Семейная обрядность

РОДИЛЬНЫЕ ОБРЯДЫ

Согласно традиционной системе мировоззрения селькупов подателем жизни для людей выступает Ноп (Бог), который через своего посланника Ноп Коллу Сул («Крылатого духа») внедряет душу в родившегося человека. Либо душу на землю посылает «Жизненная Старуха» Илынтыль Кота через Солнце Челы: как только на женщину падает солнечный луч, в ней зачинается новая жизнь — ребенок (Ураев, 1994. С. 74; Прокофьева, 1976б. С. 107).

Рождение ребенка являлось важным событием в семье, особенно если это был первый ребенок. О беременности узнавали по снам и физиологическим приметам. Счет дней вели по луне, вычисляя приблизительно день родов. Северные селькупы для роженицы ставили специальный чум, готовили место для родов, либо женщина рожала в жилом помещении, откуда предварительно удаляли мужчин, нельзя было рожать на том месте, где до этого рожала другая женщина (Гемуев, 1980. С. 125).

Роды принимала опытная умелая женщина, повитуха (нарым.: šumaza; тазов.: šomatal). Она перерезала пуповину ножом или наконечником стрелы (Гемуев, 1980. С. 125). Приняв роды, повитуха становилась новорожденному и его матери «как родственница». Ей дарили платок (Тучкова, 2002б). По окончании родов женщина должна была лежать 2–3 дня, и затем, начиная уже сидеть и стоять, она еще 2–3 дня продолжала находиться в родильном чуме или в отгороженной для родов части помещения в изоляции. Повитуха шумажа или иные близкие родственницы готовили ей еду. На пятый день женщина покидала место родов, но еще в течение месяца считалась «нечистой», соединившейся с иным миром. Обряд очищения состоял в троекратном перешагивании через специально разведенный костер.

В первую неделю жизни младенца укладывали в берестяную коробку. Считалось, что от рождения до отпадения пуповины он еще полностью находится во власти того мира, откуда пришел, и в любой момент может уйти назад. Если ребенок прожил первую неделю, значит он собирается жить в этом мире. Чтобы уберечь его от влияния злых духов, производили магические действия, например, на щеке делали «вышивку», продергивая сквозь кожу 2–3 волоска из шерсти оленя (Гемуев, 1980. iC. 128). До тех пор, пока у ребенка не появятся первые зубы, он считается абсолютно беззащитным перед духами- лозами. Для того, чтобы их отпугнуть, в колыбель нужно было положить острый металлический предмет — нож, ножницы, иначе лозы могут похитить ребенка или подменить его «своим», и тогда его ждет мучительная жизнь (Пелих, 1972. С. 337; Гемуев, 1980. С. 128; Тучкова, 2002б. С. 199). Недельного младенца укладывали в берестяную колыбель (нарым.: čops; кет.: t’opsi; тазов.: piti), одинаковую для мальчиков и девочек. В ней ребенок находился до 3–4 месяцев. Внутрь насыпали сухие тополиные гнилушки, которые часто меняли, терли тополиную кору в порошок и использовали как присыпку (Тучкова. Там же.). С четырех месяцев ребенка помещали в лежачую колыбель с широкой деревянной обечайкой. Для мальчика обечайку делали из ели, для девочек — из березы. В южном ареале использовали крестьянскую русскую зыбку — квадратную раму с натянутой тканью, подвешенную под потолком жилища. Когда у ребенка появлялись первые зубы и он начинал сидеть, ему готовили сидячую деревянную колыбель со спинкой (Гемуев, 1980. С. 129–135; Хомич, 1988. С. 28–29). Ребенка крепко пеленали, используя для пеленок ткань, тонко выделанную оленью шкуру или заячье одеяло.

После появления зубов для ребенка изготавливали «куклу» — индивидуального духа-покровителя и хранили ее в лукошке с духами других членов семьи. Если ребенок заболевал, духу делали подношения: если заболела голова — платок, поранил ногу — шили обувь, болел живот — шили одежду и т.п. Имя ребенку давали также после появления зубов, а до того момента называли «маленький сыночек» kiba ij, «маленькая девочка» kiba ne. В XIX–XX вв. в течение первого года жизни детей крестили в церкви и давали имена в соответствии с православным именником. Однако параллельно с христианскими именами у селькупов существовали свои имена-прозвища, образованные по правилам традиционной селькупской антропонимии (Гемуев. Там же; Малиновская, 1995. С. 158–161).

