Акт первый. Если твой путь ведет тебя в ад,

Вступление

Кукольный театр

Вадим Сатурин

… Если твой путь ведет тебя в ад,

то шагай по нему гордо, как в рай!

... Никогда мне не было так тревожно, как в этот день. Он был не нов. Он был через чур похож на все предыдущие за исключением одной совсем маленькой детали. Умерла моя соседка. Она скончалась от пневмонии для всех… кроме меня. Лекарь не смог её спасти. Знахарские травы и эликсиры оказались бессильными. Её похоронили сегодня. На церемонии было много людей. Они кидали в её гроб цветы, роняли соленые слезы, медленно засыпая совсем юное едва ли совершеннолетнее тело. Не совсем уверен, исполнилось ли ей восемнадцать лет или нет, но её гонор, напыщенность, переходящий в светский пафос, тянул на интеллект взрослой стервы, умеющей управлять, манипулировать и играть с мужчинами. Мне это нравилось в ней. Умерла моя соседка.

В любую секунду, пока её тело представляет божественную целостность, пока душа еще вырывается из матери порхая ввысь, а мелкие трупные черви и жучки только начинают впиваться в верхний эпидермис, я буду способен её воскресить. Она скончалась от пневмонии для всех кроме меня. Её больше нет ни для кого, кроме меня - затворника жизни, человека мечтавшего стать настоящим врачом, давшего клятву самому Гиппократу…

Ах, оу, умерла моя соседка!

Когда я начинал свою практику в пансионате для стариков находящихся на грани помутнения рассудка, когда они одной ногой стояли в могиле, а другой пытались уцепиться за жизнь, то мне самим помыслом божьим, словно, Мухаммеду (Магомету) свыше, было навеяно помочь им. День и ночь я сидел взаперти в своём доме, который мне достался от покойного отца и пытался приготовить то, что сможет перевести всех этих ущербных и немощных стариков из одного мира в другой. Я не брился уже давно, питался только хлебными лепешками и запивал их ледяной водой, выкуривая одну папиросу за одной, погрязая в химических формулах, расчетах и теориях. Секунда за секундой я приближался к нужному мне ответу и, когда наконец-то получил ответы на все вопросы, то пришел в настоящее радостное безумие чем-то схожее с эйфорией.

В гимназии я был примерным до жути. Для меня было ни грамма ни трудно постигать основы химии, биологии. Мог часами проводить тет-а-тет со своей наставницей, изучая не только нужный мне предмет, но и её саму. Она была для меня главным предметом, Сверх-предметом, идеалом с заплетенной намертво косой. Складки её одежды томительно нервировали мою психику, заставляя отбрасывать литературу, поэзию и прозу по ночам...

В гимназии меня звали «хорошим мальчиком». Мне безмерно нравилось это словосочетание, хоть сверстники и кидали в меня мел, который на переменах служил мне пищей из-за врожденной нехватки кальция. Позже я начал делать одно научное открытие за другим, пока не заслужил высшей похвалы со стороны мудрых педагогов и не был рекомендован в медицинскую академию. Это была мечта всей моей жизни, которую я видел во снах попеременно с той самой учительницей, предлагавшей мне дополнительный прямоугольник белого мела с красным бантиком в красивой коробочке перевязанной черной лентой. Просыпался от таких снов с красными глазами, трясущимися руками и непреодолимым желанием к...

Своей матери я не знал. Отец был ею. Он был настолько мягким и тревожным, что от обычных бытовых проблем, долгов семьи и трудностей мог проплакать несколько часов в подушку, а потом, напившись успокоительного по моей формуле, лечь спать на несколько суток. Он и сам не понимал в какое мгновение начинал действовать мой препарат, сменяющий тревогу на могильное спокойствие перемешанное с равнодушием ко всему происходящему. Я бы начал колоть отцу морфий, если бы наука не открыла его чудовищные свойства. И всё же она была еще не способна его чем-либо заменить, а когда боль опоясывает сознание, то тебя не пугает ужас морфиниста и пытка отвыкания от процентного раствора.

