Общечеловеческая сущность

Кристи Нильс. Борьба с преступностью как индустрия. Вперед к ГУЛАГу западного образца. - М.: РОО “Центр содействия реформе уголовного правосудия”. - Гл 13. Борьба с преступностью как культура. - С. 186-195.

Глава 13. Борьба с преступностью как культура

«Тайвань принимает органы». Так была озаглавлена маленькая заметка, появившаяся в Соrrections Digest 27 ноября 1991 года. В ней сообщалось:

30 сентября японский специалист по трансплантации органов заявил, ссылаясь на тайваньского хирурга, что для транс­плантации было передано тридцать семь органов тел 14 каз­ненных тайваньских преступников. Масами Кизаки, предсе­датель Японского общества по трансплантации, сообщил, что эти органы были продемонстрированы профессором На­ционального Тайваньского университета Чун-Янь-Ли. Док­тор Ли заявил, что приговоренные к смертной казни преступ­ники согласились отдать свои сердца, почки и печень, чтобы «искупить свои грехи». Доноров расстреляли в респираторах, чтобы циркуляция крови и дыхание не прекратились слиш­ком быстро.

Я не поверил собственным глазам. Этого не может быть! Это невозможно! Возможно. Это было сделано.

Я оглядываюсь вокруг. Кто возмутится, кто выступит с протес­том?

Врачи?

А зачем им протестовать? Кто-то, может, и выступит против, но не потому, что он врач.

Убиенные были удовлетворены. Те, кто получили органы, были счастливы. Врачам тоже следовало бы радоваться - так было бы только горе и несчастье, а теперь люди станут здоровыми. По крайней мере, это лучше, чем воровать и убивать детей, чтобы забирать их органы, как это делается в Латинской Амери­ке, или обманом вынуждать турецких рабочих расставаться со своими почками, как это делается в Великобритании. Некоторые обыватели с трудом поймут и примут это, но врачи ценят рацио­нальные решения. Это же почти чудо. Слепец может обрести зре­ние, муж и отец с больным сердцем после трансплантации про­живет долгую жизнь в окружении жены и детей.

Правда, некоторых все равно не убедишь. Они считают, что будут возражать судьи. Неужели люди, имеющие дело с правом, позволят, чтобы казненных использовали подобным образом?

Все зависит от того, каково право. Возможно, не было зако­нов, это запрещающих, более того, могли существовать законы, одобряющие подобную практику. Если закон этой страны по­зволяет расстреливать людей, одетых в респираторы, судьи это примут, несмотря на смутное ощущение неловкости, несмотря на реакцию обывателей, несмотря на удивленные вопросы домаш­них.

У Гитлера были те же проблемы.

Обыкновенные граждане с трудом понимали и принимали его программу по оздоровлению немецкой нации. Серьезные проблемы возникли на начальной стадии. Первое из известных и одобренных властями убийств ребенка-калеки произошло по инициативе и с согласия отца. Но это все равно держалось в сек­рете. Но когда программа была разработана и критерии «жизни, которую не стоит проживать», были расширены, среди немецких граждан случились всплески недовольства. Родственники хотели знать подробности: почему и где умерли их близкие. Были также малоприятные выступления лиц, проживавших вблизи мест мас­сового уничтожения и кремации. Религиозные сообщества объе­динились. Это привело к прекращению программы - в самой Германии. Но система была отлажена, и когда разразилась вой­на, все было перенесено на оккупированные территории и приве­дено в действие заново. Как - мы знаем.

Что я хочу этим сказать?

Хочу сказать, что Чарльз X. Кули прав. Великий Кули, теперь уже почти забытый отец аме­риканской социологии, считал, что все люди схожи не только биологически, но и потому, что имеют общий человеческий опыт. Именно люди дольше других существ беспомощны после рождения и, если о них не заботятся, могут умереть. У всех нас имеется этот опыт. Иначе мы бы не были людьми. Как может быть иначе? - спрашивает Кули. В противном случае, читая древнегреческие трагедии, мы бы не находили в них того, что важно и нужно нам сегодняшним, не понимали бы, о чем идет речь. Как я понимаю Кули, он в этом, разделенном всеми опыте, находит основу общей для всего человечества сущности, основу единых для всех ценностей и правил поведения. У всех нас есть врожденное представление о добре и зле, все мы нутром чувству­ем, когда возникают неразрешимые конфликты. Все мы, простые люди и образованные, с рождения сталкиваемся с правовыми проблемами, наша память является огромной базой данных по нравственным вопросам. Норвежское слово для обозначения этого понятия - «folkevett»; есть еще и более старомодное выра­жение - «den folkeilige fornuft» («народный разум»), некий общий для всех интуитивный здравый смысл.

Это в целом оптимистическая точка зрения. Прожившим дет­ство помогли это сделать. Люди в детстве получили хотя бы ми­нимум, а в большинстве случаев максимум социальных контак­тов, усвоив, таким образом, основные правила жизни в обществе. Иначе люди бы не взрослели. Проблемы повсюду одни и те же. Равно как и накопленный опыт.

