Перенос и контрперенос

Юнгианская модель

На схеме показаны сложные психологические связи, возникающие между двумя людьми, вступившими в аналитические отношения. Это несколько видоизмененная диаграмма Юнга, взятая из его труда «Психология переноса», на котором изображена схема отношений, получившая название «четверичное бракосочетание» (marriage quaternio), которую он использовал для иллюстрации разных типов отношений, возникающих между мужчиной и женщиной или между аналитиком и пациентом25(Jung, "The Psychology of the Transference", CW 16, pars. 422ff.). В своих целях я несколько изменил его диаграмму так, чтобы она могла послужить моделью для всех возможных типов переноса, которые возникают между аналитиком и пациентом независимо от их пола26 (Сверху, на каждом конце линии, где я ввел обозначения Эго пациента и аналитика, Юнг писал соответственно: adept (мастер) и soror (сестра) — термины, обозначающие алхимика и его помощницу (женщину); нижние точки, которые я назвал бессознательным каждого из партнеров, у Юнга носили названия анимы и анимуса. Кроме того, я изменил буквы, относящиеся к разным линиям, чтобы упростить их обозначение в тексте.).

Рис 2

Эта модель очень полезна для описания процесса, обычно протекающего во время глубинного анализа. Пациент П) приходит на сессию к аналитику (А). У П имеются определенные затруднения или его беспокоят некоторые симптомы, от которых он хочет избавиться; иными словами, он хочет исцелиться. Аналитик может ему сказать, что в отличие от соматического лечения, например, с применением фармакологии, которое осуществляется независимо от психической активности пациента, или хирургической операции, которую пациент должен переносить пассивно, психотерапевтическое лечение прежде всего зависит от сотрудничества между П и А. П должен платить за анализ определенную сумму денег, поэтому есть все основания полагать, что он должен сделать все от него зависящее, чтобы помочь своему исцелению. Если П и А чувствуют себя готовыми попробовать вступить в психотерапевтические отношения, они оба соглашаются на сотрудничество, устанавливая между собой осознанные отношения для работы над проблемами П (линия а).

Все это выглядит совсем неплохо, но часто ситуация усложняется. В основном согласие на сотрудничество было установлено между Эго П и Эго А, но и А, и П имеют и бессознательную часть психики. Предположим, что бессознательное П воздействует на А (линия е). Он может ожидать от А предложения что-то обсудить, полагая, что это обсуждение будет для него что-то значить, и чувствовать облегчение после аналитической сессии и безопасность этих отношений.

Или, напротив, П может ощущать повышенную тревогу: ему не нравится А, он ненавидит его за то, что вынужден рассказывать ему о неприятных или даже весьма болезненных для него вещах, или же он боится, что А станет над ним насмехаться или его отвергнет, узнав какую-то постыдную тайну. Он чувствует к А доверие или же, наоборот, он ему не доверяет. В особенности (но не исключительно) П может бояться А, если А и П противоположного пола, тогда он (или она) могут влюбиться в А и оказаться от него в полной зависимости. Такая перспектива вызывает тревогу, иногда вместе с надеждой. Очень часто П ведет себя с А и реагирует на него так, как он себя ведет с близкими ему людьми.

Все вышесказанное означает, что П выражает по отношению к А более или менее сильные эмоции, которые главным образом относятся не именно к А, а к переживаниям П. Таким образом у А появляется возможность в какой-то мере проникнуть в бессознательное П с помощью так называемой активной проекции (эмпатии)27 (См.: Jung, "Definitions" in Psychological Types, CW 6, par. 784.), чтобы ощутить эмоциональную сферу жизни П и область его фантазий. Разумеется, А хочет установить связь как с Эго П, так и с его бессознательным (линии а и е), чтобы помочь П войти в контакт со своей душой (линия d). По существу, А не может эффективно интерпретировать сон или любую другую сторону жизни П, не ощущая в целом состояние его психики: не осознавая конфликтов, связей и компенсаторных механизмов, существующих между эго-сознанием П и его бессознательным.

Вместе с тем в процессе общения с П у А тоже возникают какие-то чувства. Он может считать П прекрасным и ценным человеком и стараться оказать ему помощь, или же тот может показаться ему скучным, поверхностным, не слишком умным или лишенным воображения. П может показаться А понятливым и привлекательным или, наоборот, грубым, злым и придирчивым. У А появляются некие идеи относительно актуального состояния П и способа его изменения. Например, А считает, что П следует вывести из состояния апатии, в котором тот пребывает. Или он думает, что П должен, наконец, просто набраться мужества, чтобы вступить в сексуальную связь с женщиной. Или у него есть мнение, что П следует носить более модную одежду и обязательно пойти к парикмахеру. При этом А обязательно должен быть чрезвычайно бдительным к появлению этого короткого слова «должен». Может быть, П «должен» измениться лишь затем, чтобы соответствовать образу, который возник у А в бессознательном. Или А чересчур внимателен к П просто потому, что П относится к нему с любовью и восхищением. Или же А едва переносит П, когда тот с ним не соглашается, проявляя упорное сопротивление: это говорит о том, что у А существует потребность быть любимым своим пациентом и вызывать у него восхищение. Или же А ощущает сильное разочарование, если в процессе анализа v П не наблюдается заметных признаков улучшения.

Фактически полный диагноз, а также интерпретации и выводы, которые может сделать А, исходя из материала П. основаны на ощущениях и чувствах А. И здесь мы сталкиваемся с каверзным вопросом: действительно ли А адекватно воспринимает П? Соответствуют ли выводы, ожидания и чувства А реальному состоянию психики П, или же А проецирует на П содержание собственного бессознательного (линия f)? Кто это может точно знать?