Мне было намного приятнее находиться на работе, когда я перешел на старшие курсы и меня телефонировали на это «кладбище». Я взял больничный, который затянулся на несколько месяцев. Было необходимо время для поиска новой формулы, способной разлагать тела изнутри, превращать старость в гнилость, отправляя сначала разум и только потом тело на тот свет. Не могу сказать, что это делал я. Мольбы свыше, таинственные послания и мерцающие во снах образы говорили и делали за меня.

Начинался первый эксперимент. Отчетливо помню эту кудрявую старушку не способную ходить самостоятельно даже до уборной и справлять там нужду. Именно меня, по злому умыслу судьбы отправили прислуживать за ней. Моя вольная личность, зажатая с самых ранних пор в четыре чертовы стены была не способна терпеть её старческие припадки, придурь и уж тем более не позволяла выносить из под неё части её мерзкого существования. В бессонную ночь было решено начать с ней работу.

Долго смотрел в её туманные глаза держа в левой руке стакан с кристальной холодной водой, а в правой непонятный для дилетанта белый порошок.

- Вам не придётся мучиться слишком долго. Без этого лекарства ваши муки были бы нетерпимы и ужасны. Пейте... Пейте... Пейте же, - внятно и громко проговаривал я этой старушке, наклоняя её голову и смотря, как морщинистые сухие губы касаются стакана, оставляя на нём небольшой след, отпечаток.

Она умерла всего лишь через три дня, а могла пролежать в таком бессознательном состоянии, похожая на увядающее растение, до пяти лет. Мышцы бы атрофировались окончательно, суставы и связки потеряли бы свою гибкости, а кожа начала бы расслаиваться миллиметр за миллиметром до самых костей. А так я сделал прекрасное дело, методично по учебнику выпустил дух с помощью своего препарата.

Это было начало.

Я остался преданным своей идеи. Уже через год пансионат опустел. Никто не задерживался здесь больше месяца, а постоянные проверки инспекции не могли выявить моего согрешения. Только один раз я посмел совершить непростительную ошибку, которую пришлось тут же исправить. Я оставил свой порошок в лаборантской, спокойно закрыл дверь и направился к себе домой. Позже не нашел его в своей сумке и в панике ринулся обратно, но пансионат уже был закрыт. Утром туда должна была пожаловать проверка, которая во всеоружии обнаружит вводимые мною внутривенно «очистительные лекарства». Микстура от жизни.

Пришлось разбить окно, влезть вовнутрь, порезав собственное плечо и отцовскую осеннюю куртку и наспех забрать «белоснежный» конверт с незаконным содержимым. Бежал что есть силы, рассыпая его по ветру.

Всё обошлось. Ни одна экспертиза, ни один эксперимент или исследования не смогли определить причину смерти стариков. Всем медикам и химикам не удалось ни в одном анализе выявить «мою личную клятву Гиппократу». Шумиха затихла.

Я был безмерно рад тому, что меня уволили из закрывающегося приюта и перевели лаборантом в саму академию. Увы, это событие было омрачено тем, что скончался мой отец. Хоть и совсем мало и совсем ничтожно он просуществовал в своей жизни параллельно со мной, но это был единственный человек, который мог спокойно оставить меня один на один с собой, наукой и исследованиями.

С самого первого дня, который я коротал без него, во мне озарилось мистическое желание возродить его, сделать из чучела мужчины чучело человека. Опять же, увы, не было возможности просто сохранить его тело, так как мой отец, вероятно, отчим, имел много знакомых, был видным работником и опытным игроком в одном из столичных шахматных клубов. Мне было не больше пяти лет, когда он взял меня с собой. Эта картина отчетливо врезалась в мою память.

Поздний вечер. Тяжелая дверь и прокуренное помещение. Стоит множество широких столов на одной ножке, стулья по двое напротив друг друга. Мы прошли внутрь и сразу же были радушно встречены завсегдатаями. Они похлопали моего отца по плечу и предложили сыграть партию черными фигурами. Один любил загонять короля в угол черными, а другой белыми. Я пристально наблюдал за этой игрой, пока случайно не задел стол с расставленными фигурами и не уронил их на пол еще и раздавив маленькой ножкой ферзя. Он так громко хрустнул, словно, кадык от сильного давления мужских рук. Буквально через секунду в мою голову последовал удар шахматной доской с криком:

- Подлый негодник... Знаешь ли ты, сколько стоят эти шахматы? - последовал еще один удар, от которого я упал в обморок, но все же слышал. - Подлый негодник... Эти шахматы бесценны их подарил мне сам Капабланка, когда был проездом в Москве… Чертов сын!

