесу. Ты запомнил это?

-- Да, я запомнил это! -- воскликнул Сиддхартха.-- Как я могу не

запомнить того, что сказано такими устами? Твои уста, как свежевскрытая

смоква, Камала. И мои уста алы и свежи; они подойдут к твоим, увидишь. Но

скажи мне, прекрасная Камала, неужели ты совсем не боишься саманы,

пришедшего из лесу, чтобы учиться любви?

-- Почему же я должна бояться саманы, глупого саманы из лесу, который

пришел от шакалов и еще совсем не знает, что такое женщина?

-- О, он силен, этот самана, и ничего не боится. Он мог бы взять тебя

силой, прекрасная девушка. Он мог бы похитить тебя, мог бы заставить тебя

страдать!

-- Нет, самана, этого я не боюсь. Разве стал бы какой-нибудь самана или

брахман опасаться, что кто-нибудь может придти, схватить его и похитить у

него его ученость, его благочестие, его глубокомыслие? Нет, ибо все это

составляет его неотъемле мую собственность, из которой он уделяет лишь

столько, сколько хочет и кому хочет. Точно так же с Камалой и радостями

любви. Прекрасны и алы уста Камалы, но попробуй поцеловать их против воли

Камалы -- ни капли сладости не почуешь ты в поцелуе, который при иных

условиях может быть таким сладким. Ты любознателен и способен, Сиддхартха --

Узнай же и то: любовь можно вымолить, купить, получить как дар, найти на

улице, но взять силой нельзя. Ты избрал бы ложный путь. Нет, было бы жаль,

если бы такой красивый юноша, как ты, взялся за дело совсем не так, как

следует.

Сиддхартха с улыбкой отвесил ей поклон.

-- Ты права, Камала, было бы жаль. Очень даже жаль! Нет, ни одной капли

сладости с твоих уст я не хочу лишиться, так же, как и ты должна изведать

всю сладость моего поцелуя. Итак, решено: Сиддхартха вернется, когда у него

будет все, чего ему пока не хватает -- платье, обувь, деньги. Но скажи,

прелестная Камала, не можешь ли ты дать мне еще один маленький совет?

-- Совет? Отчего же? Отчего не дать совета бедному, неве жественному

самане, пришедшему из леса от шакалов?

-- Посоветуй же, милая Камала: куда мне идти, чтобы как можно скорее

найти те три вещи?

-- Друг, это многие хотели бы знать. Ты должен делать то, чему

научился, и требовать в уплату денег, платья и обуви. Hным путем бедному не

добыть денег. Что же ты умеешь?

-- Я умею размышлять. Умею ждать. Умею поститься.

-- И больше ничего?

-- Больше ничего. Впрочем, я еще умею сочинять стихи. Согласна ты дать

мне за стихи поцелуй?

-- Согласна, если твои стихи понравятся мне. Ну-ка скажи их!

И Сиддхартха, после краткого раздумья, произнес следующие стихи:

В тенистую рощу свою вошла прекрасная Камала.

У входа же в рощу стоял самана -- юноша смуглый.

Низко, лотоса прекрасный завидев цветок,

Склонился последний, улыбкой его наградила Камала.

Чем жертвы богам приносить, самана юный подумал,

Приятней стократ поклоняться прекрасной Камале!

Громко захлопала Камала в ладоши, так что золотые браслеты зазвенели.

-- Твои стихи прекрасны, смуглый самана. И, право же, я ничего не

теряю, если заплачу тебе за них поцелуем.

Она взглядом привлекла к себе; он же, склонив свое лицо к ее лицу,

прижался губами к ее устам, походившим на свежевскрытую смокву. Долго длился

поцелуй Камалы, и с глубоким изумлением почувствовал Сиддхартха, как умно

она учит его, как ловко управляет им, то отталкивая, то привлекая, и что за

этим первым поцелуем имеется еще длинный ряд других, один непохожий на

другой, искусно рассчитанных и испробованных поцелуев, которые ему еще

предстоит изведать. Он глубоко перевел дух, изумляясь, как дитя, той массе

знания, достойного изучения, которая раскрывалась перед ним.