Ни в первый год жизни, ни в последующие годы ребенку не справляли дни его рождения. Воспитанием мальчика занимался обычно отец, девочки — мать. Знания о жизни леса и основы поведения на природе ребенок получал от бабушки, которая брала малышей с собой, когда сама отправлялись в лес. На старших девочек рано ложились обязанности няньки — селькупские семьи до 1960-х годов были многодетными. Вырастая, дочери выходили замуж, сыновья женились. Только младший сын должен был остаться у родителей, и именно на его плечи ложилась обязанность содержать родителей в старости.

СВАДЕБНЫЕ ОБРЯДЫ

Семейно-брачные отношения у селькупов и их брачные обряды рассматривали: Н.Костров (1857), М.Ф.Кривошапкин (1865), А.Г.Воронов (1900), А.Ф.Плотников (1901), Доброва-Ядринцева (1925), Е.Н.Орлова (1928). Наиболее полно эти вопросы освещены в работах Е.Д.Прокофьевой (1952), Г.И. Пелих (1955, 1962, 1963, 1981), В.В.Лебедева (1978, 1980а), особенно в работах И.Н.Гемуева (1980, 1984). По данным И.Н.Гемуева, в XIX в. у селькупов наиболее распространенной формой брака был калымный брак; в начале XX в. его позиции серьезно были потеснены браком «убегом» и браком со свободным выбором партнеров; с середины XX в. последний тип брака стал преобладающим. Структурно свадебный обряд селькупов, сопровождающий калымный брак, состоял из трех этапов — досвадебного, непосредственно свадьбы, длившейся до семи дней, и послесвадебного — и включал в себя церемонию сватовства, свадьбу в чуме (доме) родителей невесты, переезд невесты к жениху и свадебного торжества в чуме (доме) родителей жениха.

До вступления в брак девочки в селькупских семьях обладали относительной свободой: им было разрешено гулять, посещать вечерки, общаться с представителями противоположного пола — «пусть нюхаются». Допускались заигрывания, любовные игры. Однако при этом строгим был запрет добрачных половых связей; уходя на вечерку в русскую деревню или в 1930-е годы на гулянку в клуб, девочки должны были получить разрешение у отца, а по возвращении показаться ему на глаза. Большим позором считалась потеря невинности и огласка этого события, а также рождение ребенка вне брака. До 1940-х годов крайне неприличным было, если девушка показывала голые колени; а стриженые волосы воспринимались как беда или наказание (считали, что потерявшая волосы женщина никогда не будет счастлива в семейной жизни). Девушки в селькупских семьях выходили замуж обычно в 16–17 лет, хотя фиксируются случаи вступления в брак в 13–14 лет. К этому возрасту они должны были уметь нянчить младших детей, мыть на речке посуду, подметать пол в доме, стирать, шить одежду, собирать ягоду, помогать рыбачить.

Инициативу по поиску невесты брали на себя родители жениха. Определяющим фактором при выборе невесты было социально-экономическое состояние ее семьи и родственные связи семьи жениха с ее родителями (разрешено было жениться, если жених и невеста — родня «дальше третьего колена», т.е. могли вступать в брак троюродные братья и сестры). Решение о сватовстве принимал отец жениха. Родители невесты обращали внимание на состоятельность семьи жениха, его репутацию охотника и рыбака, склонность к выпивке.

Заключение брака традиционно происходило через сватовство (свататься — тазов.: imašqo). Сватом (imačil’ qup) обычно был мужчина, старший родственник жениха, часто дядя — брат отца, иногда — старший брат. Сватов могло быть двое. Важную роль при сватовстве играли жены сватов, они должны были в беседах с невестой и ее матерью расписывать достоинства жениха. Непременной принадлежностью свата являлся деревянный посох, к верхнему концу которого привязывали красный платок, а также новый медный котел с обмотанной тканью ручкой, который он держал в левой руке (Гемуев, 1980. С. 107).