Отец был слишком увлечен игрой, чтобы обратить на меня внимания. Он всегда оставлял меня в одиночестве, абсолютно спокойно без дрожи в груди, лишь бы изучать свою шахматную теорию, вонючие шахматные гамбиты, постоянно бубня по ночам о том какие поля атакует конь, стоя на поле g7. Я бы не сказал, что у него получалось играть очень хорошо. При реальной игре он был слишком рассеян и слишком часто зевал фигуры, что недопустимо для мастеров шахматной мысли. Если бы его игру читали по бумаге, то многие бы подумали о том, что это игра юного перворазрядника, который не видит тонкостей диагоналей, связок и делает некорректные размены фигур на пешки. Как бы не так!

Однажды, я был свидетелем того, как сам Алёхин беседовал с ним, пытаясь узнать мнение моего отчима об его новой фигурной защите, которая позже получила именитое название «Защита Алехина». О, да! Мой отец был неплохим теоретиком, шахматным инноватором. Он был способен объективно и трезво оценить потенциал одного игрока в сравнении с другим и именно из-за этого умения был удостоен чести быть вхожим в закрытые клубы гроссмейстеров Российской Империи. С ним мало кто желал играть, зная, что он обязательно «зевнет» слона или даже ферзя, но зато каждый рьяно желал слушать его лекции, новые наработки в теории и очередные версии развития фигур в ферзевом гамбите. Такой странный был у меня отец, скорее всего отчим, который скончался ночью от инфаркта.

В то же мгновение, случайно, фатально и, словно, из недр души появилось во мне желание воскресить его, сделать его вечным, отпустить его грехи в небо под руку с душой, но оставить тело здесь.

Я никогда не хотел быть похожим на него. Как сейчас помню тот вечер, когда он пытался научить меня играть в шахматы. Ему хотелось передать свои знания кому-нибудь более близкому, чем алчным гроссмейстерам. Мой отец безумно и фанатично верил в то, что я рожден для практики, что он сможет вложить в мою светлую белокурую голову огромнейшую теорию дебютов, миттельшпилей и эндшпилей. С его слов я был обязан стать вторым Морфии, просчитывая соперника на пятнадцать, а то и более ходов вперед. Во мне же кипели мысли о медицине, химии, морфине. Увы, мне не следовало его огорчать. Мой потенциал блуждал между преподаванием или врачеванием. Мне нравились сказания о таинственных деревенских лекарях, знахарях и шаманах, которые были способны одним словом, мистическим заклинанием и взмахом посоха исцелить целое племя от всепожирающей хвори иль лихорадки. Даже чума была пустышкой для тех, кто кланялся перед Божьим ликом. Чума отступала от церкви и от бьющих в колокола служащих. Увы, мне не следовало его огорчать. Отец был очень злой, когда из месяца в месяц я не делал никаких улучшений в шахматной теории. Я лишь изображал это. На деле сидел «в обнимку» с учебником по биологии. На тот момент он уже был устаревшим, но представлял для меня огромную ценность.

Когда в комнату заходил мой папа, я обращал внимание на шахматную доску, вяло переставлял фигуры на другие клетки и постоянно проигрывал ему.

- Бездарь, - такими словами он награждал меня после каждой сыгранной партии. – Мой сын не имеет права играть хуже своего отца. Это позор для нашей семьи. Бездарь! Бездарь! Бездарь!

А сейчас он сдох. «Какая досада. Какая утрата. Как жаль…»

Со всей своей любовью, симпатией и высшими умыслами души выкапывал его еще прохладное тело из могилы. Долго провозился с крышкой гроба, которая распахнула передо мной двери в новый мир.

