Хозяйство

По общепринятой хозяйственно-культурной типологии селькупы могут быть отнесены к таежным охотникам и рыболовам, охотникам-оленеводам тайги и рыболовам бассейнов крупных рек. В истории хозяйства селькупов, как и всей их этнической истории, отразились многообразные, подчас драматические, обстоятельства межзональных миграций и взаимоотношений с другими народами.

Основу жизнеобеспечения селькупов в прошлом составляли рыболовство, охота и собирательство. В североселькупском ареале этот комплекс хозяйственных занятий дополнялся оленеводством, в южном ареале — домашним животноводством. Соотношение отраслей хозяйства зависело от места проживания относительно крупных рек; например, на Оби существовало разделение селькупов на «обских» — qoltaqup (qold, qolta — селькупское название Оби), занимавшихся преимущественно рыболовством, и «лесных» — mazilqup (maz — лес, тайга), обитавших на обских притоках и уделявших основное внимание охотничьему промыслу.

Рыболовство. Для селькупов — жителей речных долин — рыболовство было самым стабильным источником пищеобеспечения, так как рыбу на Оби с ее притоками и в бассейне Таза добывали почти круглогодично и в большом количестве. Ареалы южных и северных селькупов различны по физико-географическим, гидрологическим и ихтиологическим характеристикам: первый относится к среднеобскому озерно-заморному (ельцово-щучье-чебачьему) рыбохозяйственному району, второй — к подрайону северотаежных материковых водоемов со свойственным ему сочетанием сигово-муксунье-ряпушковых и частиковых видов рыб (Иоганзен, 1956; Сыроечковский, 1974. С. 46).

Оживление рыбного промысла наступает весной по вскрытии водоемов ото льда. Весенний ледоход на Оби начинается в середине апреля и продолжается 5–10 дней. Половодье длится около 100 дней и проходит три этапа: сначала вода заливает самые низкие ложбины и пойменные озера, затем пойменные луга (соры), и, наконец, наступает сплошной разлив, когда пойму наполняет сплошной поток воды, а незатопленными остаются лишь высокие гривы (Иоганзен, 1971). Этот период селькупы называют ütti (букв.: вода), что по-русски обычно истолковывается как «весна». Начинается первый рыбный промысел — в истоках пойменных озер и углублениях соров селькупы ловят туводную рыбу сетевыми снастями, плетеными ловушками и запорами. В это же время с Нижней Оби начинается подъем ценной полупроходной рыбы: нельма достигает Нарымской Оби в середине июля; в августе-сентябре приходит осетр, в сентябре-октябре — сырок, чуть позже — муксун; в ноябре, после заморозков (когда температура воды понижается до 12 °С), появляется налим (Иоганзен, 1974; Гундризер, Юракова, 1991). В том же порядке распределяются названия летних месяцев в селькупском календаре: июль-август — вандис ирэт (нельмы месяц), август-сентябрь — квыгр ирэт (осетра месяц), сентябрь-октябрь — шид ирэт (сырка месяц), октябрь-ноябрь — кор ирэт (муксуна месяц — Пелих, 1972. С. 379–380; Колесникова, 1995. С. 151; Головнёв, 1995. С. 331–348).

На участке Оби между устьями Тыма и Чулыма находятся нерестилища (pürmo; от pügu — возиться, совокупляться) подъемной рыбы, кроме нельмы и осетра, которые мечут икру в обских притоках выше района расселения селькупов (от устьев Чулыма и Томи). Сырок нерестится во второй половине октября в Оби выше юрт Испаевых, муксун в течение ноября — от юрт Невальцевых до с. Колпашево и выше (вплоть до устья Томи), налим — в декабре и январе в районе с. Парабели и юрт Невальцевых, иногда чуть выше. Стерлядь держится в Оби в приустьевых участках от Васюгана до Кети, к зиме часть ее поднимается выше, до устья Чулыма; в заморный период она залегает на ямы совместно с осетром; за полмесяца до ледохода покидает ямы, спускается по течению и выходит на пойму; недели через две после вскрытия Оби поднимается на нерестилища в район поc. Молчаново и Амбарцево.

Своеобразие рыбопромыслового цикла северных селькупов состоит в круглогодичности лова, в том числе ценных сиговых пород рыбы (в связи с отсутствием замора на притоках Среднего Таза). С апреля начинается промысел сетями, с июля — неводами, в августе-сентябре также крючковым и остроговым ловом. После ледостава вплоть до вскрытия рек продолжается облавливание установленных летом запоров. В некоторых случаях практикуется подледное сетевое рыболовство (тазов.: kińčittiqo — лов запором; poqqitqo — лов сетью; lümitqo — промысел самоловами; nupišqo — подледный лов).

