Принципиальная предрасположенность к предательству 6 страница

Именно поэтому на фронтах вооруженной борьбы ряда африканских стран второй половины XX века сплошь и рядом возникали ситуации взаимного недоумения местных командиров и отечественных советников. Доктрина наших военных академий - окружить врага, чтобы уничтожить его. Эталон - Сталинградская битва. Примерно так все произошло, скажем, в пустынной эфиопской провинции Огаден, где был наголову разбит сомалийский экспедиционный корпус. Напротив, традиционная логика предполагает окружение противника с целью победы над ним, а вовсе не тотального его уничтожения. Она близка стратегии легендарного зулусского полководца Чаки: взяв

² См. Meebelo H. S. Zambian Humanism and Scientific Socialism. Lusaka, 1987.

стр. 87

в кольцо врага, надо оставить ему тропу для отступления. С подобной логикой довелось столкнуться и автору этих строк. При случае прошу четырехзвездного генерала, командовавшего сенегальским контингентом во время войны в Заливе, разъяснить мне суть столь необычного гуманизма. В ответ слышу отчаявшись от безвыходности положения и перспективы неизбежной смерти, окруженные слишком дорого продали бы свою жизнь. Пусть лучше противник уйдет сам, освобождая спорную территорию, оставляя военное имущество, добычу, землю, скот и признавая фактом отступления неоспоримое превосходство победителя.

Сенгоровский образ африканца невольно заставляет вспомнить Гегеля, популярного в среде африканской интеллигенции³, акцентировавшего внимание на жесткой интегрированности африканца в племя и в окружающую природу. Этим он объяснял трудности применения европейского эталона к оценке своеобразия африканского характера. Называя его диким и необузданным, Гегель здесь же отмечал кротость и добродушие по отношению к европейцам в мирное время. Психологический этюд Гегеля созвучен рассуждениям Сенгора - только с обратным знаком безусловного превосходства европейца над представителем "первобытной ступени развития духа". Гегель связывал характер африканца с образом жизни в особых климатических условиях. Сенгор обращается к "чистой" психологии, обычаям и представлениям, уходящим корнями вглубь местных цивилизаций.

У Гегеля Абсолютная Идея гордо витает над человечеством, реализуясь в конкретных событиях и структурах общественных отношений. Сенгор "поселяет" дух в племени и приземляет его, ибо он живет в душе африканца от рождения до смерти и даже после нее. Выпячивая духовность африканца, Сенгор балансирует на грани магии и постулатов католицизма. Африканцу присущи уникальная "способность воспринимать сверхъестественное в естественном, активная самоотдача, самоотдача любви". Стержнем "общности жизни" выступает объединяющая связь с общим Предком. Она зависит от кровного родства, являющегося знаком более глубокой реальности - общности жизненного пламени. Вот ритуально-стихотворное обращение Леопольда Сенгора "К Маскам":

Маски, о Маски.

Черные, красные, бело-черные Маски -

Четыре точки лица, откуда доносится мне дуновение Духа,

Маски, в молчанье приветствую Вас,

И не последним тебя, мой предок с обликом Льва.

Вы охраняете это священное место от бренного женского смеха,

от гаснущих быстро улыбок.

В этом чистом воздухе вечности я вдыхаю дыханье Отцов.

Маски с лицом обнаженным, с которого спали морщины,

Это Вами, в подобие Ваше, создан мой облик,

склонившийся пред алтарем чистой бумаги.

К Вам я взываю.

³ См. Dieng A. A. Hegel, Marx, Engels et les problemes de l'Afrique Noire. Dakar, 1978.

стр. 88

Сенгор "своего" африканца и приписываемого Гегелю и Марксу в качестве зеркально-альтернативной модели европейца, по существу, заставляет смотреть на мир с разной "высоты" Истории, игнорируя масштабы и характер общения на тех или иных ее этапах. Под этим углом зрения гносеологическая антитеза негритюда создает ситуацию, аналогичную тому, как если бы человека, разглядывающего прохожих через дверь хижины, считали заведомо большим гуманистом в сравнении с тем, кто смотрит на них же с крыши небоскреба. Ведь первый видит их крупным планом, отчетливее воспринимая частности, детали, нюансы, а спектр помех, отвлекающих его внимание, существенно уже! Если же перенестись из высей политического сознания на почву обыденных представлений, то речь пойдет о нарочито заостренном противопоставлении идеализированного первобытно-общинного строя и жестоко-агрессивного капитализма, то есть эпох и цивилизаций, а не континентов и этносов. Ни на что не похожая, не имеющая исторических аналогов сугубо африканская самобытность является, по тонкому замечанию Сенгора, "продуктом особого пространства и времени, то есть специфической географии и истории, этноса и культуры". Идеализация милого, привычного прошлого и страх перед неведомым будущим лежат в эмоционально-смысловом подтексте и негритюда, и африканской этнофилософии.

