Том VIII 7 страница

Заливаюсь слезами — перо не держится в трепещущей руке. Христос с Вами! Он да укрепит Вас, и Вами все семейство Ваше!

Всей душой Вам преданный

недостойный Архимандрит Игнатий. 4-ефевр. 1848 года

№6

Христос Воскресе, и воистину воскресе!

Многолюбезнейший, бесценнейший Федор Петрович!

Получив письмо Ваше, я долго беседовал с ним: оно и поны­не постоянно лежит на столике близ моей кровати. На ней про­вожу большую часть времени; одно у меня занятие — лежание; таков удел больного. Часто я перечитывал глубокое письмо — эту исповедь души Вашей, переносился мыслию к Вам. И вот — на днях — по обычаю один я в келлии, по обычаю лежу: внезапно и живо представилось мне, что я на могиле Константина Федо­ровича — вместе с Вами, со всем Вашим семейством... Как будто послышался голос Константина Федоровича! Овладело душою моею чудное, неожиданное вдохновение: вскакиваю с кровати, тороплюсь начертать на бумаге мысли, представшие мне в мно­гочисленном, очаровательном сонме. Когда я переводил их на бумагу, — рука едва поспевала изображать то буквами, то кой-какими знаками и намеками кипящие ключом мысли, переме­шивающиеся с еще более чудными, тихо и насладительно вол­нующими душу ощущениями. Потом я перечитал исчерканный листок, — вижу: это — не моя собственность. Отрадное, утеши­тельное вдохновение низошло ко мне не для меня одного: оно принадлежит Вам более, чем мне. Посылаю его Вам вместо крас­ного яичка. Вы получите, прочитаете его в дни Святыя Пасхи. Пусть другие встречают праздник в шумных увеселениях: для Вас послужит услаждением «Слово из вечности». Это — беседа таинственно-послышавшегося мне голоса.

Слово из вечности

«Отец мой! мать моя! супруга моя! сестры мои! родные и дру­зья мои! вы все стеклись к моей одинокой могиле, — в молча­нии, с поникшими главами, окружили ее. Безмолвно, одними помышлениями и чувствованиями вы беседуете с безмолвству­ющим жителем гроба. Сердца ваши — фиалы неисцельной скор­би. Потоки слез льются из очей ваших; из потоков слез пролив­шихся рождаются новые слезные потоки: печали — дна нет, сле­зам нет конца.

Младенцы — дети мои! и вы здесь у камня могильного, у камня надгробного. И на ваших глазах навернулись слезки, — а сердце ваше почти не знает о чем плачут очи, подражающие очам вашей матери, очам отца моего, очам моей матери. Вы любуетесь камнем надгробным, камнем светящимся, мрамором белоснежным; вы любуетесь надписью из букв золотых; а они — этот мрамор и эта надпись — провозвестники вашего раннего сиротства.

Отец мой! мать моя! супруга моя! родные и друзья мои! что вы стоите так долго над моей могилой, над хладным камнем, хлад­но-стоящим на страже гробовой? Уже давно охладело мое без­дыханное тело, — возвращается, по узаконении Творца, в свою землю, рассыпается в прах... Какие тяжкие думы вас объемлют, удерживают на могиле моей?... Служители алтаря принесли к ней молитву о упокоении моем, возгласили мне вечную память в спасающем и упокоевающем меня Боге. Они отошли от моги­лы безмолвной; идите и вы: вам нужен покой после подвигов тела и души, умученных скорбию.

Вы нейдете?... вы здесь... вы — как будто приковались к мес­ту моего погребения!... В молчании нерушимом, — с думой, для которой нет объяснения, — и сердцем, в котором обилием ско­пившихся чувств поглощается определенность чувства, вы не отступаете от могилы влажной, от камня — памятника бесчув­ственного... Что надо вам? вы — из-под камня, из недр могилы как будто ожидаете моего голоса.

