Том VIII 3 страница

Новое внимание к этим трудам со стороны Августейшего мо­его благодетеля тем более было для меня приятно, что избран­ный для награждения моего орден посвящен памяти великого равноапостольного Мужа, который принес отечеству нашему пользу неописанную, и посвящен Царицею, которой сердце пре­исполнено было любовью к человечеству. Самые цвета его лен­ты очень знаменательны. Это цвета крови и смерти. Не значит ли такое украшение, что для ближнего не надо щадить первой и не устрашаться последней?

Как мне будет жаль, если вы соберетесь сюда в конце лета По домашним делам моим я должен отъехать в Рязанскую деревню[10] в половине июля и не могу возвратиться ранее 29 сентября. Впро­чем, здесь и там, врозь или вместе, я всегда с одинаковой привя­занностью и уважением пребуду преданным вам Нечаевым.

11 июня 1841 года Москва

№27

Ваше Превосходительство, Милостивейший Государь!

Почтеннейшее письмо Ваше от 11-го июня получил я к осо­бенному моему удовольствию, которое так мне обычно при полу­чении Ваших писем. Отчет Комитета за 1840 год показывает чрез­вычайный успех сего благодетельного учреждения, управляемо­го мудрой Вашей распорядительности. В конце мая месяца скончалась в Петербурге благодетельная особа, княгиня Татиана Васильевна Юсупова, которая делала много пособий, часто боль­шими очень суммами; за несколько времени до кончины своей она познакомилась со мною коротко, усилила благотворитель­ность свою и намеревалась решительно оной предаться, как по неисповедимым судьбам Божиим внезапно потребована в веч­ность. В числе неисполнившихся ея намерений находится и изда­ние книги святого Исайи Отшельника, которую она хотела напе­чатать на свое иждивение, и напечатанные экземпляры, за исклю­чением небольшого количества, нужного для раздачи безденежной почитаемым и благочестивым людям, предоставить в ваше рас­поряжение. По разрушении сего плана смертию кн. Юсуповой может ли труд мой быть полезным для братии, нуждающихся в хлебе вещественном? Я сам не имею на что напечатать с един­ственною целию пожертвования; равно не имею в виду лица, ко­торое бы издержки напечатания взяло на себя. Но если Вы, по­чтеннейший Стефан Дмитриевич, найдете выгодным напечатать на иждивение Комитета, то с любовию жертвую трудом моим. Книга, кроме предисловия, оглавления и прочего, сама по себе имеет 332 страницы, кои, сравнив с страницами вашего отчета, нахожу соотношение между ими, как четыре к трем, то есть книга Исайи может иметь таковых печатных страниц 250. Для обращи-ка книги, которая прямо монашеская, но и для всякого внима­тельного христианина крайне полезна, прилагаю при сем некоторые отрывки. Прошу известить меня о Вашем распоряжении, по коему могу выслать к Вам рукопись, которую остается доправить и дополнить алфавитом. Вся моя корысть вещественная будет ограничиваться покорнейшею просьбою о доставке мне ста эк­земпляров для безденежной раздачи за цену, чего будет стоить Комитету; вторая же просьба — чтоб имя мое нигде не было обна­ружено. Мой казначей отправился в Киев, он часто видал Вас, и я ему поручил быть у Вас и доставить мне подробное сведение о Вас. Как Вас домашние обстоятельства требуют в Рязань, так меня, наоборот, сергиевские обстоятельства не пустят в Москву. Столь шумного лета у нас не бывало. Петергофская дорога усеяна эки­пажами. — Будьте здоровы! Навсегда Ваш

Архимандрит Игнатий. 24-го июня 1841 года

Святой Исайя из Слова VIII. — Если ты дал что взаймы ближ­нему и оного не просишь обратно, то подражаешь свойству Иису­са; если же просишь, то подражаешь свойству Адама; если тре­буешь лихвы, то это ниже и Адамова свойства. Если кто укорит тебя за что, тобою сделанное или не сделанное, а ты промолчишь, то уподобляешься Иисусу, если будешь отвечать, возражая: что я сделал? — то ты уже не подобен Ему; если же воздашь равным за равное — то совершенно не подобен. Если приносишь жертву твою со смирением, как недостойный, то оная будет благопри­ятна Богу. Если же вознесешься сердцем твоим и вспомнишь о других спящих или нерадящих, то суетен труд твой. Смирение не имеет даже языка сказать о ком, что он нерадив или презорлив; — не имеет глаз для зрения чужих погрешностей; — не име­ет ушей для слышания того, что не может принести пользы душе; наконец, оно не имеет никаких забот, кроме забот о грехах сво­их. Оному свойственно со всеми сохранять мир, не по причине дружбы, но ради заповеди Божией.