Чтобы убедиться в правильности выбора невесты, сватовству предшествовал обряд гадания. Шамана приглашали старшие родственники жениха. Гадали с использованием шаманской колотушки-лопатки или ложки. После утверждения кандидатуры невесты шаманом начиналось сватовство, наиболее предпочтительным для которого считалась весна. Традиционная процедура сватовства, называемая описательно «таскать котел», заключалась в следующем: жених складывал в медный котел подарки семье невесты (куски ткани; одежда — платья, рубашки; шкурки пушных зверей; связки бус; деньги). Сват молча появлялся с подарками в чуме невесты и ставил котел на пол у ног отца девушки, его встречали также молча, без приветствий. Проявление обычных норм гостеприимства считалось неприличным, так как это могло выказать заинтересованность родителей в сватовстве их дочери. Оставив котел, сват также молча уходил. Отец невесты рассматривал подарки, и делал вид, что они его не устраивают (соглашаться с первого раза было не принято). Младший брат невесты уносил котел с подарками обратно к чуму жениха. Жених заменял некоторые вещи в котле на более ценные, либо увеличивал их количество. Сват снова относил котел в чум невесты. Так повторялось неоднократно в течение 1–3 дней (Гемуев, 1980. С. 108–109).

Невеста при сватовстве не присутствовала. Если же она оказывалась в чуме в момент сватовства, то ее накрывали платком или покрывалом. В доме ее отправляли в другую комнату или старались удалить на улицу. Ее согласия при заключении брака не спрашивали, но при этом старались добиться ее лояльности. Когда отец девушки наконец-то считал, что пора дать согласие на брак, он оставлял котел у себя, и с этого момента начинался другой этап сватовства — переговоры о калыме (кет.: pājil); термин для приданого не зафиксирован. Переговоры о размере калыма вели сват (сваты) и отец невесты. Начинал разговор отец невесты, выражая сомнение, что его дочь готова к семейной жизни: «Наша дочь маленькая, ничего не умеет». Сваты возражают: «Мы ее сами всему научим». Затем следовал разговор о размере калыма, величина которого определялась, исходя из возможностей семьи жениха. У северных селькупов в начале XX в. калым равнялся 8–10 оленям и 100–150 рублям; у южных платили калым пушниной, которую жених заготавливал заранее (за год и более до сватовства), а также покупной одеждой, скотом, деньгами (Гемуев. Там же). Когда стороны приходили к соглашению о величине калыма, отец невесты назначал день свадьбы — следующий день после сговора, или через 2–3 недели.

До свадьбы жених выплачивал калым (или часть его), дарил семье невесты дополнительные подарки, матери невесты обязательно — шаль или платок. В XIX в. у южных селькупов особо ценным подарком считалась шуба для невесты из сборного меха, по которой можно было убедиться, что жених — удачливый охотник-промысловик, способный добыть большое количество белок и соболей, из чьих лапок сшита шуба (на одну шубу уходило до 1000 камусов); демонстрировалось и швейное мастерство женщин из семьи жениха. После раздачи подарков жених уезжал к своим родителям вместе со сватами.

При небольшом калыме приданое могло равняться ему. Однако обычно калым в несколько раз превышал по стоимости приданое. У северных селькупов в приданое входили жерди и покрышки для нового чума, несколько оленей (отец мог выделить дочери часть оленей из уплаченного за нее калыма), нарты, покупную утварь. У южных селькупов в приданое входили одежда, постельное белье, кухонная утварь, деньги. Накануне свадьбы невеста посещала священное место своей семьи и оставляла там принесенный с собой подарок духам — обычно платок, который она завязывала на ветвь растущего дерева. Считалось, что если она не выполнит этого обычая, то ослепнет (Гемуев, 1980. С. 111–112).

Особой свадебной одежды не существовало. На свадьбу старались надеть все чистое, по возможности новое. Невеста надевала украшения — накосные подвески, бусы, серьги, кольца. Считали, что после свадьбы платье невесты обладает особой силой: в случае болезни женщина заворачивала в него ребенка.

В день свадьбы к дому невесты съезжались жених с родителями, родственниками и приглашенными. Невесту, укрытую шалью так, чтобы не видно лица, усаживали на новую оленью шкуру в почетном месте — sitki, напротив входа за очагом. Оленья шкура символизировала будущее единение супругов. Жениха на руках вносили в чум двое его друзей. В руках жених держал новый белый платок. Этим платком жених обводил символический круг вокруг головы невесты. Считалось, что с этого момента она принадлежит ему, и он может забрать невесту в любой момент. Принесенный женихом платок вешали на один из шестов чума, где он находился определенное время после свадьбы. Этот платок символически отмечал место жениха в чуме тестя, оповещая любого, посетившего чум, что дочь хозяина чума вышла замуж (Гемуев. Там же.). Жених усаживался рядом с невестой на одну шкуру. Мать невесты накрывала их одной шалью. Затем новобрачным подносилась одна на двоих кружка чаю. Половину выпивал жених, остальное — невеста. После этого шаль с новобрачных снимали, и они присоединялись к гостям. Родители невесты в присутствии жениха давали наставления дочери, где особо подчеркивалось, что отныне она должна слушаться мужа и свекровь.