Иными словами, как континентально-расовая доктрина негритюд еще при жизни Сенгора израсходовал былой антиколониалистский и антирасистский потенциал, эволюционизируя в очень специфическую социал-демократию нарождающегося африканского среднего класса. Более того, как реликт недавней концепции черного национализма и даже черного расизма, он отстал от быстротекущей жизни, а зацикленность на нем стала выступать в качестве предмета юмора. Вот один из самых едких афоризмов на эту тему известного нигерийского писателя, лауреата Нобелевской премии Воле Шойинки: "Тигр не нуждается в декларировании своего тигритюда - тигр просто прыгает!"

"Людоеды живут на Западе"

Мировые войны в Европе с участием нескольких миллионов сенегальских и прочих "стрелков" из африканских колоний и протекторатов естественным образом разрушили в их глазах представление о всесилии и непобедимости белого человека, подверженного тем же страданиям, пулям и смерти, что и сражавшиеся плечом к плечу с ним африканцы. Рухнули иллюзии тотального гуманизма западной культуры и цивилизации, терпеливо насаждавшиеся дотошными европейскими миссионерами. Когда официальная Франция отвернулась от ввергнутых по ее инициативе в жестокую битву сенегальских стрелков, мировоззрение поэта сдвинулось в сторону неприязни к вестерн-цивилизации. Пребывание в Нью-Йорке он описал в духе симптомов глубинного кризиса человечности:

стр. 89

Нью-Йорк! Сначала меня смутила твоя красота, твои

золотистые длинноногие девушки:

Сначала я так оробел при виде твоей ледяной улыбки

и металлически-синих зрачков,

Я так оробел. А на дне твоих улиц-ущелий, у подножья небоскребов,

Подслеповато, словно сова в час затмения солнца, моргала глухая тревога,

И был, точно сера, удушлив твой свет, и мертвенно-бледные

длинные пальцы лучей смыкались на горле у неба,

И небоскребы зловеще грозили циклонам, самодовольно играя

своими бетонными мышцами и каменной кожей.

Две недели на голых асфальтах Манхэттена, -

А к началу третьей недели на вас прыжком ягуара налетает тоска.

Две недели ни колодцев, ни свежей травы, и птицы откуда-то сверху

Падают замертво под серый пепел террас.

Ни детского смеха, ни детской ручонки в моей прохладной ладони,

Ни материнской груди, только царство нейлоновых ног,

только стерильные ноги и груди.

Ни единого нежного слова, только стук механизмов в груди -

Стук фальшивых сердец, оплаченных звонкой монетой.

Ни книги, где бы слышалась мудрость. Палитра художника

расцветает кристаллом холодных кораллов.

И бессонные ночи... О ночи Манхэттена, заселенные бредом

болотных огней, воем клаксонов в пустоте неподвижных часов.

А мутные воды панелей несут привычную тяжесть гигиеничной любви, -

Так река в половодье уносит детские трупы.

Парадоксально, но тема цивилизованного "людоедства" звучит в адрес просвещенного Запада из глубин сознания самого дикого, по его мнению, континента. Сенгор приводит сомнения по поводу гуманности западного мира, одолевающие неграмотного, но мудрого односельчанина. Как ни странно, их взгляды совпадают по смыслу. "Все белые - людоеды, - сказал он президенту своей страны, - у них нет никакого уважения к людям", ибо, "убив" другого, они используют его смерть как средство достижения своих еще более "людоедских" целей. "Они гордятся приручением природы, но жизнь не приручишь. Боюсь, все это плохо обернется. Белые, одержимые страстью к разрушению, в конце концов навлекут на нас беду", - заключил с тревогой герой этих стихов. Такова обыденная оценка неизбежного краха вестернизированного образа жизни, основанного на потребительстве, накопительстве, стяжательстве, эгоцентризме, гонке наперегонки с самим собой. И альтернативу ему африканцы видят в стратегии выживания, становящейся все более очевидным императивом человечества. В этом смысле бытовая мудрость неграмотного крестьянина в принципе совпадает с выводом, который с большой натугой сделали самые продвинутые интеллектуалы Западной Европы, объединившиеся в рамках элитного Римского клуба. Слышится в размышлениях доморощенного сенегальского философа нечто, созвучное призыву антиглобалистов (а точнее - альтерглобалистов): "Единство не монополий и банков, а Человечества и Природы".

Сенгор, колеблясь и мучаясь, горячо стремясь к лучшему будущему явно страдал ностальгией по "славному прошлому" и его атрибутам. В поэме "Возвращение блудного сына" чаша весов сомнений поэта склоняется к озаренному романтикой благородству предков:

стр. 90

Я припадаю к вашим стопам, в пыли моего уваженья,

К вашим стопам, мои бессмертные предки; ваши маски здесь,

В этом зале, смеются с презреньем в лицо бездушному Времени.

Верная служанка моего детства, омой мои ноги,

Покрытые грязью Цивилизации...

Но в глубине сознания он понимает, что это - горячий порыв ночной мечты наедине с любимой женщиной, мечты, которая длится до той поры,

пока ангел Зари не вернет меня в руки твои,

к твоему слепящему и такому жестокому свету,

Цивилизация!