-- Твои стихи великолепны! -- воскликнула Камала.-- Будь я богата, я бы

наградила тебя за них золотыми монетами. Но трудно тебе будет зарабатывать

стихами столько денег, сколько тебе надо будет. А тебе понадобится много

денег, если ты хочешь стать другом Камалы.

-- Как ты умеешь целовать, Камала! -- пробормотал Сиддхартха.

-- Да, это-то я умею. Оттого у меня и нет недостатка в платьях, обуви,

браслетах и всяких прекрасных вещах. Но что будет с тобой? Неужели ты только

и умеешь, что размышлять, поститься и сочинять стихи?

-- Я умею также петь песни при жертвоприношениях,-- сказал

Сиддхартха,-- но я не хочу больше петь их. Я знаю и волшебные заклинания, но

не хочу больше произносить их. Я читал священные книги.

-- Стой!--прервала его Камала.-- Ты умеешь читать? А писать?

-- Конечно, умею. Многие это умеют.

-- Большинство этого не умеет. И я не умею. Это очень хорошо, что ты

умеешь читать и писать. Очень хорошо. И волшебные заклинания еще могут

пригодиться тебе.

В эту минуту прибежала прислужница и что-то шепнула на ухо своей

госпоже.

-- Ко мне сейчас придут! -- воскликнула Камала.-- уходи поскорей,

Сиддхартха, никто не должен тебя видеть здесь -- заметь себе это. Завтра мы

свидимся снова.

Прислужнице же она приказала дать благочестивому брахману белый плащ.

Не отдавая себе отчета, как это случи-лось, Сиддхартха дал увести себя

девушке, которая привела его окольными путями в садовую беседку, вручила ему

верх-нее платье и вывела в кустарник, с настоятельным напомина-нием сейчас

же выбраться из рощи.

Он охотно исполнил приказание. Привычный к лесу, он бесшумно выбрался

из рощи и перелез через ограду. С довольным видом вернулся он в город, неся

под мышкой свернутое платье. В заезжем доме, где останавливались приезжие,

он встал у дверей, молча прося накормить его, и молча принял кусок рисового

пирога. Быть может, завтра уже -- думал он,-- я ни у кого не буду просить

подаяния.

Внезапно в нем вспыхнула гордость. Он уже не был саманой, и потому не

подобало ему более просить милостыню. Он отдал пирог собаке и остался без

пищи.

-- Как проста жизнь, которую ведут в мире! -- подумал Сиддхартха.-- Она

не представляет никаких затруднений. Все было трудно, тяжело и, в конце

концов, безнадежно, пока я еще был саманой. Теперь же все легко, так же

легко, как урок поцелуев, полученный мной от Камалы. Мне нужно добыть платье

и денег, больше ничего. Это маленькая близкая цель, она не может лишать меня

сна.

Он уже и раньше расспросил о городском доме Камалы и на другой день

пошел к ней туда.

-- Дела идут отлично,-- воскликнула она ему навстречу.-- Тебя ждут у

Камасвами -- это богатейший купец в нашем городе. Если ты понравишься ему,

он возьмет тебя к себе на службу. Будь умен, смуглый самана. Я устроила так,

что о тебе рассказали ему другие. Будь любезен с ним, он обладает большим

влиянием. Mо и не скромничай слишком. Я не хочу, чтобы ты стал его слугой,

ты должен быть с ним на равной ноге, иначе я не буду довольна тобой.

Камасвами начинает стариться и хотел бы отдохнуть. Если ты придешься ему по

нраву, он сделает тебя доверенным лицом.

Сиддхартха весело поблагодарил ее. Узнав, что он уже второй день ничего

не ел, Камала приказала принести хлеба и плодов и угостила его.