Сеть (кет.: poŋg; нарым.: poqq; тазов.: poqqi) с древности является самым распространенным средством промысла, наряду с запорными сооружениями и плетеными ловушками. В прошлом сети плели из крапивного волокна; сегодня сети — из льняных или капроновых нитей с помощью деревянной иглы. Каждый вид рыбы ловится только в «свою» сеть, так как у каждой рыбы свое «зрение»: мелкая рыба входит в мелкоячеистую сеть, так как различает ячею как проходы, большая воспринимает ее как сплошную преграду и обходит стороной (по размерам ячеи — язевая сеть lajpoq, сырковая сеть šedipoq, карасевая сеть todipoq). Поплавки (кет.: qāzi; нарым.: qāllaga) в Нарымском Приобье знатоки делают исключительно из коры обского тополя — осокоря (рус: балбера; селькупск.: qā), аналога пробкового дерева; до настоящего времени это лучшее сырье для сетевых поплавков. На Тазу круглые поплавки (lōmpi) делают из сухостоя кедра или ели. Для грузил (нарым.: kibas) комок глины или гальку обвязывают черемуховой саргой или оборачивают куском бересты, обшив саргой по верхнему краю; кедровым корнем камень укрепляют в кольце из стебля стланика (такие «обвязанные» грузила распространены на Тазу).

По способу использования сети бывают ставные и плавные. Ставная сеть (нарым.: qendži poqq; тазов.: kinsa (näkätsa) poqqi) крепится краями тетивы к кольям, которые устанавливаются в дно. Во время половодья ее ставят в заливах у берегов — ранней весной туводная рыба «набирает жир», кормится на мелководных заливных лугах. Летом ставные сети устанавливают на протоках и истоках, зимой — на озерах под лед. В ходе летнего лова селькупы практикуют вспугивание рыбы: подростки идут по воде с палками в руках и гонят рыбу в сторону сети.

На Оби ставные сети устанавливают только в местах со слабым течением, местные жители хорошо знают такие участки. Тымские селькупы в зимнее время ловят налима и осетра «прогонами» — подледной ставной сетью. Плавная сеть крепится одним концом тетивы к лодке, другим — к большому поплавку (бревну, бочке). Выбросив поплавок и отгребая поперек течения, рыбаки растягивают сеть, и некоторое время сеть и лодку свободно несет река. Затем сеть вместе с запутавшейся в ней рыбой выбирают в лодку. Плавными сетями начинают рыбачить, когда «нажировавшаяся» рыба возвращается с заливных лугов в реки; лов продолжается все лето до осенних заморозков. В начале лета так ловят ельцов и чебаков, с июля — стерлядь и нельму, осенью — муксуна, сырка, осетра.

Невод (нарым.: ńäwoda) — большая сетевая снасть (до нескольких сот метров в длину), используемая в основном летом, после спада большой воды, когда обнажаются отлогие берега — пески. До прихода русских и развития товарного рыболовства селькупы не знали крупномасштабного неводного промысла; их домашние потребности вполне удовлетворяли запоры, ловушки и небольшие сети из крапивного волокна. Примитивный «деревянный» невод представлял собой собранные в подвижный забор решетки из тонких сосновых дранок. Его заводили в широком месте водоема, затем, по мере приближения к берегу, с боков снимали одну решетку за другой. Когда у берега он сужался до размеров котца, его замыкали в круг и саком вычерпывали рыбу (Пелих, 1972. С. 11).

С середины XIX в. неводной промысел на Оби находился в руках русских рыбопромышленников. Они откупали или арендовали у аборигенов богатые рыбоугодья («пески») на 3–4 года и нанимали артели по 30 человек, например, с 15 июня до 20 октября за 15–20 рублей. Селькупы и ханты, нанявшиеся «в невод», приходили на «песок» с семьями, строили на берегу землянки; бессемейные остяки и русские (обычно из ссыльных) ставили крытые сеном шалаши или берестяные балаганы. Наемные рыбаки изготовляли поплавки и грузила, очищали дно «песка» от коряг. В ходу было обычно по 2–4 невода. Неводили 7–8 раз в сутки, в нешироких местах — до 14 раз. До Семенова дня (1 сентября) промышляли только днем — босиком, после — днем и ночью — в броднях (Шостакович, 1882; Волости и населенные места…, 1894; Плотников, 1901). Часть улова (язя, подъязка, сырка, нельму) солили, другую (осетра, муксуна, стерлядь) выпускали в «сад» — перегороженное озерко; с наступлением холодов ее вылавливали из «сада» небольшими неводами и возами отправляли по зимнему пути в Томск. На Средней Оби для лова во второй половине лета полупроходных пород рыбы использовались невода длиной до 150–200 м. В это же время на обских притоках проходил промысел туводных видов посредством малых неводов длиной до 100 м. На Кети поздней осенью для подледной неводьбы применялась снасть длиной от 40 до 120 м. Средний размер невода у селькупов Таза и Тыма составлял в начале XX в. 33–44 м; на одно туземное хозяйство в среднем приходилось полневода (Головнёв, 1993. С. 19–20).

