О «недоразумении» русского философствования

Вначале вспомним остроумное вопрошание П.Я. Чаадаева о том, зачем нужна мысль в разных странах: «Во Франции на что нужна мысль? – чтоб её высказать. – В Англии? – чтоб привести её в исполнение. – В Германии? – чтоб её обдумать. – А у нас? – Ни на что! – и знаете ли почему?». Ответ отсутствует, вероятно, потому, что мы сами должны додуматься, зачем нам нужна мысль. Дело в том, что русская философская мысль, начиная где-то с 40-х годов XIX века, связывает себя с двумя основными источниками – греко-византийским, в основном религиозным и германским, преимущественно философским. Она, таким образом, дуалистична по происхождению и по самоопределению (самозванию), что находит своё выражение в сочетании её противоположностей – рационального и сверхрационального, в стремлении создать «целостную философскую систему, которая, - как писал один из авторитетных русских философов С.Л.Франк, - всегда есть (независимо от того или иного содержания своих идей) религиозная философия (так, атеизм есть тоже своеобразная, хотя и только отрицательная, религиозная философия)». Однако как показал опыт развития русского философствования, одного стремления создать систему философского знания недостаточно без тщательного «немецкого» обдумывания - без того, чтобы сознательно и систематично вести работу мысли над собой. Ф.М. Достоевский в своем «Дневнике писателя» поэтому и назвал такого рода стремление (а речь шла у него о философских воззрениях славянофилов и западников), как «великое у нас недоразумение», правда, тут же добавил – «недоразумение, хотя и исторически необходимое».

Так в чем же заключается необходимость «недоразумения» русского философствования? Чтобы дать ответ на этот вопрос, следует, на мой взгляд, строго разграничить весь русский путь философского развития, т.е. провести в нем четкую грань между стихийным и сознательным формообразованием мысли. Только там, где речь идет о стихийном становлении мысли, может иметь место историческое оправдание её недостаточно разумных результатов, поскольку суд философской критики должен учитывать фактор её «созревания», и, в соответствии с этим обстоятельством, понимать, что даже в своем недоразумении она может быть не лишена разумного, доброго и вечного. Однако сразу напрашивается сакраментальный вопрос – «А судьи кто?». Кто имеет право судить русский, алчущий познаний ум? Наверное, только тот русский ум, который уже встал на путь сознательного формообразования, или путь логоса, хотя, как известно, были и иные предложения, к примеру: «Не бойся писать, но написавши проверь свой труд в Германии», - так в 1890 г. советовал брату С.Н. Трубецкой. Выделить же сознательный ум из череды стихийно философствующих умов с помощью внешних критериев, таких как, например, наличие ученой степени, наград, премий и пр. невозможно, ибо философскому сообществу здесь может быть предоставлено только одно – ясное понимание сути проблемы. Ну, а там, как говорится, будь, что будет.

Дело в том, что предмет философии сам диктует свои условия постепенного восхождения к себе, а чём метафорически было сказано ещё древне-греческим философом Эмпедоклом – «Не от начала всё открыли боги людям, но постепенно, ища, люди приходят к лучшему». Понимание этого проникает в русское сознание, когда оно «признаёт разум как объективное всемирное начало … которое в себе заключает своё оправдание: мы не можем понять, каким образом разум возникает сам собою из чего либо, чуждого разума» (курсив мой. – А.Л.). Причём, у С.Н.Трубецкого, чьи слова были только что приведены, речь идёт не о потустороннем разуме, а о «реальности, которую мы сознаём в глубине нашего духа», у которой есть имя, известное как философскому, так и религиозному сознанию христианина – это Логос. Именно к этой «реальности» вплотную подошла русская мысль к началу XX столетия, именно вокруг этого имени и развернулась настоящая битва выдающихся русских умов. (Значительным явлением уже нашего времени стал выпуск издательством РХГА в 2006г. книги «В.Ф.Эрн: PRO ET CONTRA», где, в частности, под рубрикой «Борьба за Логос» представлены статьи В.Ф.Эрна, С.И.Гессена, Ф.А.Степуна, С.Л.Франка, Б.В.Яковенко, А.М.Деборина, В.В.Розанова, С.Н.Булгакова). Поскольку упомянутое имя есть выражение абсолютной идеи христианства, постигаемой, как сказал бы Платон, только умозрительно, постольку «битва» из внешнего персонифицированного отношения слов о сущем стремится перейти во внутреннее отношение (противоречие) слова сущего. Это невидимое стремление идеи к себе самой не могло произойти в нашем Отечестве без того апокалипсического сдвига, необходимость которого так остро осознавал «сумасшедший» П.Я. Чаадаев: «Люди увидят, что человек не имеет в этом мире иного назначения, как эта работа уничтожения своего личного бытия и замены его бытием вполне социальным и безличным». Вспомним, что противоречие русской философской мысли доходит в начале XX века до явного раскола, выраженного в противоположных позициях «Логоса» (философский журнал, ставший, по выражению Б.В. Яковенко, «центром неозападнического движения в России») и «Пути» (религиозно-философское издательство, ставшее центром неославянства). Представители «Логоса» (Ф. А. Степун, Б.В. Яковенко и др.) кладут во главу угла «знание современной техники мышления», а «путейцы» (В.Ф. Эрн, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков) отстаивают религиозное философствование в стихийной форме мышления. Знание в его отвлеченном от вечного истока статусе совершенно бесплодно и не в состоянии «прийти к Богу» (аргумент Н.А. Бердяева), но и религиозная философия из-за неопределенности своей мысли есть не более чем самоуверенное «донкихотство» (аргумент Б.В. Яковенко). Что делать? В итоге обе стороны оказываются в 1922 г. на «философском пароходе», поскольку царство безбожного «самостоянья человека» (Пушкин), необходимо отрицало какое-либо особенное, порождающее всякого рода отклонения, мышление. В условиях безличного бытия советской системы и мышление стало практически безличным. Только в конце XX века благодаря самоотверженным усилиям таких философских подвижников как А.А. Ермичев, а также изменившимся внешним условиям жизни началось долгожданное возвращение русской философской мысли на свою историческую родину. Однако вместе с мыслями вернулись и проблемы, почему сейчас главное не наступить вновь на те же самые грабли.