Слово XVII. — Попирающий совесть, изгоняет добродетели из сердца своего. Боящийся Бога прилежен, не боящийся Его предается нерадивости. Хранящий уста свои и молчащий благо­разумно возвышает помышления к Богу. От многословия про­исходит леность и ярость. Подчиняющий ближнему волю свою обнаруживает тщаливость души к снисканию добродетелей; на­против, пристрастный к воле своей обнаруживает свое невеже­ство. Страх Божий и тайное поучение хранят душу от страстей. Мирские разговоры повергают сердце в мрак и отвращают оное от добродетелей. — Возмущается ум и сердце любовию к земным вещам, презрением оных приносится безмолвие и спокойствие... Ржа снедает железо; подобным образом честолюбием точится сер­дце человеческое. Плющ, обвившись около виноградной лозы, портит плод ея; подобным образом тщеславие ниспровергает тру­ды человека. Смирение предводительствует добродетелями, а чревообъядение страстями. Конец добродетелей — любовь, а страс­тей — почитание себя самого праведным.

Заключение XVII Слова. — Братия! Будем стараться, доколе находимся в теле, наполнить сосуды наши елеем, по причине коего светильник бы наш засиял, когда будем входить в царствие. Свет­лый и блистающий светильник есть душа святая. Ибо душа, блис­тающая добрыми делами, войдет в царствие, душа же, осквернен­ная злобою, низойдет во тму. Итак бодрствуйте, братия, и приле­жите добрым делам: ибо время приближается. Блажен ведущий себя строго. Уже колосья поспели и настает жатва. Блажен сохранив­ший плод свой, — приидут ангелы и вложат оный в житницу веч­ную. Горе унывающим, ибо огнь их пребывает. Наследия мира сего суть злато и сребро, и домы, и одежды: все они подают причину ко греху, и при всем том, отходя туда, мы должны их оставить. Насле­дие же Божие безмерно, оного око не виде, ухо не слыша, оное на сердце человеческое не взыде (1 Кор. 2.9). Оно даруется тем, кои в краткое сие время повинуются заповедям Господа. Оно даруется за хлеб, за воду, за одежды, кои подадим нищим, за человеколюбие; за чистоту тела, за непорочность сердца и за прочие добродетели...[11]

№28

Высокопреподобный Отец Архимандрит,

Милостивый Государь!

Долго поджидал я Вашего казначея, чтоб отвечать на дружес­кое писание Ваше от 24 июня. Но, видно, он приехал в то время, когда я находился в деревне. Не надеюсь более его видеть и не могу далее отказывать себе в удовольствии с вами побеседовать.

Отрывки, сообщенные мне из перевода вашего, пришлись мне по душе. Я желал бы видеть все сочинение в печати. Если бога­тые наследники К. Юсуповой не согласятся исполнить благоче­стивого ее намерения, я найду, может быть, способ напечатать его здесь на счет таких же благотворительных людей. Поклонюсь какому-нибудь бумажному фабриканту, съезжу с просительным визитом к кому-нибудь из содержателей Типографий — с помо­щью Божиею книга может выйти в свет без расходов со стороны небогатого моего комитета. Условие почтенного Переводчика свя­то будет исполнено. Пусть он потрудится только провести труд свой чрез мытарства цензурные и с необходимым одобрением до­ставить ко мне эту рукопись.

Согласен с Вами, почтеннейший Отец, что сына моего стар­шего, которому минуло 12 лет, пора бы пристроить в какое-ни­будь Петербургское учреждение. Но я все не решаюсь отделить его от родительского лона, страшась и за некрепкое его здоро­вье, и за чистоту нравственности.