Промысел городьбой или запорами (нарым.: qwez; тазов.: kinči) в прошлом был основным, в наши дни он заметно уступает неводно-сетевому. Запирают обычно протоку, рукав реки, горло сорового озера или небольшую речку. Для этого водоем перегораживают переплетенными кедровой саргой лиственничными кольями, устанавливая в отверстиях ловушки (морды), изготовленные из ивовых прутьев и лиственничных планок. Обычно запоры из года в год ставят в одних и тех же местах, называемых atarmo (Нарым), atirmo (Таз). По словам тымских селькупов, в апреле рыбу «на атарму тоннами брали». В начале лета перегораживают узкие речки, старицы, чтобы не выпустить рыбу из водоема, когда она во время спада воды стремиться уйти из пойменных озер в реки. Зимние запоры устанавливают глубокой осенью, когда рыба после нереста начинает скатываться по течению реки. Подледный лов рыбы — совместный труд нескольких семей. В октябре, после ледостава, пробивают лунки, вбивают колья, к которым крепят 2–3 ряда поперечных жердей, оставляя 3–4 отверстия: две морды ставят по течению, две — против (Ириков, 2002. С. 70). Котцы (тазов.: kirči) — запоры открытого типа из деревянных решеток, сооружаются в любое время года, чаще осенью-зимой после первых крепких заморозков (на озерах и реках у ключей). В одной перегородке оставляют отверстие для прохода рыбы, другую делают глухой, но сложно искривленной (в форме сердца), чтобы рыба потеряла ориентацию в замкнутом пространстве. Накапливающуюся в ловушке рыбу вычерпывают саком (нарым.: kūja; тазов.: opči).

Мордой (корчажкой — тазов., кет.: qaŋar; нарым.: qār) пользуются и как самостоятельной ловушкой. Ее устанавливают устьем против течения реки в местах хода рыбы. Чем шире просветы между прутьями, тем более крупной рыбе предназначена ловушка. Сегодня ее плетут и из проволоки, но от этого улов, как утверждают опытные рыболовы, становится меньше, поскольку рыба слышит отраженный от проволоки звук; кроме того, на проволоку, в отличие от ивовых прутьев, не налипают улитки и черви, служащие приманкой для рыбы. Самостоятельно используются на Оби и сетевые ловушки — чердаки (kożba; от коzа мешок и po — палка) и фитили (mogaj). Чердак (опускаемый на жердях под лед сетевой мешок длиной около 12 м с горловиной 3×10 м) служит основной снастью ранней весной в марте, когда на один «кожпан» добывают до 2 тыс. язей. Поздней весной со вскрытием рек на стрежевых участках рек ставят фитили — длинные цилиндрические рукава со вставленными деревянными обручами и основанием в виде квадратной рамы из талового прута.

В начале зимы использовали способ глушения рыбы. Он эффективен, когда рыба неподвижно стоит под тонким слоем льда: по льду били палками, лед долбили, рыба впадала в оцепенение — «глохла», и ее вычерпывали сачком. В конце зимы в исключительных случаях, при угрозе голода, селькупы пускали в ход средство, называемое qelip telčitqa (Таз) — «топтать рыбу». Когда замор воды достигал крайней точки и рыба устремлялась к ключам, водоем перекрывали «натоптанной» плотиной (тазов.: tonti) из земли и снега. В плотине, отгородившей доступ к ключу, оставляли нишу с плетеной тальниковой ловушкой. Рыба рвалась к ключу и буквально набивалась в ловушку, откуда ее вычерпывали сачком. За одну-две недели так добывали 200–400 кг рыбы, однако впоследствии водоем надолго пустел.

В разгар зимы, когда начинался замор воды, и рыба из-за нехватки кислорода залегала в «зимовальные ямы» (глубокие участки русла Оби у юрт Тайзаковых, Баранаковых, Иготкиных, Теголовых, Иванкиных, Инкиных, Куяльцевых), селькупы проводили своеобразную облаву на рыбу, называемую «ломаньем ям». По описанию Г.И.Пелих, «в старину день ломанья ям назначался заранее. Сюда съезжались рыбаки из соседних деревень. Лед над ямой делился на участки и распределялся по жребию с вечера, а утром все по сигналу бросались к месту ломанья ямы. Количество добычи зависело не только от места (к центру ямы было больше рыбы), но и от быстроты опускания невода.

Кто начинал первый, тот добывал больше рыбы» (Пелих, 1972. С. 13). Р.Д.Сычин вспоминает применение самоловов в день ломанья ям в 1920-е годы: «В Иванкино было три ямы: большая, средняя и малая. Старики делят лед на порядки. Начинают по выстрелу: долбят пешней поды (проруби) и опускают самоловы. Женщины сачком вычерпывают лед. Мужчины пропускают через проруби „стяжки“, укрепляют и тянут по воде. Проверяют самоловы несколько раз за день, а также оставляют их на ночь. Дети около дома расчищают место для рыбы, помогают взрослым ее сортировать для продажи и укладывать по размерам: 20 штук на пуд, 30 штук на пуд, 40 штук на пуд».