Сенгор открыл остальному миру другое, внеевропейское, самобытно-африканское измерение духовности. Он сердцем поэта и мудростью политика прочувствовал исторический тупик западной цивилизации, которая тянет за собой на край экологической пропасти и антропологического вырождения остальное человечество. Между тем присущая африканцам естественная "стратегия выживания" все более явно становится реальной альтернативой техногенному Апокалипсису как императив дальнейшего существования людей. В этом смысле бедная Африка "нужна" богатой Европе не меньше, а скорее больше, чем Европа ей.

Ныне, когда уходит навек Африка древних империй,

царица в агонии жалкой,

Когда погибает Европа, - а мы связаны с ней пуповиной,

Опустите взгляд неподвижный на Ваших детей,

подвластных жестоким приказам,

На Ваших детей, отдающих жизни свои, как нищий - последнее рубище.

Пусть мы ответим: "Здесь!" - когда нас позовет Возрождение мира.

Пусть мы станем дрожжами, - без них не взойти белому тесту

Ибо кто внесет оживляющий ритм в этот мертвенный мир

машин и орудий..?

Российские ассоциации

Я нахожу в творческом наследии великого африканского философа, поэта и идеолога геопсихологический формат планетарной антитезы "Север - Юг". В его трактовке она включает в себя рефлексию образа иной, чужой, непривычной, а потому "ненастоящей", ущербной цивилизации, а также иной культуры, иных представлений о смысле жизни, институтах власти и отношениях собственности. Ему невдомек, почему напрочь запутавшаяся в заманчивых сетях технологизма вестерн-цивилизация под флагом благотворительности предлагает странам Африки занять места в поезде, в ускоренном темпе катящемся в пропасть бесчеловечности и неизбежных катаклизмов в отношениях с природой и остальным миром⁴. Кстати, в период гайдаровских реформ, нацеленных на превращение России во "вторую Европу", респектабельная парижская газета "Le Monde" саркастически предостерегла об опасности скатывания нашей страны в случае их успеха на уровень "второй Африки", или, как тогда говорили, "Верхней Вольты с ракетами".

⁴ Подробнее см. Андреев И. Л. Перегнать не догоняя // Свободная Мысль. 2013. N 1, 2.

стр. 91

Обострившееся противостояние Запада и Востока в лице мусульманского протеста, экстремизма и терроризма имеет под собой мощный пласт не только геополитики и геоэкономики, но и геопсихологии. Африканское видение симптомов увядания и трагического эгоцентризма вестерн-цивилизации помогает лучше понять, во-первых, свое подспудно-глубинное отношение к Западу как социальному феномену, энергично предлагаемому нам в качестве безупречного образца желанного будущего. А во-вторых - прочувствовать житейскую молчаливо-протестную, порой переходящую в анархистско-агрессивную логику протеста населения "третьего мира", поэтически ярко и психологически точно выраженную Сенгором. Без учета этого, безусловно, планетарного фактора человечество рискует встать на путь сепаратистски локального одичания или на безумную тропу глобального самоуничтожения. Опасность обеих этих тенденций очевидна, но пути их блокирования подлежат тщательному исследованию, в том числе в контексте российских проблем и державных интересов.

В российские реалии, будто две нити хромосом, вплетены европейские и азиатские корни. Дискуссии о выстраивании отношений России с Западом и Востоком могут быть обогащены опытом общения Сенегала с бывшей метрополией Францией, в котором Сенгор настойчиво искал модель будущей общечеловеческой цивилизации. В чем же заключается главный вывод его полувековых теоретических размышлений и политической деятельности, включая 20-летнее пребывание в должности президента страны, не знавшей в тот период и последующее время сколь-нибудь острых политических катаклизмов? В том, что Юг и Север могут осуществить плодотворное взаимовлияние, обогащая культуру и менталитет друг друга, в условиях экономической и психологической толерантности как предпосылок устойчивого по отношению к внешним помехам социально-экономического развития.

Сенгоровские идеи гуманистической стыковки присущих разным цивилизациям структур сознания и жизнедеятельности при сохранении многих глубинных ментальных традиций и привычных форм поведения отнюдь не ушли из жизни вместе с ним. По сути, они только теперь начинают свою "жизнь после жизни", ибо представляют интерес и нетривиальную информацию для размышления политикам и политологам, социологам и психологам, упорно примеряющим к российской реальности одежды западного покроя, исключая африканские и афро-европейские, как заведомо непригодные для нас. А зря! Ведь именно Россия сумела соединить в себе, синтезировать, сплавить в нечто единое Восток и Запад, два континента - Европу и Азию, две расы, несколько религиозных конфессий. И не только географически, политически, экономически, но и психологически, культурологически, интеллектуально и эмоционально. Если печальная участь "умирающей" в экономических и финансовых объятьях цивилизованного Запада Африки для России - угроза, то пример России для Африки во многом поучителен в своих как величественных, так и трагических ипостасях. Об этом невольно думаешь, читая и перечитывая Сенгора.

стр. 92