Осознав эту проблему, Юнг выдвинул требование необходимости анализа для каждого аналитика. Фактически он был первым, кто осуществил такой анализ, и, по мнению Юнга, Фрейд также понимал важность так называемого «учебного» анализа. В настоящее время прохождение аналитиком психотерапии — это обязательное условие обучения глубинному анализу в любом институте, который заслуживает уважения. Теоретически в процессе учебного анализа отсутствует опасность переноса на обучающегося неконтролируемых проекций аналитика, так как благодаря им аналитик лучше осознает, что с ним происходит. Увеличение осознания своих комплексов, своих слабостей, своих способов рассуждения и оценки, своего мировоззрения, или Weltanschauung, чрезвычайно важно для аналитика, ибо его проекции на П могут привести к печальным последствиям.

Конечно, даже самое тщательное обучение анализу не может полностью предотвратить проецирование. Пока мы живы, и в нашем сознании, и в области бессознательного всегда существуют какие-то белые пятна, поэтому неизбежен и контрперенос, т.е. проецирование А на П содержания своего бессознательного. Часто высказывания или поведение П непосредственно указывают на неустойчивость реакций А или его слабые места; иногда у П присутствует точно такой же ярко выраженный комплекс, от которого страдает А. Но, прилагая определенные усилия и честно относясь друг к другу, П и А могут продолжать совместную работу и достигнуть положительных результатов.

Наверное, самое важное качество А — это его готовность постоянно сомневаться в свой точке зрения, своих реакциях, чувствах, эмоциях и мыслях в каждой новой ситуации, не теряя при этом своей спонтанности. Он должен сознавать постоянную возможность наличия у себя проекций. Что касается меня, я точно знаю: если проблемы моих пациентов по существу вызывают у меня замешательство, если они не дают мне покоя, значит, я столкнулся с каким-то своим материалом, с которым следует работать.

Разумеется, существует огромная разница между сознательной концентрацией внимания на состоянии пациента и бессознательной озабоченностью случаем пациента или восхищением им. То же самое относится к случаю, если А видит во сне П. Это значит, что в установке А по отношению к П есть материал для работы. Он может не осознавать некоторых скрытых интенций П или своих собственных намерений, связанных с отношениями между ними. Если же аналитик снится пациенту, следует иметь в виду, что этот сон иногда может отражать не только наличие проекций П по отношению к А, но и реальную установку А по отношению к П, существующую в процессе анализа. К сновидению, в котором содержится критика аналитика, следует относиться серьезно: А должен себя спросить, указывает ли эта критика на какую-то его установку и наличие белых пятен в его в сознании. Например, очень часто встречается сон, в котором П звонит А, но не застает его дома, или телефонный разговор между ними внезапно прерывается. Тогда А должен себя спросить, достаточно ли он открыт для П или ему нужно изменить свою установку для улучшения взаимного контакта, или ему следует выяснить, где именно этот контакт нарушается. Часто совершенно очевидно, что недостаток общения является главной проблемой пациента, а потому всегда есть искушения субъективной интерпретации такого сновидения. Но затронутый нами аспект — это вопрос, который должен задавать себе А относительно роли, которую он играет в данной аналитической ситуации.

Все сказанное выше означает, что по существу А ничуть не меньше П оказывается включен в аналитический процесс. А должен осознавать свою потребность в достижении власти или потребность оказаться в роли отца или матери, чтобы уметь контролировать эти свои потребности и бессознательно не искать их удовлетворения в аналитических отношениях (линия с). Несколько позже мы поговорим об этом подробнее.

Теперь речь пойдет о другом аспекте отношений между аналитиком и пациентом, которого мы пока не касались: это отношения между бессознательным П и бессознательным А (линия Ь). Существует ряд феноменов, которые остаются скрытыми как для А, так и для П. Такие взаимоотношения следует отнести к описанному Юнгом состоянию идентичности, или мистической сопричастности {partici-ttacion mystique) 28 (Ibid, pars. 741, 781.). Это пространство общего бессознательного, существующее между двумя партнерами. Мне думается, что любому аналитику очень важно знать, что это пространство существует всегда, и проявлять осторожность, ибо в нем можно оказаться незаметно для самого себя. Например, оба участника могут оказаться во власти архетипа (иначе говоря, идентифицироваться с ним), а затем бессознательно вместе отыгрывать его воздействие.

Возьмем архетип чудотворца, божественного целителя. В той или иной мере на нас воздействует жалоба пациента и просьба оказать ему помощь, а тогда появляются веские основания говорить о возможной констелляции этого архетипа. Мы хотим ему помочь. Мы можем развивать бурную активность в поисках средств, которые будут для него максимально эффективны: он должен рисовать, работать с активным воображением, уйти с работы, на которой у него возникли проблемы, разъехаться с матерью и т.д. Следует что-то делать, наши предложения должны привести к улучшению состояния пациента, и тогда у нас может появиться ощущение, что мы оказали ему необходимую терапевтическую помощь. Иногда это даже может сработать; чаще — нет, и тогда неизбежно наступает разочарование. Аналитик может не одобрять пациента за отсутствие у того надлежащей установки к терапии, или же он может разувериться в собственных профессиональных качествах. В любом случае у него остается ощущение, что он ничем не может помочь своему пациенту.