-- Тебе везет,-- сказала она на прощанье,-- перед тобой раскрываются

одна дверь за другой. Чем это объяснить? Ты обладаешь какими-нибудь чарами?

На что Сиддхартха ответил:

-- Вчера я говорил тебе, что умею мыслить, ждать и поститься, а ты

находила, что такие знания не могут приносить никакой пользы. А между тем

они очень даже могут пригодиться, Камала, ты увидишь это. Ты увидишь, что

глупые лесные саманы изучают и умеют делать много прекрасных вещей, чего вы

не умеете. Третьего дня я был еще растрепанным нищим, вчера я уже целовал

Камалу, а скоро я стану купцом и буду обладать деньгами и всеми теми вещами,

которым ты придаешь цену.

Так-то оно так,-- согласилась она.-- Но что было бы с тобой без меня?

Чем был бы ты, если бы Камала тебе не помогла?

Милая Камала! -- сказал Сиддхартха, выпрямляясь во весь рост,-- когда я

пришел к тебе, в твою рощу, я сделал первый шаг. Я принял тогда твердое

намерение научиться любви у прекраснейшей из женщин. А с той самой минуты,

как я возымел это намерение, я знал, что сумею его выполнить. Я знал, что ты

мне поможешь -- знал уже с твоего первого взгляда у входа в рощу.

-- А если бы я не захотела?

-- Но ты захотела. Смотри, Камала: если ты бросаешь камень в воду, то

он быстро, кратчайшим путем, идет ко дну. Так же точно поступает Сиддхартха,

когда он ставит себе какую-нибудь цель. Сиддхартха ничего не делает, он

только ждет, мыслит, постится, но он проходит через существующее в мире, как

камень через воду, ничего не делая для этого, не шевельнув пальцем. Он

отдает себя влекущей его силе, он дает себе упасть. Его цель сама по себе

уже влечет его, ибо он не допускает в свою душу ничего, что

противодействовало бы этой цели. Вот чему Сиддхартха научился у саман!

Глупцы называют это чарами и воображают, что эти чары приобретаются с

помощью демонов. Но демоны тут ни при чем, да никаких демонов и нет. Всякий

может колдовать, всякий может достигать своих целей, если он умеет мыслить,

ждать и поститься.

Камала внимательно слушала его. Ей нравился его голос, нравился его

взгляд.

-- Может быть, оно так и есть, как ты говоришь, мой друг,-- тихо

проговорила она.-- А может быть все дело в том, что Сиддхартха красивый

мужчина, что его взгляд нравится женщинам и поэтому счастье идет ему

навстречу.

Сиддхартха попрощался с ней поцелуем.

-- Пусть будет так, моя наставница! Хотел бы я, чтобы взор мой всегда

нравился тебе, чтобы ты всегда приносила мне счастье!

Сиддхартха отправился к купцу Камасвами, в указанный ему богатый дом.

Через ряд комнат, украшенных драгоценными коврами, слуги проводили его в

покой, где он должен был дожидаться хозяина.

Вошел Камасвами. Это был подвижный, гибкий человек, с сильно

поседевшими волосами, с очень умным, осторожным взглядом, с чувственным

ртом. Хозяин и гость обменялись дружелюбными поклонами.

-- Мне говорили,-- начал купец,-- что ты брахман, ученый, но желаешь

поступить на службу к купцу. Ты, верно, впал в нужду, брахман, если ищешь

службы?

-- Нет,-- сказал Сиддхартха,-- я не впал в нужду и никогда нужды не

знал. Знай, что я пришел от саман, с которыми прожил долгое время.

-- Если ты приходишь от саман, как же тебе не быть в нужде? Ведь саманы

-- люди совершенно неимущие.

-- У меня действительно нет никакого имущества, если ты это имеешь в

виду,-- сказал Сиддхартха.-- Конечно, я человек неимущий, но я неимущий по

своей воле, и, следовательно, в нужде не нахожусь.