Нет этого голоса: вещаю — одним молчанием. Тишина неру­шимая —удел кладбища. Прахи мертвецов говорят без слов: тле­нием осуществленным возглашают громкую проповедь, убеди­тельное увещание к живущим, мятущимся, шумящим на зем­ной поверхности искателям тления.

И есть еще у меня голос! и говорю с вами! и отвечаю на ваши неизъяснимые думы, на ваши непроизнесенные и неизглаголенные вопросы. Послушайте меня! отличите мой голос в общем, едином голосе, которым говорит вечность к времени. Глагол веч­ности — один, неизменяемый, непреложный. В ней нет перемен­чивости: в ней день един, сердце едино, мысль одна. Соединяю­щий все во едино — Христос. Оттуда голос — один.

В этом едином голосе, которым говорит вечность, отличите мой голос! Неужели вы, родные мои, не узнаете моего голоса? Мой голос в общем голосе вечности имеет свой отдельный звук, как голос струны в общем аккорде многострунного, гремящего фортепиано.

Вещал вам голос вечности, вещал с времени крещения, как и прочим Христианам, когда вы были еще неспособны внимать ему. Голос вечности! увы, — мало внимают тебе в шумной земной гостинице! То младенчество наше препятствует внимать тебе; то заботы, развлечения житейские препятствуют внимать тебе. А ты — не умолкаешь: говоришь, — говоришь, — и, наконец, чрез посланника своего — смерть — требуешь и внимательного и невнимательного слушателя к отчету в внимании святым сло­вам вечности, святым словам Бога.

Чтоб голос вечности имел для вас особенный отголосок, спо­собный пронзить ваше сердце, привлечь к словам спасения все внимание ваше, Бог причислил меня к говорящим из вечности. Мой голос слился с общим голосом небожителей; для прочих жителей земли я мертв, безгласен, как и другие мертвецы. Но для вас я жив, — и, мертвый, говорю слово спасения лучше, не­жели как сказал бы его, живя между вами и вместе с вами гоня­ясь за призраками благ, которыми тление обманывает и губит странников земных.

Бог — милостив бесконечно. Ах! если б было нужным и по­лезным — внезапно из-под тяжелого камня, из тьмы могильной отозвался бы я вам!...Но Небо признало частный голос из веч­ности излишним. И какой голос из вечности уже не лишний, когда Бог благоволил, чтоб не только Моисей и Пророки, но Сам единородный Сын Его возвестил земле волю Его, возвестил ей уставы святой, блаженной вечности? Имут Moucea u пророки: да послушают их, — ответ был Неба просившему голоса умер­ших для спасительной проповеди живущим на земле плотскою жизнию, гибнущим душевною, вечною смертию. Аще Моисеа и пророки не послушают, и аще кто от мертвых воскреснет, не имут веры (Лк. 16.29-31).

А ты, товарищ мой — мертвец, но еще с живым словом в ус­тах?... вот — отец мой, мать моя, супруга моя, родные мои... Не могу говорить с ними иначе, как общим словом вечности. В этом слове они слышат звук и моего голоса... да! они слышат его! Но нет у меня отдельного, частного слова... Товарищ мой! из общих наших сокровищ вечности скажи им за меня простое, необходимейшее для них слово: 4 Земная жизнь — мгновенное, обманчи­вое сновидение. Вечность неизбежна... Есть и бедственная веч­ность!... Стяжите вечность блаженную вниманием, послушани­ем всесвятым словам и заповеданиям всесвятого Бога... и прихо­дите ко мне на светлый вечный праздник, каждый в свое, самим и единым Богом непостижимо назначенное время»[27].

Архимандрит Игнатий. 30 марта 1848

№7

Милостивейший Государь! Феодор Петрович!

Имею честь представить Вашему Высокопревосходительству Святую Икону Казанской Божией Матери, которую, для дос­тавления оной Вам, прислал на имя мое Высокопреосвященней-ший Архиепископ Григорий[28], сохраняющий постоянно любовь и уважение к Вам и семейству Вашему.