Боюсь вашего климата и за всю семью. У меня самого хромая нога просится совсем в отставку. Нужнее становится благора­створение воздуха и спокойствие уединенной жизни. — Что ка­сается до солитера, который беспокоил меня на берегах Финс­кого залива, то, кажется, он там и остался после моей последней лихорадки. Вот уже седьмой год, как он не показывается и даже не подает признаков своего существования.

Как я рад, что Вы избавились от такого же внутреннего врага, и желал бы на всякий случай — иметь рецепт лекарства, которого он не вынес. До сих пор медицина не знает верного средства про­тив этой беды, впрочем, что она верно и знает-то? Врачует Один и одним: буди Он благословен в целениях и страданиях наших!

Между тем разлука наша шестой год уже продолжается. Хоть бы на бумаге увидел любезные для меня черты лица вашего! — Из детства любил я монашество. Многие из монашествующих удостоивали меня своею дружбою; а не с одним не гармониро­вал я так, как с Отцом Сергиевским Настоятелем в правилах и чувствах. Господь да утвердит навсегда эти сношения духа, во имя Его начатые и продолжавшиеся.

По взаимности расположения вы полюбили действия моего Московского Комитета. Следовательно, не без удовольствия уви­дите одно довольно основательное суждение об нем замечатель­ного Писателя. Посылаю к Вам его собственно ради первой стра­ницы. Прочее вам уже известно, влагаю еще простой Московский гостинец. Простите, что на сей раз лучшего ничего представить не имею.

Преданнейший слуга

С. Нечаев.

19 октября 1841 года

Москва

№29

Ваше Превосходительство, Милостивейший Государь

Стефан Дмитриевич!

Долго не отвечал я на почтеннейшее, дружеское письмо Ваше. Так прихворнул в это время, что опасались воспаления в груди. Произведено кровопускание, приставлены пиявки, и приговари­вают к повторению кровопускания. Сохраняю большую диету от письма и пишу только в крайних случаях: этому причиною боль­шая слабость в груди с болью и потерею голоса. Так переплавля­емся мы в здешней жизни, и, дай Боже, чтоб не бесполезно!

Служение Ваше по духовному ведомству дало Вам возмож­ность употребить слово мытарство для названия тех рассматри­ваний продолжительных и многообразных, коим подвергаются у нас книги существенно полезные, и от коих так свободны кни­ги умеренной пользы, в особенности же пустые и даже вредные. Я улыбнулся при прочтении этого слова и теперь часто улыба­юсь, видя оживотворение его делом. Книга святого Исайи была у Преосвященного Киевского[12] в продолжение трех месяцев; он прочитал ее и одобрил к напечатанию, ублажив духоносного писателя величайшими и должными похвалами. Теперь, конеч­но, пойдет на рассмотрение к Московскому[13]. Наследники Юсу­повой не наследовали ее щедрости или, может быть, и наследо­вали, но без того расположения ко мне, которое имела покой­ная. Здесь подобный пожертвователь не легко открывается: большая часть пожертвований ищут публикаций в газетах и бла­говолений, а не тайной сердечной награды. Если труд мой мо­жет послужить с какой-нибудь пользою для нуждающихся бра­тии, то, по совершенном одобрении рукописи к напечатанию, не премину представить оную Вам. Будьте раздаятелем хлеба и ве­щественного, и духовного! Тех и других нищих много.

Опасения Ваши по отношению к климату и нравственности очень справедливы: никакой глаз не может заменить родительс­кого, не говоря уже о сердце. Да и из учебных заведений, в насто­ящее время, едва ли не первое место должны занимать учрежде­ния, приготовляющие к статской службе, а из них вообще уни­верситеты. Мы ветрены: количество знаний, которое возрастает с возрастом мира, мы имеем большее, нежели наши предки; это самое многознание делает нас поверхностными, и мы уступаем предкам в качестве знаний, в сущности знания. А ветреность — от стремления к пустым веселостям.

Вы промолвились о уединении? Когда эта мысль приходит, надо ее спрашивать: не рано ли? Хотя и опаздывать не должно. Точно: мир не веселит людей размышляющих, но он, питая нас горестями, отталкивает нашу любовь к нему и направляет ее к Богу, мир ранит наше сердце и тем исцеляет болезни — земные пристрастия. Безвременное уединение уничтожает сию работу сердца, которое, нашедши покой, часто снова примиряется с ми­ром и делается холоднее к Богу. Это не мои мысли, но я заимство­вал их из аскетических отцов Церкви, и когда приходится видеть опыты, то они постоянно утверждают меня в сем образе мыслей.