Какая досада, что в теле более нет жизни. Это уже не человек, а какой-то мешок, который не совершает никаких действий и именно действиями я должен наполнить его, возродив ум и талант моего отца. Сейчас он слишком тяжел для моих плеч, но под покровом ночи и уханье сов, мне удалось не заметно от жителей соседних домов затащить его к себе. Бросив на пол, накрыл белой тряпкой и побежал на кладбище вновь.

Вы спросите, где же был смотрящий. Старожил пожелал выпить со мной немного водки, которая была заправлена препаратом по моей формуле. О, да, я давал клятву самому Гиппократу и просто был обязан отпустить грехи и помочь этому запутавшемуся в себе растению, попусту существующему на этой земле. Он закряхтел и спокойно уснул вечным сном. А я всё копал, копал и копал. Позже закапывал, закапывал, закапывал. Ни осталось и следа моего присутствия здесь. С момента похорон прошло всего лишь два дня, поэтому ветер, дождь и холод не смогли сделать рыхлую землю твердой. Все тузы шли мне в руки. Игра стоила свечь.

Вернувшись в свои хоромы, достояние ныне покойника, я приготовил все необходимые инструменты и справочную литературу по мумифицированию трупов, которым пользовались в древности, а конкретно в Древнем Египте. Отчасти, мне надо было сохранить лицо в природной эстетике, поэтому было нельзя вскрывать черепную коробку или пытаться раскурочить носовые пазухи, чтобы вытащить легендарный мозг моего отчима. Пришлось незадолго до этого дня разработать масляные капли, способные высушить практически любой трудно-изымаемый человеческий орган. На разработку и проверку на животных ушло не более суток. Приходилось прятать трупы кошек и крыс, аккуратно вынося в помойную яму, прежде нанося специальную мазь, дабы по дому не разносились зловония. После выноса этих тел, я зажигал ароматные свечи, наполняя всё пространство вокруг мировым порядком и спокойствием. Видел в этом романтизм, наливая немного красного вина в изящный вытянутый бокал.

Отчасти же, надо было сделать тело моего покойного отца живым, наполнить его обездвиженность смыслом, сделать не просто куклу, а живое подобие. Я усадил его в кресло на втором этаже. Это была небольшая комната, в которую приходили соседи, друзья нашей семьи и другие знатные люди. Небольшими тонкими лесками прикрепил его правую руку так, будто бы он только взял в свои цепкие лапы длинного резного и лакированного ферзя. Другую руку мне пришлось пришить к подбородку. Получилась известная поза мыслителя. Глаза моего отца были закрыты. Со стороны казалось, будто бы он продумывает очередной ход, будто бы уже знает заранее, где сможет «подловить» соперника.

Перед всей процедурой я переодел его, начистил туфли, припудрил лицо и причесал волосы. В академии у нас был целый курс по траурному гриму. Нас учили хоронить красиво. О, какая досада когда умирает человек и никто кроме меня не знает, как увековечить его жизнь. Памятники? Бюсты? Слова и строчки? Всё не то. В этом нет никакого смысла, а кукла с олицетворением действий выглядит более реалистичной.

В шкафу я нашел запись одной партии, в которой мой отец выиграл своего друга. Я расставил фигуры по истории. Еще один ход ферзем и противнику будет форсированно поставлен мат. Пришлось ввести в лицевые мышцы несколько инъекций, дабы подарить ему ехидную улыбку. Всё тело было вымазано в разработанном мною гелии. Не был уверен, сколько еще оно просуществует, но отдавал должное своему великому уму. Я не мог ошибиться, расчеты и цепные реакции были проведены, верно, а значит, я наделил материю идеалистической бесконечностью. Мой отец стал живым, думающим, анализирующим. В нём я возродил то величие, что было свойственно ему.

Как же я был рад, как же закипела во мне кровь, когда я заглянул в свой кукольный домик через несколько дней.

- Здравствуй отец! – сказал ему я и мне показалось что он произнес «сын мой, смотри… Еще один ход и я поставлю этому великому гроссмейстеру мат».

Позже послышалось: «А ты бездарь… Бездарь… нет мне соперника, нет!»

Зажмуривал глаза, пытаясь понять мысли его, чувства его, желания его. И не было причин усомниться хоть раз во всей этой затеи, ибо разум мой и власть моя навеянная свыше призывала меня создать настоящий театр, в который хоть раз после моей смерти зайдут светские люди. Возможно, меня также увековечит всего лишь человек и многие узнают, что жизнь моя не прошла за зря.