-- Чем же ты рассчитываешь жить, если у тебя ничего нет?

-- Об этом я никогда еще не думал, господин. Я более трех лет оставался

неимущим и никогда не думал о том, чем буду жить.

-- Так ты жил на средства других.

-- Пожалуй. Ведь и купец живет на чужое добро.

-- Отлично сказано. Однако он берет у других их добро не даром -- он

дает им взамен свои товары.

-- Так оно, по-видимому, и есть. Каждый берет, и каждый дает -- такова

жизнь.

-- Позволь, однако: раз у тебя ничего нет, что же ты можешь дать?

-- Каждый дает то, что у него есть. Воин дает свою силу; купец -- свой

товар; учитель дает свои знания; крестьянин -- рис; рыбак -- рыбу.

-- Очень хорошо! А ты что можешь дать? Чему ты научился, что ты умеешь?

-- Я умею мыслить, умею ждать, умею поститься.

-- Это все?

-- Кажется, все.

-- А какая от этого попьза? Умение поститься, например -- к чему оно?

-- Оно может приносить большую пользу, господин. Если человеку нечего

есть, то самое разумное, что он может делать -- это поститься. Если бы,

например, Сиддхартха не научился поститься, то он должен был бы сегодня же

взять какую-нибудь службу -- у тебя ли, у другого ли: он был бы вынужден к

этому голодом. Теперь же Сиддхартха может спокойно выжидать; ему чуждо

нетерпение, для него нет крайней необходимости. Он долго может выдерживать

голод, да еще смеяться при этом. Вот какая польза, господин, от умения

поститься.

-- Ты прав, самана. Подожди минутку.

Камасвами вышел и вернулся со свитком, который протянул гостю со

словами:

-- Можешь ты это прочитать?

Сиддхартха заглянул в свиток, на котором написан был торговый договор,

и начал читать вслух написанное.

-- Превосходно! -- сказал Камасвами.-- Не напишешь ли мне чего-нибудь

на этом листке?

Он дал ему листок и заостренную палочку для письма, Сиддхартха что-то

написал на листке и вернул его хозяину.

Камасвами прочел: "Писать -- хорошо, мыслить -- лучше. ум хорош,

терпение лучше".

-- Отлично написано,-- похвалил купец.-- Нам о многом надо будет

переговорить. А пока прошу тебя быть моим гостем и поселиться в моем доме.

Сиддхартха поблагодарил и принял приглашение. С тех пор он жил в доме

купца. Ему принесли хорошее платье и обувь, ежедневно слуга приготовлял ему

ванну. Дважды в день его приглашали к обильной трапезе, но ел он только раз

в день, причем не употреблял мяса и не пил вина. Камасвами рассказывал ему о

своих делах, показывал свои склады и разные товары, посвящал в свои расчеты.

Много нового узнавал Сиддхартха,-- он много слушал и говорил мало. И, помня

совет Камалы, никогда не держал себя с купцом, как подчиненный, и вынуждал

его обращаться с ним, как с равным, даже более чем с равным. Камасвами

занимался своими делами с усердием, часто даже со страстным увлечением.

Сиддхартха же смотрел на дела, как на игру, старался как можно лучше изучить

ее правила, но к самой игре оставался совер-шенно равнодушен.

В скором времени Сиддхартха стал и сам помогать хозяину в его торговле.