Гости размещались в чуме по кругу справа и слева от молодых. В центре правой стороны сидели родители невесты и жениха. Рядом с ними до начала камлания сидел шаман. Угощением для гостей служили мясные и рыбные блюда, чай, покупные продукты — пряники, конфеты, мед. Пищу гости брали по старшинству. Обязательными были спиртные напитки — водка, настойка из можжевельника и мухоморов. Веселье выражалось в песнях, игре на музыкальных инструментах (варгане, бандурке, гармони, балалайке), танцах-пантомимах. Возле чума происходили игры молодежи и детей. Завершалась свадьба в доме невесты гаданием шамана на лопатке (ложке). Сначала шаман гадал о будущей совместной жизни и возможном количестве детей у новобрачных, а затем и всем присутствующим.

После свадьбы, если жених уже уплатил калым, он мог забрать невесту и ее приданое в свой дом. Если же калым не был до конца выплачен, то молодой муж около месяца и больше жил у тестя, работая в его хозяйстве. Лодку или упряжку оленей, на которой муж перевозил молодую жену в свой дом, обычно украшали колокольчиками. В дом родителей мужа новобрачная входила, закрыв лицо и голову платком (Гемуев, 1980. С. 109, 113).

На торжество в доме жениха собиралось множество гостей из числа родственников и соседей. Оно также сопровождалось обильным угощением (мясо, рыба, спиртные напитки), после которых следовали песни, танцы, сценки-пантомимы, спортивные состязания. Веселье могло растянуться на несколько дней и поэтому собственно свадебные дни называли описательно «гуляли (пили) неделю».

После свадьбы молодые получали статус женатых людей, что закреплялось терминологически. К друг другу новобрачные начинали обращаться: «старик» ara, ira и «старуха» paja, ima. Окружающие называли их так же.

В XIX в. южные селькупы после заключения брака по традиционному обряду венчались в церкви. На территории Нарымского края действовало более десяти церквей, где и совершались основные таинства по христианскому обряду — венчания, крещения, отпевания. Право обвенчаться с невестой мужчина получал только после уплаты калыма. У северных селькупов священники, изредка посещавшие кочевья, проводили упрощенную процедуру венчания (Гемуев, 1980. С. 117).

У северных селькупов отмечен обычай избегания молодой — ей запрещалось открывать лицо в присутствии отца и братьев мужа. Сроки избегания длились от момента входа молодой в дом родителей мужа и до рождения первого ребенка (Третьяков, 1869. С. 391).

Наряду с калымным браком у селькупов на рубеже XIX–XX в. отмечается широкое распространение браков «убегом» и браков со свободным выбором партнера. И, напротив, крайне редким становится заключение брака по колыбельному сговору или как обмен сестрами (последняя форма брака известна больше как фольклорная традиция: герой отдает свою сестру за своего друга, а сам женится на его сестре).

При браке «убегом» жених заранее договаривался с невестой о побеге, назначал день и место встречи, а затем отвозил в свой поселок или в лес в укромное место. Выждав время, они приезжали к родителям невесты и просили прощения. Войдя в дом, кланялись в ноги и лежали на земле, пока отец жены не разрешал подняться. Простив молодых, отец обычно благословлял их на совместную жизнь, принимал вместе с матерью подарки; затем начинался свадебный пир, закреплявший примирение. Распространение браков «убегом» связано с нежеланием платить калым, отсутствием средств на его уплату, опасением, что девушку не отдадут за данного жениха из-за каких-либо его личных качеств (Гемуев. Там же.).