Постукивая карандашом по листку бумаги, на которой была начиркана новая формула яда замедленного действия, я задумал раздобыть материал для создания еще одной куклы. Я отчетливо помнил того игрока, который в детстве с силой ударил меня шахматной доской по голове. Не только это было аккумулятором моих действий. Именно с ним играл мой отчим, поставив мат на 33 ходу. Такой неожиданный, такой наивный мат.

Вечером, я отправился на турнир в тот шахматный клуб, который был приурочен к 40 дням после кончины моего родственника. Играли практически все мастера столицы, были приглашены иностранные гости и независимые судьи. Я знал слабость лишь одного. Он очень любил кофе. Свыше семи кружек за один день, пять из которых он пил во время игры. Знаете, кто-то не выпускает трубку, кто-то щелкает пальцами или вращает медальон. У каждого свой обыденный невроз, своё действие помогающее концентрироваться на одном. Для этого Господина это был кофе.

Меня встретили с восторгом.

- Встречайте, сын легендарного шахматного гения, теоретика и консультанта многих чемпионов мира по шахматам… Встречайте, юный Господин N…

Позже ко мне подходили tet-a-tet и выражали искренние соболезнования. Я улыбался внутри себя, понимая, что они похоронили гения, а я дал ему вторую жизнь, наделил его правом ставить, ставить и ставить один мат за одним.

Всё это не было мне интересным. Никакого вдохновения или гениальности не видел я в этих людях, как наблюдал всё это в своём отце. Спокойно сидел и смотрел в глаза того игрока, потягивающего терпкий кофе наполненный моим ядом, повторюсь, моей разработкой. Ни один эксперт, ни один обладатель светлой головы не сможет усомниться в том, что умер этот гений по своей воле. И будет написано в заключении об инфаркте или инсульте. Какая мне разница, если важным является успеть выкопать тело. Я бы не сказал, что я выкапываю труп в реальности. Это лишь процесс перерождения, возрождения человека из плодородной почвы земли, из истинного плодородного чрева.

- Увы, вы не обладаете тем гением, который был присуще вашему покойному отцу и нашему любимому завсегдатаю шахматного клуба… Увы и ах. Вероятно, у вас есть таланты в других областях? – расставляя фигуры заново, спросила меня будущая кукла.

- Во мне нет ничего фантастического, - наслаждаясь его минутами жизни, ответил я. – Никто не видел ничего необычного. Разве могу я быть гением только из-за своих корней. Меня исключили из медицинской академии. У меня нет ничего кроме образования гимназиста и нескольких шахматных досок…

- Совсем забыл. Ваш отец нам совсем ничего не рассказывал о той нелепости, из-за которой вас выдворили из академии. В чем была главная причина? Поведайте хотя бы лично мне…

Этот вопрос поставил меня в тупик. Никогда я не думал о том, что должен и что в этом случаи лучше ответить.

- Я разбил несколько слишком ценных и дорогих реактивов, из-за паров которых ослепла одна лаборантка.

- Вы не шутите? – переспросил меня гроссмейстер.

- Нет. Надо обладать пустой душой, чтобы лукавить в таких моментах. Это правда…

- Печальная история. Может быть еще одну партию? – спросил он меня. – Ваш отец любил играть черным цветом. Уверен, у вас получится взять реванш.

- С удовольствием, - ответил я и почувствовал, как в моей крови закипел огонь игры. Я стал понимать комбинации и связки фигур между собой, медленно получая позиционное преимущество и собирая шаг за шагом мастерскую атаку на вражеского короля.

Мой противник хмурился. Наша игра походила на ту самую историческую игру, в которой мой отец остался победителем просчитав 20 ходов вперед. Я внимательно следил за его мимикой в тот момент, когда указательным, большим и средним пальцами заносил рокового ферзя, статного прислужника короля, на черную клетку. Шах и мат! Его глаза забегали из стороны в сторону. Они нигде не могли найти спасительного хода для предводителя всех фигур.