Сегодня каждый юнгианский аналитик знает, что лечить — это не его работа. Помощь может прийти только через изменение установки пациента, вследствие формирования у него правильного отношения к своему бессознательному. Но бессознательно попадая в ловушку архетипа целителя, аналитик может переусердствовать в применении своих знаний и бежать впереди паровоза. Эмоциональная потребность в оказании помощи ищет своего выхода.

В мифологии архетип целителя воплощался в образе Асклепия и вместе с ним очень часто в образе его отца, Аполлона. В наше время Аполлон больше ассоциируется с музами, с художественным и духовным творчеством, с предсказаниями оракула; но все же ему даны лук и стрелы. Его стрелы могут исцелять, но могут ранить и убивать. Чрезмерная активность аналитика, возникающая во время его одержимости архетипом целителя, иногда напоминает стрелы Аполлона. Для удовлетворения своей потребности стать целителем и помощником он должен выстреливать интерпретациями, гипотезами и рекомендациями. Но тогда результат становится непредсказуемым. В свою очередь, пациенту может казаться, что его просьбы о помощи аналитик встречает требованиями: чтобы чувствовать себя лучше, пациент должен вести себя определенным образом. Затрагивая травмы пациента, эти стрелы могут сыграть злую шутку. Энергия, содержащаяся в архетипе целителя, может заставить пациента отвечать этим требованиям; вероятно, сначала он ощутит некоторое облегчение и таким образом встанет на путь, ведущий к успеху. Но требования аналитика могут, например, затронуть сложный отцовский комплекс, который до этого оставался неосознанным. И тогда пациент почувствует лишь утрату способности выполнять требования и рекомендации аналитика. Это может вызвать у него отчаяние относительно своих возможностей или серьезное сопротивление аналитическому процессу. Если это случается, возникает общее отчаяние: пациент чувствует, что не может получить помощи, а аналитик — чувствует, что не может ее оказать. Иногда в таких ситуациях снятся полезные сновидения, но если у пациента возникает сопротивление, то не помогают и они.

Проблема может заключаться в том, что аналитик не осознает воздействия на пациента своего терапевтического энтузиазма. Именно поэтому всегда важно следить за тем, как пациент воспринимает «требования» классического юнгианского анализа: запись содержания сновидений, ведение дневника, рисование и т.д. Но если этот путь привел в тупик, по-прежнему остается возможность осознания обоими партнерами своих отношений, характерных для архетипа целителя. Фрустрации и негативные переживания могут привести аналитика к некоторому инсайту, например, к ответу на вопрос, почему пациент не смог принять его помощь и ею воспользоваться. Исследуя эту проблему вместе с пациентом, можно также обнаружить его отцовский комплекс, который был констеллирован в результате требований аналитика и перенесен на него. Тогда главная роль принадлежит анализу детских переживаний и воспоминаний: переживания, связанные с отцом, были перенесены на аналитика, поэтому в той или иной мере их можно проанализировать.

В области общего бессознательного могут появляться всевозможные разновидности взаимного влияния и соблазна. Очень часто здесь происходит бессознательное отыгрывание отношений «мать-ребенок» и «отец-ребенок». Потребность аналитика в том, чтобы взять на себя роль матери, может вызвать у пациента появления детской установки, и наоборот. Часто пациент искушает аналитика стать гиперопекающим: оказывать ему особые знаки внимания, беспокоиться о его экзаменах и т.п., но может существовать и какой-то обходной маневр. В этой области возникает некое слияние бессознательных потребностей и фантазий аналитика и анализируемого. Пациент может увидеть сон, в котором точно проявляется актуальное состояние психики аналитика. Или у аналитика может внезапно возникнуть острый «иррациональный» приступ тревоги в отношении пациента и желание позвонить ему но телефону, чтобы предотвратить попытку самоубийства. Эта же констелляция служит основой для телепатических и синхронных явлений, возникающих между обоими участниками анализа.

Влияет ли перенос на сновидения?

Сточки зрения Юнга, сновидения —это самостоятельные, спонтанные события, не подверженные прямому воздействию. Последователи Фрейда в основном придерживаются мнения, что перенос оказывает на сновидения очень существенное влияние, например, желание пациента сделать аналитику приятное может вызывать сны, которые ему понравятся или им ожидаются, которые совпадают с его гипотезой или концепцией. Следовательно, в зависимости от точки зрения аналитика должны существовать «фрейдистские» и «юнгианские» сны.

Насколько мне известно, нет никаких свидетельств того, что определенные сны возникают у пациента только потому, что именно такого типа сновидения нравятся его аналитику. Но совершенно верно, что в процессе анализа часто изменяется как содержание сновидений, так и события, которые в них происходят. Как только начинается процесс анализа, содержание аналитических бесед занимает наше сознание, и на это следует соответствующая реакция бессознательного. Верно и то, что мы полностью осознаем: в дальнейшем мы будем обсуждать это сновидение с аналитиком. В какой-то мере наши сны больше не принадлежат только нам. Осознание этого накладывает отпечаток на содержание сновидения. Поэтому очень часто сны содержат некое послание, обращенное к аналитику.

Все это кажется слишком очевидным. Следующий вопрос заключается в том, влияет ли на содержание сновидений бессознательное слияние психики аналитика и пациента, о котором говорилось выше. По-моему, такую возможность отрицать не следует. Тогда это значит, что сны могут возникать под бессознательным влиянием аналитика. Хочу привести такой пример.