Промысел самоловами был и остается популярным в селькупской среде. В прошлом для этого лесные селькупы с притоков выезжали на обские берега и жили в землянках. Самоловы-»стяжки» (нарым.: karba; тазов.: lūmi) — привязанные на расстоянии друг от друга к кожаной или веревочной тетиве острые крючки с маленькими поплавками — дают лучшую подледную стерлядь. Правда, ежедневно «точить крючки» селькупы считают нудной, наводящей тоску работой. Известна селькупам и рыбалка с обласка на жерлицу или удочку (кет.: sabik; нарым.: šabi; тазов.: пир) — веревку (в прошлом из кедрового корня) с крючком на конце.

Лучение рыбы — древний способ, сохранявшийся в Нарымском крае до середины XX в., а на р. Таз бытующий и поныне. Орудием «покола» служит трех- или двузубая острога (qelij qesi). Охотятся на рыбу с лодки темными осенними ночами, освещая воду близ берега факелом — тонким берестяным свитком длиной до метра. Лучение с факелом называется tüsa qelitča — «с огнем рыбалка» (Шатилов, 1927. С. 159; Ириков, 2002. С. 68). По словам селькупов Таза, умелый промысловик в сентябрьскую ночь «набивал лодку рыбы». Своего рода продолжением древней традиции является охота с ружьем на тайменя и щуку, практикуемая летом на мелководье. Правда, этот и другие активные способы добычи рыбы в понимании селькупов являются скорее развлечением для молодых мужчин.

Охота. Несмотря на важность рыболовства в селькупском хозяйстве, оно считалось обязанностью слишком молодых или слишком старых, а «настоящим мужским делом» был охотничий промысел — дальние и длительные походы за таежным зверем. Календарь селькупов содержит обозначения охотничьих месяцев: прилета уток или гусей (май), линьки уток (август), глухаря (сентябрь), охоты на белку (ноябрь), походов в лес (январь), надевания лыж (март), бурундука (апрель). Основными считаются осенне-зимний и зимне-весенний сезоны.

Порядком в промысловом деле в прошлом ведали старейшие охотники, которые сами уже нечасто навещали угодья. Обычно перед началом сезона старики собирали взрослых сыновей, наставляли их, как выбирать места для предстоящего промысла, передавали старшему сыну главенство в ведении охоты. Распорядителем промысла был старший мужчина в поселке: именно он, сообразуясь с приметами, объявлял начало сезона охоты. Угодья распределялись персонально между промысловиками.

В прошлом селькупские семьи в полном составе, с собаками и скарбом, отправлялись на свои охотничьи угодья. В крытый берестяной тиской обласок складывали промысловый инвентарь, усаживались среди коробов и мешков, и переезжали на глухую таежную речку. Там ставили берестяной балаган или выкапывали землянку. Если жилье было готово заранее (осталось с прошлого года), его обживали заново, ловили рыбу и подправляли охотничьи снасти в ожидании снега и первых морозов. На промысел выходили только после того, как «зверек созреет» (завершится осенняя линька). Охотились обычно парами: отец и сын, дядя и племянник, два брата. Иногда охотники объединялись в группы по трое-четверо и в течение зимы перемещались поочередно по угодьям каждого. С одной стороны, это обеспечивало эффективность промысла, с другой — увеличивало срок покоя угодий.

Селькуп-охотник брал с собой деревянную четырехугольную раму tir; к ней подвешивал котелок qwel’zi, мешочек с продуктами коzа, крепил к ременным петлям рамы топор pez, к опояске подвешивал нож в ножнах painir, на плечо надевал лук или ружье, в нарты укладывал меховое одеяло čondiš из оленьих, заячьих или собачьих шкур. Непременным охотничьим атрибутом был мешочек с огнивом, в котором хранились трут или чага (позднее спички), а также мешочек с пулями и натруска с порохом. На промысле охотник таскал за собой нарту с помощью ременной петли, надетой на плечо, и потяга, привязанного к передку нарты (часто ему в этом помогала собака). Шел он на подбитых лосиным камусом лыжах tol’z’ опираясь на посох čūri — длинный легкий шест с костяным наконечником (пака), которым он счищал с лыж налипший снег, ощупывал на давность следы зверя, устраивал в сугробах ниши для сна и разведения костра, а иногда поражал загнанного лося.