- Не уж то, вы не так слаб, как кажетесь? – произнес он мне, щуплому на вид студенту недоучке.

- Во мне больше хитрости, чем интеллекта. Признателен за игру, - ответил я и спокойно встал, заглянув при этом в пустую кружку кофе.

Он скушал мои идеи, мои мысли и теперь они текут по его жилам и стучат в его сердце.

Какая досада… Как жаль, он умер через три дня в своих столичных апартаментах. Это было не больно. Это было во сне. На похоронах священник заявил:

- Бог, удостоил его самой спокойной и тихой смерти. Он умер во сне, просматривая картины своей жизни. Это был великий человек…

Много было пустых слов после и много больных ударов шахматной доске доселе. А я знал, что будет так и, вероятно, я мог бы стать отличным предсказателем смерти тех, кому довелось иметь со мной трапезу. В этом и только этом видел я свою страсть. Смотреть на человека принимающего пищу с ядом и анализировать то, о чем он рассуждает за несколько дней до своей кончины. Какая жалостливая романтика одного обиженного сердца.

Выкопать этого «гения» мне довелось около двух часов ночи. Ужасно вспотел, откидывая толстый слой земли. Время работало против меня. Стрелка часов неумолимо приближало рассвет. Я не решился убить нового сторожа, который пришел на смену того дряхлого отравленного человека. Это бы вызвало подозрения. Поэтому решил его просто усыпить, когда он вышел в туалет находящийся в ста метрах от дозорной будки. Аккуратно пробрался внутрь и подсыпал серый порошок в зеленый чай. Жидкость немного зашипела, но моя формула была настолько идеальной, что прибавляла чаю вкуса и аромата, словно пикантная итальянская приправа. Поэтому сторож выпил его так охотно, чуть ли не залпом, а капли скатывались по его густой бороде и падали на стол.

- Три, два, один…сон! Спать…

Я наделил этого старика правом на покой, умиротворенный сон и блаженство. Такая ранимая душа, как он - читающий во время дежурства пьесы Уильяма Шекспира, не должен видеть меня, выносящего труп покойного друга моего отца, вероятно, отчима. Я видел в этом могильную эстетику ровно настолько, насколько, возможно, вы видите в этом что-то ужасное, отвратительное и не гуманное. Но кто придумал каноны и эталоны гуманности, морали и нравственности? Для меня всё это общее и не представляет никакого значения. Моё молодое сознание отражает свой собственный свод правил, законов и догм, которые я рьяно готов воплощать в жизнь всей душой и телом.

Приверженец всего романтического и идеального, я всегда слепо, будто бы пьяный, предавался одной идеи и следовал до конца. Часами, месяцами изучал одну лишь партию своего покойного отца, чтобы нанести удар возмездия его противнику. Двойной удар. Один лишил его мыслей о непобедимости, а второй тихо и нежно, словно, ласковый поцелуй женщины забрал жизненную энергию. И мне не надо рассказывать ничего об отчуждении от обычного праздного бытия, ради чего-то великого. Величие моих формул, моих идей и результатов придают каждому обедненному и загнанному в угол существу немножко умиротворения…

Я принёс это холодное тело домой. Началась продолжительная работа. В дни таких физических и умственных потуг, я питался созданными мною таблетками. Все самые необходимые ингредиенты были собранны в небольшую овальную форму не более сантиметра в диаметре и высоте. Прорезь по середине. Ежедневно мне требовалось не больше двух штук, чтобы чувствовать себя абсолютно нормально. Врожденное дрожание рук, которые мешали мне стать полноценным хирургом в студенческие годы, я снимал 50 граммами коньяка. Запасы остались от моего отца. Какие гении возможны без употребления опиума, кокаина, морфия или алкоголя? Это единое целое и не стоит им врать, будто бы они… ни разу… никогда!

Я посадил этого Господина напротив своей первой куклы. Нет, у меня права называть мертвое человеческое тело с «замороженными» внутренностями чучелом. Это звучит слишком просто. Да! Это именно кукла.

