Структура методологического знания. 52 страница

И, быть может, не было на свете силы, способной заглушить это все разгоравшееся и разгоравшееся пламя. Ибо иначе, означало бы сие, – что «наконец-то», найден некий универсальный способ. А раз так, – то все грозило бы перейти в иную плоскость (измерения?); что почти неминуемо, для Кафки означало бы -- появлением какой-то новой (и совсем иной, непривычной) природы кошмара. («Стимулирование», которого, в какой-то мере, выполняло,-- и поддерживало, – «чувство вины». От него, кстати, вполне можно и отталкиваться в попытке как неких, порой достаточно абстрактных, интерпретаций, так и, быть может даже в большей мере, разрешения внутриличностного конфликта. Как, впрочем, и конфликта с внешним миром).

И все же, вероятно, Кафка не был бы Кафкой, если бы ежедневно, ежечасно, ежесекундно не «оправдывал» подобные мучения своих героев – «правдивостью» своей жизни.

И тогда уже он, словно, совершенно искренне -- сам себя «загонял в угол»; испытывая на себе (в гораздо еще большей, гиперболической степени) все то, что позже «получали» (по частицы души каждому) его герои.

А ведь именно чувство вины было нитью, связующей большинство поступков Франца Кафки.

И тогда уже, сама жизнь, – находилась в прямой зависимости от чувства вины.

И, быть может, все случавшиеся с ним неудачи в личной жизни (и в первую очередь, конечно же, отношения с немногочисленными возлюбленными,-- многих из которых могло бы и не быть, если бы все благополучно разрешилось с Фелицией Бауэр), все эти его помолвки и расторжение оных, так или иначе, свидетельствовали лишь о том, что Ф. Кафка, как будто бы, и боялся уж так лишиться…ощущения у себя этого чувства вины.

И уже почти ни при чем здесь было одиночество. Да и что одиночество?! Одиночество было лишь как непреложное следствие… следствие – вины. Ибо, ощущая на себе постоянное давление «груза ответственности» за совершаемые поступки (и оттого мучаясь от этого еще больше), Кафка, как бы, и не пытался «выправить» ситуацию; словно опасаясь, что тогда уже (в этом случае), исчезнут причины – вину подкрепляющие. А значит уже, как будто, и не в чем будет себя корить! Но как раз это… это было для Кафки… слишком бы непривычно…

И уже отсюда, почти с большой долей вероятности можно заключить, что Кафка сознательно (или все же вернее – подсознательно, ибо было бы это все только под контролем сознания – и не имело бы оно такой силы, которой располагает бессознательное) провоцировал (всячески вызывая) у себя это чувство вины.

И только тогда, когда все происходило именно так, а не иначе (а производные от осознания вины ощущения начинали «предъявлять права», оказывая свое неприкаянное воздействие), только тогда, в Кафке заглушались силы, способствующие бунту, борьбе; но сколь призрачно, недолговечно, было такое состояние, – можно судить хотя бы потому, что в поведении и Йозефа К., и К., и даже, несмотря на возраст, Карла Россмана,-- проявляется бросающаяся в глаза (и пугающая своей откровенной не выраженностью) агрессивность. Причем, что еще более удивительно (ведь каждый из нас "просчитывает" предполагаемые модели поведения встречаемых "героев"), те, на кого, казалось, и обращена эта агрессивность, те, которым и Карл Россман (сцена на пароходе, дома у дяди, в отношении периодически случавшихся бунтов с друзьями-бродягами – Робинсоном и Деламаршем), и Йозеф К. (одна из первых встреч с адвокатом, «диалоги» в здании суда, первая встреча со служителями суда у себя дома, и проч.), и К. (конфликты, особенно первый, на постоялом дворе, в школе, со своими помощниками…) обращают свой гнев (больше похожую на вспышку ярости) – наоборот, как-то странно (непривычно для нас!) реагируют на явный обвинительный взрыв негодование в свой адрес. (Или словно не замечая его, или же вообще, невероятно сникая и уже переживая, раскаиваясь, в том, что могли чем-то вызвать негодование «главных героев»).

И уже как раз тут, в таком «поведении» этих действующих лиц произведений Кафки, во-первых, проявляется подсознательное убеждение самого Кафки в лживости чиновничьи-бюрократических «вывертов»; и тем самым, как бы проявляется его бессознательное неверие в разрешимости -- в нужную для него сторону -- происходящих конфликтов. (Словно неким таинственным образом демонстрируется неумелая и неуверенная попытка обмануть «природу конфликта», нарушив закономерность причинной связи); а во-вторых, Кафка как бы и спешит (после высказанной его героями агрессии) занять уже их же чем-то иным. Словно опасаясь: а вдруг изменится мир? Вдруг обернется в его сторону (неожиданно призная уместность высказанных обвинений)?

И тогда уже, словно бы (невероятная в своей поспешности) появляется новая композиционная картинка. И уже все происходящее,-- заставляет на миг забыть «о недавнем».

Ибо вновь, перед нами, какая-нибудь гениально заретушированная символика абсурда, а. окунаясь в мир новых иллюзий,-- мы как будто, окунаемся с головой в ледяную пропасть наслаиваемых друг на друга лабиринтов событий.

И уже начинает казаться, что ничто не сможет нас вывести обратно из этого лабиринта фантазий и подсознательных сновидений «на яву»!

А, быть может, мы и сами не желаем покидать этот мир?!

Мир фантазий и кошмаров разума!

Мир Кафки, в который он пустил нас,-- попросив «в замен»: лишь согласия -- с ощущением ирреальности -- происходящего.

Дата добавления: 2015-06-04