Сердечно желал бы лично представить Вам сию Святую Ико­ну и вместе с тем принести усерднейшее поздравление с насту­пившим Праздником Рождества Христова и наступающим Но­вым Годом, но я простудился — и должен эти торжественные дни провести дома. В сих строках примите мое усерднейшее поздравление и желание всех благ Вам и Ее Высокопревосходи­тельству Дарий Михайловне со всем Вашим семейством.

Поручая себя Вашему милостивому расположению и призы­вая на Вас благословение Неба с чувством совершенного почте­ния и преданности имею честь быть

Вашего Высокопревосходительства

покорнейший слуга и Богомолец

Архимандрит Игнатий. 1849 года 24 декабря

Переписка святителя Игнатия

с графом Павлом Матвеевичем

Толстым-Голенищевым-Кутузовым

и письма к его матери и сестрам[29]

№1

Игнатию, архимандриту Сергиевской Пустыни

Почтеннейший Отец Архимандрит.

Благодарю Вас очень за дорогое письмо Ваше. Я всегда был уверен, что Вы не перемените Ваше хорошее расположение. При­выкнув видеть меня довольно часто, Вы видели мои чувства к Вам, кои беспредельны, и хотя я далеко теперь от Вас, но часто очень беседую с Вами в мыслях. Здоровье мое действительно поправилось, но не знаю, что Господь Бог даст вперед и скоро ли могу я воспользоваться милостию Царскою назначением меня ко двору, хотя и думаю быть у Вас в средине лета, но на короткое время, потому что жене моей необходимо еще провести зиму в южном климате. Она все плохо поправляется, к тому же на днях простудилась сильно, так что две недели пролежала в постели и теперь еще не выходит из комнаты, что меня очень огорчает, вид­но, Господу Богу угодно меня испытывать в терпении, и так хотя грустно, но покоряюсь Его Воле. Не оставьте нас в своих Мо­литвах. Младенец Павел растет и здоров, слава Богу.

Радуюсь очень, что трапеза Ваша в день праздника была осчаст­ливлена присутствием митрополита Киевского[30] и также Прокуро­ром Святейшего Синода[31], это доказательство мирных сношений. Но и паче приятно мне знать, что Государь Император обещал по­сетить пустынь. Дай Господи, чтобы все это Вас могло упрочить в хороших чувствах нашего Монарха к Вам. Поручение Ваше я до сих пор еще не мог исполнить, хотя с тех пор, как я здесь, не прохо­дило трех дней, чтоб я не повторял нескольким людям, коим я по­ручил отыскать мне книгу Жизнь святого угодника на Греческом или Латинском языке, но не могут до сих пор оную иметь, однако ж обещают, и потому я не лишился еще надежды привезти вам тако­вую. Благодарю Вас еще раз очень, Почтеннейший Отец Архиман­дрит, за любовь Вашу ко мне. Поверьте, что очень ценю оную и с сими чувствами остаюсь по гроб Ваш покорный слуга

_________________ Павел Толстой.

Время у нас даже на солнце жарко. Окошки открыты, и мин­дальные деревья в цвету.

Сего 19/7 февраля 1842 Рим

№2

Милостивейшая Государыня Параскева Михайловна!

...Жизнь наша вся в различных скорбях, как всё оканчивается смертию. Сколько спасительных уроков преподают нам эти скор­би: не дают привязываться к земле; возводят к небу; воспомина­ют нам Бога. А Вы, которым так известно учение Христово о терпении, которым пришлось столько потерпеть на самом деле, до конца сохраняйте терпение. Пишу Вам сие для того, чтоб до­ставить душе Вашей душеполезное утешение. Не пишу много, потому что надеюсь вскоре видеть Вас и потому что Вам самим очень известно Слово Божие. Господь, услаждающий скорби скорбящих, да усладит Вам болезнь Вашу и подкрепит Вас на дальнейшие подвиги. Мир Вам!

Ваш покорнейший слуга и богомолец

Архимандрит Игнатий. 24 сентября 1843 Сергиева пустынь

№3[32]

Милостивейшая Государыня Екатерина Матвеевна!

