Комфорт и функциональность

Жизнь западного человека протекает между стремлением заработать (любым способом) как можно больше денег и стрем­лением потребить как можно больше материальных благ. Эти два фактора и формируют в основном его личность. Данная осо­бенность имеет свое отражение на концептуальном уровне. Аме­риканским социологом Лестером Уордом (1841 — 1913) была раз­работана доктрина мелиоризма, так называемая наука об улуч­шении и усовершенствовании социального строя. Размышляя в духе Бентама, Л. Уорд определил мелиоризм как улучшение социальных условий путем точного расчета, в котором человек не удовлетворяется смягчением существующих страданий, а стремится создать такую ситуацию, при которой страдание было бы вообще невозможным. Естественно, что отсутствие страда­ния в его представлении представляет собой полное удовлетво­рение возрастающих потребностей человека, т. е. неудержимое стремление к потреблению через обогащение. В том же направ­лении мыслил и один из основателей американской социоло­гии Уильям Грэхем Самнер (1840-1910). Повторяя своих идео­логических предшественников, британских мыслителей, он за­явил: «Собственность желаема; она выполняет позитивную роль в мире; то, что некоторые должны быть богатыми, наглядно де­монстрирует тот факт, что остальные могут стать богатыми; она есть то, что придает мужество в предпринимательской и индус­триальной активности. Борьба за собственность есть борьба за свободу» [13, с. 41]. Таким образом, американская социология «научно» подтвердила западное представление о человеке как существе, которому самой природой уготовано жить в ритме на­живы и потребления. Естественно, что все выходящее за рамки данной бинарности автоматически приобретет в сознании че­ловека вторичное и подчиненное значение. В связи с этой пси­хологической особенностью В. Зомбарт заметил: «Живой чело­век с его счастьем и горем, с его потребностями и требованиями вытеснен из центра круга интересов и место его заняли две аб­стракции: нажива и дело. Человек, следовательно, перестал быть тем, чем он оставался до конца раннекапиталистической эпо­хи, — мерой всех вещей» [ 14, с. 131].

Перестав быть «мерой всех вещей», западный человек сам становится вещью, которая имеет определенную цену и ко­торую можно купить или продать. Он в полной мере осозна­ет себя как вещь. «Авторитарный, одержимый, накопительс­кий характер, развитие которого началось в XVI веке и кото­рый продолжал преобладать в структуре характера, по крайней мере средних классов общества, до конца XIX века, медленно уступил место рыночному характеру <...>, — писал Э. Фромм. — Я назвал это явление рыночным характером. По­тому что в этом случае человек ощущает себя как товар, свою

стоимость, не как «потребительскую стоимость», а как «ме­новую стоимость». Живое существо становится товаром на «рынке личностей» [15, с. 152]. А так как конъюнктура рынка постоянно изменяется, то, чтобы ей соответствовать, прихо­дится постоянно изменяться и самому западному человеку. Она перестает быть чем-то определенным, приобретая превосходные свойства мимикрии. «Личности с рыночным характером... не имеют даже своего собственного «Я», на ко­торое они могли бы опереться, ибо их «Я» постоянно меняет­ся в соответствии с принципом — «Я такой, какой я вам ну­жен», — подчеркивал Э. Фромм. [15, с. 153].

В данном случае рыночная мотивация усиливается целена­правленной обработкой масс СМИ, направленной на примити­визацию духовной, интеллектуальной и психологической сфер жизнедеятельности западного человека. Гипертрофированное пропагандой сознательного индивидуализма, его шаблонное «я» постоянно изменяется, подстраиваясь под ситуацию, и в резуль­тате человек оказывается лишенным «самости» — того духовно­го стрежня, который определяет чувство личностной идентич­ности. «Кризис идентичности» — это кризис современного за­падного общества. Он вызван тем фактом, что его члены стали стандартными инструментами, чувство идентичности которых зиждется на участии в деятельности безликих корпорации или гигантских бюрократических организаций. А там, где нет аутен­тичной личности, не может быть и чувства идентичности.

Превращаясь в максимально эффективный «винтик» гло­бальной машины западной цивилизации, предназначенной до­бывать материальные блага, западный человек сознательно и бессознательно умерщвляет все те стороны своей жизни, кото­рые как-то могут препятствовать его системному функциони­рованию, ограничивая им сферу своих интересов и интеллект. Последний же был сведен к совокупности определенных при­вычек, которые оказывают содействие эффективному выпол­нению тех функций, которые обеспечивают возможность зара­батывать и потреблять, т. е. разум становится сугубо инструмен­тальным, не обремененным задачей понимания. Интеллект западного человека рассчитан на максимально оптимальное ре­шение практических задач, которые перед ним ставятся, но он не в состоянии проанализировать, нужна ли данная задача во­обще, тем более сформулировать ее самостоятельно. Таким об­разом, индивид превращается в беспрекословного исполните­ля, лишенного способности задавать «ненужные» вопросы даже самому себе. В результате социальные отношения в западном обществе в значительной степени стали походить на армейский порядок, прикрытый демагогией о торжестве «свободы лично­сти». Как писал С. Московичи: «От них ждут решения, но не вопроса, чему оно служит, полезно оно или вредно. В глазах всех эти вызывающие восхищение специалисты и знания представ­ляют верховенство средств над целями, тот факт, что можно ра­зумно рассуждать со всей объективностью о том, «как делать», вместо того, чтобы спорить и волноваться о том, «для чего де­лать» [1, с. 443].