С большим бы удовольствием прислал Вам рецепт того ле­карства, коим я избавился от солитера, но тот приезжий доктор, который пользует от сей болезни, предлагает нашему правитель­ству купить рецепт его за 5000 рублей ежегодной пожизненной пенсии, а до тех пор не открывает своего способа, в который вхо­дят одни растительные вещества. Кого он здесь ни пользовал, всех удачно.

Наконец я склоняюсь на портрет с грешного лица моего и почитаю обязанностию своею прислать к Вам экземпляр, дабы Вы видели и образ того, кому Вы делали много добра. Мои мыс­ли и чувствования, которые не прямо мои, но заимствованы от истинного духа Христовой Церкви, всегда находили приют в Вашем сердце. От этого взаимная любовь! Любовь — тот покой, тот дом, в который Бог вселяет единомысленных о Христе, как воспевает псалмопевец.

Благодарю Вас за присланные брошюры[14]. Очень приятно ви­деть, что есть люди, рассуждающие основательно. Между про­чим, присматриваюсь и к печати, какая бы поприличнее была к книге пр. Исайи; кажется, покрупнее лучше; а то для старых и слабых глаз модная мелочь чрезвычайно затруднительна. Мне понравилась печать: Нищие в Москве, по четкости.

Будьте здоровы! Поздравляю Вас с Новым Годом, призываю на Вас и на все почтеннейшее семейство Ваше благословение Божие и молитвы преподобного Сергия. И с чувством сердечной преданности имею честь быть навсегда Вашего Превосхо­дительства покорнейшим слугою и богомольцем

Архимандрит Игнатий. 1842-го года, января 17 дня

Казначей мой, быв в Москве, справлялся о Вас, но ему сказа­ли, как это и в самом деле было, что Вы находитесь в отсутствии.

Самому мне хочется дохнуть благорастворенным воздухом внут­ренней России, но до сих пор обстоятельства не подают руки.

№30

Еще новое доказательство, почтеннейший Отец Архиманд­рит, что, видно, есть между нами какой-то невидимый посред­ник, для которого время и расстояние как бы не существует. Только что хотел я писать к вам о том, что не может ли счастли­вый ваш врач побывать у нас, как получаю от дружеской забот­ливости вашей обстоятельное извещение об этой возможности... Но не просто изумлен я был таким обязательным предварени­ем, а вместе и утешен, и исполнен искреннейшей благодарности за труд, так охотно на себя принятый. Теперь уже минуя медли­тельную Стрелинскую корреспонденцию, я обращусь с дальней­шими сведениями о чревной своей немощи и прочих обстоятель­ствах к доброму нашему старцу, витающему поближе к Петер­бургскому Почтамту на Моховой.

При прежних королях французских явился при дворе один швейцарец с секретом — изгонять солитера. Секрет этот куплен был правительством — помнится — за 40 тысяч франков и опуб­ликован. Средство его состояло в корне папоротника. Я упот­реблял его прежде раза два — безуспешно. На днях повторил тот же опыт — и также без желаемого последствия. Принимаю те­перь морковный сок. Голова стала посвежее, нет позыва частого на еду, и тошнота не беспокоит. Может быть, эти лекарства ос­лабили кишечного змея. Может быть, его и совсем во мне нет. Более шести лет он не показывался отрывками разной величи­ны, как бывало это в 1834 и 1835 годах.

Господь ведает, когда и как загадка эта разрешится. Мое дело — смиренно предоставлять благопромыслительной Его воле стра­дания мои и облегчение; мой долг — сердечную питать призна­тельность к людям, которые, несмотря на бесчисленные, язвитель­ные и отвратительные мои недостатки, принимают во мне учас­тие, прикрывая все христианскою любовью. Обыкновенный человек любит грех, а ненавидит грешника. Кто же ищет путей возрождения, тот, подражая Богу, начинает ненавидеть грех, а возлюбляет грешника.