Основная проблема русской мысли заключается, на мой взгляд, в том, чтобы преодолеть свой дуализм, свести в одну точку своё «двуглавие» - религиозность по содержанию и философичность по форме, но не путём уничтожения одной из сторон (такой опыт уже пройден в советский период), а путём развития особенного религиозно-философского способа мысли до всеобщего, в котором необходимость недоразумения преобразовалась бы в свободу разумного самопознания. Способ же этого преобразования не является тайной за семью печатями, т.к. многовековой опыт мировой философии открыт и, может быть, в первую очередь для нас. Ведь когда на смену «философии мысли» в мир человеческих отношений стала стремительно проникать «философия жизни», фактически отрицающая объективный процесс познания истины, тогда-то «западный человек, - по выражению Х. Ортега-и-Гассета, - заболел ярко выраженной дезориентацией, не зная больше, по каким звёздам жить». Надеяться на то, что этот человек возродит мировую философскую классику и спасительное «солнце самосознания» (Гегель) вновь взойдет над Abendlandes, т.е. над Западной Европой, равносильно, как мне представляется, пустому воздыханию.

Поскольку русская мысль всерьёз задумалась над замыслом Творца о России, то ей, чтобы быть продуктивной, предстоит развить, прежде всего, самоё себя, пройдя все этапы философской зрелости. Пётр I двинул Россию в ученье к народам Запада, чтобы усвоить их науку и культуру, но сам процесс усвоения готового знания должен стать процессом творческого преобразования русского ума-разума, который, сознательно проходя необходимые этапы самообразования, начнет, наконец, мыслить в духе великих классиков философии – от Парменида и Гераклита до Фихте и Гегеля включительно. Только так русскому духу, в чем не сомневался Ф.М. Достоевский, удастся стать полноценным «рудокопом науки» (слова А.С. Хомякова). Создание же собственной философии на собственной духовной почве в отрыве от объективного процесса философского формообразования лишено смысла как в теоретическом, так и в практическом отношении. У Н.А. Бердяева есть верное замечание о противниках христианства, «которые не осознают в достаточной степени свою зависимость от христианского источника». Это же замечание можно отнести к некоторым представителям отечественной мысли по отношению к мировой классической философии. Русская мысль не через бегство от последней выйдет из состояния недоразумения, а только через понимание её сокровенного смысла.

Мировому духу, как об этом свидетельствует сам исторический ход человеческого бытия, необходимо было положить не только первоначальное соборное единство веры и знания, но и путем выхода из него конечного самосознания (отсюда известное «филиокве») положить нечто противоположное исходному единству – иную, римско-католическую форму христианства, чтобы затем через религиозную Реформацию, через трансцендентальное отрицание всего конечного, исторического опыта как такового, вновь вернуться к исходному пункту, правда, уже в форме чистого мышления. Запад вернулся к Востоку, но только в форме классической немецкой философской мысли, почему она нас и не оставляет в покое византийского исихазма, а наоборот как бы подталкивает к преобразованию состояния нашей особенной самобытности сознания в статус всеобщего самосознания. Думается, что именно поэтому П.Я. Чаадаев в немецкой классической философии видит отнюдь не «пустую форму», а «дело христианства, перенесённое или продолженное на почве чистой мысли».

Итак, несмотря на то, что большинство по-современному философствующих субъектов пытается выискивать существенное в до-сознательном, без-сознательном и под-сознательном, все-таки начинается постепенное возрождение классической философии безусловного единства сознания и самосознания. И это возрождение начинается в России – стране, наиболее подготовленной к духовным исканиям и творчеству. Русская интеллигенция, совершая духовное паломничество в мир идей, испытывала, да и продолжает испытывать не только бескорыстное теоретическое стремление постичь вечные истины, но и вполне прагматическое желание осуществить свою идею нации, но уже разумно понятую, в вечном плане, а значит и во времени и пространстве.

P. S. Что же касается границы между стихийным и сознательным формообразованием русской философской мысли, о которой шла речь в самом начале, то она впервые ясно и отчетливо проявилась только на завершающем этапе советской эпохи безличного бытия и мышления. (О необходимости этой эпохи в жизни русской христианской идеи мною написано в книге «Возвращение к себе. Опыт трансцендентальной философии истории. СПб.:Изд-во СПбГУ, 2007). Выпущенная Ленинградским университетом в 1973 году книга Е.С. Линькова «Диалектика субъекта и объекта в философии Шеллинга» стала началом исхода русской мысли в открытый (для всех!) космос спекулятивного мышления.

Дата добавления: 2015-06-26