В психиатрической клинике у меня была пациентка, 25-летняя женщина, страдавшая серьезными расстройствами, которые были вызваны исключительно негативным влиянием матери. У нее проявлялись все симптомы, на которые указывал Эрих Нойманн, говоря о нарушениях первичных отношений между матерью и ребенком29 (Neumann, "Disturbances of the Primal Relationship and their Consequences" in The Child (chapter 3).). Ее базовым чувством было отсутствие права на жизнь, ощущение, что она не принадлежит человеческому роду, что все ее презирают, что Бог не дал ей иной доли, за исключением наказания. Разумеется, все это содержание она переносила или проецировала на меня с чувством, что я ее презираю, насмехаюсь над ней и ее отвергаю. Она не могла выдержать мой взгляд, так как в этот момент испытывала сильную злость, и часто с трудом могла говорить, ПОСКОЛЬКУ, по ее ощущению, все сказанное ею будет полной глупостью, и тогда я тем более ее отвергну. На десятой сессии она рассказала такой сон:

Я вижу себя в просторной комнате. Нас человек десять — это девушки, которые пришли на анализ. Входит доктор Якоби и спрашивает, кто из нас имеет какое-то представление о смысле, который содержится в имени И.С. Бах. Одна из девушек что-то говорит про Изиду и Осириса. Тогда доктор Якоби просит эту девушку выйти вместе с ним.

В другой своей книге я подробно проанализировал этот сон30 (Mario Jacoby. "A Contribution to the Phenomenon of Transference".), но в контексте обсуждаемого нами вопроса, может ли аналитик бессознательно вызывать у пациента сновидения, мы уделим внимание лишь нескольким характерным аспектам этого сна. В клинике знали, что я очень увлекаюсь музыкой и в прошлом был профессиональным музыкантом. Это знала и моя пациентка. В какой-то мере она сама увлекалась музыкой и играла на фортепьяно. В то время ее занимало только одно: добиться, чтобы я ее любил и принимал такой, какая она есть, но при этом ее не оставлял страх, что Бог или судьба этого не позволят. Она с большим трудом признавала во мне обычного человека, но уже встроила меня в мир своих комплексов, связанных с любовью и отвержением. И вот ей приснился сон, в котором упоминался И.С. Бах — имя, которое было для меня чрезвычайно значимо.

С ее точки зрения, сон мог отражать бессознательную попытку сократить разделяющую нас дистанцию. Бах — действительно мой самый любимый композитор. Его музыка глубоко религиозна, и все его произведения были написаны исключительно во славу Господа. Его фуги, гениально разработанные в соответствии со строгими правилами, могли вызвать у слушателя переживание связи временного и вечного, точно так же, как через геометрическую форму в мандале выражается трансцендентное. Говоря на языке психологии, фуги Баха можно воспринимать как символы целостности. В этой связи следует отметить одну чрезвычайно важную деталь. В этом сне аналитик спрашивает о смысле имени И.С. Баха. Дело в том, что Бах использовал буквы, из которых состояло его имя — В А С Н,— в качестве темы одной из своих фуг. Он умер в процессе работы над этой фугой, (b-бемоль, а, с, Ь; на немецком: В идентично b-бемоль, Н идентично Ь* {Музыкальный алфавит в странах Западной Европы отличается от принятого в России. На западе используется латинская буквенная нотация: «ля» — а, «си» — Ь, «до» — с, «ре» — d и т.д. Причем звук «си» может обозначаться и как Ь, и как h.— Прим. пер.}.) Его жизнедеятельность завершилась. Эти связи кажутся поразительными. Все это не было известно сновидице.

Далее: девушка во сне отвечает «что-то про Изиду и Осириса», и ее ответ считается правильным. У пациентки Изида и Осирис ассоциировались с «Волшебной флейтой» Моцарта. Оказалось, что Моцарт после Баха был моим вторым любимым композитором. Его «Волшебная флейта» в существенной мере затрагивает тему преодоления темной силы злой волшебницы, т.е. главную проблему моей пациентки. Эрих Нойманн дал интересную психологическую интерпретацию либретто к «Волшебной флейте» Моцарта31 (Erich Neumann, "Zu Mozarts Zauberflote", in Zur Psychologic des Weiblichen.). Как уже отмечалось ранее, рассматривая симптоматику и анамнез девушки, я опирался на работу Нойманна, посвященную расстройствам первичных отношений, поэтому, размышляя о ней, я в значительной степени соотносил свои мысли со взглядами Нойманна. В «Волшебной флейте» Царица Ночи хочет с помощью своей дочери Памины убить жреца света, Зарастро, чтобы солнце, наконец, оказалось в ее власти. «Дьявольская месть», кипящая в ее сердце, занимает все ее мысли и чувства и является ее основным делом. Но получилось так, что ее дочь Памина без памяти влюбилась в принца Тамино, который, чтобы доказать свою искренность, сначала должен был пройти испытание огнем и водой. В результате девушка освободилась из-под власти своей мстительной матери и стала поклоняться Изиде и Осирису.

Разумеется, это содержание находилось далеко от сознания пациентки. Для нее было важно лишь то, что в сновидении я выбрал не ее, а девушку, которая что-то знала об Изиде и Осирисе, т.е. ту, которая знала правильный ответ. Это ей подсказывало, что я ее отвергаю. Но, анализируя это сновидение на субъективном уровне, следует иметь в виду, что девушка, знавшая об Изиде и Осирисе, была той частью ее личности, которая в жизни проецировалась на ее сестру. Ее сестра была художницей, и мою пациентку никогда не покидало ощущение, что она всегда пребывала в тени своей одаренной красавицы-сестры, к которой она испытывала смешанное чувство обожания и зависти. Но, согласно сновидению, ее «сестра» тоже составляла часть ее личности: это была ее позитивная художественная и творческая часть, которая вошла со мной в контакт и соприкоснулась с моей личностью.