Общечеловеческая сущность удивительно неизменна. Люди имеют опыт социальных существ. Дюркгейм не без основания выделил среди прочих типов альтруистическое са­моубийство. Люди идут на смерть друг за друга. Это нормаль­но, если это обычные люди, если альтруизм необходим, если все участники событий близки друг другу и видят друг в друге лич­ностей. Этот последний пункт - о близости - важен и значим для всех нас. У большинства из нас есть предел, до которого распро­страняются наши обязательства. Это - необходимое условие вы­живания. Все мы решаем старую этическую дилемму: как я могу есть, если знаю, что где-то, всего лишь в шести часах полета от­сюда, голодают люди? Я ем, и я выживаю.

Так некоторое время поступала еврейская полиция в гетто Лодзи. Это гетто было крупнейшим на восточных оккупирован­ных территориях. Лодзь - старинный промышленный город, этакий польский Манчестер. М.Г. Рымковский, старейшина ев­рейской общины Лодзи, имевший в гетто полную власть, считал, что выжить можно лишь, сделавшись незаменимыми для немец­кой военной машины. Гетто превратилось в огромную фабрику, отлично организованную, с высокой дисциплиной. Некоторые молодые рабочие пытались возмущаться, но их быстро утихоми­рили. Но офицеры СС все время были чем-то недовольны. В гет­то, за забором с колючей проволокой, было налажено само­управление. Немцы проводили инспекцию и видели стариков, маленьких детей, ничего не производивших потребителей. Они приказали им покинуть гетто, отправиться в «более удобное место» за городом. Некоторые согласились, и только когда в гетто прибыли грузовики с поношенной одеждой, его обитатели дога­дались, что подразумевалось под «удобным местом» за городом. С тех пор становилось все труднее набрать необходимую квоту, которую СС требовала от Лодзи. Люди прятались у друзей, у родственников. Скрывавшиеся не получали пищи. Через некото­рое время в пище стали отказывать и их родственникам.

Все проявляли удивительный альтруизм. Когда людей нахо­дили, остальные члены их семей - те, кто еще могли работать, - часто отказывались от привилегии остаться в Лодзи и вместе со стариками, больными и детьми отправлялись в последнее путе­шествие. У полиции, у еврейской полиции было крайне трудное задание- найти, арестовать и депортировать тех, кто прятался. Делать это было необходимо, потому что иначе гетто перестало бы существовать. Наградой полицейским было то, что их родст­венников не депортировали до самого конца, когда выслали уже всех. Сам Рымковский и его молодая жена были отправлены из Лодзи на одном из последних поездов. Каждый день выходила в четырех экземплярах газета гетто, для внутреннего пользования. Один экземпляр сохранен, и теперь с большей частью выпусков можно ознакомиться в английском издании 1984 г. Это удивительные документы, свидетельствующие о широте че­ловеческой натуры. А также свидетельство об ее оборотной сто­роне. Это рассказ о людях, находящихся под угрозой уничтоже­ния, о голоде, холоде, об отчаянии, разрушающих все, о том, как порядочные во всем остальном люди теряли привычные установ­ки, шли на все, лишь бы избавить своих близких от депортации.

Всем нам известно из личного опыта: нет абсолютных гаран­тий, что общий для всех людей опыт проявится одинаково. Часто он срабатывает в зависимости от того, что нужно нашим близ­ким. Общечеловеческая сущность может потерять свое значение из-за отчуждения или ввиду исключительных обстоятельств, в которые человек попадает.

Или же эта сущность теряет свое значение вследствие приоб­ретенных профессиональных навыков.

Я вовсе не хочу осуждать профессионализм. Прекрасно, если мы получаем профессиональную помощь - в том случае, если мы знаем, что нам нужно, и именно это и имеем. Но дилемма неми­нуема. Профессиональное обучение подразумевает конкретную специализацию. Оттачиваются определенные навыки, но одно­временно с этим некоторые из ценностей превращаются в абст­ракцию. Долгая и сужающаяся специализация ведет к удалению от общечеловеческих сущностей. Профессионализация чаще всего га­рантирует хорошую работу в избранной области, но при этом снижается внимание к всеобщим ценностям, к распространенному здравому смыслу. В том, что случилось в нацистской Германии с медициной, нет ничего из ряда вон выходящего. Гарантий

Давайте, учитывая все вышесказанное, вновь обратимся к праву. Профессия права имеет дело с ценностями. Если нельзя доверять юристам, то кому же доверять?

Это зависит от того, с каким именно правом мы сталкиваемся.

Это зависит от того, насколько близко право к сущности об­щечеловеческого опыта. Это может быть право, порожденное данной сущностью, или же право, основанное прежде всего на нуждах народа, на нуждах правительства или же на принципах управления индустриально-экономическим комплексом. Идеаль­ные представления я бы сформулировал так: нельзя добиться ус­тановления высочайших правовых норм во всех этих областях, не учитывая общечеловеческие нормы и ценности.

Дата добавления: 2015-06-25