Брак со свободным выбором партнера получил распространение также в этнически смешанной среде, где было сильным влияние русских традиций. Жених или его дружки приходили к невесте, делали ей предложение и она сама принимала решение — пойти или нет замуж за данного претендента. Невеста могла думать несколько дней, в течение которых дружки, навещая ее дом, расхваливали жениха. Получив согласие, жених засылал сватов, которые просили согласия у отца и матери невесты. Калым при таком сватовстве не выплачивался. Приданое состояло из двух частей: скот, утварь и посуду давали родители, а постельное и носильное белье невеста готовила себе сама.

По окончании сватовства устраивалось просватанье — небольшой пир в доме невесты, куда приглашались ее близкие родственники и родители жениха. После просватанья невеста с подругами готовила приданое, а накануне свадьбы собирала девичник. Затем был пир в доме невесты, где жених выкупал косу невесты, а утром следующего дня происходило венчание в церкви по православному обряду. Жених и невеста одевались по русской сельской моде: на невесту надевали фату с прикрепленными к ней бумажными цветами. После венчания молодые и их гости отправлялись в дом жениха, где продолжалось празднество. Вечером новобрачных укладывали спать в отдельном помещении, а утром сваха проверяла «честность» невесты и торжественно объявляла результаты проверки (Гемуев, 1980. С. 121–124).

С середины XX в. браки с русскими для селькупов стали преобладающими, особенно южных. Взяв русскую жену, селькуп делал ей подарок — шубу из беличьих или соболиных лапок, берестяную утварь, украшенную орнаментом, связку пушнины. Позже подарки получали и родные молодой жены. Адаптация русских женщин к селькупской культуре проходила по воспоминаниям самих женщин достаточно легко. Рыбачить и готовить еду из дичи или рыбы они умели, выучить язык мужа им помогали сестры мужа и свекровь. Вот только на охоту русских жен не брали, и шить традиционную селькупскую меховую одежду они не могли. Зато именно русские жены активно начали внедрять в селькупское хозяйство огородничество и домашнее скотоводство, а также ткачество и вязание шерстяными нитками. Началась усиленная интеграция культур, успешно протекавшая весь XX в.

ПОХОРОННО-ПОМИНАЛЬНЫЕ ОБРЯДЫ

Сведения о похоронно-поминальном обрядовом комплексе северных и южных селькупов приведены в основном в работах Г.И.Пелих (1972) и Е.Д.Прокофьевой (1976б, 1977), а также в работах А.В.Бауло (1980) и Л.Т.Шаргородского (1990б, 1992). Сравнительный анализ похоронно-поминальных традиций населения Западной Сибири был произведен В.М.Кулемзиным (1994а), реконструкции похоронной обрядности предков южных селькупов — на археологическом материале — А.П.Дульзоном (1955, 1957), Л.А.Чиндиной (1969, 1975, 1977, 1984), А.И.Бобровой (1980, 1987, 1990 и др.).

Основными причинами смерти людей, по мнению селькупов, были следующие: поскольку Ноп дает человеку жизнь, то он ее и отнимает, когда сочтет, что срок жизни кончился. Поэтому смерть воспринималась как предопределение свыше. Но чаще, особенно в тех случаях, когда умерший не был старым, считали, что мертвые родственники позвали его и увели душу живого человека к себе. Предполагали, что душа умершего после смерти сразу поднимется наверх и в течение трех дней будет бродить около жилища и тех мест, которые посещала при жизни. После похорон тело умершего в кедровой колоде уплывало вниз по течению реки к устью, где «за морем» находился город мертвых (тазов.: lattaril’ getti).

Умершего на 2–3 дня оставляли в жилище на том месте, где он умер, в доме — под иконой. Всю посуду в помещении накрывали, зеркало занавешивали. Если умирал старик, старуха или ребенок до 14 лет (те, кто при жизни имел право подходить к священному месту в чуме), их тела переносили в эту священную часть жилища. Если умерший был издалека, то по истечении трех дней его тело выносили на улицу и укладывали на нарту, где оно лежало до приезда его родственников (Прокофьева, 1977. С. 70). Пока умерший лежал в жилище, ему ставили пищу в то же время, когда ели сами, причем сначала кормили умершего. После трапезы его еду выливали в огонь. Время от времени в огонь бросали табак и водку, если умерший курил и пил. Обмывали тело тряпочкой из берестяной коробки посторонние люди (не родственники) на 2–3-й день.