Я был по-настоящему тронут этим сновидением: в какой-то мере это был и мой сон, связанный с этой пациенткой. Она увидела сон о том, что действительно меня затрагивало и относилось не только к ней, но и вообще к моей жизни. По существу, этот сон действительно принадлежал нам обоим, хотя ее состояние не позволяло понять его содержание. И вообще, каким образом она смогла увидеть такой сон? В этом отношении я могу лишь предположить, что он должен был родиться в сфере общего бессознательного. Я не полностью осознавал, насколько судьба этой девушки оказалась связанной с моей собственной судьбой. Не столь важно, был ли этот сон ее или моим, но так или иначе он содержал в себе послание с очень глубоким смыслом, который в тот момент я, конечно же, мог уловить лучше нее и который помог мне увидеть новое направление для анализа.

Трудно судить о том, увидела бы пациентка этот сон, не проходя у меня анализ. Совершенно ясно и то, что она очень стремилась сделать мне приятное и получить мое одобрение. Поражает лишь та степень, с которой ее бессознательное было настроено на мою длину волны в размерности, находящейся далеко за пределами ее сознания. Этот сон, как сказали бы юнгианцы, бьш констемирован встречей с аналитиком. И здесь слово «констелляция», разумеется, означает, что этот сон ей приснился не только для того, чтобы порадовать меня. Думать так — значит следовать установке «нет, но». Мне следует видеть в нем связь с теми аспектами ее личности, которые уже стали проявляться в результате отношений, возникших между нами. По существу, этот сон оказался исходным, и все его содержание очень медленно и постепенно осознавалось в процессе анализа.

Перенос, идентичность и проекция

В предыдущем разделе было показано, что может случиться при наличии бессознательной связи между аналитиком и анализируемым (линия b на диаграмме). Отличаясь от сознательного общения между Эго одной конкретной личности с другим Эго (линия а), эта бессознательная связь указывает на состояние идентичности или слияния, на единение двух людей.

Эта взаимосвязь в аналитических отношениях называется переносом-контрпереносом, однако любая сильная эмоциональная связь включает подобное состояние, которое Юнг называл мистической сопричастностью (participation mystique)32(См.: Jung, "Definitions" in Psychological Types, CW 6, par. 781.). Другой человек воспринимается как часть меня, а также всего, что меня окружает. Сексуальное влечение, стремление к единению с другим человеком (стать «единой плотью», как сказано в Библии) является характерной физиологической составляющей этого переживания. Оно свидетельствует о базовой человеческой потребности слияния с другой личностью. В момент оргазма, если он переживается полностью, Эго теряет контроль и происходит временная потеря идентичности. Поэтому за симптомами импотенции и фригидности, возникающими у одного из партнеров, очень часто скрывается тревожность, связанная с прекращением контроля Эго, потерей собственной идентичности и предоставлением себя в полную власть другому человеку.

В любых достаточно здоровых отношениях, а часто в анализе, обертоны чувств, связанные с такой идентификацией, бывают вполне уместны. Но найдется множество примеров, свидетельствующих о том, что каждый из партнеров, испытывающих сильную эмоциональную зависимость, стремится достичь только одной цели: разрушить личность другого. В народе о таких отношениях говорят: «От любви до ненависти один шаг» или «Бьет —значит любит» («Love-hate relationship»). Эдвард Олби в своей пьесе «Кто боится Вирджинии Вульф» дает изумительный пример такой связи.

Так, например, я знал одну супружескую пару, в которой каждому супругу судьбой было предназначено постоянно подвергаться психологической пытке со стороны другого cупругa. Любой сторонний наблюдатель вполне обоснованно сказал бы, что единственной возможностью прекратить эти пытки является развод. Но стоило мужу хотя бы на пару дней уехать в командировку, а это случалось совсем не часто, он звонил жене и жаловался, что не может без нее жить. Он не имел ни малейшего понятия, как провести вечер в одиночестве. Точно так же его жена, если ей приходилось отлучаться на несколько дней, начинала жаловаться, что без этого мужчины ей не мил целый свет, и она больше не выдержит ни дня его отсутствия! У нее появилась возможность отправиться в отпуск на юг Швейцарии. Ее сопровождали близкие друзья, но буквально на следующий день она лежала в кровати, сотрясаясь от рыданий и страдая от отсутствия рядом с ней ее мужа, по которому она страшно скучала.

Иногда возникает дружба между людьми одного пола, разрушающая личность партнеров, или деловые отношения с примесью конкуренции, которые включают сильную эмоциональную связь между людьми, ненавидящими друг друга. Тогда начинает казаться, что партнеры действительно нужны друг другу только для того, чтобы отыграть друг на друге свои агрессивные и пагубные импульсы.

Все эти проблемы усложняют отношения между людьми. Работа над проблемой межличностных отношений включает попытку довести до осознания человека его собственную роль в этой игре. С точки зрения эго-сознания, эти сложности являются проекциями скрытого внутри содержания. Это означает, что при первом проблеске сознания или малейшем ощущении у одного из партнеров расхождения с реальностью состояние полной идентичности начинает разрушаться, и тогда появляется возможность различить в проекции определенное бессознательное содержание33(Ibid, pars. 738ff, 783.). Часто это разрушение проекции проявляется в поведении одного из партнеров в виде разочарования: он иначе поступает, чувствует и думает.