Я имею известие о кончине или, правильнее, о успении Ва­шей Благочестивой Родительницы и молюсь о ея упокоении с братнею обители моей в том самом храме, где Парасковья Ми­хайловна так часто приносила усердные молитвы свои Господу, откуда прошения ея восходили на небо и не возвращались тщими, но исполненными и удовлетворенными. Вы пришли Вашим письмом в мою комнату, где Вы нередко бывали с покойною Матушкою Вашею, в то время, когда в этой комнате собралось почти все семейство Ваше. Тут были и Павел Матвеевич и Иван Матвеевич, и Феофил и Григорий Матвеевичи, Анна Михайловна, Федор Петрович, Александра Федоровна, супруга Нико­лая Матвеевича, — тут было воспоминание о покойной, тут ли­лись слезы любви и эти слезы не были горьки: их услаждало не­постижимое чувство, чувство уверенности, что участь покойной есть участь блаженная и радостная. Но слезы лились как дань любви. Когда в первый раз я вышел с братиею на панихиду — это в Сергиевской церкви, мне представлялась стоящею с нами и молящаяся Парасковья Михайловна — так привыкли мы ви­деть ее в сем храме, в особенности при молитвословиях Страст­ной недели и первой недели Великого Поста.

Плачьте и не ропщите, плачьте и молитесь, плачьте и приго­товляйтесь к тому, чтоб блаженная Родительница Ваша с радостию вышла бы к Вам на встречу, когда душа Ваша оставит тело, привела бы Вас благополучно ко вратам неба, ввела в них, пред­ставила бы Вас Христу, представила бы ликам святых, говоря с радостию: Се аз и чадо мое, еже даде ми Бог не только для земли, но и для неба. Теперь занимает ее зрение новых предметов, те­перь привлекает ее к себе, объемлет всю любовь Божия, и если есть в ней земное желание, то оно состоит в том, чтоб дети ее, плоды болезней ея, наследовали бы небесное блаженство, пред которым всякое земное щастие есть прах и тлен. Знайте, что Па­расковья Михайловна уготовала себе обитель в Раю. Не только Вы должны быть спокойны относительно ее будущности, но Вы можете быть уверены, что ея молитвы о Вас сильны и действи­тельны пред престолом Божиим, что молитвы ея будут помо­гать Вам во всю жизнь Вашу, если только жизнь Ваша будет со­образна воле Божией, изображенной особенно в Евангелии. В этом будьте уверены! В доказательство истины слов моих, кото­рые произношу от удостоверения опытом, расскажу Вам следу­ющее обстоятельство. Когда Анна Матвеевна была больна вес­ною, очень больна, конечно, Вы это помните, то Парасковья Ми­хайловна, употребляя помощь врачей, наиболее прибегала к помощи молитвы. Анне Матвеевне сделалось получше, опас­ность совершенно миновалась, и Парасковья Михайловна от­правилась в любимые гости — в Сергиеву Пустыню. Тогда уже служили мы в соборе, она входит в храм, и какими словами встре­чает ее храм Божий? Словами Спасителя: «о жено! велия вера твоя буди тебе якоже хочеши и исцеле дщи ея от того часа». При этих окончательных словах Евангелия того дня, которое провоз­глашал Отец Марк, взошла Парасковья Михайловна после непрестанного и болезненного подвига в молитвах о выздоровле­нии Анны Матвеевны. Это меня чрезвычайно поразило. Взош­ло в меня невольное и неопровержимое удостоверение, что сии слова Евангелия относятся к вере и молитвам Парасковьи Ми­хайловны! Тогда сообщил я это одному Павлу Матвеевичу, взяв с него слово не говорить сего Парасковье Михайловне, чтоб не причинить ей какого-либо душевного вреда; потому что мы не можем переносить похвалы безвредно во время земного нашего странствия. Но теперь, когда она вне опасностей от нападения греха, с приятностию открываю Вам мою тайну, в утешение души Вашей. Если при жизни своей Парасковья Михайловна могла испросить у Господа для дщери своей избавления от недуга смер­тного, тем более по смерти, к которой приготовилась и предочистилась тяжкими страданиями, она будет молить за чад своих, Вам остается споспешествовать ее молитвам Вашими молитва­ми и благочестием; тогда познаете на опыте, сколько сильна мо­литва Праведного, споспешествуемая. Жизнь внимательная и Богобоязливая кажется страшной только для тех, которые ее не вкусили, но для вкусивших на весах сердца она перетягивает все временные удовольствия. Искренно желаю Вам последовать примеру Вашей блаженной родительницы. И пройдут дни за днями, и быстро пролетят годы своею чредою, и настанет для Вас минута, для всех человеков неминуемая, в которую душа Ваша должна оставить земной храм свой и вступить в вечность или блаженную или горестнейшую. Помните о сей минуте, и если Вы приготовитесь к ней как должно, то навсегда соединитесь с блаженною родительницею Вашею для радостей и утех беско­нечных, чего Вам от души желаю. Что говорю Вам, то говорю и Анне Матвеевне.