Другой стороной инструментального интеллекта становит­ся сужение кругозора человека и отсутствие какого-либо инте­реса к миру как таковому. В информационном спектре инстру­ментального интеллекта оказывается лишь то, что связано со сферой зарабатывания денег и их траты. На концептуальном уровне эта психологическая особенность нашла свое отражение в так называемой философии прагматизма — инструментализ­ма. Основатель прагматизма Вильям Джеймс в своих роботах отразил картину разнообразного мира, в котором люди способ­ны познавать лишь частичные и ограниченные истины, — ис­тины, которые приносят им практическую пользу. Развивая идеи В. Джеймса, Ч. Пирс прежде всего, типично по-американски, отнесся к центральному вопросу любой философии - к про­блеме истины и ее критерия. В его философии истина оказа­лась за рамками гносеологии, трактуясь как единство мысли и действия. Пирс, как и любой прагматик, концентрировал вни­мание на тех практических возможностях, которые содержатся в предмете. Он подчеркивал, что конечное благо закладывается в процессе «роста разумности», который обеспечивает челове­ку успех в практической деятельности. Прагматизм, таким об­разом, концептуально свидетельствовал о том, что в рамках западной цивилизации господствующее положение занял чело­век-делатель, ориентированный на манипуляцию с окружаю­щей реальностью, человек, заинтересованный в расширении спектра возможных действий по достижении практических ре­зультатов.

Подтверждением этого стало развитие концепции инстру­ментализма Джона Дьюи, у которого «познание вообще», «тео­рия реальности вообще» были отвергнуты в пользу так называ­емого «эмансипированного эмпиризма», «практического позна­ния». Главной категорией инструментализма стало понятие «опыт». Причем «опыт» не вообще, а «опыт» в частности, не­посредственно связанный со «здравым смыслом янки». Его кон­цепция имеет следующую характеристику: «Факел инструментальной философии Джона Дьюи есть не что иное, как здравый смысл янки, практический путь анализа повседневных ситуа­ций и проблем в терминах их разрешения. Джон Дьюи обвен­чал философию с практической жизнью и сделал народную тра­дицию янки характеристикой современной жизни, и благодаря ему эта традиция стала единственной величайшей силой, влия­ющей на сознание и характер XX столетия» [13, с. 95]¹. Его целеустремленная энергия была направлена не только на ака­демические круги. Бурную деятельность относительно распро­странения идей инструментализма он развил в сфере американ­ского образования. В связи с этим Д. Дьюи заметил: «Я хотел, во-первых, держать молодежь под влиянием системы образо­вания как можно дольше... во-вторых, целью должно быть раз­витие индустриального интеллекта...» [13, с. 101]².

Усилия Д. Дьюи не были напрасными, и доктрина прагма­тизма стала методологической основой средней и профессио­нальной школ США. Более того, философия прагматизма очень быстро вышла за академические рамки, превратившись в фи­лософию американского народа. Таким образом, инструмен­тальное сознание западного человека, как средство для дости­жения материальных благ, оказалась закрепленным идеологи­чески³.

Не меньшее значение здесь имеет и рационализм. Абсолю­тизация рациональности в современном западном обществе до­ведена до абсурда. Примером этого может быть упомянутый выше Уильям Грэхем Самнер, которой заявил, что совершен­ствование общества — это результат развития рациональности. И подобное утверждение не является случайным, так как со­вершенствование западного общества прямо зависит от разви­тия рациональности.

Западная цивилизация по своей сути рациональна, и вне ра­циональности она существовать не может. Именно поэтому и

^{1 Своеобразным подтверждением того,что Дьюи удалось блестяще «об­венчать философию с практической жизнью», является то, что он препода­вал четырем из пяти братьев Рокфеллеров, в том числе Дэвиду и Нельсону.}

^{2 В конце двадцатых годов прошлого века Дьюи находился в СССР для помощи в организации советской системы образования. Насколько успеш­ной была его миссия, неизвестно, однако после того, как он вернулся в США, его последователи были репрессированы.}

^{3 Двадцать процентов всех суперинтендантов американских школ и со­рок процентов руководителей учительских колледжей получили степень в Колумбийском университете, где Дьюи проработал много летвдолжности декана.}

западная политика является одной из форм крайнего проявле­ния рационального, прагматического мышления западного че­ловека, что можно сравнить лишь с западной экономикой, в ко­торой тщательно просчитывается и продумывается каждая фун­кциональная составляющая, которая соединяет цель с ее реализацией. В западной политике, как и в западной экономи­ке, субъекты деятельности знают заранее, какой результат они получат в соответствии с затраченными силами и средствами. То есть как политика, так и экономика Запада являются сугубо планируемыми феноменами. Если в экономике случайность — это финансовое банкротство, то в политике случайность — это банкротство политическое.

В связи с этим необходимо отметить, что западные государ­ственные структуры (а также негосударственные организации, принимающие стратегические решения) обслуживает целая си­стема институтов, осуществляющих программные разработки не только в области политического (и экономического прогно­зирования), но и в области политического (экономического) мо­делирования. То есть процессы указанных сфер сознательно ка­нализируются в заданном направлении.

Однако, как было сказано выше, это централизованное уп­равление является скрытым и основывается на манипулятив­ных технологиях, которые создают иллюзию безграничной сво­боды как каждого отдельного человека, так и западного обще­ства в целом. Простой обыватель, оказавшийся замкнутым в определенных информационных рамках, воспринимает важные политические события как случайности, однако на самом деле они таковыми не являются. Как в свое время резонно заметил Т. Рузвельт: «В политике ничто не происходит случайно; если что-то произошло, можно ручаться, что все было так и сплани­ровано» [16].

Дата добавления: 2015-06-26