Например, молодая пара может испытывать взаимную любовь. Они едины душой и телом, а жизнь кажется им прекрасной и воспринимается как небесный рай. И если в этот момент появитесь вы и скажете: «Это ваше чувство вызвано проекцией на партнера части вашего бессознательного», такая психологизация может разрушить их отношения. Почему эти молодые люди не смогут получить очень важное для себя ощущение райского наслаждения во время полного слияния? Эта пара либо на вас разозлится, либо осмеет ваши психологические объяснения и решит, что вы не имеете ни малейшего понятия о том, что такое любовь. И они будут правы.

К сожалению, рано или поздно медовый месяц подходит к концу. Один из партнеров начинает страдать, потому что другой не отвечает каким-то его ожиданиям, и тогда начинаются проблемы. Вот теперь появляется возможность поговорить об их ожиданиях и показать им. что существует связь с проекциями образов их анимуса и анимы, и только теперь мы, в сущности, можем говорить о наличии проекций. Процесс устранения проекций увеличивает степень осознания и приводит к состоянию отделения-индивидуации. После этого каждый партнер может формировать с другим отношения на самых разных уровнях, узнавая и принимая в другом его сильные и слабые стороны.

Терапевтическая ценность контрпереноса

Утверждение Юнга, что анализ представляет собой диалектический процесс, в котором и аналитик, и пациент полноценно участвуют как целостные личности34(Jung, The Practice of Psychotherapy, CW 16, pars. 1, 544.), позволяет сконцентрировать внимание на так называемом контрпереносе аналитика. Уже в 1910 г. Фрейд первый заметил, какую важную роль играет контрперенос35(Freud, "The Future Prospects of Psycho-Analytic Therapy" in Collected Works, vol. 11, p. 44ff.). В целом он видел в нем угрозу для аналитика, обусловленную потерей его объективности, которая, по мнению Фрейда, необходима аналитику для правильной интерпретации конфликтов, возникающих в бессознательном пациента. Согласно Фрейду, насколько это возможно, аналитик должен избегать чувств, связанных с контрпереносом, исключая их в процессе анализа либо в крайнем случае прибегая к самоанализу. Юнг считал иначе. Он полагал, что во время анализа бывают случаи, когда аналитик подвергается воздействию собственных эмоций, и тогда он должен учитывать это и осознавать.

С этим мнением не считались до 1950 г., когда появилось несколько статей ортодоксальных психоаналитиков, последователей Фрейда, в которых было показано, что контрперенос не обязательно является помехой для аналитического лечения, а может быть использован для раскрытия бессознательной психодинамики пациента36(См.: P. Heirmann, "On Counter-Transference", and A. Reich, "On Counter-Transference".). Например, Хайнрих Рэкер в своей книге «Перенос и контрперенос» (1968), содержащей ряд статей, написанных им еще в 1950-е годы, дает подробное описание динамического взаимодействия между отношениями переноса и контрпереноса. Когда Рэкер говорит о том, что в аналитический процесс вовлекаются две личности, каждая из которых имеет невротическую и здоровую части, прошлое и настоящее, фантазии и реальность, сразу вспоминается юнгианская модель диалектической взаимосвязи, существующей между двумя партнерами. Каждый из них совмещает в себе взрослого и ребенка, и по отношению друг к другу у них возникают чувства, которые испытывает ребенок к родителю и родитель к ребенку37 (См.: Kenneth Lambert, Analysis, Repair and Individuation.).

Таким образом, пациент тоже может бессознательно восприниматься аналитиком как родительская фигура. Если аналитик достаточно открыт, чтобы обратить внимание на чувства, возникающие у него перед приходом пациента и, разумеется, во время сессий, он, например, может у себя обнаружить возникновение тревоги, связанной с нежеланием разочаровать пациента и оправдать его ожидания. Или же при анализе какого-то пациента он может почувствовать себя слишком глупым и неспособным прийти к мало-мальски существенном)' инсайту. Другой пациент может вызывать у него побуждение поделиться некоторыми своими проблемами, если аналитик увидел в нем зрелого, душевно теплого и понимающего человека.

Это только примеры того, что может происходить во время анализа. Чувства, отрефлексированные сознанием, могут указывать на некую реакцию аналитика, не соответствующую реальной ситуации. Насколько требовательным и сверхчувствительным является при этом сам пациент, чтобы страх его разочарования мог считаться вполне естественным? Или эта реакция полностью или частично основана на контрпроекции внутренней родительской фигуры аналитика, например, матери, которая постоянно требует от своего ребенка проявления любви, испытывая нарциссическую боль при его малейшем поползновении к независимости и самоутверждению? В таком случае аналитик воспринимает своего пациента так, словно у него есть ожидания, подобные ожиданиям матери пациента; он боится потерять его любовь, если не оправдает его надежд.

Или, допустим, аналитик не может дать какую-то существенную интерпретацию и начинает ощущать свою несостоятельность. Говорит ли это о сопротивлении пациента и его защитной идентификации со своей грандиозностью, которая заставляет аналитика чувствовать себя слишком глупым? Или же аналитик проецирует на пациента образ сверхкритичного родителя, которому что не сделай — все мало? Несомненно, право на существование могут иметь обе интерпретации, и, как отмечалось ранее, в таких случаях очень важно быть открытым для постоянной возможности попадания в эмоциональную зависимость, которую ортодоксальный психоаналитик Рэкер назвал невротическим контрпереносом, а юнгианский аналитик Майкл Фордхэм — иллюзорным контрпереносом38 (М. Fordham et al.. Technique in Jungian Analysis, p. 137ff.). Если такие проекции остаются неосознанными, они могут нанести огромный ущерб аналитическому процессу и повредить пациенту.