Как Вы обрадовали меня известием, что я наконец буду иметь любезные черты Ваши. Не откладывайте, пожалуйста, исполне­ния доброго Вашего намерения. Я боюсь, что опять другие раз­мышления, внушаемые излишнею, может быть, скромностию, поколеблят вашу решимость. Ожидаю и рукописи Вашей, не по­нимая, как могут писания такого мужа, какого Вы избрали, нуж­даться в особенных и продолжительных рассматриваниях. Про­стая тайна, открываемая младенцам, способнее была бы для оцен­ки подобных сочинений, чем утонченная всемирная ученость.

Вашего Высокопреподобия преданнейший слуга

Н<ечаев>.

7 февраля 1842 года

Москва

№31

Милостивейший Государь Стефан Дмитриевич!

Аз, говорит Господь в Откровении Иоанна Богослова, их же люблю, наказу ю. Эти слова совершаются над Вами. И Ваше сер­дце давно приготовлялось непостижимым, таинственным ощу­щением к ношению креста! И Вы давно приучаетесь на самом деле к ношению креста! Ваша счастливая жизнь, в которой я Вас застал, была подобна благотворному лету, доставляющему ни­вам обильное плодородие: в нем дни ясные сменялись днями пасмурными. Прочитав письмо Ваше, которого каждое слово отзывалось в моем сердце, я перенесся воспоминанием к тому опыту стихов ваших, который Вы, когда-то, во время одной из приятнейших наших бесед, мне читали. Предметом Ваших вос­торгов была Голгофа, крест, терновый венец, гвозди. И точно! С того времени как Богочеловек подчинил Себя страданиям и ими исцелил наши страдания, подножие Голгофы сделалось для уче­ника Иисусова местом дум плачевных и вместе утешительных, сладостных. Сидящий у сего подножия смотрит с равнодушным и спокойным любомудрием на непостоянных счастливцев сего непостоянного мира. Он им не завидует, он предпочитает по­знание креста Христова, отверзающего врата в блаженную веч­ность, тому кратковременному упоению, в котором держит зем­ное счастие свою жертву, чтоб предать оную вечному бедствию. Горе вам, насыщеннии ныне, горе вам, смеющимся ныне! — Это неложные слова Сына Божия. В то время, как я имел возмож­ность часто наслаждаться лицезрением Вашим, взоры мои отыскали особенную черту в Вашем характере: она ярко выказыва­лась для меня при всей светлости Вашего ума: это простота сер­дца, выражающаяся в доверенности к людям, к доброте их сер­дец, к прямоте совести и правил. Таковая простота есть один из признаков любви. Любы не мыслит зла, а потому всему веру емлет [15]. Любовь есть печать души, способной для неба. Итак, в Ва­шей душе та причина, по которой человек бывает крестоносцем; Отец Небесный всякую лозу, творящую плод, отребляет ю, да множайший плод принесет [16]. Вот и глаза Ваши ослабели. Пони­маю, как отяготительна болезнь сия для человека, которого глав­нейшим занятием суть чтение и письмо. И почерк Ваш сказыва­ет, что глаза Ваши не прежние. Я страдаю глазною болезнью уже семь лет, и длинные зимние вечера провожу в своей комнате без свечек; пишу и читаю только при свете дневном; впрочем, и сие без боли глаз только с нынешней зимы, после того, как я стал привязывать к глазам на ночь рубленную или лучше мелко кро­шенную свеклу в платке батистовом, на полчаса или час, пред­варительно намочив голову ромом, предпочтительно белым, и обтерши им лице. Все прежние лекарства, все знаменитые кап­ли, и чужестранные и здешние, не принесли мне никакой пользы; напротив, еще более ослабили, притупили зрение. Последнее средство, будучи вполне не опасно, очень мне помогает; должно наблюдать, чтоб как свекольный сок, так и ром не попадали в глаза. Для Вас, на котором лежит столько должностей обществен­ных, при исполнении которых Вы не любите не смотреть при­стально, ослабление зрения есть большая потеря, большое ли­шение. Инок должен меньше чувствовать тягость сего лишения, потому что он может, сидя в своей келлии, чуждый всякой на­ружной деятельности, разгибать книгу души своей и читать в сей книге назидательнейшие истины.