До середины XIX в. основным орудием охоты у селькупов был лук (кет.: indi; нарым.: end; тазов.: inti). Селькупский лук, как и эвенкийский, славился техническим совершенством и пользовался спросом у соседей (в том числе русских промысловиков), а иногда включался в ясачный реестр, наряду с пушниной. Его делали из кедровой крени — естественно изогнутой прикорневой части ствола; для прочности и упругости к внутреннему изгибу крени приклеивали березовую накладку, к концам лука — две черемуховые, украшенные орнаментом. Тетиву плели из просмоленного крапивного волокна, оленьих сухожилий или лыка. Каждая стрела (кет.: tisse; с металлическим наконечником — qwe) применялась сообразно повадкам и размерам жертвы, расстоянию до цели, силе ветра, мастерству стрелка; были специальные стрелы на уток, пушных зверей, оленей, лосей, медведей. По старой традиции, охотнику полагалось носить в колчане семь стрел с различными наконечниками, воину — семь десятков.

С огнестрельным оружием селькупы познакомились в XVII в., однако оно не сразу получило распространение — слишком дорого и сложно было приобрести ружье, свинец и порох. В Нарымском крае ружье называлось «огненной стрелой» (кет.: tül’ tisse; нарым.: tül’ de), на севере — puškan (от русского «пушка»). Со второй половины XIX в. ружья начали вытеснять лук и стрелы, но в 1920–1940-е годы селькупское хозяйство вновь вернулось на архаичный «дорусский» уровень из-за упадка пушного рынка, и только с середины XX в. огнестрельное оружие прочно вошло в селькупский охотничий быт.

И сегодня многие селькупы предпочитают ружьям ловушки (слопцы, петли, кляпцы, кулемы, плашки). Нарымский вариант охоты на копытных состоял из зимне-весеннего загона по насту и промысла посредством ловчих ям и петель на тропах. Северные селькупы настораживали на лосей и оленей луки-самострелы (intim tottiqa — букв.: «поставить лук со стрелой»): натягивали над звериной тропой жильную нить, конец которой крепился к тетиве самострела; от касания нити тетива срывалась, и тяжелая стрела врезалась в тело зверя (так же на лосиной тропе настораживали ружья, привязав нить к спусковому крючку).

Южные селькупы больше охотились на лосей, северные — на диких оленей, которых на открытых болотах и в борах-беломошниках нетрудно отыскать. Поскольку лось значительно крупнее оленя (его вес иногда превышает полтонны) и в изобилии водится в нарымской тайге, южные селькупы явно предпочитают его оленю (это подчеркивается предубеждением, будто мясо дикого оленя пахнет болотной тиной и значительно уступает по вкусовым качествам мясу лося). Оленей и лосей добивали в ходе весенней гоньбы по насту. Полный напряжения поединок длился иногда несколько суток, пока обессилевший охотник не убивал еще более обессилевшего зверя.

На зимних промыслах особое внимание уделяется пушным зверям, мех которых с глубокой древности служил основной статьей торговли и уплаты ясака при татарских ханах и московских князьях, пушнозаготовок при Советской власти. В период пушного бума (XVII в.) главным объектом промысла был соболь, на которого охотились с собаками и посредством ловушек — кляпцов, плашек, кулемок, обметных сетей. В течение XVII в. соболь был почти полностью истреблен; к началу XX в. в Тазовско-Туруханском крае остались лишь два очага его обитания — в устьях рек Ватылька и Толька. В XX в. его численность вновь возросла из-за упадка рынка при Советской власти, низких заготовительных цен; росту популяции соболя способствовало и создание Верхнетазовского заповедника. В Среднем Приобье в 1940–1950-е годы было выпущено 2 тыс. соболей, отловленных в Прибайкалье, и к лету 2003 г. их популяция достигла 28 тыс. (Евсеева, 2001; Юрьева, 2003). Сегодня промысел соболя занимает важное место в хозяйстве селькупов, охота на него ведется в основном гоном с собаками по неглубокому снегу и капканами.

В XVIII в. первенство в пушнодобыче перешло к промыслу белки. В Тазовско-Туруханском и Нарымском крае связки из десяти беличьих шкурок стали «остяцкими деньгами»: шкурка соболя, например, оценивалась в три такие связки, росомахи и красной лисицы — в одну. В Нарымском Приобье белки различаются по цвету хвоста: «чернохвостки», «бурохвостки», «краснохвостки», «серохвостки»; из них наиболее ценной считается «краснохвостка». Численность и перемещения белки зависят от урожая кедрового ореха; пики плодоношения кедра повторяются каждые 6–8 лет — такова и частота удачных промысловых сезонов. В благоприятный год охотники добывают до 25–30 белок в день, а за сезон — до 500–700; в неурожайный — в 5–7 раз меньше. Охотник-селькуп выслеживает белку по следам на снегу; к вечеру, остановившись на ночлег, снимает с убитых за день белок шкурки и ужинает вареным или запеченным на костре беличьим мясом, которым кормит и собак.