Теперь аналитик знает, что контрперенос можно успешно использовать в процессе анализа, так как он возникает в ответ на перенос пациента. В противоположность иллюзорному контрпереносу Фордхэм называл такой контрперенос синтонным39 (Ibid, p. 142ff.). Рэкер предложил называть его истинным контрпереносом в отличие от невротического контрпереноса. Далее он выделяет два типа этого контрпереноса: конкордантнтный и комплементарный40 (H. Racker, Transference and Count ertransference.). Я считаю, что их следует различать, и для каждого типа контрпереноса привожу пример.

Как-то ко мне на супервизию пришла женщина, обучающаяся анализу; на первую сессию она принесла аудиокассету с записью своей аналитической сессии с пациенткой.

К нашему обоюдному изумлению, во время прослушивания записи в какие-то моменты мы стали испытывать затруднения, пытаясь отличить ее голос от голоса пациентки. В большинстве случаев эти трудности возникали, когда пациентка говорила очень тихо, очевидно, пытаясь преодолеть чувство стыда. Женщину-аналитика сначала это потрясло, и она меня спросила, является ли это свидетельством ее нездоровой идентификации с пациенткой. Ее интервенции, услышанные мной в записи, по тону поразительно соответствовали атмосфере анализа и состоянию, в котором находилась пациентка, поэтому я ей ответил, что ее реплики были эмпатичны чувствам пациентки. Было совершенно ясно, что пациентке были необходимы именно такие реакции, ибо, продолжая слушать запись, можно было убедиться в том, что она стала более уверенно исследовать свои чувства. Мне думается, что в данном случае практикантка реагировала на потребности своей пациентки в форме конкордантного контрпереноса.

Вероятно, я сам переживаю чувства в форме конкордантного контрпереноса, когда проявляю спонтанность в отношениях с пациентом, какой бы материал он на меня ни переносил, и тогда я могу быть достаточно открытым и гибким, чтобы позволить ему меня «использовать» в своих целях в рамках условных ограничений, присущих терапевтической ситуации. Разумеется, аналитику очень важно одновременно осознавать, насколько приемлемо его поведение и каким может оказаться результат. Но каждый раз я убеждался в том, что если могу себе позволить «оказаться» на том месте, которое для пациента является жизненно важным, то переживаю глубокую эмпатию, позволяющую мне почувствовать тот момент, когда спонтанно возникает новый инсайт.

Достаточно часто возникающие у меня чувства, эмоции, мысли или интуитивные действия оказываются точно такими же, как у пациента в то же самое время. Такие синхронные или «квазителепатические» явления всегда вызывают у меня изумление. Тогда возникает вопрос, следует или нет сообщать пациенту, что вы одновременно с ним переживаете то же самое. Если я ему скажу, что думаю точно так же, он может посчитать это навязчивостью или испугаться, что не способен от меня ничего скрыть, так как ему может показаться, что я вижу его насквозь. Поэтому у него может появиться страх, что я нарушаю его границы. Тем не менее я часто считаю очень ценным поделиться с пациентом общими ощущениями, которые я заметил. С терапевтической точки зрения это может стать важным способом удовлетворить его глубинную потребность в истинном понимании и сочувствии. Кроме того, v него может возрасти доверие к проявлениям бессознательного. Поэтому конкордантный контрперенос в значительной степени относится к отношениям, существующим между аналитиком и пациентом, а также к переживаниям, названным Юнгом мистической сопричастностью.

Рассмотрим другой случай. Молодая женщина, около года проходившая у меня анализ, однажды пришла на сессию и заявила: «Я просто не могу понять, был ли это сон или же все происходило наяву». Она произнесла эту фразу как-то отчужденно, депрессивно и в инфантильном тоне. Я быстро ответил и услышал свой ответ, прозвучавший довольно хриповато и раздраженно: «Я уверен в том, что вы должны знать, произошло ли это во сне или наяву». После этого мы оба погрузились в молчание.

Пока мы так сидели, я понял, что моя быстрая реакция возникла в результате внезапного шокирующего страха, что эта пациентка находится в состоянии психоза, так как, видимо, она не ощущает разницы между сном и реальностью: затем я почувствовал немедленное желание отвергнуть это подозрение: оно просто может не соответствовать действительности. Конечно, я должен был ей ответить: она точно знает, что должна видеть эти границы.

Мы продолжали сидеть в полной тишине. Я был изумлен своей реакцией, которая существенно отличалась от моих обычных ответов пациентам. Я слышал свой внутренний голос, который говорил: «Какое странное и неадекватное поведение!» И вдруг меня осенила идея: я вел себя, как родитель, который беспокоился о том, что ребенок поступает неразумно, и с ним может случиться беда. В таком случае родительская защита проявляется в виде немедленного отрицания: этого просто не может быть, я не хочу, чтобы это было правдой. Мне показалась, что эта идея соответствовала порождающемуся у меня инсайту относительно того, что происходило между нами, и я ощутил некоторое облегчение.

Я заметил, что пациентка по-прежнему сидит молча в подавленном настроении. Едва я сообразил, как сказать, что осознаю все, что между нами произошло, она сказала: «Вы знаете, я сейчас очень на вас злюсь. Вы вели себя со мной так же, как моя мать». Так оно и было. Я ответил, что минуту назад сам пришел к такой мысли и что должен себя спросить, почему я так странно себя повел. И при этом добавил, что, наверное, ошибся, реагируя таким образом на ее слова, но теперь я очень хорошо представляю, как должна была вести себя ее мать и как такое поведение матери отразилось на моей пациентке.