Милые Ваши дети, прекрасные Ваши дети, которые так уте­шительно лепетали молитву и славословие Спасителю мира, совершающего хвалу Свою из уст младенцев и сущих! Они дос­тигли юношеского возраста; они ощущают, несут ярем креста! Господь да укрепит их, да помилует их! Да дарует их родителю терпение, подобное терпению Иова, посылая искушения, подоб­ные искушениям сего праведного мужа. Вы уязвлены и в име­ние Ваше, и в семейство ваше, и в тело Ваше. Души его не кос­нись, заповедует Господь диаволу, передавая на испытание внеш­него человека. Не касается диавол души страждущего человека, когда человек пребывает в самоукорении и в благодарении, когда множеством славы стирает супостата. Достойная по делом наю восприемлем — вот слова, приличествующие распятым одесную Господа. Таковые будут помянуты в Царствии Его.

Благодарю Вас за присланные книжки. Обе так просты и ясны, что в них с приятностию усматривается желание угодить не толь­ко земле, но и небу. Слово отца Сергия очень мило: в нем соеди­няются прекрасные чувствования с непринужденным, приятным слогом. И слово его не возвратилось к нему бесплодным, посея­лось в сердцах слушателей и принесло плод приятный Богу, — сострадание к нищим, тотчас выразившееся в делах!

Будучи Вам должен невыплатимым долгом, долгом любви, я состою у Вас в особенном долгу! А причиною тому — мои глаза. Книга Исайи ждет окончательной переправки, которую никак не могу предпринять раньше весенних, ясных дней. По тому, как ныне публика принимает подобные книги, я полагаю, что эк­земпляры Исайи не залежатся, особливо, когда они будут в дея­тельном распоряжении Председателя Комитета нищих. Ныне выходят вновь письма Задонского затворника уже в трех томах: эта книжка многим чрезвычайно понравилась.

Что сказать Вам о себе? Единообразно текут дни мои среди немощей душевных и телесных. Сергиева пустынь расцветает год от году более, а я год от году хилею, слабею и по зимам почти не выхожу из своих комнат. Иногда мелькает мысль о путеше­ствии в Воронеж или Киев, о путешествии столь нужном для моего здоровья, и опять подавляется бесчисленными препятстви­ями, не позволяющими оставить монастырь на продолжитель­ное время, особливо летом. Но в то время, когда занимает меня мысль сия, бываю в Москве, вхожу в дом, стоящий близ Девичь­его поля, вижу хозяина, с тою же улыбкою любви на устах, с каковою всегда видел его в Петербурге, и приветливо смеются мне его голубые глаза, все лицо его живописуется в моем вооб­ражении со сходством точно идеальным. Сердце гармонирует фантазии нежным восторгом и трепетанием.

Простите, простите! Соединенный со мною узами искренней дружбы и удаленный протяжением земного расстояния, Стефан Дмитриевич! Когда-то судьбы приведут Вас увидеть, и какую увижу в Вас перемену, напечатленную восемью нерадостными годами. На мне Вы увидели бы седины и седины!

Призываю на Вас благословение Божие и молитвы преподоб­ного Сергия, поручаю себя Вашей христианской любви и с чув­ством сердечной преданности и почтения имею честь быть навсегда Вашего Превосходительства покорнейшим слугою и бого­мольцем

Архимандрит Игнатий.

Сергиева пустынь

Декабря 13 -го дня 1843 года.

№32

Долго странствовало письмо Ваше, Почтеннейший и Добрей­ший Стефан Дмитриевич, доколе не пришло ко мне. Оно пусти­лось в путь 20 августа из Сторожева (конечно, это имя Вашего поместья), а прибыло в Сергиеву пустынь 25 сентября. Из штем­пеля петербургского почтамта видно, что оно получено в нем 21 сентября. А надпись на нем: по ненахождению препровождается, несмотря на то, что адрес Ваш выполнен со всею точностию и правильностью, показывает, что встретились какие-либо недоразумения, и письмо путешествовало куда-либо в другое ме­сто, прежде путешествия своего в Стрельну.