Но ежедневно, в назначенный ею час, он посещал прекрасную Камалу, хорошо

одетый и обутый, а скоро стал носить ей и подарки. Многому научили его ее

алые умные уста. Многое поведала ему ее нежная, гибкая рука. Еще новичок в

любви, склонный слепо и ненасытно ринуться в наслаждение, как в бездонную

бездну, он основа-тельно благодаря ей усвоил правило, что нельзя получать

наслаждение, не давая его самому, что каждый жест, каждая ласка, каждое

прикосновение и взгляд, даже малейшее местечко на теле, имеют свою тайну,

пробуждение которой составляет сведущему особое счастье. Она научила его,

что любленные после празднества любви не должны расходиться без проявлений

своего обоюдного восторга, что каждый должен иметь в такой же степени вид

побежденного, как и победителя, так чтобы ни у кого не могло возникнуть

чувство пресыщения и пустоты или неприятное ощущение, что он злоупотреблял

податливостью другого или сам был слишком податлив. Дивные часы проводил он

у прекрасной и умной Камалы. Он стал ее учеником, ее возлюбленным, ее

другом. В ней, в Камале, и была вся ценность и смысл его теперешней жизни, а

не в торговых делах Камасвами.

Последний поручил Сиддхартхе писание важных писем и составление

договоров и постепенно привык к тому, чтобы обсуждать вместе с ним все

важные дела. Он скоро заметил, что хотя Сиддхартха мало смыслит в рисе и

шерсти, в мореплавании и торговле, но зато у него счастливая рука и он

превосходит его, купца, спокойствием и уравновешенностью, а также искусством

слушать и распознавать людей. "Этот брахман,-- сказал он однажды одному из

своих друзей,-- не настоящий купец и никогда (, не будет, он не в состоянии

увлечься делами. Но он принадлежит к числу тех людей, которые владеют тайной

успеха -- оттого ли, что родился под счастливой звездой, оттого ли, что он

обладает какими-то чарами. А может быть, этой тайне он научился у саман. Для

него дела-точно игра. Они не овладевают им целиком, не подчиняют его себе.

Он никогда не боится неудачи, не огорчается потерей".

Друг посоветовал купцу: "Дай ему в делах, которые он ведет для тебя,

долю. Пусть получает третью часть барыша, но пусть в такой же степени

участвует и в убытках, если таковые будут. Тогда он иначе будет относиться к

делам".

Камасвами последовал этому совету. Но Сиддхартха оставался беззаботным

по-прежнему. Если получался барыш, он равнодушно принимал его; если же

терпел убыток, то смеялся и говорил: "Вот как! Это дело, значит, не

выгорело".

Казалось, в самом деле, что он относится к делам совершенно

безразлично. Однажды он поехал в одну деревню, чтобы закупить урожай риса.

Но когда он приехал, то оказалось, что рис уже запродан другому торговцу.

Тем не менее Сиддхартха остался на несколько дней в этой деревне, угощал

крестьян, наделял детей медными монетами, побывал на одной свадьбе и

вернулся домой, весьма довольный поездкой. Камасвами стал упрекать его, что

он не вернулся тотчас же и напрасно потратил время и деньги. Но Сиддхартха

заметил на это: "Перестань ругать меня, милый друг. Руганью никогда ничего

не достигалось. Если я причинил тебе убыток, то беру его на себя. Но я-то

очень доволен поездкой. Я познакомился с самыми различными людьми,

подружился с одним брахманом; дети ездили верхом на моих коленях, крестьяне

показывали мне свои поля, никто не принимал меня за торговца".

-- Все это прекрасно!--воскликнул в сердцах Камасвами.-- Но ведь на

самом-то деле ты торговец и есть. Или ты поехал только для своего

удовольствия?

-- Конечно,-- засмеялся Сиддхартха,-- конечно, я поехал для своего

удовольствия. А то для чего же? Я познакомился с новыми людьми и местами,

наслаждался оказываемым мне расположением и доверием, приобрел друга. Посуди

сам, милый. Будь на моем месте Камасвами, то узнав, что покупка не может

состояться, он тотчас же с досадой поспешил бы домой, и тогда деньги и время

действительно были бы потеряны даром. Я же провел несколько приятных дней,

кое-чему поучился и ни себе, ни другому не повредил раздражением и

поспешностью. А если когда-нибудь я снова поеду туда -- для закупки ли новой

жатвы или для другой какой-нибудь цели,-- то приветливые люди встретят меня

приветливо и весело, и я буду радоваться тому, что в тот раз не выказал

досады и не поспешил уехать. И потому успокойся, друг, и не порть себе крови

упреками. Если наступит день, когда ты убедишься, что Сиддхартха тебе

приносит вред, то скажи лишь слово, и Сиддхартха уйдет. А пока -- будем

довольны друг другом!