Теперь был создан фундамент, позволяющий разобраться с вопросом: что в моей пациентке вызвало такое мое поведение и при каких обстоятельствах она провоцирует окружающих вести себя по отношению к ней так же, как вела ее мать. С точки зрения пациентки, ее мать слишком беспокоилась о том, чтобы с ребенком ничего не случилось, и даже когда девочка на что-то жаловалась, она старалась этого не замечать, говоря, что этого просто не может быть. Такая реакция с ее стороны заставляла мою пациентку чувствовать себя глупой, видеть, что ее не принимают всерьез, и даже лишала ее ощущения того, что она реально существует. Мать всегда «знала», что в действительности ее дочь переживает совсем не то, что говорит, поэтому пациентка все еще чувствовала некоторое смущение: можно ли считать ее переживания истинными и представляющими какую-то ценность или же ей следует прислушаться к своим постоянным сомнениям относительно своих чувств. Я воспользовался ее смущением и смятением, чтобы показать ей регрессивную установку: «Мама знает лучше». По-моему, по отношению ко мне она бессознательно проявляла именно такую регрессию.

В ситуации с этой женщиной я явно отыграл свои импульсы контрпереноса, который Рэкер назвал комплементарным. Я добровольно превратился в мать своей пациентки, самую значимую фигуру в ее прошлом, в образ или комплекс, который до сих пор управлял ею. Строго говоря, с моей стороны было ошибкой бессознательно войти в эту роль и ее разыгрывать: я попал в ловушку, бессознательно расставленную моей пациенткой. Может быть, было бы лучше просто нейтрально интерпретировать все, что происходило между нами? Учитывая, что энергия комплекса воздействовала на нас обоих, и рассматривая проблему на более глубоком уровне, можно считать, что моя ошибка оказалась необходимой. Во всяком случае она не причинила вреда, ибо я ее вовремя заметил, скорее, получился обратный эффект, так как до этого у меня не хватало эмпатии к ней. Если бы эмпатии было достаточно, я мог бы ей рассказать, как ощущал ее смятение и что оно могло значить. Регрессивный тон ее голоса вызвал во мне сопротивление проявлению ответной конкордантной реакции, которая в данном случае была бы более правильной; вместо этого мой ответ прозвучал в форме комплементарного контрпереноса.

Ранее я приводил примеры так называемого невротического или иллюзорного контрпереноса, при котором аналитик чувствует, что оказался в тупике или в глупом положении, и, как следствие, не способен получить любой существенный инсайт. Проецирует ли он в таких случаях на пациента сверхкритическую родительскую фигуру, для которой что ни сделай — все плохо? Эти ощущения должны быть верными признаками иллюзорного контрпереноса. Но вместе с тем я бы отметил возможность защитной идентификации пациента со своей грандиозностью (инфляцией), когда он, демонстрируя свое «всеведение», знает все лучше других. Тогда реакция аналитика может оказаться ответом на внутреннее состояние пациента. В таком случае ее следует отнести к комплементарному контрпереносу.

Естественно, может случиться так, что у самого аналитика внутри существует такой инфляционный образ всезнающего родителя. При малейшей возможности этот образ заставляет его чувствовать себя глупым и неадекватным, и. разумеется, проецируется всюду, как только появляется хотя бы минимальная зацепка. А зацепкой обычно становится пациент с такими же проблемами. Поэтому часто бывает трудно отличить, какой контрперенос возникает у аналитика: иллюзорный или комплементарный. Проецирует ли он на пациента содержание своего бессознательного или же выражает в реакции контрпереноса какое-то бессознательное содержание пациента? Является ли эта реакция проекцией или ощущением?

В приведенном выше примере я взял на себя роль матери своей пациентки; в данном случае нетрудно увидеть комлементарность моего контрпереноса. Такое поведение было для меня необычным. Но часто реакции аналитика не кажутся ему столь странными; они лишь становятся слишком эмоционально нагруженными. Мне думается, одна из причин, по которой аналитику необходимо быть в контакте со своими травмами, заключается в том, чтобы не причинить вреда пациенту, отыгрывая невротический сценарий переноса-контрпереноса. Очень часто в контрпереносе фактически проявляются смешанные чувства, относящиеся к иллюзорному и синтонному контрпереносу: и к бессознательной проекции, и к подлинному ощущению. Аналитик должен постоянно осознавать возможность появления обеих составляющих; и умение их различать свидетельствует о его высоких профессиональных качествах. Таким образом, аналитик просто в силу своей профессии постоянно находится в анализе, как об этом очень точно заметил Юнг:

«Выражая содержание своего возбужденного бессознательного, чтобы нагрузить им аналитика, пациент констеллирует в нем соответствующий бессознательный материал... [Поэтому] в бессознательном аналитика активизируется некое содержание, которое обычно могло оставаться скрытым...

Даже самый искушенный психотерапевт будет вновь и вновь открывать, что он попался в сети и хитросплетения общего бессознательного. И хотя он может верить в то, что владеет всеми необходимыми знаниями в отношении констеллированных архетипов, в конце концов он придет к осознанию того, что существует еще очень много вещей, которые никогда даже не снились академической науке»41 (Jung, "The Psychology of the Transference", CW 16, pars. 364ff.).

Дата добавления: 2015-06-04