Лицо умершего закрывали белым платком. Северные селькупы всю одежду в нескольких местах разрезали по швам (Прокофьева, 1977. С. 70). На покойного надевали то, что он носил при жизни, по возможности — все чистое. Особым элементом смертной одежды в южном ареале являются белые матерчатые чулки, их шили родственники умершего после его кончины, надевали их вместо обуви и повседневных вязаных шерстяных носков. Считалось, что в вязаных вещах нельзя хоронить, иначе душа запутается и не сможет покинуть тело. Матерчатые чулки шили «на живульку» без узелков (Тучкова, 1996б. С. 88–89).

Обычно гробом служила выдолбленная кедровая колода. Выдалбливать ее начинали сразу после известия о смерти, все стружки и щепки тщательно собирали: часть смешивали с оленьей шерстью и набивали подушку для умершего, оставшиеся — везли на кладбище и там сжигали на поминальном костре (Здесь и далее: Прокофьева, 1977. С. 70–74). Гроб делали узким, чтобы едва протиснуть в него тело. С правой стороны в стенке гроба делали сверлом отверстие, через которое предполагалось, что живые — родственники или шаман — смогут общаться с покойным. Тело клали в гроб сразу, как он был готов или на третий день перед началом похорон. Голову укладывали на подушку. Под тело в гроб стелили кусок ткани; гроб ставили на оленью шкуру. В Нарымском крае в гробу делали подстилку из сухих листьев (с банного веника), а подушку некоторые пожилые женщины готовили себе заранее, собирая очески своих волос; сверху тело накрывали белой тканью. В некоторых случаях гробом служила долбленая лодка, распиленная поперек пополам.

На похороны собирались родные и все желающие. Гроб выносили открытым, из землянки в некоторых случаях — через окно и ногами вперед. На улице его устанавливали на нарту (если мужчина — на мужскую легковую нарту, если женщина — на женскую нарту). К нарте гроб привязывали веревками или арканом. В нарту впрягали двух оленей покойного.

Готовили могилу родственники умершего или посторонние люди по их просьбе. Отец и мать в этом никогда не принимали участие. Могильную яму рыли глубиной «в рост человека без головы», для детей — «в половину роста взрослого человека».

Тем, кто рыл могилу и делал гроб, отдавали остатки несъеденного на похоронах мяса и одежду умершего. По углам ямы ставили столбы высотой до уровня земли. На эти столбы клали расколотые (вдоль) бревна. На дно могилы ставили две плахи — «подставки» для гроба.

У каждой семьи селькупов было свое кладбище (lattaril’ meqti или lattaril’ etti). Оно располагалось в северо-западном или северном направлении, всегда ниже по течению реки относительно поселения, «чтобы покойники не смогли подняться к живым против течения». Аргиш на кладбище вел тот, кто копал могилу — «он знал дорогу». К его нарте привязывали оленей, везущих гроб. За ним ехали все родные и несли или везли вещи умершего. Если кладбище близко, все шли пешком. На кладбище гроб снимали с нарты, ставили на краю ямы. Лицо умершего открывали.

У северных селькупов забивали одного оленя (быка) из той пары, что везла нарту с гробом. Если оленя забивали дома, то отрезали оленю голову, снимали шкуру, разделывали тушу, мясо заворачивали в шкуру и везли к могиле; если забой происходил на могиле, то варили половину туши. Голову убитого оленя клали на гроб или на воткнутый шест в 5–7 м от могилы. Когда мясо было готово, начиналось поминальное угощение. Около гроба ставили покойницкий столик, на котором раскладывали куски мяса, сало, мозги. Это была еда для самого покойного и всех умерших родных. Присутствующие ели мясо, вспоминали покойного, призывали других умерших принять участие в трапезе. Остатки угощения и все, что лежало на столике покойного, бросали в огонь.

Прощаясь с умершим, родные подходили к нему и прикладывались щекой к его лицу, женщины плакали. Потом все присутствующие, взявшись за руки, обходили гроб и могилу по солнцу. В гроб клали личные вещи умершего, затем гроб связывали ремнями или заколачивали и на вожжах или потяге от оленной упряжи опускали в могилу. Все, что соприкасалось с гробом (веревки и пр.), тут же резали на куски и бросали в могильную яму. Кто-либо из старших мужчин или шаман выкуривал три трубки табаку и пепел вытряхивали в гроб (это был табак для умершего). В яму спускали оставшееся имущество покойного — одежду, обувь, посуду. Все вещи портили: у ножа ломали острие, у иголок — ушки, у обуви — швы на подошвах и т.п. У южных селькупов широко было распространено представление, что каждый должен быть похоронен на своей земле; но если отвезти на свою землю не удается, то необходимо было «откупать» землю у чужих. Для этого старики, готовясь к смерти, в карманы одежды складывали медные монеты (копейки и пятаки — обязательно нечетные и медные). Такие же деньги кидали и на могилу умершему.