В пойме Оби селькупы промышляют горностая. Его, как и обитателя тайги колонка, ловят сейчас капканами, а в прошлом добывали черканами (кет.: latta, нарым.: lada) — деревянными ловушками с насторожкой и ударным молотком. Ставят черкан под звериный след с учетом того, что зверь ходит по проторенной им тропе и старается ступать по прежним следам. Никакой приманки селькупы не подкладывают, поясняя, что «черкан — не мышеловка, если все правильно сделать, он сработает». Лисицу, росомаху, выдру добывали кляпцами (кет.: t’apqos; нарым.: čaŋgo; тазов.: čaŋki) — ловушкой, ударная часть которой снабжена железными зубьями. Кляпцы тоже ставят под снег на звериной тропе. Северные селькупы настораживают кляпцы, капканы и петли на песца, о котором южные селькупы знали только понаслышке как о белой «божьей лисе». Зайцев селькупы ловят петлями; правда, жители р. Кёнга и Парабель на них не охотятся, считая зайца «одной породы с собакой» — «у зайца собачьи лапы и одинаковый с собакой след». На исходе охотничьего сезона, когда у пушных зверей уже начинается весенняя линька, просыпается бурундук: заготовка его шкурок серьезного хозяйственного значения не имеет, зато цоканье бурундука предвещает наступление весны, когда он «вместе с медведем» появляется в лесу.

Охота на медведя больше напоминает ритуальное испытание охотника, чем промысел. Перед походом на берлогу не следует похваляться удальством и вообще разговаривать о медведе, поскольку «он все слышит». Тому, кто всуе поминает медведя, грозит осечка при выстреле. Отправляясь на промысел, говорили: «В гости идем». Медведя иносказательно называли warg surup (большой зверь), mid’ a-ara (младший брат-старик — Нарым); ilča (дед, старик), merqum (большой человек), imil’a (бабушка), lōsi (дух), mačoqij (лесной дух — Таз).

Поход на берлогу обычно возглавляет охотник, обнаруживший ее. Вход в берлогу закрывают жердями, оставив отверстие для всовывания шеста. Нащупав шестом медведя, начинают с ним разговор: «Мы пришли к тебе в гости». Затем раздается команда «брось в него палку!» (что означает «стреляй!»), и вглубь берлоги по направлению терзаемого медведем шеста летят пули (Ириков, 2002. С. 59). В прошлом на медведя ходили с пальмóй (qorĝәl taqa «медвежья палка» или türi kәsi «посох с железом») — укрепленным на длинном (1,5–2 м) древке большим (30–40 см) односторонне заточенным ножом. В отличие от копья, которое кидали в зверя, древко пальмы упирали в землю под ступню, а острие ножа выставляли навстречу зверю, целясь в сердце. Вставший на задние лапы медведь, стремясь обнять охотника, напарывался на лезвие, от боли свирепел и еще глубже всаживал в себя посох с железом. Охотники, испытавшие прочность «медвежьей палки», с пренебрежением относились к промыслу медведя «по-русски» (ловушками типа кулемы, чурбана и т.п.), усматривая в нем неуважение к зверю и предсказывая ответную месть.

На перелетных водоплавающих птиц (уток, гусей) селькупы раньше охотились с помощью сети — «перевеса». Между озерами устраивалась просека, поперек которой на высоте перелета уток подвешивалась большая сеть. Обычно водные птицы после взлета не сразу набирают высоту, а делают круг над водоемом; видя проход среди деревьев, они дружно устремляются в него и попадают в сеть. «Перевес» тут же падает, накрывая всю стаю, а засевшие в кустах охотники вылавливают и добивают добычу (Шатилов, 1927. С. 163; Ириков, 2002. С. 57–58). Боровую дичь добывали слопцами и петлями, стрелы и патроны на нее старались не тратить. Особенно интенсивно охота на боровую дичь (рябчиков, глухарей, тетеревов) велась в сентябре-октябре. Добытых птиц, не ощипывая, потрошили, солили и, подвесив в амбаре, хранили до весны на случай неудач в других промыслах.

Охотник не мыслит себя в тайге без собаки. Каждый самостоятельно растит и обучает своих лаек. Селькупы строго следят за чистотой пород своих собак, пары подбирают с учетом сходства промыслового нрава. Различают собак-утятниц, медвежатниц, бельчатниц, соболятниц. Хорошая собака идет на любого зверя, по-разному облаивая и остерегая каждого из них. Утятницы выбираются по признаку равнодушия к птичьему мясу. Подыскивая бельчатницу, изучают разрез на носу щенка (он должен иметь форму перевернутой Т), засовывают палец в пасть и пересчитывают количество рубцов на нёбе (их должно быть девять). В медвежатницы годится собака с прерывистыми рубцами на нёбе. Состарившуюся собаку хозяин никогда не выгонял из дома, а после смерти хоронил ее в могиле, дно и стены которой обкладывал жердями, сооружая крышу над ней, присыпанную землей. Считается дурным предзнаменованием, если тело его умершего пса потревожат звери.