Скажу Вам несколько слов о себе. Когда был я в кругу всего семейства Вашего (это было вчера) и вместе с тем получил от Григория Матвеевича письмо Ваше, то я ощутил, что в сердце моем удвоилась любовь моя ко всем Вам — и это совершила по­койная Праведница. Окруженный сыновьями ея и прочими бли­жайшими родственниками, я говорил с ними почти одним мол­чанием. Когда они ушли, я зарыдал, зарыдал — и уже вечером мог принять несколько пищи, так различными чувствованиями была преисполнена душа моя. Изображение Усопшей весь день как будто ходило на воздухе пред очами моими, и вид ее и вчера и сегодня предо мною — радостный. И льются слезы радости и утешения. И слово искреннее невольно выливается из сердца и, изобразившись на бумаге, спешит перелиться в Вашу душу, чтоб пролить в нее утешение и веселие духовное. Мир Вам

Архимандрит Игнатий. Январь 1844 года

№4

Письмо ваше мне очень понравилось; действия ваши, внушен­ные любовию к ближнему, — очень понравились; совет ваш — очень понравился, который и исполняю, как вы видите по при­ложенному письму в Париж. Наконец — вы мне очень понрави­лись; в письме вашем вы так мирны, так спокойны. Не люблю я, чтоб странники земные были безумно веселы: это нейдет стран­никам, изгнанникам, которых ждет смерть, суд, двоякая вечность, блаженная или горестная. Люблю, чтоб они были спокойны: спо­койствие — признак, что странник с благословенною надеждою в сердце.

Я живу уединенно и лечусь; действие лекарства спасительно, но вместе сильно, отчего лежу по целым дням. Из моих окон прекрасный вид на Волгу, который я хвалю, но на который взгля­ну редко, редко, мимоходом. Как помню себя с детства — теле­сные чувства мои не были восприимчивы, слабо действовал на меня посредством их вещественный мир. Я был нелюбопытен, ко всему холоден. Но на человека никогда не мог смотреть рав­нодушно! Я сотворен, чтоб любить души человеческие, чтоб любоваться душами человеческими! За то и они предо мной — какими Ангелами! — предстают взорам сердца моего так плени­тельно, так утешительно! Вот зрелище, картина, на которую гля­жу, заглядываюсь, снова гляжу, не могу наглядеться. И странно! Лице, форму, черты — тотчас забываю, душу помню. Много душ, прекрасных душ, на моей картине, которую написала любовь, которую верная память хранит в целости, в живости колорита. Этот колорит от уединения делается еще яснее, еще ярче. На моей картине и вы с вашим братцем. Часто смотрю на вас! Душа моя наполнена благими желаниями для вас.

В пышном ли наряде, или в немудром платьишке — что до того? — Совершим наше земное странствование, неся светиль­ник веры правой, веры живой. Этот светильник введет нас в вечное Царство Божие, пред входом куда снимается одинаково и рубище и пышный наряд. И самый пышный наряд в сравнении с светлою одеждою духовною — не что иное, как презренное рубище.