Столь же напрасны были попытки купца убедить Сиддхартху, что последний

ест его, Камасвами, хлеб. Сиддхартха возражал, что он ест свой собственный

хлеб -- вернее, что оба они едят хлеб других людей, хлеб, принадлежащий

всем. Никогда Сиддхартха не выказывал сочувствия заботам Камасвами. А у

последнего забот была тьма. Если какому-нибудь затеянному им делу грозила

неудача, если возникали опасения, что отправленный товар пропал в дороге или

что какой-нибудь должник окажется несостоятельным -- Камасвами никогда не

удавалось убедить своего сотрудника, что он поможет горю, если громко будет

выражать свое огорчение или гнев, ходить с нахмуренным лбом, плохо спать по

ночам. Когда однажды Камасвами поставил ему на вид, что он научился делу у

него, Сиддхартха ответил:

-- Ты шутишь, и очень неудачно! От тебя я узнал, сколько стоит корзина

с рыбой и сколько процентов можно потребовать за данные взаймы деньги. Вот и

вся твоя наука! Мыслить я научился не у тебя, дорогой Камасвами, ты бы лучше

постарался научиться этому у меня.

Несомненно, душа Сиддхартхи не лежала к торговле. Он занимался делами

лишь потому, что они доставляли ему деньги для Камалы. Они давали даже

гораздо больше, чем ему требовалось. Вообще же его интерес возбуждали лишь

те люди, чьи дела, занятия, заботы, увеселения и заблуждения были раньше

чужды ему и далеки, как месяц на небе. Как ни умел он разговаривать и

сходиться с людьми, узнавать от них новое, все же он ясно сознавал, что есть

нечто, отделяющее его от других, и это нечто -- его саманство. Он видел,

какую ребяческую или чисто животную жизнь ведут люди, которых он в одно и то

же время любил и презирал. Он видел, как они хлопочут, страдают и седеют

из-за вещей, которые, на его взгляд, совсем не стоили этого -- из-за денег,

маленьких удовольствий, мелких почестей. Он видел, как они упрекают и

поносят друг друга, как они стонут от боли, которую самана переносит с

улыбкой, как страдают от лишений, которых самана и не чувствует.

Ко всем он относился одинаково приветливо. Одинаково равнодушно

принимал он торговца, предлагавшего ему в продажу полотно, должника,

просившего о новом займе, нищего, который добрый час рассказывал ему историю

своей бедности, хотя и наполовину не был так беден, как любой самана. С

богатым чужестранным купцом он держал себя так же, как со слугой, который

брил его, и уличным торговцем, которому он позволял надувать себя на

какую-нибудь мелочь при покупке бананов. Когда Камасвами приходил к нему с

сетованиями на свои печали или упреками по поводу его способа ведения дел,

то он весело и с интересом выслушивал его, удивляясь и стараясь понять его,

отчасти соглашался с ним, ровно настолько, сколько считал необходимым, и

отворачивался от него, чтобы перейти к очередному нуждавшемуся в нем

посетителю. А к нему приходили многие -- одни по торговым делам, другие,

чтобы надуть его или что-нибудь выведать от него, третьи старались вызвать

его жалость, четвертые обращались к нему за советом. И он давал советы,

проявлял свою жалость, дарил, давал немного надувать себя; и вся эта игра, и

страстность, с которой все люди предаются этой игре, занимали его мысли в

такой же степени, как раньше их занимали боги и учение брахманов.