Отчетливо помнил то шокированное моим ходом лицо. Я вколол в мышцы мертвого шахматиста 5% раствор зеленой мутной жидкости. Название вам ничего не даст. Через мгновение его веки открылись, а глаза медленно встали на место. На них я нанес густой гель, дабы время не «выгрызло» их. Он получался, как живой. Тонкие лески закрепили его руки в нужном положении.

О, мои друзья! Дамы и господа! Лорды и сэры!

Со стороны вы подумаете, что это, действительно, два старика играют шахматную партию, в которой один из них одерживает решительную победы всего лишь одним ходом. Второй выглядит удивленным, пальцами поправляет свою бабочку. Увы, я не знал, как наделить его левую руку легкими нервными вздрагиваниями, которые я проследил в момент нашей борьбы. Если, этого не мог сделать я, то не мог никто.

Я пришел в безумие свойственное мне. Мысли в моем голове приобрели черный окрас, а депрессия сковала их на продолжительный срок. Замкнулся еще больше. Неужели нельзя передать эти нервные импульсы в конечность? Неужели не существует никакого препарата, который бы постоянно сокращал его мышцы? Но это невозможно. Я детально понимал все процессы происходящие в живом теле, но мне не доставало знаний касательно трупов. И вам и мне известно, что я учился на хирурга, а не на трупного косметолога. Всем, что мне известно в этой области, я обязан только литературе, журналам и статьям ученых.

Находясь без движения, мышцы начинают атрофироваться, теряя свою гибкость. По сути человек застывает. Как нельзя спасти кожу от разложения, пролежней и других напастей, так невозможно провести подобные операции с суставами, мышцами, костями и сухожилиями. Я стал осознавать, что куклы со временем будут очень хрупкими, причем настолько, что мои дрожащие руки не посмеют притронуться к ним, желая смахнуть пыль. Как быть в этом случаи? Чтобы сделали бы вы на моём месте?

Пришлось завесить массивное окно, стараясь пускать как можно меньше света. Охваченный безумием, одурманенный успехом созданных кукол, я чувствовал себя царем в театре марионеток, которые некоторое время назад спокойно дышали свежим воздухом. Был бы я окончательно спокоен, если бы куклы хоть немного могли двигаться, походить на истинных живых созданий. О, браво! Я бы, со всей своей странностью и холодностью к человеческим душам, поверил бы в реикарнацию. Я сам бы стал центром реикарнации. Звеном реикарнации.

Возможно, единый Бог наградил меня правом увековечивать людские тела в привычных для них позах. Шахматист будет вечно играть в шахматы, победитель побеждать, а проигрывающий проигрывать вновь и вновь. В моей «реикарнации» ничего не будет меняться. Вечная сансара. Невозможность изменения своей кармы. Друзья, как бы им – моим марионеткам не хотелось вырваться из образа, в котором я их лицезрел при жизни, этот потенциал, это устремление заранее обречено на неудачу, ибо я и только я – неудавшийся хирург с дрожащими руками, давший в юности лет клятву самому Гиппократу, не могу изменить волю Божью.

И мой крик дойдет до вас во снах… И волею и помыслом божественным, буду я расширять и пополнять свой небольшой кукольный домик, ставя свою пьесу, превращая мертвые тела в живые памятники с которыми никогда не сравнятся питерские восковые фигуры и египетские мумии. Правом я наделен едва ли, верой в собственный успех отчасти, но знаниями, способностями и гибким интеллектом сполна. Главное ждать.

Это правда! Нельзя в таком деле спешить. Наблюдать за будущей марионеткой приходится не то неделями, сколько месяцами. Никто не должен меня заподозрить в совершаемых злодеяниях. Кто сказал, что это зло? Кто выдумал мораль? Покажите его мне, и он захлебнется во всём этом. Он станет очередной куклой, которая будет сидеть над ветхим папирусом и писать первые своды нравственности. Это всё что он умел? Таинственный моралист со столь тревожными глаголами. На деле пустышка!

Иногда от пристального наблюдения за куклой сильно устаешь, расслабляясь зеленым чаем с небольшим количеством коньяка и крепкой сигарой. У меня нет нужды это покупать, учитывая то, что отец в зрелости лет сделал столь огромный запас алкоголя и табака. Это были слабости моего трусливого отчима, которым он регулярно предавался после шахматных баталий.