В терпении вашем стяжите души ваши [33], сказано странникам земли, потому что путь наш узок и прискорбен, а мы слабы. Сила Божия в немощи совершается [34], опять утешительно наставляет нас Писание. Благодарю братца вашего за приписанные строки! Если б у моего письма были глаза, то я завешал бы им взглянуть на братца вашего пристально, продолжительно и так дружелюбно, чтоб этот беспрерывный страдалец невольно, приятно улыбнулся.

Христос с вами!

Архимандрит Игнатий. 17 августа 1847 г.

№5

Вы в Париже! Волны житейского моря разнесли нас в разные стороны. Я витаю на уединенном берегу Волги: вы брошены в Париж, столицу моды, столицу образованного мира и, можно ска­зать, в столицу тьмы и греха. В столице тьмы и греха охранитесь от помрачения, охранитесь от греха. Где больше опасности, там нужно больше осторожности. Если необходимые обстоятельства заставят быть в городах, где свирепствуют чума или другая зара­зительная болезнь, то надо стараться кончить там дела как можно скорее и уехать как можно скорее. Тем больше так должно посту­пать относительно города — столицы греха. Кто знает — не нане­сет ли всезлобный грех какой раны? Кто знает — какую он нане­сет рану? Он может нанести и смертельную рану, неисцельную?

Приезжайте скорее назад, окончив ваше дело. Здесь ждет вас важное дело. Вы обязаны внимательно заняться вашею душою. Не промотайте ее. А это можно сделать — и как многие делают! Вспомните, что и вам надо выйти дверью гроба из этой жизни, предстать на суд пред Господа, на суд, страшный и для святых Его, и для тех, которые провели всю жизнь в благоугождении Ему. Там будут судимы не только грехи, но и правды человеков; там многие правды их осудятся правдою Всесовершенною. Это засвидетельствовал Сам Спаситель. Аще правда ваша, сказал Он, не избудет паче правды книжник и фарисей, не внидете в Цар­ствие Небесное [35].

О! когда бы милосердый Господь даровал мне возрадоваться о спасении вашем и моем в этот и будущий век. Ныне день ваше­го Ангела: да соблюдет вас в совершенном благополучии Святый Ангел, хранитель ваш.

17 августа 1847 г.

№6

Благополучно ли вы совершаете ваше земное странствова­ние? Случается человеку во время этого странствования загля­деться на предметы, представляющиеся взорам. Ему кажется: ше­ствие его в вечности остановилось. Это обман очей души. Мы идем и идем, — не останавливаемся ни на минуту.

Страннику земному на трудном пути его, чтоб он не заблу­дился, воспевается духовная песнь. Содержание ее: «Воля Божия, святейшие заповеди и веления Божий». Пета бяху мне оп­равдания Твоя на месте пригиельствия моего [36], сказал вдохновен­ный Давид. Так в здешних краях, когда кто заблудится в лесу, — в соседних селах звонят в церковный колокол — и по звуку ко­локола заблудившийся выходит из темного леса.

А что? Обширный, многолюдный город имеет в некотором отношении сходство с обширным лесом: в нем, как и в лесу, мож­но заблудиться... Пусть будет голос мой из моего уединения по­добен благодетельному звону колокола церковного. Всегда он отдавался в душе нашей, всегда находил в ней приют. И ныне да услышит его душа ваша! Услышав, да исполнится истинного утешения! Думаю: человек не может ничем истинно утешиться, как только воспоминанием о Боге. Помянух Бога, говорит святый Давид, и возвеселихся [37].