По временам в своей груди он слышал голос -- слабый, умирающий,

звучащий жалобой и упреком, но так тихо-тихо, что он едва мог расслышать

его. Тогда на короткое время у него являлось сознание, что он ведет странную

жизнь, что все то, что он делает, пустая игра, и хотя он чувствует себя

недурно, весел, а подчас даже испытывает радость, но настоящая жизнь, в

сущности, проходит мимо и его не задевает. Как жонглер играет мячами, так он

играл своими делами, окружающими людьми; он глядел на них, развлекался ими;

но сердцем, тем, что составляло источник его существа, он не был при всем

этом. Этот источник протекал где-то далеко и невидимо для него, уходил все

дальше, ничего общего не имел больше с его жизнью. Несколько раз эти мысли

наводили на него ужас, и у него являлось сожаление, что и он не может

участвовать во всех этих ребяческих мелочах жизни сердцем, относиться к ним

со страстным увлечением, у него являлось желание жить, работать,

наслаждаться этой жизнью на самом деле, а не оставаться в ней простым

зрителем.

Но каковы бы ни были его настроения, он всегда возвращался к прекрасной

Камале, изучал искусство любви, предавался культу наслаждения, при котором

более чем при чем бы то ни было, давать и получать становится неотделимым

друг от друга; болтал с ней, учился у нее, давал ей и получал от нее советы.

Она понимала его лучше, чем когда-то понимал его Говинда -- у них было

больше общего.

Однажды он заметил ей:

-- Ты похожа на меня, ты не такова, как большинство людей. Ты --

Камала, и только! -- у тебя, как и у меня внутри имеется тихое убежище, куда

ты можешь уйти в любой час и чувствовать себя дома. Немногие лишь имеют это

прибежище, а могли бы иметь все.

-- Не все люди обладают умом,-- сказала Камала.

-- Нет,-- возразил Сиддхартха,-- не в уме тут дело. Ка-масвами так же

умен, как я, и все же не имеет в самом себе этого прибежища. А иные, по уму

совсем дети, имеют его. Большинство людей, Камала, похожи на падающие

листья; они носятся в воздухе, кружатся, но в конце концов падают на землю.

Другие же -- немного их -- словно звезды; они движутся по определенному

пути, никакой ветер не заставит их свернуть с него; в себе самих они носят

свой закон и свой путь. Из всех многочисленных ученых и саман, каких я знал,

только один был из числа таких людей, один был Совершенный. Я никогда не

забуду его. Это был Гаутама, Возвышенный, провозвестник известного тебе

учения. Тысячи учеников слушают ежедневно его учение, следуют ежечасно его

предписаниям, но все они словно листья падающие; они не носят в самих себе

это учение и закон.

Камала взглянула на него с улыбкой.

-- Опять ты говоришь о нем,-- заметила она,-- опять у тебя мысли

саманы.

Сиддхартха замолк, и они предались любовной игре -- одной из тех

тридцати или сорока игр, которые знала Камала. Тело ее было гибко, как тело

ягуара, как лук охотника. Тому, кто учился любви у нее, раскрывались многие

наслаждения, многие тайны. Долго играла она с Сиддхартхой, то привлекая, то

отталкивая его, то беря его силою, обволакивая его целиком и наслаждаясь его

мастерством, пока он не почувствовал себя побежденным и не почил в

изнеможении рядом с нею.

Гетера склонилась над ним, долго глядела на его лицо, в его утомленные

глаза.

-- Ты лучший из влюбленных, каких я когда-либо видела,-- заметила она

задумчиво.-- Ты сильнее других, гибче, податливее. Ты хорошо изучил мое

искусство, Сиддхартха. Со временем, когда o буду постарше, я хочу иметь от

тебя ребенка. И все же, милый, ты остался саманой. Все же ты не любишь меня,

ты никого не любишь. Разве не так?

-- Может быть,-- устало ответил Сиддхартха.-- Я -- как ты. И ты ведь не

любишь -- иначе, как могла бы ты предаваться любви как искусству? Люди,

подобные нам, вероятно, и не способны любить. А люди-дети способны: это их

тайна.

Дата добавления: 2015-06-25