В основном он приступал к работе над теорией поздней ночью. Всё утро и весь день отходил от посиделок в шахматном клубе. Когда заваливался домой пьяным и уставшим, туго перетягивая сосуды на голове холодным платком. Так он боролся с мигренью. Его личный доктор не раз указывал ему на возможность инсульта от смертельного коктейля из никотина и алкоголя, но эти не романтические бредни казались ему смешными. Судьба иронична. Этого было не избежать, но отец выкарабкался. Его лицевой нерв был поврежден, образ ужасен. Только и только сейчас с помощью нескольких инъекций мне удалось вернуть ему хотя бы малый налёт молодости. Мышцы и нервы были расслаблены настолько сильно, что края губ обвисли книзу. Пришлось вновь поддерживать их другими препаратами. Реакция была непредсказуема.

Хочу отметить, что это добавило несколько проблем моей театральной труппе. Ох, только сейчас мне довелось заметить, как близко слышаться слова «труппа» и «труп». И здесь чувствуется, ощущается, зрится и зиждется весь цинизм нашего существования в мире материализма.

Проблемы возвращают меня от рассуждений в реальность. Я не мог придумать той уникальности, которая бы поддерживала мышцы в нужном мне положении. Рот моего отца перекашивался каждые три недели, а глаза его оппонента по шахматной игре закрывались раз в месяц. Я называл этот день проклятым, так как мне приходилось в течении пяти-шести часов возиться со шприцами и делать небольшие надрезы в области подбородка маленьким скальпелем для век. Вам известно про мои невралгические отклонения и поэтому эти «увлекательные занятия» были сущим адом.

Самое страшное время для меня была ночь. Выпивая с десяток турок кофе и будучи просвещенным о его вредности для сосудов, печени и нервной системы, я уже не мог совладать с собой. Меня тащила на дно переживаний бессонница и я не мог окунуться в царство сновидений от пяти до десяти дней. А потом спал… Спал, наоборот, слишком долго и мучился во снах, видя как оживают созданные мною фигуры, как с их лица сползает нанесенный мною грим и, как от инъекций вздрагивают и начинают моргать только верхние веки. Снова и снова мой отец заносит руку с ферзем и форсирует мат своему сопернику, но… Но в его облике уже я и именно Я одерживаю победу над тем, кто бил меня доской в раннем детстве по голове. Плевать ему и на него до тех пор, пока солнце не взойдет над моим самосознанием и домом. Оно никогда не попадёт в кукольный театр и, увы и ах, Господин NN – этот ехидный шахматный гениалишка никогда не сможет одержать победы и даже выдержать партию со мной.

В любое время суток был наделен я правом власти! Мог ворваться в свои театральные хоромы схватить за голову этого дурного старика и, смотря в его лишенные мирской жизни глаза рьяно закричать:

- Что? Что ты тогда со мной делал? Ты ударил меня шахматной доской за моё равнодушие к этому шахматному миру? Это ты… Это ты дал мне эту проклятую мучащую меня с раннего детства дрожь в руках. Это ты… Подлый мерзкий тип, из-за которого я не смог стать врачом.

Я мог плевать в его лицо и моя слюна перемешивалась с химическими ферментами, она шипела на его лике и под бреднями своего бессонного мозга, я галлюцинировал, допивая очередное кофе. Под вой ветра, шум дождя, осенний холодный стон, божественная сила находилась в этом… Нет! Нет же! Ну, нет же! О нет! Не психопатию! Нет же…

Это слезы грешника. Его мучила сансара! Она шипела на его лице, а не химия. Это «выжигающая карма» оставляла красные полосы на его кукольной мордашке, когда я, плюнув, снова рукой своего отчима возводил падения его империи.

Шах и мат!

Шах и мат всем.

Я – простой врач неудачник и я презираю всё человечество.

Я…

Я против всех!

Не надо мне вашего мира, тьфу!

И яда не надо, хоть козырь побит, ах!

Дайте каплю страстного взгляда, оу!

Сыграть свой последний гамбит…

Я играю гамбит один

В комнате из живых теней,

А боль мою жизнь победит,

Словно ферзь, дурных королей!

Дата добавления: 2015-06-26