Как верно то, что мы все должны умереть! что эта жизнь в сравнении с вечностию — ничего незначащее мгновение! Никто из человеков не остался бессмертным на земле. А между тем живем, как бы бессмертные; мысль о смерти и вечности усколь­зает от нас, делается нам совершенно чуждою. Это — ясное сви­детельство, что род человеческий находится в падении; души наши связаны каким-то мраком, какими-то нерешимыми узами самообольщения, которыми мир и время держат нас в плене и порабощении. Нужно усилие, постоянное усилие, борьба с со­бою, чтоб выплыть из ужасной темной пропасти; нужно терпение, чтоб великодушно перенести все невидимые душевные бури. Искушение в уме и сердце страшнее всех внешних искушений. Никто так не опасен для нас, как мы сами. Бдите и молитесь, сказал Господь, да не внидите в напасть. Бдеть над собою мож­но только при свете Нового Завета. Свет, при котором соверша­ется духовное бдение, изливают из себя н писания святых от­цов. Божественное Писание и отцы непрестанно напоминают нам Бога, Его благодеяния, наше назначение, будущность вечно блаженную и вечно несчастную, обличают коварство мира, его козни, показывают средства, как избежать этих козней и войти в пристанище спасения.

Пребудьте в служении Богу краткое время земной жизни — и наследуете вечность полную радостей и непрерывного наслаж­дения духовного. Надо же исследовать вечность!.. Не унывайте от преткновений, непогрешительность — несбыточная мечта!

Преткновения свойственны всем человекам, которым, по этой самой склонности к падениям, повелено: В терпении вашем стяжите души ваши. Претерпевши до конца, той спасется.

Благословение Божие да почиет над вами!

Архимандрит Игнатий. 1847 г., сентября 24 дня

Графы Толстые были в родстве с Опочиниными: Толстой Матвей Федорович был женат на Параскеве Михайловне Голенищевой-Кутузовой, дочери М. И. Кутузова и сестре Дарьи Михайловны Опочининой. Девичья фамилия Параскевы Михайловны была присоединена к фамилии ее мужа: Толстой-Голенищев-Кутузов.

Параскева Михайловна скончалась в январе 1844 г. В письме архи­мандрита Игнатия, написанном в связи с ее кончиной к ее дочери, Ека­терине Матвеевне, названы все осиротевшие члены их семьи. Сыновья: Павел, Иван, Феофил, Григорий, Николай Матвеевичи — все занимали высокие государственные должности. Из письма Павла Матвеевича от 19 февраля 1842 г. видно, что он получил назначение при дворе.

Ольга Шафранова

Письмо святителя Игнатия к П. П. Яковлеву[38]

Друг мой Павел Петрович!

Письмо к Параскеве Михайловне я уже послал к Павлу Мат­веевичу; в дополнение к нему присылаю просфору. В письме, поелнку я узнал вчера от Павла Матвеевича о опасном состоя­нии здоровья Параскевы Михайловны, писано все с осторожностию.

А в прошедшем письме, о котором она собственноручно отве­чала мне от 22 октября, я и сам подивился тому, что написалось. Видно, Богу так угодно. Дарье Михайловне мой усерднейший поклон, так как и всему их почтеннейшему семейству[39].

Ваш преданнейший

Архимандрит Игнатий. 3 ноября 1843 года

Письмо П. П. Яковлева к святителю Игнатию[40]

Павел Матвеевич потому не мог быть у нас во вторник, что с пятницы Святой Недели сделался болен; но теперь поправился и завтра предполагает быть у Вас.

Между тем дал мне 300 рублей серебром в число следующей за могилу суммы, каковую сумму при сем прилагаю, с покор­нейшею просьбою: нельзя ли сделать милость оставить Вам из числа сих денег рублей 100 или 150 ассигнациями для Архитек­тора за рисунки и смету с пояснительною запискою наших часо­вен, а также и за рисунок потира.

Для нищей братии по случаю Праздника тоже необходимо рублей 75 или 100 ассигнациями.

В. Н. чрезвычайно благодарит Вас за Артос; они оба в чрезвы­чайном горе, потому что лишились старшей 5-летней дочери, которая скончалась в Среду на Святой неделе. В. Н. очень Вас просит пожаловать к ним для утешения, если будете в Петер­бурге до 25-го Майя. Мишенька весьма доволен яичком, но го­рюет о потере Сестрицы.