Среди селькупов есть охотники, одаренные особым промысловым даром, называемым счастьем, удачей (кет.: ki; тазов.: ki, kine). В ее приобретении нет традиции, поскольку она достается лишь избранным, и при этом может любого внезапно покинуть. Получить охотничью удачу можно в детстве, если отец опустит своего сына на несколько минут в медвежью берлогу (как случилось со знаменитым охотником из Напаса А.Ипоковым; на всю жизнь он сохранил ощущение острого звериного запаха, страха, любопытства и гордости, а заодно и приобрел kine, которая с тех пор не покидала его). Обычно охотничья удача достается человеку, состоящему в особых отношениях с хозяином леса mačil’ lōsi, посылающим отживших свой земной срок зверей навстречу охотнику или на тропу с ловушками. Для приобретения или сохранения kine нужно понимать «звериный язык», быть щедрым по отношению к лесу и воде. Изображение хозяина леса можно вырезать на стволе хвойного дерева — лиственницы, кедра или сосны (porkä) и периодически кормить его (Ириков, 1995. С. 46). Считают, что охотничья удача может пропасть, если не соблюдать определенные правила поведения.

Коневодство в южно-селькупском ареале известно с бронзового века. В это же время отмечены единичные признаки знакомства жителей Среднего Приобья с оленеводством (Чиндина, 1984. С. 133, 135, 235, рис. 29). Оба вида транспорта можно считать привнесенными: коневодство — с юга, оленеводство — с севера (хотя существуют версии о южном происхождении оленеводства, причем под прямым влиянием коневодства). Масштабы распространения этих видов транспорта в Среднем Приобье также различны: если лошадей создатели кулайских древностей использовали для передвижения и еды, разводили и пасли в пойменных долинах (возможно, от них происходят известные своей неприхотливостью «нарымчанки»), то оленей они могли видеть в упряжках наезжающих с севера воинов и гостей — на Усть-Полуе детали оленьей упряжи датируются 48–49 гг. до н.э. (Федорова, 2000г. С. 61). В то время в Нарымском Приобье сложилось крупное военно-политическое объединение, сопоставимое с существовавшей на той же территории в средние века Пегой ордой, которое, с одной стороны, распространяло свое влияние на порубежные земли, с другой, стягивало ресурсы соседей. Транспорт в подобных конфликтно-контактных отношениях играл ключевую роль, и бум коневодства на Саровском этапе кулайской культуры можно связывать не столько с хозяйственными, сколько военно-политическими обстоятельствами. В раннем средневековье (VI–VIII вв. н.э.) и позднее местная традиция животноводства постоянно пополнялась заимствованиями от южносибирских тюрок; возможно, с этим долговременным влиянием связано распространение в селькупских диалектах древнетюркских названий коня (кет.: kündi, нарым.: čūnd; тазов.: čunti) и коровы (кет.: sigir; нарым.: hir; тазов.: siri — см. Филиппова, 1976).

Документы XVII в. свидетельствуют, что нарымские и кетские остяки никаких животных, кроме собак, в своем хозяйстве не имели, и только в конце XVII в. зафиксированы отдельные случаи покупки ими лошадей у русских (Долгих, 1960б). К концу XIX в. селькупские семьи в приобских поселках имели по одной-две лошади и столько же коров, а у селькупов р. Парабель численность коров и лошадей на семью доходила до десятка. Это коневодство обеспечивало сугубо хозяйственные потребности.

Домашнее коневодство и скотоводство предполагало выделение в хозяйственном календаре значительного периода (июль-август) для заготовки сена. Особенно это касалось селькупов, проживавших в поселках на Оби, через которые проходил зимний путь из Томска в Каргасок и далее на север. Им нужно было заготавливать сено не только для своего домашнего скота, но и для «дорожных» — проезжающих мимо транспортных обозов. Поэтому летняя заготовка сена в пойме Оби на рубеже XIX–XX вв. приобретала масштабы страды.

Сено косили всем поселком по очереди для каждой семьи. В конце ноября его на конях вывозили с лугов. Весной перед половодьем оставшееся от зимы сено и весь скот поднимали на высокие незатопляемые места. Уходя на зимние промыслы, селькупы оставляли сено для подкормки лошадей на навесах, установленных над «лошадиными домами» (кет. kündi māt). Меньше хлопот с сенокосом выпадало на долю «лесных» остяков, поскольку у них массовое распространение домашнего скота началось только со второй половины XX в.

Оленеводство. Об оленеводстве южных селькупов известно настолько мало, что сам факт его существования является предметом дискуссии. И.Н.Гемуев и Г.И.Пелих (1974) выдвинули предположение о древности селькупского оленеводства; при этом Г.И.Пелих (1981. С. 79–80) считает, что оно «почти исчезает у южных селькупов к XVII в.», а И.Н.Гемуев (1984. С. 95) датирует «постепенную утрату» нарымскими селькупами оленеводческих традиций XIX — началом XX в. В.И.Васильев и В.А.Козьмин полагают, что южные селькупы никогда не были оленеводами, а северные заимствовали оленеводство у энцев после переселения на Таз и Турухан в XVII в. (Васильев, 1962б. С. 75; Козьмин, 2003. С. 32–38). Нарымское вьючно-верховое оленеводство имеет тунгусские корни, в чем единодушны старожилы эвенки и селькупы.