Когда гроб с телом и вещи были уложены в могилу, сверху на поперечные бревна клали настил из плах и берестяных тисок, засыпали землей. Холм покрывали деревянной покрышкой, выдолбленной из кедровой колоды или из плотно пригнанных кедровых досок. В прошлом через несколько дней после похорон над могилой устанавливали жертвенные деревья. На них вешали кусочки материи — жертвы. Затем их сменили «памятники» или кресты, на которые также вешали ткань белого цвета.

После похорон все присутствующие обходили могилу трижды по солнцу. Важно было не споткнуться при обходе могилы и при возвращении домой. Того, кто все-таки споткнется, ждала близкая смерть. Затем сразу отправлялись домой, унося все оставшееся с собой (мясо, посуду). Нарту, на которой привезли гроб с телом, ломали и оставляли рядом с могилой. Возвращались тем же путем. Отъехав на некоторое расстояние от могилы, головней рисовали поперечные полосы по своему следу или перегораживали его прутиками; нельзя было оглядываться назад, чтобы душа умершего не позвала за собой.

В прошлом практиковался способ воздушных захоронений, когда тело заворачивали в шкуру или бересту и подвешивали на ремнях на дереве. Через несколько лет остатки тела опускали в неглубокую яму и сжигали. В костер бросали вещи умершего (Кулемзин, 1994. С. 357). По-особому селькупы хоронили шаманов: тело устраивали в яме в сидячем положении, завернув в кожу или бересту и опутав ремнями, вещи складывали в отдельную яму. После его смерти делали куклу, вмещавщую его душу, которую хранили. Через некоторое время куклу подвешивали на дерево и (или) сжигали (Пелих, 1972. С. 69–72). Северные селькупы шамана хоронят на высоком помосте, укрепленном кедровыми корнями на столбе (Головнёв, 1995. С. 236). Детей до года или мертворожденных младенцев хоронили на деревьях, завернув в бересту, или устраивали воздушное захоронение на столбах с навесом, в дупле или пне дерева (Гемуев, 1980. С. 133–134). Самоубийц и утопленников хоронили в стороне от общих мест захоронений.

После похорон, вернувшись домой, все снова садились за поминальную трапезу. У южных селькупов основными блюдами были рыба и утка, обязательными — спиртные напитки. В XX в. под влиянием христианской традиции поминки стали справлять на 9-й и 40-й день. В эти дни приходили «посидеть на могилке». На следующий день после похорон родственники умершего не работали. Гости в этот день разъезжались по домам. Родные раздавали оставшееся имущество покойного. Второго оленя и половину упряжи, оставшейся от похоронной нарты, отдавали сыну или младшему брату покойного (Прокофьева, 1977. С. 74). Северные селькупы в некоторых случаях после похорон переносили чум, где случилась смерть, на другое место.

В доме мыли полы и всю посуду. После завершения всех обрядов могилу больше не посещали или посещали крайне редко (весной или осенью). При этом ставили перед ней еду, которую потом бросали в огонь, сами ели около могилы у костра. Во время еды плескали водку и чай в костер. Если проезжали мимо мест захоронения, то на могиле оставляли табак или еду (Прокофьева. Там же). Упоминая имя покойного, добавляли компонент чос- (Гемуев, 1980. С. 138).

Селькупы считали, что после смерти человек живет в ином мире, где ему понадобятся все те вещи, которые тщательно складывают ему в гроб и могилу. Вещи слегка испорчены, потому что в том мире не совсем все так, как в мире живых. Прожив какой-то срок в загробном мире, его душа и там умирает и превращается в паука qawilko, qcmilkqo. После этого человек умирает совсем, «от него ничего не остается» (Прокофьева, 1977. С. 75), или по корням деревьев пауки поднимаются на небо и видны живым людям светящимися точками (Пелих, 1980. С. 12). Вот почему бытует представление, что звезды — это чьи-то души.

Глава 7

Дата добавления: 2015-06-04