Письмо святителя Игнатия к Алексею Александровичу Волоцкому[41]

20 марта был прочитан в Кафедральном соборе города Ставро­поля Высочайший Манифест, возвестивший государству вели­кий подвиг и великое дело, совершенное Государем Императо­ром, — переход крепостных людей к состоянию сельских обыва­телей свободных. Пишу к Вам под свежим влиянием Манифеста; мое письмо, вероятно, будет иметь интерес для Вас, так как дело началось во время управления Вами губерниею.

Манифест великолепен! Выслушан был с величайшим вни­манием и благоговением, произвел на все сословия самое благо­приятное, спасительное впечатление. Общественное мнение о деле было искажено проникнувшим во все слои общества жур­налом «Колокол» и различными печатными статьями в направ­лении «Колокола». На этом основании многие ожидали Мани­феста если не вполне в том же направлении, то, по крайней мере, в подобном или сколько-нибудь близком. Является Манифест! Высокое направление его, величие и правильность мыслей, ве­личие тона, необыкновенная ясность взгляда на дело, прямота и благородство выражения, точное изображение несовместимос­ти и несвоевременности устаревшей формы крепостного права и вместе публичное оправдание дворянства (которое подлые завистники его старались унизить, оклеветать, попрать и даже уничтожить при помощи софизмов по поводу крестьянского вопроса), проповедь Манифеста об истинной свободе с устране­нием своеволия и буйства, которые невежеством и злонамерен­ностью смешиваются с идеею о свободе, — все это доставило Манифесту необыкновенную нравственную силу. Понятия лож­ные, явившиеся и расплодившиеся по причине глупых и злых разглашений, рассеялись и ниспали. Состояние недоумения, обымавшее умы, заменилось состоянием ясного разумения, спо­койствия, доверенности и глубокого уважения к действиям Пра­вительства. Манифест решительно отделился характером сво­им от всех мелких писаний по крестьянскому вопросу и затмил их светом своим: так при появлении солнца скрываются звезды.

Они не уничтожаются, продолжают существовать и присутство­вать на небе, но их уже не видно. Манифест, служа разумным изображением нашего Правительства, не может не изливать ис­тинного утешения в сердца всех благомыслящих и благонаме­ренных, фактически доказывая, что Правительство Русское ше­ствует по пути самому правильному, самому благонадежному.

Мне было очень приятно увидеть, что два предложения мои, данные Кавказской Консистории, еще в бытность Вашу в Став­рополе, для преподания духовенству Кавказской епархии дол­жного направления в крестьянском вопросе, решительно сход­ствуют и по духу своему и по мыслям с Манифестом, предупре­див его двумя годами.

Против предложений были здесь разные толки, особливо пос­ле появления ругательной статьи против меня в «Колоколе». Эти противные толки, в которых главную роль играла бессовестней­шая клевета, поневоле заставили духовенство обратить особен­ное внимание на предложения, как получившие особый интерес по возбудившейся вследствие них полемике. Предложения были подробно рассмотрены, а потому изучены, и Манифест, явив­шись, нашел уже духовенство к себе подготовленным. В то вре­мя как весь народ благословляет Государя Императора за глубо­ко разумный Манифест, надо полагать, что издатель «Колоко­ла», с небольшим числом единомысленной братии своей, придет в бешенство и ударит в свой опошлившийся набат. В Манифес­те, именно, упомянуты те слова св. Апостола Павла к Римлянам, по поводу которых исступленный Искандер сказал, что Апос­тол Павел, произнесши их, сделал больше зла, чем Иуда Искариотский, предавши Христа. У Вас есть копия с моих предложе­ний. Во втором из них, от 7 мая 1859 года, Вы увидите развитие понятий о Вопросе, точь-в-точь тех же, какие развиты в Мани­фесте (стр. 4,5,13,20). В Манифесте с первого слова до после­днего выражен принцип Монархический — залог общественно­го порядка и благоденствия России.

Дата добавления: 2015-06-04