Североселькупское оленеводство сочетает черты, заимствованные в разное время из четырех культур: лесных энцев, лесных ненцев, тундровых ненцев и эвенков. Несмотря на унификацию, внесенную колхозами, эти особенности до сих пор проявляются в зависимости от места жительства, происхождения, брачных и соседских связей отдельных селькупских семей: в низовьях Таза заметны тундрово-ненецкие черты, на левых притоках — таежно-ненецкие, в верховьях — эвенкийские. Тем не менее, за четыре века жизни в северной тайге у селькупов Таза и Турухана сложилась собственная традиция оленеводства.

На лето оленеводы из деревянных плах, жердей и бересты сооружают для оленей загоны или сараи (ctäj mct — олений дом). В июле (месяце комара) у двух входов «оленьего дома» разводят дымокуры purij kut для укрытия от комаров и гнуса. Каждое лето приходится сооружать новый олений дом, поскольку поблизости от прежнего олени полностью выбивают пастбища. Оленей не окарауливали; на лето стада отпускали в лес, а осенью хозяева отправлялись на поиски домашних оленей по следам или застрявшим на ветках обрывкам кожицы с рогов. Так, «охотясь за своим стадом», селькуп в конце концов собирал его и пригонял к стойбищу (Народы Сибири, 1956. С. 671). На сезонную перекочевку отправлялись караванами из семи-восьми запряженных оленями нарт.

В начале зимы собранных оленей используют для поездок и прокладки нартенных дорог среди растущих сугробов. Их гон завершается, что отмечено в одном из селькупских названий ноября (месяц, когда у оленей-самцов отпадают рога), и стадо держится неподалеку от жилищ. Самым резвым из оленей на шеи привешивают колодки или на одну из передних ног надевают деревянный «башмак» (mokta), чтобы за ночь они не уходили слишком далеко. Иногда на границе пастбища ставят чучело медведя (на лесине с отломленной верхушкой крепят шкуру, растягивая ее в позе стоящего на задних лапах зверя). Селькупы имеют обыкновение в зимнее полугодие подкармливать оленей сушеной или мороженой рыбой, предваряя угощение постукиванием одеревеневших рыбин друг о друга. Благодаря этому поутру, когда охотник собирается в путь, он может не разыскивать ездовых оленей по округе, а постучать поленьями друг о друга — олени немедля объявятся на стойбище.

Собирательство. Летнее полугодие отмечено в селькупских календарях серией «ягодных» месяцев: цветения ягод (июнь), созревания ягод (июль), сбора ягод (август), сбора брусники (сентябрь). Собирательством занимались по большей части женщины, и, вероятно, их стараниями в систему времясчисления были включены календарные вехи «дикого урожая». Мужчины так же охотно ели собранные ягоды, как и уклонялись от их сбора. Всякое собирательство они считали «копанием в земле». Подобное, если не более пренебрежительное, отношение настоящие охотники выражали к земледелию. Все, что растет в огороде, они называли hirg — «пустая трава». Правда, в XX в. многое изменилось, и сейчас почти все селькупские семьи (на Оби) имеют огороды разной степени ухоженности.

Ягоды (кет.: čobir; тазов.: topir) собирают для летнего стола; кроме того, смородину (kepti) и черемуху (t’iwwi) сушат в берестяных коробках на уличных печах; бруснику (mandu) и клюкву (qarran apsot) замораживают и хранят в деревянных кадках. В прошлом много ягоды шло на консервацию рыбы, которую не солили, а квасили в ямах. Листья малины и смородины использовали для заваривания кипятка вместо чая; популярен был настой малиновых и смородиновых листьев, смешанных с сушеной малиной и толченой чагой. Чагу (кет.: očči; нарым.: puzel laga) собирали осенью, толкли и добавляли как в чай, так и в табак. Заваркой мог служить и настой можжевельника. Можжевельник собирали также для приготовления хмельного напитка, добавляя к нему молодые мухоморы. «Селькупское вино» приготовляли из сараны (тазов.: tōqil), которую женщины разыскивали в пойменных долинах и выкапывали специальными деревянными копалками. Лакомством и ходким товаром служил кедровый орех (кет.: swengi; нарым.: hwešk; тазов.: sәtqi). Селькупские поселки пустели, когда их жители в середине сентября целыми семьями отправлялись на заготовку ореха. Подобно русским старожилам, селькупы наладили особую «шишкобойную» технологию (см.: Пелих, 1972. С. 29–30). Кроме того, дети занимались излюбленным видом собирательства — отыскивали и опустошали ореховые запасники кедровки.

Глава 4

Дата добавления: 2015-06-04