В ответ на первую страницу Вашу скажу: соответственно Ва­шим добрым чувствам ко мне, и скудное мое слово к Вам кажется Вам благим и носящим помазание. Но каково бы оно ни было — оно есть слово сердца. Признаюсь, — бывали в жизни моей мину­ты, или во время тяжких скорбей, или после продолжительного безмолвия, минуты, в которые появлялось в сердце моем слово. Это слово было не мое. Оно утешало меня, наставляло, исполня­ло нетленной жизни и радости — потом отходило. Искал я его в себе, старался, чтоб этот голос мира и покоя во мне раздался, — тщетно! Случалось записывать мысли, которые так ярко светили в сии блаженные минуты. — Читаю после, — читаю не свое, читаю слова, из какой-то высшей сферы нисходившие и остающиеся наставлением. Обыкновенная жизнь, и монастырская, сопряжен­ная со многим развлечением, не может удерживать всегда при себе сих горних посетителей. Открывая так себя пред Вами, почтен­нейший и дражайший Стефан Дмитриевич, я самым делом дока­зываю Вам, что недостойная душа моя, по благости Божией, ощу­щает сближение с душою Вашею, несмотря на материальное про­странство и на продолжительное время, нас разлучающих: потому что это сближение совершается о Господе и ради Господа.

Вашего финляндца[17] присылайте сюда. Несмотря на то, что наш монастырь битком набит, надеюсь найти и для него уголок. Мо­жет быть, знание сельского хозяйства доставит ему приятное и знакомое для него, а для монастыря полезное занятие. Если же сверх моего чаяния, по какой-либо причине, он не будет соответ­ствовать здешнему месту или оно ему, то надеюсь поместить его в один из подведомственных мне монастырей. Но желаю, чтоб сие второе предположение оказалось вполне ненужным.

Посетила меня, недели с две или три тому назад, послушница Бородинского монастыря[18], жившая некогда у Елизаветы Михай­ловны Кологривовой: она довольно подробно сказывала мне о Вас, о Ваших милых детях, что и их посещает перст Божий. Ми­лые дети! Бог, рано посылая вам воздыхания, приготовляет вас в храмы Себе. Не завидуйте тем, которые пользуются полным здоровьем, которым мир улыбается и которых он приглашает в свой омут. Уста распявшегося за нас Господа возвестили горе смеющимся ныне, а блаженство плачущим и воздыхающим.

Участвующий в Вас сердцем, Ваш преданнейший

Архимандрит Игнатий. 27 сентября 1845 года

№33

Получил два письма Ваши почти в один день, Дражайший и Бесценный сердцу моему Стефан Дмитриевич: одно с отчетом печатным, другое с отчетом живым — Валленштремом. Вы мень­ше сказываете в Вашем печатном отчете, нежели сколько гово­рит живой: в первом виден Ваш ум, Ваша распорядительность; второй беседует больше, почти единственно, о Вашем сердце... Валленштрем мне понравился, понравился и братии; сколько видно и как он говорит — понравился и ему монастырь наш. По его хозяйственным сведениям он может быть полезным обите­ли: следовательно, Вы сделали нам значительный подарок. В нравственном отношении мы не будем его отягощать излишни­ми, утонченными требованиями, зная, что старое строение от значительной переломки может только разрушиться.

Благодарю Вас за участие в постигшей меня скорби. Но это — путь мой: одна скорбь передает меня другой, и когда несколько продлится спокойствие, то я чувствую сиротство. Увидев безды­ханное тело, я зарыдал над ним без всякой мысли, по одному лишь горькому чувству сердца. Какая мысль, какое размышление мо­жет быть тогда, когда действует судьба, превысшая мысли? Буди воля Божия, буди воля Божия! В сих словах я находил разреше­ние сего случая; сии слова внесли в душу мою спокойствие — не­пременное следствие преданности воле Божией. Часто стоя пред вратами вечности, частым ощущением ее и размышлением о ней, не принужденными и не искусственными, но являющимися и дей­ствующими в душе как бы самостоятельно и естественно, — я ста­новлюсь более и более холодным к случающемуся со мною при­ятному и неприятному, предавая все временное воле Божией и прося у Бога единственно благополучной вечности.

Приближаются великие праздники Христовой Церкви и Но­вый год. Поздравляю Вас и милых детей Ваших; желаю Вам и им всех истинных благ на земле и на небе. Во время пребывания Вашего в Петербурге, когда я принят был под благословенный кров Ваш, дети Ваши были так малы, что, конечно, или совсем меня не помнят, или помнят очень мало; но я живо сохраняю их в памяти; в ней нарисовались их милые образы чертами, кото­рых время не могло изгладить. Чувство любви к их родителю естественно объемлет и чад его.

Будьте здоровы, дражайший Стефан Дмитриевич! Мир Бо­жий, превысший разумения человеческого, поглощающий в себя всякое разумение, даруемый Евангелием, даруемый Христом, изливающийся обильно из язв Его в сердца верующих и терпя­щих здесь, на земле, скорби, да водворяется в вас богатно и да исполняет Вас сладостным, благодатным утешением, — весели­ем небожителей!

От души и сердца Вам преданнейший

Архимандрит Игнатий.

Сергиева пустынь

11-го декабря 1845 года

№34

Какой сладостный, духовный, высокий плод пожинают по­гружающиеся умом и сердцем в Слово Божие, поверяющие по глаголам сей Небесной премудрости опыты своего земного странствования! Таковые достигают того, чего желал от верую­щих во Христа Христов апостол, когда он писал им: Молю вы,братие, да будете утверждении в том же разумении и в той же мысли. Событие сих слов я ощущал в себе, Почтеннейший и Дра­жайший Стефан Дмитриевич, читая Ваши строки, которые из­ливало сердце, пронзенное многими язвами и нашедшее отраду в язвах Иисуса, прозревшее яснее на будущность, видящее яс­нее Промысл Божий, истинное назначение человека, ничтож­ность и быстрое исчезание всего временного и суетного. Читая Ваши строки, я как будто размышлял сам с собою; в ответ я мог бы послать к Вам письмо Ваше, усвоив его себе и подписав под ним мое имя. Давно не видимся друг с другом, не беседуем ли­цом к лицу, пишем друг к другу не часто, а сближаемся более и более! Вот плод учения Христова!

Письмо Ваше сказало мне, что Вы часто прибегаете к Слову Божию и к молитве, просвещающим человека. По мыслям, рож­дающимся в душе, можно узнавать, какие впечатления на нее действуют! Принимайте слова мои с простотою сердца, потому что и я говорю от искренности сердца. В словах моих нет ничего лестного; льстящие льстят для того, чтоб уловить, посмеяться, повредить. Нет! Не имею этой цели! Говорю для истины и люб­ви. Язык их, конечно, Вы можете отличить от языка, которым говорит лживое человекоугодие. Ваше размышление о просто­сердечии и лукавстве, извлеченное из опытов жизни христианс­кой и внимательной, так мне понравилось, что я благословил искренним ученикам моим списать письмо Ваше в их письмен­ные книги, в которые вносится особенно примечательное совре­менное с целию душевной пользы. Какое условие христианской простоты? Последование закону Божию. Добродетельный и бла­гонамеренный не нуждается представляться таковым; напротив того, кто любит грех, чья воля в грехе, тому нужна личина. Вера рождает простоту. Верующий идет путем жизни, надеясь на Промыслителя своего, как говорит Писание: ходяй просто, ходить наделся. Неверующий не видит Промысла, думает, что судьба его зависит от ухищрений разума его, все благо полагает в зем­ном; стремясь к нему, лукавствует словом и делом. Чем более будем углубляться в Слово Божие, чем более будем возрастать возрастом духовным, тем более будем убеждаться, что прибли­зиться к Богу не возможно иначе, как простотою, в которой и вера, и чистота совести, и образ мыслей, созданные заповедями Вышнего. Одни простосердечные способны преуспевать духов­но, как говорит Писание: в душу злохудожну не внидет Премуд­рость. Простосердечные подвергаются страданиям, но не без причин. Небесный Вертоградарь отребляет лозы Свои: Он ви­дит способность их к плодоносию. Ветвь бесплодная не привле­кает к себе Его внимания и забот до тех пор, как придет время ее отрезать и выкинуть из вертограда; тогда подбирают ее нищие земли для топлива своего. Под именем нищих разумею здесь лишенных всякого блага бесов, заботящихся, чтоб их вечная пещь горела жарче.

Дата добавления: 2015-06-04